Тайна ведьмина цветка (гет)

— Куда путь держишь, красавец?

Русоволосый юноша поставил пустое ведро, отер лицо и снял шляпу, украшенную пестрыми перьями.

— До ведьмы далеко? Не укажешь дорогу, тетушка?

Толстая тетка в переднике всплеснула руками, уронив собственное ведро.

— Еще один! — Она покосилась на запыленные сапоги юноши, на коня, который преспокойно пил из корыта близ деревенского колодца. — Что ж вам дома не сидится! Жить надоело?

— Принцессу им в жены подавай! — проворчал старик в линялом колпаке и вынул изо рта глиняную трубку. — В зятья к королю метят.

— Отчего же сразу так, почтенный? — сказал юноша, хотя залился густой краской до самых ушей. — Я ей помочь хочу. Такой напасти даже врагу не пожелаешь. А она… такая красавица…

— Вот и поделом ей! — прозвенел над площадью девичий голос. — Слишком уж гордилась она красотой. Всем парням головы задурила…

— А ты меньше завидуй, — отозвалась тетка с ведром и обернулась к путнику. — Хотя, ежели по правде, принцесса наша впрямь красавица. Да только напрасно ты, парень, к ведьме едешь. Знаешь, сколько тут таких уже проезжало, дорогу спрашивало? Туда-то проехали, да обратно ни один не вернулся, так-то. И ты почем зря сгинешь.

— Ты мне, тетушка, просто укажи дорогу, — ответил юноша, пока брал под уздцы напившегося коня, — а сгину я или нет, еще поглядим.

— Ну, коли так, поезжай прямо. Там увидишь ручей, он хоть и широкий, да мелкий, легко переедешь. За ним роща будет, а за нею увидишь три холма, у нас они Черными зовутся. Держи на левый, там и отыщешь логово ведьмы. Да смотри, берегись ее. Говорят, ее даже серебро не берет…

Юноша лишь поклонился в ответ и улыбнулся, так, что все сбежавшиеся к колодцу девушки огненно зарделись — хоть бы глазком одним глянул! Но глядеть он не стал: надел шляпу и вскочил на коня.

— Звать-то тебя как, милый? — спросила другая тетка, постарше.

Юноша придержал коня.

— Аргисом, тетушка. Я охотник, привычен к всякому злобному зверью. Так что ведьмы не испугаюсь. — Он дал шпоры коню и помчался прочь.

Пыль на дороге улеглась, давно стих вдали стук копыт, а люди все стояли близ колодца, качали головами да шушукались.

— Дай-то боги тебе удачи, сынок, — прошептала тетка с ведром.

— Ума-разума нет, так и не будет, — бросил старик, выколотил трубку и побрел прочь. — Слыханное ли дело… Что таращитесь, дуры, — прикрикнул он на девушек, — не про вас этот чужак. Вы ему даром не сдались, ему принцессу подавай.

Девушки будто не слышали — так и стояли, перешептываясь, и вздыхали украдкой.

— Красивый какой… — сказала одна. — Жаль, если погибнет, как прочие.

— А вдруг не погибнет, вдруг добудет цветок этот заветный? Такой удалой парень любые горы свернет…

— Ха, неужто вы думаете, что принцесса правда пойдет за него? Это же нарочно пишут, ну, во всех королевских указах, чтобы парней приманить. А как справится, так ему: «Вот тебе пара золотых — и ступай себе, откуда пришел». Простые парни женятся на принцессах только в сказках.

— Да брось, принцесса у нас добрая, хорошая. Как поедут они с королем по всему Аллавелю — хоть на праздник сева, хоть на сенокос или жатву, — так всегда любезны и подарки щедро дарят…

— Еще бы не дарить — просто ненужное раздают, зато всякие дурочки верят в добрых королей да принцесс. Она пыль с себя отряхнет, а сыплется золото…

Очередной суровый окрик разогнал девушек. С тайными вздохами разобрали они свои ведра и разошлись по домам.

* * *

«Тот, кто принесет чудесный тэкк, цветок, что растет в саду ведьмы Тембы, и снимет злые чары с принцессы Геальды, получит ее в жены. Так повелел король!»

Не один месяц гремел королевский указ по всему Аллавелю. Не один месяц мчались по дорогам храбрецы, юные и не очень, надеясь отыскать волшебное средство и исцелить принцессу от ведьмина проклятья. За что проклятье — а разве нужна ведьмам причина? Достанет и обычной зависти. Так принцесса Геальда, первая красавица королевства, в один миг сделалась уродливым чудовищем.

Немало было пролито слез и уплачено золота, немало искусных чародеев побывало в королевском дворце. И лишь один из них, странствующий волшебник Ниан, с первого взгляда распознал природу темных чар. Он и поведал королю о волшебном цветке тэкк, чей запах вернет принцессе былой облик. Разумеется, не обошлось без условий: цветок растет только в саду ведьмы, а добыть его и поднести должен тот, кто искренне любит принцессу.

«Разве же можно ее не любить?» — сказал себе юный Аргис, едва услышал о несчастье — благо, селяне из Ломса, что покупают у него шкуры и дичь, всегда щедры на слухи и сплетни. Сам он видел принцессу Геальду один лишь раз, когда она с отцом-королем проезжала год тому назад через Ломс, и с тех пор не мог ее забыть. Порой хотелось ему бросить ремесло и податься ближе к столице — или даже вступить в дворцовую стражу, лишь бы только быть рядом с прекрасной Геальдой. Благоразумие долго удерживало его: «Кому ты там нужен, никто из ниоткуда?» Но растаяло, как снег по весне, едва объявили указ.

И вот, последние обжитые места остались позади. Конь по имени Сильг дрожал, фыркал и прядал ушами. Впереди маячили Черные холмы. Аргис вздохнул и направил коня к левому.

Ехать пришлось осторожно: земля пошла волнами, будто река под сильным ветром. То и дело попадались ухабы и ямки — даже стая кротов столько не нароет. Холмы оказались не такими уж высокими, это издали они отчего-то выглядели чуть ли не горами. Быть может, тоже колдовство — чтобы отпугнуть людей.

Земля впереди вдруг разверзлась, мерзко пахнуло тлением. Из грязно-серой щели полезли, будто черви, полусгнившие мертвецы, роняя на ходу кости и клочья мяса. Аргис содрогнулся, взмокшая рука сама потянулась за арбалетом. Мертвецы шипели, точно стая сердитых котов, и знай себе ползли вперед. Прежде чем Аргис вынул оружие и придержал коня, тот шарахнулся в сторону. Один из буро-зеленых мертвецов угодил под копыта и тотчас развеялся, как вонючий туман над болотом.

«Морок», — понял Аргис и потрепал Сильга по взмыленной шее.

— Спасибо, друг, выручил, — сказал он вслух, приободряя себя и коня, и вгляделся вдаль: там опять что-то зашевелилось. — Что ж, теперь мы знаем, чего тут можно ждать.

Когда из земли вырвалось буро-алое пламя и вмиг обступило и коня, и Аргиса, он молча бросился в самое пекло — и оно рассыпалось за его спиной. Сильг дрожал, но мчался вперед, Черные холмы приближались. Даже можно было уже разглядеть близ левого нечто вроде кучи скальных обломков — или старых развалин.

Аргис вздохнул, утер пот со лба. «Вряд ли у ведьмы припасены для незваных гостей только призраки да мороки. Разве что главная напасть поджидает там, в ее жилище. Та груда скал — чем не убежище колдуньи? Теперь отыскать сад, а в нем — цветок тэкк, если он вправду существует…»

Небо над головой сделалось серым, где-то справа заплескали крылья. Словно из ниоткуда, над пустой равниной появился черный ворон величиной с добрую борзую. «Опять морок», — подумал Аргис — и едва успел пригнуться. Разодранная когтями шляпа слетела на землю.

