Тайна ведьмина цветка (гет)

Талива часто ходила в лес. Бояться там нечего — она знала его с детства, как доброго друга. Хотя в лесной глуши жили коварные рыси, кабаны и даже волки, так далеко она не забредала. Целебные травы можно набрать где угодно — хоть на полянах, хоть на лесной опушке. Но отец давно показал ей травы, которые растут только в лесу.

Под молодыми дубами растет пугливка: бледно-зеленые звездочки, а тронешь их — мигом свернутся. А отыскать мохнатую желтую клоску — вообще удача: уж больно любят ее щипать зайцы. Зато листья слышника никто не ест, слишком горькие. Талива шла, как всегда, одна, корзина ее постепенно наполнялась. Сквозь листву просачивались порой лучи солнца, и тогда все кругом вспыхивало, точно вода в озере Ольт. Или ласково сияло, как ясные глаза юноши, которого Талива до сих пор не могла забыть.

Она тряхнула головой: хватит думать об этом, отец правильно говорит. Когда руки заняты, пустые мысли бегут прочь. Талива оглянулась: далеко же она сегодня забрела. К самой Заячьей тропе, как ее прозвали, — слишком уж часто прибегают сюда зайцы грызть кору с молодых деревьев. Рядом пробивался из-под земли ключ, обложенный старыми камнями. Шумным ручейком он пробегал почти через весь лес — вернее, так говорили в деревне. Сама Талива дальше Заячьей тропы не заходила.

Слева что-то зашуршало. Талива вздрогнула, поглядела вверх — не сидит ли где на ветке рысь-охотница? Нет, шорох доносился не сверху, это бежал по земле зверь. И уж точно не заяц.

Талива вмиг позабыла и про свои думы, и про внезапную жажду. Огромный серо-черный волк будто вырос из ниоткуда. Без единого рыка он мчался вперед, вжав голову в плечи, как перед прыжком. И Талива поняла, что одного прыжка будет довольно.

Корзина полетела на землю, травы рассыпались. Талива с визгом бросилась прочь. Ее обдуло горячим смрадным ветром — чудовище промелькнуло в двух пядях от нее. Бежать от него бесполезно — догонит. И не спрятаться — учует. Разве что на дерево влезть, да деревья здесь либо молодая поросль, либо высокие, с ветвями на человеческий рост от земли.

На миг-другой Талива укрылась за толстым стволом — хоть дух перевести. Волк рычал и сопел позади. Когда же он выскочил из-за дерева и бросился на нее, она помчалась в противоположную от него сторону. Ростом она не отличалась, но страх придал сил. Подпрыгнув, Талива попыталась ухватиться за самый низкий сук на ближайшем дереве.

Ей не хватило всего-то полпяди. Талива упала в невысокую траву, но даже не почувствовала боли. Во рту пересохло, руки и ноги заледенели, и как ни кричало в голове: «Беги!», она не могла шевельнуться. Лишь молча смотрела, будто со стороны, как волк несется на нее, роняя с клыков слюну.

Талива зажмурилась. В голове звенел отчаянно-тонкий визг — ее собственный, и мыслей не осталось. Низкий рык приближался, как и звериный смрад. А потом что-то свистнуло, и рык превратился в протяжный вой, словно от боли.

Еле-еле Талива заставила себя открыть глаза. Волк стоял в пяти шагах от нее, мотая головой, морду его насквозь пробила стрела — а он и не думал падать мертвым. Зато про нее он как будто позабыл: обернулся куда-то влево и злобно взрыкнул. В тот же миг стрела в его теле вспыхнула огнем и исчезла.

— Ах, вот ты кто! — послышался незнакомый голос — с той стороны, куда смотрел волк.