Ворон взмыл в воздух, замер там и закаркал — будто смеялся или звал кого-то. В ответ на зов послышался волчий вой. Сильг заметался и зафыркал пуще прежнего, едва не сбросив всадника. Аргис удержался в седле, вновь нащупал притороченный арбалет. Вставляя болт, он краем глаза увидел нового врага — громадного черно-серого волка. Тот мчался на него справа: уши прижаты, глаза сверкают, с клыков капает слюна. Сильг пронзительно заржал и понесся вперед, оба врага не отставали. Ворон сложил крылья, волк подобрался и прыгнул.

Навстречу ему вспорол воздух болт с блестящим наконечником. Чудовище взвыло на всю равнину: снаряд угодил ему между передних лап. Аргис не приглядывался — он увернулся от клюва и когтей, вставляя следующий болт. Спустя миг он едва не зажал уши от хриплого карканья, на землю полетели перья. Аргис обернулся на скаку, взялся было за новый болт, но напрасно. Оба врага, роняя черную кровь, помчались влево и вскоре исчезли.

«Надеюсь, это все», — подумал Аргис. Он вернул арбалет в седельный чехол, а сам в который раз за нынешний день отер лоб от холодного пота. Разумеется, это не настоящие волк и ворон. А болты хоть и окованы серебром, но слабоваты для оборотней — ведь они не зачарованы волшебником. Убить не убьют, зато довольно, чтобы остановить. Лишь бы у этих тварей не отыскалось тут приятелей или родичей.

Хотя никаких больше неожиданностей не было, Сильг и не думал успокаиваться. Самому Аргису тоже стало не по себе — будто на плечи, на голову, на сердце обрушилась неведомая тяжесть, вернее, чья-то темная, злобная воля. Невыносимо хотелось повернуть обратно, мчаться прочь отсюда без оглядки, спрятаться где угодно — так малое дитя, встав ночью напиться, бегом бежит к постели и прячется с головой под одеяло. «Нет уж, старая, — сказал мысленно Аргис и стиснул зубы, — раз я здесь, то не уйду без цветка, так и знай. Иди пугай других своими штучками, меня ты не остановишь». В таких думах он сам не заметил, как приблизился к груде валунов у подножия холма.

Теперь, вблизи, стало видно, что это правда жилище — нечто вроде замка, только поменьше. Зачем одной ведьме такой замок, Аргис не стал гадать. Он спешился, проверил снаряжение и зашагал в обход каменной громадины.

Тонкое, протяжное ржание Сильга ему вслед прозвучало, будто плач или отчаянный призыв: «Не ходи туда!» Аргис махнул коню рукой — мол, не бойся, жди, я скоро вернусь. Голос разума — а может, чародейский морок — отчаянно призывал вернуться прямо сейчас, пока не стряслось беды. Усилием воли Аргис отбросил сторонние думы. Вместо этого он привычно вобрал в себя все, что его окружало: коварную землю, тяжелый густой воздух, мрачное небо, камни вокруг. Так он делал всегда, когда шел на охоту.

Он ступал осторожно, будто ждал, что земля разойдется под ногами или из нее вылезет очередная напасть. Спину словно буравили сотни невидимых глаз, то и дело хотелось оглядываться по сторонам, рука сама тянулась к кинжалу на поясе. С неровной каменной кровли свалились два-три обломка, но Аргис успел отскочить. Время здесь будто застыло — или вообще пропало, и развалины, казалось, растут на глазах с каждым его шагом. И все же он дошел до угла, завернул — и поневоле замер.

Аргису показалось, что он очутился в какой-то сказочной стране. Эта мертвая земля, это унылое, серое небо не могли родить такой прекрасный сад. Все оттенки зеленого играли здесь, пронизанные пестрыми искорками, точно в ясный летний полдень. Трепетали на легком ветру листья — от широких и плотных, как у кувшинок, до невесомо легких, похожих на кружево. А цветов здесь было видимо-невидимо.

«Тэкк растет на кустах повыше прочих. Листья у него длинные, темно-зеленые и гладкие сверху, а снизу похожи на бархат и светлее. Сами цветы величиной с мужской кулак, а лепестки — как пламя: внизу темно-бурые, потом красные, а на концах — рыже-алые. Запах тонкий и легкий, как после дождя, но того, кто зачарован, он способен сбить с ног или даже лишить сознания».

Так описывали чудодейственный цветок королевские глашатаи. Аргис недолго смотрел по сторонам — он двинулся вперед, хотя в глазах рябило, а от всевозможных запахов, наверняка тоже колдовских, вмиг закружилась голова. Он размотал пояс, прикрыл им нос и рот. Сад же казался бесконечным, будто рос с каждым его шагом, совсем как замок недавно. И все цветы до единого казались красно-рыжими.

— Здравствуй, милый, — прожурчал позади нежный голос. — Как ты оказался здесь? Ты пришел спасти меня?

Аргис обернулся, все тело вмиг вспыхнуло. В трех шагах от него стояла золотоволосая красавица в белом полупрозрачном наряде, каких не носят обычные девушки. Она и не была обычной — своей чарующей прелестью она едва не потеснила принцессу Геальду в сердце Аргиса. В ее красоту хотелось погрузиться, как в теплую воду, хотелось дышать ею, как сладостным воздухом, держать и не отпускать, как бесценное сокровище. Казалось, уйдет она — и померкнет солнце, и незачем будет жить на свете, и сама жизнь исчезнет.

— Такой юный, такой храбрый, — продолжала журчать девушка, неспешно приближаясь; трава и цветы словно расступались перед нею. — Прошу тебя, сжалься надо мною, забери меня отсюда. Она…

Красавица не договорила. Ее белые обнаженные руки легли на плечи Аргису. Прежде чем они сжались, она завопила, точно ошпаренная кошка: длинная прочная серебряная цепь обвила ее шею.

— Вот теперь поговорим… красавица, — выдохнул Аргис, стряхнув с себя тощие когтистые руки, и крепче закрутил цепь. — Хотя какая ты красавица, ведьма?

Ведьма визжала, как резаная, призрачный облик слезал с нее, точно кожура с печеного плода. Седые волосы стояли дыбом, сморщенное желтое лицо исказилось болью и ненавистью. Серебро опалило дряблую кожу на шее, точно каленое железо, дивные ароматы сада заглушил вонючий дым.

— Будь… ты… — прохрипела ведьма, яростно извиваясь.

И вновь она не договорила: в горло ей вонзился кинжал. Следующим ударом Аргис снес ей голову с плеч, затем пронзил сердце.

— Пусть твое вернется к тебе, — сказал он и оттолкнул труп.

Обезглавленное тело мешком свалилось на яркую траву: она вмиг сделалась черной от крови. Налетел ледяной ветер, взвизгнул неистово, взметнул тускло-белые пряди на отсеченной голове. Еще один миг — и тело ведьмы превратилось в прах.

С изумлением Аргис посмотрел на кинжал, оглядел себя: на клинке и на одежде не осталось ни следа крови. Он убрал оружие в ножны, поднял с земли цепь и надел ее на шею, под рубаху, как носил всегда. Небо над головой, казалось, стало чуть яснее, смрад исчез, вновь повеяло душистым ветром. И тогда он узнал тэкк.

Видом цветы напоминали водяные лилии, только крупнее и с более округлыми лепестками. Они так переливались всеми цветами от буро-красного до огненного, что поневоле залюбуешься. С трудом Аргис стряхнул наваждение: медлить нельзя, принцесса нуждается в помощи — страшно представить, каково ей жить вот так, чудовищем. Глубоко вздохнув, он протянул руку и сорвал один тэкк.