Талива тоже посмотрела — и сердце ее вновь упало. Среди деревьев стоял высокий человек в суконной куртке, голову его полностью скрывал капюшон, только глаза сверкали в прорезях. За плечом у человека виднелся колчан, а лук он только что отбросил, готовясь к схватке с волком. Тот уже мчался на него — и вдруг взвыл, как ошпаренный. Приглядевшись, Талива заметила, что человек захлестнул его шею серебряной цепью, а свободной рукой вырвал из ножен кинжал.

— Берегись! — закричала Талива.

Оружие лишь вскользь задело волка. Невероятным усилием он вырвался из цепи и помчался прочь, оставляя за собой мерзкий дух паленой шерсти и мяса. Лишь теперь Талива смогла пошевелиться. Ноги еле держали ее, даже пришлось ухватиться за ствол дерева. А человек тем временем подобрал цепь, надел ее на шею, затем нагнулся за луком. В ее сторону он даже не глядел, а когда поднял оружие, сразу развернулся и зашагал вглубь леса.

— Постой!

Талива кинулась за ним со всех ног. Он же не подумал обернуться, зато прибавил шагу, так, что она едва не потеряла его из виду. Цепляясь порой платьем за шершавые стволы, путаясь в паутине между деревьями, она задыхалась, но продолжала бежать и звать. Наконец, он остановился.

— Что тебе нужно?

Талива опешила.

— Поблагодарить тебя… — Она смутилась, хотя он не смотрел на нее. — Ведь ты спас мне жизнь…

— Спасибо на добром слове, — ответил он и шагнул назад. — Теперь ступай домой и впредь не заходи так далеко.

Он развернулся и продолжил было путь, но Талива вновь догнала его.

— Подожди! — Она невольно сделала движение, словно хотела удержать его за рукав, и заметила, как он шарахнулся от нее. — Ты… Как ты здесь оказался?

— Неважно. — Он отступил еще на шаг, руки его, перевязанные широкими полосками ткани, стиснули пояс. — Уходи.

Но Талива не ушла.

— Кто ты такой? — спросила она. — Или это… это правда, что говорят… Ты и есть тот человек, который живет в глуши…

— Значит, теперь мне и глушь станет тесна. — Светлые глаза в прорезях глядели сурово и печально. — Некуда идти…

В голосе незнакомца звучала такая тоска, что сердце Таливы сжалось. Кем бы он ни был, его явно тяготило нечто — быть может, постыдная тайна или горе. Не от доброй жизни люди прячутся в лесах. И почему он закрыл лицо?

— Я никому не скажу, клянусь! — горячо зашептала Талива, сжала руки. — Просто… я заблудилась, не знаю, куда идти…

Вместо ответа он указал подбородком вперед и зашагал к Заячьей тропе, Талива тотчас побежала следом. По дороге отыскалась оброненная корзина. Пока Талива собирала рассыпанные травы, незнакомец сказал:

— Думаю, эти места тебе знакомы, скоро выйдешь к своей деревне. Да впредь далеко не отходи. И всем скажи.

— Это… это же был не настоящий волк? — Талива поднялась, ноги ее дрожали, как и голос.

— Это оборотень. И горе нам, раз он вышел на охоту. Остановить его может только серебро, а убить — не знаю. Иди.

— Откуда ты знаешь про оборотней? — не удержалась Талива. — Кто ты такой? Что с тобой случилось, почему прячешься? Если тебе нужна помощь…

— Иди, — отрезал он — почти прикрикнул.

Словно зачарованная, Талива пошла. Шагов через пять она оглянулась: он шел в свою глушь, слегка сгорбившись, одинокий и печальный. И загадочный.

— Постой! — крикнула она ему вслед, сама не зная, зачем. — Меня зовут Талива. А тебя?

Он обернулся. Теперь глаза его в прорезях капюшона выглядели жутко.

— У меня нет имени, — ответил он и ушел — будто впрямь исчез. Так быстро, что Талива не успела сказать больше ни слова.

Оставалось лишь идти домой, пока травы не завяли, — и без того задержалась. К ногам будто привязали камни величиной с мельничный жернов, такой же камень лежал на сердце. Незнакомец не шел из головы, вопросы вились вокруг него, словно мошкара: кто он, почему здесь, почему закрывает лицо, почему чурается людей, откуда знает про оборотней? А сильнее всего тревожил другой вопрос: почему его голос кажется ей странно знакомым?

И что хуже всего, вопросы эти нельзя никому задать. Разве что отцу — он человек мудрый, не всякая девушка может вот так довериться матери, как Талива доверялась ему. И она доверилась.

— Ты слышал о человеке с закрытым лицом — о том, который живет в лесу?

Отец едва не выронил из рук травы, которые разбирал по пучкам, чтобы развесить сушить.

— А ты откуда о нем знаешь?

Талива вздохнула, отложила моток ниток и ножницы.

— Я его видела, отец. Сегодня, когда ходила за травами. Он спас меня от волка, а потом прогнал, когда я спросила…

— Если человек живет в глуши один-одинешенек, стало быть, у него есть причина. — Теперь вздохнул отец. — И, конечно, ему не хочется объяснять это каждому встречному-поперечному. Да, я слышал о нем, мне рассказывал Синси, по секрету. Так что и ты молчи, уважь чужую тайну.

— Он чем-то болен, отец? У него перевязаны обе руки… Хотя нет, будь он болен или ранен, он бы не смог стрелять из лука и владеть кинжалом. И двигается он ловко, и голос молодой…

Отец усмехнулся.

— Правду говорят: маска притягивает взоры почище любой красоты. Одна лишь встреча — и ты думать позабыла про того молодого охотника, что ехал к ведьме за цветком тэкк. Оно и к лучшему. Замуж тебе пора, доченька, хоть и жаль мне будет терять такую добрую помощницу.

Талива жарко вспыхнула, зато сердце ее рухнуло в пятки.

— И мне жаль расставаться… Ты же не станешь меня неволить, отец. Что поделать, всем хороши наши парни, да ни один не по душе мне. Сама не знаю, что со мною творится…

Отец перестал вязать травы и обнял Таливу. Она припала головой к его плечу, привычно пахнущему дымом и сухими цветами, и всхлипнула.

— Полно, полно, милая… — шепнул отец. — Первая любовь часто злой бывает, тревожит и терзает душу, да только разве хорошо это? Подлинная любовь душу светом озаряет, силы придает такие, что сам диву даешься. Время все рассудит, все излечит. Да и что это за любовь такая, коли ты ничего о своем милом не знаешь? Кроме того, что собой он хорош.

— Почему? Знаю. Он смелый, ведьмы не побоялся. И… — Талива вздохнула, отерла щеки. — И любит он принцессу, а не меня.

Они продолжили работу в молчании. Лишь под конец, когда все нужные травы были увязаны, а отец взялся за пестик, чтобы перетереть свежие, Талива сказала, собирая готовые пучки в корзину:

— Знаешь, отец, я снова хочу пойти в лес. Теперь я знаю, где он бывает. Отнесу ему что-нибудь — еду или одежду какую. Ему же неоткуда взять…

— Нехорошо это — напрасно навязываться, доченька, — качнул головой отец. — Да вижу я, что от доброго сердца ты говоришь. Иди, коли решилась. Доброта — великая сила, она самое черствое сердце способна смягчить. И утешить несчастного, если с ним вправду беда стряслась.

Талива кивнула с улыбкой и унеслась в клетушку развешивать травы. На душе у нее отчего-то сделалось легко. Волк-оборотень давно позабылся, все думы были только о таинственном незнакомце. «Даже если он снова меня встретит, я отговорюсь, что за травами пришла, — я ведь правда часто хожу к Заячьей тропе и к ручью. Скажу, что отцу помогаю. Может, не прогонит на сей раз…»

Только не хотелось признаваться себе, что не одни лишь забота и сострадание влекут ее в лес. Во много крат сильнее влекла тайна незнакомца, его закрытое лицо — и смутно знакомый голос.