Ему почудилось, что по руке скользнул теплый солнечный луч, цветок будто сам прыгнул в ладонь. Аргис завернул его в мягкий платок, спрятал на груди и поспешил обратно — теперь путь в обход замка показался ему парой шагов. Навстречу донеслось радостное ржание Сильга.

— Вот видишь, мы справились. — Аргис с улыбкой потрепал верного друга по холке и запрыгнул в седло. — Мороков больше не будет, ведьма мертва. Лишь бы не вернулись те оборотни.

Дорога назад всегда короче дороги туда. Небо вправду прояснилось, и унылые равнины больше не казались мертвыми. Раз-другой Аргису померещились среди тусклой буро-зеленой травы две черные тени — далеко справа. Были это те волк и ворон или нет, он гадать не стал. Вместо этого он подхватил с земли свою шляпу, которая так и лежала на том месте, где упала. Аргис поправил на тулье смятые перья, чуть подогнул разорванный край. Ведь не куда-то едет, а во дворец к королю. Вернее, к принцессе.

«Скоро ты будешь свободна и вновь прекрасна, клянусь душою своей. Ведь и душа моя, и сердце — твои».

— Где он, где? Ведите его сюда, скорее!

Эврайд, король Аллавеля, готов был спустить шкуры с нерадивых слуг: еле двигаются, будто сонные! Или готов был сам кинуться навстречу избавителю — если, конечно, этот парень правда принес то, что нужно. На весь дворец звенели голоса, грохотали шаги, но не могли заглушить громоподобного биения отцовского сердца.

— Отец, это правда? Цветок нашелся? — донеслось из-под густой вуали.

Голос Геальды оставался по-прежнему нежным и певучим — почему-то чары не коснулись его. Невероятно: как такой голос может вылетать из мерзкой клыкастой пасти? Впрочем, если волшебный цветок тэкк в самом деле прибыл в столицу, то скоро все станет как прежде.

— Да, милая, — ответил король и погладил сквозь вуаль мохнатую когтистую лапу. — Его уже несут сюда. Скоро ты снова…

— Кто он, отец? — Геальда встрепенулась. — Тот, кто добыл цветок. Он молодой, красивый?

Король тяжко вздохнул.

— Как мне доложили, всякое болтают, — ответил он. — Говорят, какой-то молодой охотник, не то с юга, не то с северо-востока. Сирота без роду-племени. Неважно, дорогая, лишь бы цветок подействовал…

Здесь королю пришлось умолкнуть. Тронный зал давно заполнялся придворными, стражей и даже любопытными слугами, теперь же их стало столько, что говорить можно было разве что в полный голос. Две пожилые фрейлины поправили плотную вуаль на Геальде, еще с полдесятка дам сгрудились рядом с ее креслом — чуть поодаль от королевского трона. Сам король, расхаживающий туда-сюда, наконец уселся и позволил лакеям красиво уложить складки мантии.

Грохочущие снаружи шаги сделались громче. Каждый стук заставлял сердце короля сжиматься. Геальда, замершая в кресле, мелко дрожала, так, что фрейлинам приходилось вновь и вновь поправлять вуаль — незачем напрасно пугать придворных. Хотя вуаль все равно придется снять, чтобы Геальда понюхала цветок.

Первыми вошли четыре стражника и тотчас расступились, пропуская таинственного героя. Им оказался рослый молодой человек в простой суконной куртке, штанах и шляпе с перьями — он снял ее, когда вошел. Был он, бесспорно, хорош собой: сам статный, волосы длинные, лицо чуть тронуто русой бородкой, глаза ясные, щеки пылают не то от быстрой ходьбы, не то от волнения. Неудивительно, что в тронном зале поднялся сквозняк от восторженных женских вздохов, — даром что простолюдин.

В руке юноши пламенел цветок, похожий на огромную огненно-алую лилию. Казался он только что сорванным: воистину чудо — ведь от столицы до жилища ведьмы далеко. Под дружные шепотки и вздохи юноша подошел к трону и поклонился.

— Приветствую, ваше величество, — произнес он мягким, звучным голосом, прежде чем король сам обратился к нему. — Меня зовут Аргис, я охотник. Я добыл цветок тэкк для принцессы Геальды.

Он поклонился снова, держа в одной руке шляпу, а в другой цветок. Король невольно улыбнулся: раз юнец принес настоящий тэкк, можно простить ему неучтивость. Да и кто бы в лесной глуши научил его придворным манерам?

— Мы благодарим тебя, охотник Аргис, за твои труды, — ответил король, все еще улыбаясь. — Надеемся, цветок настоящий?

Юноша вспыхнул еще жарче.

— Я добыл его в саду ведьмы, ваше величество, пять дней тому назад. Взгляните на него: он выглядит совсем свежим. Разве простой цветок не увял бы за это время?

— Ты прав, — кивнул король. — А что ведьма? Неужели она позволила тебе забраться в свой сад?

— Я не спрашивал, ваше величество. — Юноша расправил плечи и тряхнул волосами. — Ведьма больше никому не навредит, я убил ее.

Все кругом заахали и зашептались пуще прежнего, сам король едва не вскочил с трона. Юный охотник же стоял на месте, словно не знал, что делать дальше, только украдкой косился на закутанную Геальду.

— Что ж, ты заслуживаешь награды. — Король махнул одному из лакеев. — А теперь настало время испытать слова чародея и этот волшебный цветок. Нет-нет, ты должен сам поднести его — ведь ты всею душой предан моей дочери?

— Да, ваше величество!

Глаза и щеки юноши горели, он судорожно дышал, теперь открыто не сводя взора с Геальды. Фрейлины переглянулись, завозились с тяжелой тканью, придворные дружно прикрыли глаза. Король тоже предпочел отвернуться, однако заметил — не без тайного удовольствия, — как юнец переменился в лице, как помертвел его взгляд, а щеки вмиг побледнели. И все же он сумел совладать с собой: выпрямился и протянул цветок чудовищу, в чьем облике страдала Геальда.

Послышалось шумное шмыганье, которое тотчас сменилось глухим, протяжным ревом, словно от боли, — теперь король не узнавал голоса дочери. Придворные и слуги дружно вздохнули, там и тут раздавались испуганные вскрики. Король же, позабыв о собственном страхе, кинулся к Геальде — и замер.

Вуаль валялась на полу, сама Геальда согнулась пополам, закрыв лицо руками — руками, а не звериными лапами! Фрейлины бросились было к ней, но король отстранил их и сам взял дочь за плечи. Она медленно выпрямилась, пальцы ее дрожали — а сквозь них виднелась кожа, а не шерсть.

— Доченька… — в порыве прошептал король.

Геальда уронила руки на колени. По ее бледному, но такому прекрасному лицу текли слезы. Она выпрямилась в кресле, поднялась, обвела тронный зал долгим, словно не верящим взглядом. И с каждым мгновением она становилась все прекраснее, щеки заливал привычный нежный румянец, сияли голубые глаза. Под дружный ликующий крик придворных она рассмеялась — и зубы засверкали жемчугом.

— Отец… — эхом отозвалась Геальда.

Один лишь миг она смотрела на него, а потом перевела взгляд на своего спасителя. Он же будто застыл на месте, даже не успев опустить руку, цветок же в ней увял и рассыпался алой пылью. С широкой улыбкой, в которой светились обожание и надежда, юный охотник шагнул к Геальде — и вдруг коротко вскрикнул и упал ничком.

Геальда ахнула, отпрянула к фрейлинам, придворные шарахнулись прочь. Король махнул было слугам, но тут юноша пошевелился. Вытянув дрожащие руки, он оперся ими о пол и поднял голову.

Крики торжества сменились криками ужаса, кто-то даже бросился со всех ног к выходу, пронзительно завизжали женщины. Лицо молодого охотника исказилось до неузнаваемости — словно он сам сделался таким же чудищем, каким была Геальда. Лишь глаза остались прежними, но их почти скрыли кустистые брови. Нос хищно изогнулся, рот провалился, из него стремительно лезли желтые клыки, а сквозь кожу столь же быстро пробивалась бурая шерсть.

Сам он, похоже, не понял, что с ним сталось и отчего все кричат. С трудом поднявшись, он вновь шагнул к Геальде, но та с криком отвернулась. Обе фрейлины отважно преградили ему дорогу, хотя морщились от омерзения.

— Убирайся вон, страшилище, не подходи к ее высочеству!

— Страшилище? — тихо повторил он — голос у него тоже остался прежним.

Король вздохнул в который раз. Парня жаль — смелый, да и с ведьмой совладал. Может быть, поэтому ее чары пали на него? А может, бродяга-чародей что-то недоговорил, и таково условие волшебства тэкка: проклятье переходит на того, кто его снял? Неважно. Во дворце такому чудищу делать нечего, да и в столице тоже.

Прежде чем король кликнул стражу, они сами опомнились — подхватили парня под руки и поволокли прочь. Он даже не противился, словно заклятье не только изуродовало его, но и помутило разум. Шляпа его так и осталась валяться на полу, и от нее шарахались, как от трупа. Лакеи косились друг на друга, будто перепирались безмолвно, кому ее убирать. Наконец, младший покорно вздохнул и убежал — за метлой и совком.

— В печь ее, — приказал король и оглядел наполовину опустевший зал. — И чтобы никто — слышите: никто! — под страхом смерти не смел отныне упоминать о случившемся!

Придворные и слуги поклонились, дамы зашуршали нарядами, приседая в реверансе. Король взглянул на дочь: обессиленная, перепуганная, она все еще полулежала в кресле. Вокруг хлопотали фрейлины, подносили платки и нюхательную соль. Геальда же отстранила их всех, по щекам ее бежали слезы.

Король решил, что настало ему время вспомнить об отцовских обязанностях. Он подошел к Геальде и взял ее за руку.

— Не плачь, милая, успокойся, все позади…

Утешение не помогло — Геальда разрыдалась пуще прежнего.

— Это ужасно, отец! — с трудом выговорила она сквозь всхлипывания. — Я так испугалась! Даже я не была такой… такой…

Дамы вновь засуетились, зазвенели нежно хрустальные кубки с напитками. Король же тщетно уговаривал дочь успокоиться и перестать.

— Мне жаль его, — прибавила Геальда. — Он был такой красивый — а теперь…

— Мне тоже жаль, — кивнул король и обнял ее. — Но что поделать? Видно, такова судьба. Пусть лучше в облике чудовища страдает какой-то простолюдин, чем ты, принцесса. — Король умолк и строго поглядел на Геальду. — Ты ведь, конечно, не надеялась, что я правда отдам тебя за него, если бы не случилось… того, что случилось?

Геальда не успела ответить — в зал вошел начальник стражи и с ним двое воинов.

— Мы его выпроводили, ваше величество, — сказал начальник и содрогнулся. — Брр, мерзость какая... от него шарахнулся даже собственный конь. Неудивительно — такое не привидится и в страшном сне. Сейчас он идет прочь из города, мои люди приглядывают за ним — и за горожанами тоже. Но не удивляйтесь, если в городе сегодня будет чересчур, э-э, шумно.

— Лишь бы не было беспорядков, — ответил король и вернулся на трон. — И пустых сплетен… хотя они-то будут, конечно… Как бы то ни было, бедняга спас мою дочь. Не убивать же его только за то, что он стал жертвой колдовства и теперь невольно пугает людей?

— Как прикажете, ваше величество, — поклонился начальник. — Хотя как по мне, было бы милосерднее убить.

Ворота столицы, крики, визг, брань и насмешки остались позади. Аргис шел, еле переставляя ноги, точно пьяный, все тело жгло неведомым огнем, в голове же было пусто. Что стряслось, он так и не понял. Помнил, как принцесса на его глазах преобразилась из чудовища в красавицу, помнил, как вдруг лишился чувств. А потом началось все это.

Ему не сказали ни слова — просто выволокли прочь из дворца. Даже верный Сильг отпрянул от него и забился, как бешеный. Слуги и воины во дворе при виде него вопили от ужаса, поминали богов или бранились. И все дружно хватались то за палки, то за оружие, и кричали: «Прочь!»

В городе было еще хуже. Те же самые люди, которые только что радостно приветствовали его, пока он вез во дворец чудесный тэкк, теперь визжали и кидались камнями. Бесились лошади, шипели коты, псы щетинились и заливались низким лаем. А он по-прежнему не понимал ничего, словно некий колдовской морок лишил его способности думать. Так он и шел сквозь злобное и напуганное людское море, и казалось, что оно никогда не кончится. Воистину, лучше встретиться по зиме со стаей голодных волков.

На многочисленных дорогах, что тянулись от столицы, виднелись повозки, всадники и пешие. Аргис свернул с дороги и зашагал полями — лишь бы прочь от людей. И словно помогло: муть в голове развеялась, разум прояснился. Ветер ударил в лицо, растрепал волосы — и что-то еще.

Аргис похолодел. Руки его дернулись к лицу, и пальцы нащупали вместо кожи короткую жесткую шерсть. Он замер на месте, как вкопанный, пустая недавно голова теперь пухла от самых страшных дум и догадок. Миг-другой он стоял так, вцепившись в волосы и раскачиваясь на месте, как безумный, — а потом с криком помчался вперед.

Он бежал, пока не иссяк воздух в груди. Ноги подкашивались, гулко стучала в ушах и в висках бешеная кровь, и каждый вдох обжигал горло. Аргис заставил себя остановиться: что толку бегать да вопить — надо думать. Кажется, где-то неподалеку здесь был широкий ручей, он проезжал через него сегодня — будто сто лет назад. Вода не солжет, скажет правду. Хотя и так ясно, что именно скажет.

Близ ручья играли дети, несколько женщин полоскали в воде белье. Завидев Аргиса, все они дружно завопили и кинулись наутек: мальчишки бросили игрушечные лодки, женщины — недостиранную одежду. Аргис же с горестным вздохом подошел к ручью и глянул в воду.

Он догадался, он ожидал. И все равно оказался не готов.

Зрелище заставило его с протяжным стоном рухнуть на землю. Да, неудивительно, что все разбегаются при виде такого чудища. Казалось, чья-то злобная воля собрала воедино все возможные страшные сны и порождения темных чар, все самое мерзкое и уродливое, что есть на свете. Даже морда разъяренного медведя, кабана или волка имеет некую природную соразмерность и, если можно так сказать, красоту. А это — воплощенное уродство. И в таком облике ему отныне суждено жить.

«Жить? А зачем? — с горечью сказал себе Аргис, когда иссякли слезы. — Кому я нужен такой? Люди меня боятся, никто не возьмет меня на работу — и чем я заработаю на жизнь, чем прокормлюсь? Как избавиться от проклятья, я не знаю: если тэкк помог принцессе, это не значит, что он поможет мне. Так не лучше ли сразу покончить с бессмысленными страданиями?»

Аргис приподнялся на дрожащих руках, мокрых от воды и слез. Он вытянул из ножен кинжал — по счастью, его не забрали во дворце, — и долго смотрел на блестящий клинок, убивший ведьму. «Одно движение, — нашептывал тихий голосок в глубине души, — только одно — и все твои муки останутся позади, и ничего больше не будет…» Рука с оружием затряслась, клинок медленно повернулся к груди, уперся под сердце, проколол куртку и рубаху, остро ужалил кожу.

И молнией отлетел в сторону.

— Нет! — крикнул Аргис неизвестно кому, вскинув к небу голову — и стараясь не думать о том, как она теперь выглядит.

Шерсть на лице слиплась от слез и пота, и он отер ее рукавом. Нет, нельзя сдаваться. Покончить с собой может любой трус, слишком слабый, чтобы вынести все удары судьбы. Но разве не мудра судьба, разве дает она испытание не по силам? Значит, он должен вынести это испытание — если вправду считает себя сильным, как считал всегда.

«Лицо можно спрятать, — сказал себе Аргис. — Да, люди любопытны, станут спрашивать, но всегда можно отговориться болезнью или шрамами. Тем более, для охотника шрамы — дело привычное. Возвращаться домой к Ломсу незачем — там меня хорошо знают, а ведь повадки и голос не спрячешь. Значит, буду искать себе другое пристанище — подальше от людей. Правда, совсем уж подальше вряд ли выйдет».

Аргис вновь подошел к ручью и заставил себя смотреть. Потом он ополоснул лицо и вдоволь напился — прохладная вода показалась ему вкуснее меда. К берегу рядом с ним прибило одну из брошенных ребятишками лодок, и Аргиса осенило. Поднявшись на ноги, он оглядел вещи, которые стирали недавно крестьянки: среди рубах и полотенец вздулся пузырем старый плащ, лежащий наполовину в воде. Отжать его покрепче, расправить на плечах, прикрыть лицо — и в путь.

Отброшенный недавно кинжал отыскался в невысокой густой траве. Аргис качнул его на ладони, высоко подкинул и дал упасть на землю. Клинок указывал направо, вдоль ручья, за которым виднелось вдали нечто вроде леса или рощи. Аргис убрал оружие в ножны и зашагал, куда указал жребий.

Ручей тянулся шагов на пятьсот, потом поворачивал налево. Справа виднелась деревня — видно, оттуда и приходят к ручью женщины и дети. Боги весть, осмелятся ли теперь приходить — вдруг решат, что здесь завелся морок или настоящее чудовище? Хотя откуда бы им взяться в Аллавеле теперь, когда ведьма мертва?

Солнце не слишком припекало для лета. Вскоре Аргису захотелось есть, и он благословил свою охотничью запасливость: в поясной сумке отыскалась горстка сухарей и вяленого мяса. Правда, фляги нет, она осталась у седла, а пить после такой еды хочется вдвойне. Аргис оглядел себя: что можно предложить селянам? Жаль, шляпу он потерял — на ней была серебряная пряжка, подарок жителей Ломса за помощь зимой с волками. Застежка на поясе похуже, но тоже сойдет. Есть еще цепочка на шее, та самая, которой он одолел ведьму. Невеликое сокровище, да покойный отец говаривал, что без серебра охотнику не житье — мало ли что в лесах водится.

Не раз Аргису пришлось пересекать тропинки и дороги. Порой попадались люди — крестьяне на телегах или одинокие путники. Завидев их, он ниже наклонял голову и прятал лицо под плащом. Кто-то глядел с любопытством, кто-то даже окликал — а он проходил мимо, будто глухой.

Под вечер погода испортилась: усилился ветер, пригнал тучи, начал накрапывать дождь. Благо, до леса оставалось недалеко — чем не укрытие? За лесом начиналась гряда холмов — лес заканчивался у подножия ближайшего. В отличие от ведьминых Черных холмов, эти радовали глаз. Аргис даже усмехнулся: надо же, он еще способен чему-то радоваться.

Когда Аргис подошел к опушке леса, дождь уже лил вовсю. Подобранный у ручья плащ едва успел высохнуть, а теперь вновь вымок насквозь. Аргис был привычен к дождю, а промокшую одежду он без труда просушит у костра — огниво с трутом у него тоже при себе. Судя по всему, хищников в этом лесу не водится, а зверушки попроще боятся людей и огня. Так что вряд ли кто-то потревожит его нынешней ночью — разве что душевные горести. А это враги пострашнее стаи волков или лютой медведицы.

Лес оказался гуще, чем виделся на первый взгляд. Аргис прошел уже немало, а место для ночлега все не находилось. Ветки цеплялись за плащ, мокрая одежда противно липла к телу; в сапогах со шпорами, теперь бесполезными, тоже хлюпало. Порой в кустах шуршало что-то — или кто-то, но шум тотчас стихал. А порой слышался треск веток, словно здешние обитатели спешили скорее убраться подальше от страшного незваного гостя.

«Видно, я пугаю даже зверей», — подумал Аргис, не в силах бороться с вновь нахлынувшим отчаянием, — и сам не заметил, что забирает влево, к подножию холма. Зато путь оказался верен: подлесок поредел, земля выровнялась, трава стала невысокой и густой. Хвороста тоже хватало — хоть всю ночь жги.

Аргис огляделся, выбрал место поровнее. Сперва он натаскал веток для ложа — бросить сверху плащ, когда просохнет, и отлично сойдет. Затем пришлось срезать дерн, чтобы разжечь костер. Тем временем совсем стемнело, ночь накрыла лес, а слева вдали чернело что-то черней ночи — должно быть, холм близко, понял Аргис. Едва он отошел подальше и поднял первую ветку для костра, как позади раздался голос: «Кто здесь?»

Ни шагов, ни дыхания Аргис не расслышал — хотя без труда различал, как шелестят высоко над головой ветки деревьев и возятся там белки да лесные птахи. Звук человеческого голоса — мужского, низкого, приятного — вызвал у него дикий, почти животный ужас. Неловко замерев на миг с вытянутой рукой, он резко распрямился, почти в прыжке, и отпрянул назад, под защиту деревьев, потом кинулся к разбитому лагерю. Дрожащая рука нащупала мокрый плащ, и Аргис кое-как закутался в него, особенно стараясь спрятать лицо.

Теперь шаги были слышны, в темноте слева обрисовалась человеческая фигура — высокая, в длинном светлом одеянии. А голос повторил:

— Кто здесь?

Незнакомец спокойно шел вперед, тогда как Аргис сжался на земле, завернувшись в плащ, будто испуганное малое дитя — в шитое матерью одеяло. Мысли метались в голове, и он не знал, что делать: бежать прочь, влезть на дерево или провалиться сквозь землю.

— Выходи, путник, я чувствую тебя, — продолжил голос. — Не прячься, я не причиню тебе вреда — наоборот. Раз уж ты пришел, будь моим гостем.

Голос звучал мягко и ласково, но была в нем некая твердость и властность — не королевская, а нечто большее, высшее. Всею душой Аргису захотелось откликнуться на неведомую доброту. И все же он сдержал себя, хотя не смог не ответить — как и скрыть горечь в голосе.

— Спасибо, добрый человек, — сказал он. — Спасибо за твою доброту, но я пойду своей дорогой. Лучше тебе не видеть моего лица.

Светлая фигура приблизилась. Аргис понял это по тому, что приблизился голос, — сам он не смел поднять головы и взглянуть на незнакомца. А тот не отставал.

— За свою жизнь я всякое повидал, и меня трудно удивить или напугать. Встань, юноша, — ты же молод, судя по твоему голосу и шагам. Не прячься. Если с тобой беда, быть может, я смогу помочь тебе.

— Разве что ты — великий чародей, — не без желчи бросил Аргис и выпрямился, откинув плащ с лица. — Вот что сделали со мной злые чары. Отныне я проклят, люди боятся меня и гонят отовсюду. Странно, что ты не гонишь.

Незнакомец тем временем подошел почти вплотную к Аргису. Сама фигура его словно излучала бледно-серый свет, так, что можно было разглядеть лицо. Он казался старым: лоб и щеки изрезали морщины, полностью седые стриженые волосы и длинная борода чуть сверкали в темноте. Зато столь ясный взгляд встретишь не у каждого юноши.

— Боги никого не приводят сюда напрасно, — ответил незнакомец. — Как я могу прогнать того, кто пришел по их воле? Я живу здесь много лет, меня зовут Талх. А тебя?

Отвечать Аргису не хотелось — и при том он чувствовал, что не ответить нельзя. Израненная душа терзалась болью, и мягкий голос отшельника утишал эту боль, словно целительный бальзам. Слова сорвались с губ сами собой:

— Аргис. И я…

— И ты устал, проголодался и замерз, — подхватил Талх. — Хотя бы с этими бедами я могу совладать. Идем, я живу неподалеку, у подножия холма.

Всем существом Аргис воспротивился нежданному гостеприимству, как бы ни желало его тело пищи и отдыха, а душа — сострадания. И все же он пошел вслед за отшельником — чародеем, изгнанником, колдуном, беглым преступником, кто его разберет? А тот даже не обернулся, чтобы посмотреть, идет он вслед за ним или нет: просто зашагал вперед, указывая Аргису дорогу.

Фигура Талха излучала достаточно света, чтобы разглядеть, что к его жилищу ведет тропа, — казалось, деревья и кусты расступились здесь когда-то. Ветви смыкались над тропой, подобно сводчатым коридорам в королевском дворце. Стоило подумать об этом, и душу Аргиса вмиг зажгло горечью, но он постарался совладать с собой. Отшельник явно не простой человек и может вправду знать способ избавиться от проклятья. А значит, негоже вести себя при нем, точно своенравное дитя, которое гораздо лишь хныкать да жаловаться.

В жилище Талха не было ничего волшебного и таинственного. Обычный дом, разве что повыше привычных крестьянских, внутри — очаг, стол и лавки. Еще один дверной проем перекрывала занавеска — Аргис не стал гадать, что там. Другая занавеска разделяла комнату пополам. Талх молча указал на нее, а сам скрылся в другой комнате и тотчас вышел с длинной светлой рубахой в руках.

Пока Аргис переодевался и развешивал на распорках у очага свою мокрую одежду, Талх успел накрыть на стол. Пища оказалась простой, но сытной: хлеб, вареные овощи и мед, а вода в простой деревянной чаше бодрила не хуже любого хмельного.

— Должно быть, мое угощение слишком скромно для тебя, — сказал Талх за трапезой. — Что поделать, я давно не ем мяса.

— Стыдно роптать на угощение, предложенное от души, — ответил Аргис. — Особенно тому, кто не вправе надеяться на людскую доброту.

Отшельник на это ничего не сказал. Лишь потом, когда они окончили трапезу, он попросил Аргиса рассказать о том, что с ним случилось. И Аргис рассказал — стараясь говорить спокойно и не выпускать на волю все то, что терзало его душу. Должно быть, получилось плохо.

Когда Аргис умолк, отшельник долго не отвечал, словно размышлял о чем-то.

— Да, так и есть, — произнес он наконец. — На свете существуют разные чары. Одни разрушаются после смерти тех, кто их наложил, другим это не вредит. Видно, Темба вложила в то заклятье всю свою злобу и мощь. Такова его сила: оно переходит на того, кто его снимает. Ты принес принцессе тэкк, расколдовал ее — и чары пали на тебя.

— И… их никак не снять? — прошептал Аргис, голос его дрогнул.

— Отчего же? — ответил Талх и почему-то вздохнул. — Их можно снять так же, как снял ты. Условия прежние: ты должен понюхать цветок тэкк из рук той, что искренне полюбит тебя…

Аргис желчно рассмеялся.

— Полюбит? Искренне? Да ты смеешься надо мной. Какая же девушка сможет полюбить такое чудовище?

— Та, что смотрит на сердце, а не на лицо, — спокойно ответил Талх. — Согласен, такие девицы нечасто встречаются. Но встречаются.

— И где же мне такую встретить… — начал было Аргис — и вдруг осекся, сраженный внезапной мыслью: — Постой. Если проклятье переходит на того, кто его снимет… Значит, когда девушка расколдует меня, она сама станет…

Талх печально кивнул.

— Увы.

— Но… — Аргис долго не мог отыскать слов. — Но это же несправедливо! Неужели ничего нельзя сделать? Никаким чародейством?

— Чародейство, мой друг, не так уж много может, сказать по правде. Решать тебе. Ты знаешь путь, ты волен выбирать, будешь ли ты сам жить чудовищем — или обречешь на это другого человека.

Аргис опустил голову, закрыл лицо руками. Слезы тотчас обожгли ладони, точно кипятком. Верное решение билось в сердце, но разум отказывался принять его, а губы — произнести. И все же он произнес:

— Нет, никогда… — Он выпрямился и утерся ладонью. — Никогда я не обреку на столь страшную участь никого другого — тем более, девушку. Уж лучше страдать самому.

— Страдания бывают разными, — сказал Талх, взор его и все лицо светились искренним сочувствием. — Кого-то они озлобляют, кого-то — очищают. Ты уже доказал сегодня свое мужество, когда сумел удержаться от самоубийства. Пути судьбы странны и непонятны нам, но кто знает: вдруг нынешнее зло обернется добром?

— Я понимаю, о чем ты говоришь, — печально улыбнулся Аргис. — Ты привык жить в одиночестве, и тебе кажется, что такая жизнь не так уж плоха. Быть может, ты прав. Пока я шел к твоему лесу, я принял решение, как стану жить и что делать. Я спрячу лицо и найду, что сказать людям, если спросят. Быть может, меня вправду сумеют оценить по делам, а не по облику. Лишь бы боги даровали мне силы и терпение, чтобы я не умер от отчаяния и тоски. Ведь ждать мне, быть может, придется долго.

— То ведомо лишь богам, прядущим наши судьбы, — ответил Талх, и его улыбка слегка согрела сердце Аргиса. — А пока поживи у меня, сколько нужно, я тебя не тороплю. У меня есть кое-какие запасы, я охотно поделюсь с тобой, чтобы тебе было легче освоиться на новом месте. И даже место подскажу: ступай на юго-восток от этого леса, за озеро Ольт. Там стоял две деревни, и лес имеется — побольше, чем близ Ломса. Лесничих в нем нет, зато хищники порой встречаются.

— Я знаю это место, — кивнул Аргис. — А через те деревни я проезжал, когда… когда ехал к ведьме. Но вряд ли кто-то теперь узнает меня.

Отшельник на это лишь улыбнулся и указал Аргису на лавку, где была постлана постель.

— Вот скажи мне, Кэрун: раз госпожа мертва, чье это все теперь?

— Как чье? Ничье, выходит. Ха-карр, кажись, я тебя понял. Наше?

— А чье же еще, воронья твоя башка? Слухи о смерти госпожи уже катятся по людским землям. Скоро людишки осмелеют и нагрянут сюда — пограбить там или просто из любопытства. Надо показать им, кто тут хозяин.

— Хозяева, Слув, хозяева. И не скалься на меня, драная шкура. Ха-карр, думаешь, если ты больше, то сильнее?

— Рр-р, а ну давай проверим, щипаный хвост! Ты еще будешь приносить мне на обед свеженьких птичек, а то и мелких людишек!

— Кар-размечтался!

— Ну держись, птаха!

Стоящий на валуне здоровяк в серо-черной куртке спрыгнул и припал к земле. Лысый жилистый коротышка одним махом вскочил на соседний валун, раскинув длинные руки, которые тотчас обросли перьями. Здоровяк тем временем вытянулся, одежда сделалась шерстью, а рот — пастью с ощеренными клыками. Волк зарычал, ворон взмыл в воздух и щелкнул клювом, что отливал сталью. Оборотни бросились в драку — и их тотчас расшвыряло в разные стороны.

Ворон уткнулся головой в выбоину, каких здесь было полно, и застрял. Волк смачно впечатался в ближайший валун, так, что рев разнесся на всю округу. Прежде чем они поднялись и возобновили стычку, раздался голос, звонкий и глубокий:

— Довольно!

Волк кое-как поднялся, отряхнулся, ворон расправил крылья. Оба завертели ушибленными головами, силясь понять, откуда доносится голос и чей он. В тот же миг их обоих подняло в воздух.

— Оборачивайтесь. И никаких больше драк.

Когда оборотни шлепнулись на землю, оба были уже в человечьем облике. Вставать они не спешили, зато переглянулись, вмиг позабыв про ссоры, — мол, кто бы это мог быть? Судя по всему, сильный колдун — не каждый может совладать разом с двумя оборотнями. Голос был мужской и вряд ли принадлежал старику, хотя чародеи вольны принимать любой облик, какой им по душе. Но откуда здесь взяться чародею? Гостеприимством госпожа Темба отродясь не славилась. И сколько ни напрягали память Кэрун и Слув, они не смогли припомнить ни одного ее собрата по ремеслу.

Заскрипело каменное крошево под чьими-то шагами. Оборотни наконец поднялись. Перед ними стоял высокий — на два пальца выше Слува — мужчина в длинном лиловом плаще, под которым поблескивал серебристо-серый атласный наряд. Прямые светлые волосы мужчины стекали до пояса, лицо казалось молодым, но поражало властностью, а от его взора хотелось скорее убежать и спрятаться. Если удастся.

— И это все? — произнес мужчина, глядя на замок ведьмы, и скривился. — Все, что нажила за эти годы моя дражайшая матушка?

— Матушка, господин? — осмелился спросить Слув.

— Да, матушка — ведьма по имени Темба, — терпеливо пояснил мужчина. — Ведь она жила здесь, насколько я помню? И, похоже, ничего не рассказывала обо мне и о том, что со мной сделала.

— Значит, вы, господин… — начал Кэрун.

— Я Фогар, сын и наследник Тембы, — ответил мужчина, так, что оборотни дружно повалились на колени. — А вы, похоже, единственные ее слуги. Что ж, придется пока обойтись тем, что есть. Могло быть и похуже.

Кэрун и Слув неловко мялись на месте. Порой они переглядывались и толкали друг друга локтями: «Давай ты» — «Нет, ты». Фогар заметил это.

— Раз вы так боитесь спросить, расскажу. — Он приподнялся над землей и уселся на валун, так, что его блестящие башмаки оказались на уровне лиц оборотней. — Когда-то мы с моей матушкой… повздорили и решили выяснить, кто сильнее. Увы, мне не повезло: своим заклятьем она обратила меня в камень. Однако теперь заклятье спало с меня, и это может означать лишь одно — она мертва. Рассказывайте, я желаю знать, как это случилось.

— Ее убил человек… — в один голос заговорили Слув и Кэрун и тотчас оскалились друг на друга.

Фогар с досадой выдохнул и ткнул носком башмака в Слува.

— Говори ты.

— Слушаюсь, господин, — отозвался тот, перед тем украдкой взглянув на посрамленного приятеля. — Сюда пришел человек — за цветком тэкк, чтобы расколдовать человечью принцессу…

— Ее заколдовала Темба?

— Да, господин, обратила в страшилище — увидишь и обомрешь. Заклятье было такое хитрое, оно даже со смертью не исчезает. Да кто-то надоумил людишек, как его снять. Сюда многие приезжали, но все гибли — кого мы убивали, кого сама госпожа. А этот юный человечишка смекнул, взял с собой серебро. Сперва нас отогнал, потом госпожу придушил серебряной цепью, да и отрубил ей голову…

Слув умолк, глядя на Фогара, словно ожидал, что тот потребует продолжать. А он молчал, погруженный в раздумья.

— Значит, ее убил человек, — произнес наконец Фогар, как будто продолжал размышлять. — Что ж, мне стоит поблагодарить его — ведь смерть Тембы сняла с меня заклятье. Однако кровь моей матери взывает о мести — и я ее свершу. — Он обернулся к оборотням. — Что стало потом с человеком, знаете? Куда он отправился, где сейчас?

— Во дворец к королишке он отправился, господин, людишку расколдовывать…

— Молчи, я лучше знаю! — перебил Кэрун, хлопая себя руками по бокам. — Я летал за ним, господин, я все видел! Расколдовать-то он расколдовал, да сам обернулся чудищем, поделом ему! Людишки в городе визжали от страха и гнали его прочь, а он будто не понимал, что с ним стряслось. Вот смеху-то было, ха-карр…

— Не сомневаюсь, — оборвал Фогар, так, что Кэрун подавился хохотом. — И куда он пошел?

Оборотни переглянулись, развели руками.

— Не знаем, господин, — ответили они в один голос, а Кэрун продолжил: — Меня пара мелких людишек заприметила — и ну кидать камнями. Я бы их, конечно, одним щелчком разнес, но мое же дело было человека выследить, а не убивать всякую мелочь. Я их только огрел пару раз крыльями, они в крик, взрослые людишки набежали, и я…

— И ты его упустил, — кивнул Фогар.

— Упустил, господин. — Кэрун повесил голову, но тут же встрепенулся. — Да что тут гадать-то? Он — не королевская дочка, к нему стаю чародеев не позовут. А как жить этаким чудищем? Только с моста в реку кидаться.

Фогар вновь задумался, даже спорхнул с валуна и опустился на землю. Оборотни стояли перед ним, не смея шелохнуться, разве что Слув порой вздрагивал, а Кэрун дергал острым носом.

— Ну что ж… — Фогар медленно развел руки с длинными пальцами, шевельнул ими. — Тогда стоит осмотреть мои новые владения. Идите за мной. Что там такое?

— Сад, господин, тот самый, где… Словом, там много чего растет, госпожа нарочно… для зелий…

— Кто за ним ухаживает — вы?

Оборотни фыркнули.

— Что вы, господин, он зачарованный — само все растет и даже поливается, когда нужно. Если желаете, снимите заклятье, и мы его живо…

— Не надо, пусть растет. — Фогар остановился у ближайшего куста, сорвал темно-лиловый цветок и кинул в оборотней, те с криком отпрянули. — Стало быть, вы знаете, что здесь для чего. Потом расскажете, я запишу — сколько помню, Темба никогда ничего не писала.

— Верно, господин, у нее и книг никаких нет, только пара свитков, старых-старых, аж пыль сыплется…

— Хорошо, я посмотрю. Идемте в дом — замком это трудно назвать. Пленники есть?

— Нет, господин, госпожа не держала, сразу убивала. Разве что изредка — там, кровь из какой мелкой людишки вытянуть для заклятья омоложения…

— Узнаю свою матушку. Жила по старинке, не любила новшеств. Что ж, времена меняются. Сразу предупреждаю: лениться и цапаться по пустякам вам будет некогда, работы у нас хватает. Целое людское королевство под боком — и живет себе спокойно. Начнем с малого. Деревень или городов поблизости много?

— Одна деревня, господин, а дальше леса, и еще две…

— Отлично, с них и начнем. Здешний король встревожится, пошлет войско — и на том все закончится. А пока не беспокойте меня. С матушкиными зельями и амулетами я буду разбираться сам — и похоже, долго.

Фогар приоткрыл скрипучую дверь, за которой поблескивали на полках в полутьме бесчисленные склянки, камни и амулеты. Оборотни дружно содрогнулись.

— Когда все будет готово, я скажу вам, что делать. А пока не забывайте каждый день носить мне дичь из лесов. Я люблю порой поесть человечьей пищи. Нет, готовить не заставлю — испортите. У меня довольно слуг.

Фогар щелкнул ногтем по одному из перстней и хлопнул в ладоши. Прямо из каменного пола тотчас выросли пять черных безликих теней с белыми горящими глазами. Слув при виде их тонко взвыл, Кэрун захрипел.

— Приберитесь тут, — велел Фогар теням. — И позаботьтесь о спальных покоях и обеде. Вас тоже касается, — сказал он оборотням. — Не заставляйте ждать ни меня, ни моих слуг.

— Да, господин, — ответили оборотни и дружно попятились.

Они прошли так почти половину пыльного коридора, когда Фогар остановил их движением руки.

— И не забывайте про главный приказ: ищите всюду того человека, убийцу моей матери. Мне будет любопытно встретиться с ним. Уж больно затейливое на нем заклятье.

Он не дождался ни ответа, ни поклона, но тут же скрылся в комнате с зельями. А черные слуги-тени проворно разлетелись по всему замку. Одна прошла прямо сквозь Слува, отчего тот взвыл еще громче и со всех ног помчался к выходу вместе с приятелем.

— Ну, что скажешь, птаха? — спросил Слув, когда они были уже снаружи и готовились обернуться.

— Скажу, что скоро с нас полетят перья и шерсть, — мрачно бросил Кэрун. — Иди ты угоди такому. А если мы не отыщем того парня, то лучше бы нам было умереть тогда от его стрел.

Талива часто ходила в лес. Бояться там нечего — она знала его с детства, как доброго друга. Хотя в лесной глуши жили коварные рыси, кабаны и даже волки, так далеко она не забредала. Целебные травы можно набрать где угодно — хоть на полянах, хоть на лесной опушке. Но отец давно показал ей травы, которые растут только в лесу.

Под молодыми дубами растет пугливка: бледно-зеленые звездочки, а тронешь их — мигом свернутся. А отыскать мохнатую желтую клоску — вообще удача: уж больно любят ее щипать зайцы. Зато листья слышника никто не ест, слишком горькие. Талива шла, как всегда, одна, корзина ее постепенно наполнялась. Сквозь листву просачивались порой лучи солнца, и тогда все кругом вспыхивало, точно вода в озере Ольт. Или ласково сияло, как ясные глаза юноши, которого Талива до сих пор не могла забыть.

Она тряхнула головой: хватит думать об этом, отец правильно говорит. Когда руки заняты, пустые мысли бегут прочь. Талива оглянулась: далеко же она сегодня забрела. К самой Заячьей тропе, как ее прозвали, — слишком уж часто прибегают сюда зайцы грызть кору с молодых деревьев. Рядом пробивался из-под земли ключ, обложенный старыми камнями. Шумным ручейком он пробегал почти через весь лес — вернее, так говорили в деревне. Сама Талива дальше Заячьей тропы не заходила.

Слева что-то зашуршало. Талива вздрогнула, поглядела вверх — не сидит ли где на ветке рысь-охотница? Нет, шорох доносился не сверху, это бежал по земле зверь. И уж точно не заяц.

Талива вмиг позабыла и про свои думы, и про внезапную жажду. Огромный серо-черный волк будто вырос из ниоткуда. Без единого рыка он мчался вперед, вжав голову в плечи, как перед прыжком. И Талива поняла, что одного прыжка будет довольно.

Корзина полетела на землю, травы рассыпались. Талива с визгом бросилась прочь. Ее обдуло горячим смрадным ветром — чудовище промелькнуло в двух пядях от нее. Бежать от него бесполезно — догонит. И не спрятаться — учует. Разве что на дерево влезть, да деревья здесь либо молодая поросль, либо высокие, с ветвями на человеческий рост от земли.

На миг-другой Талива укрылась за толстым стволом — хоть дух перевести. Волк рычал и сопел позади. Когда же он выскочил из-за дерева и бросился на нее, она помчалась в противоположную от него сторону. Ростом она не отличалась, но страх придал сил. Подпрыгнув, Талива попыталась ухватиться за самый низкий сук на ближайшем дереве.

Ей не хватило всего-то полпяди. Талива упала в невысокую траву, но даже не почувствовала боли. Во рту пересохло, руки и ноги заледенели, и как ни кричало в голове: «Беги!», она не могла шевельнуться. Лишь молча смотрела, будто со стороны, как волк несется на нее, роняя с клыков слюну.

Талива зажмурилась. В голове звенел отчаянно-тонкий визг — ее собственный, и мыслей не осталось. Низкий рык приближался, как и звериный смрад. А потом что-то свистнуло, и рык превратился в протяжный вой, словно от боли.

Еле-еле Талива заставила себя открыть глаза. Волк стоял в пяти шагах от нее, мотая головой, морду его насквозь пробила стрела — а он и не думал падать мертвым. Зато про нее он как будто позабыл: обернулся куда-то влево и злобно взрыкнул. В тот же миг стрела в его теле вспыхнула огнем и исчезла.

— Ах, вот ты кто! — послышался незнакомый голос — с той стороны, куда смотрел волк.

Талива тоже посмотрела — и сердце ее вновь упало. Среди деревьев стоял высокий человек в суконной куртке, голову его полностью скрывал капюшон, только глаза сверкали в прорезях. За плечом у человека виднелся колчан, а лук он только что отбросил, готовясь к схватке с волком. Тот уже мчался на него — и вдруг взвыл, как ошпаренный. Приглядевшись, Талива заметила, что человек захлестнул его шею серебряной цепью, а свободной рукой вырвал из ножен кинжал.

— Берегись! — закричала Талива.

Оружие лишь вскользь задело волка. Невероятным усилием он вырвался из цепи и помчался прочь, оставляя за собой мерзкий дух паленой шерсти и мяса. Лишь теперь Талива смогла пошевелиться. Ноги еле держали ее, даже пришлось ухватиться за ствол дерева. А человек тем временем подобрал цепь, надел ее на шею, затем нагнулся за луком. В ее сторону он даже не глядел, а когда поднял оружие, сразу развернулся и зашагал вглубь леса.

— Постой!

Талива кинулась за ним со всех ног. Он же не подумал обернуться, зато прибавил шагу, так, что она едва не потеряла его из виду. Цепляясь порой платьем за шершавые стволы, путаясь в паутине между деревьями, она задыхалась, но продолжала бежать и звать. Наконец, он остановился.

— Что тебе нужно?

Талива опешила.

— Поблагодарить тебя… — Она смутилась, хотя он не смотрел на нее. — Ведь ты спас мне жизнь…

— Спасибо на добром слове, — ответил он и шагнул назад. — Теперь ступай домой и впредь не заходи так далеко.

Он развернулся и продолжил было путь, но Талива вновь догнала его.

— Подожди! — Она невольно сделала движение, словно хотела удержать его за рукав, и заметила, как он шарахнулся от нее. — Ты… Как ты здесь оказался?

— Неважно. — Он отступил еще на шаг, руки его, перевязанные широкими полосками ткани, стиснули пояс. — Уходи.

Но Талива не ушла.

— Кто ты такой? — спросила она. — Или это… это правда, что говорят… Ты и есть тот человек, который живет в глуши…

— Значит, теперь мне и глушь станет тесна. — Светлые глаза в прорезях глядели сурово и печально. — Некуда идти…

В голосе незнакомца звучала такая тоска, что сердце Таливы сжалось. Кем бы он ни был, его явно тяготило нечто — быть может, постыдная тайна или горе. Не от доброй жизни люди прячутся в лесах. И почему он закрыл лицо?

— Я никому не скажу, клянусь! — горячо зашептала Талива, сжала руки. — Просто… я заблудилась, не знаю, куда идти…

Вместо ответа он указал подбородком вперед и зашагал к Заячьей тропе, Талива тотчас побежала следом. По дороге отыскалась оброненная корзина. Пока Талива собирала рассыпанные травы, незнакомец сказал:

— Думаю, эти места тебе знакомы, скоро выйдешь к своей деревне. Да впредь далеко не отходи. И всем скажи.

— Это… это же был не настоящий волк? — Талива поднялась, ноги ее дрожали, как и голос.

— Это оборотень. И горе нам, раз он вышел на охоту. Остановить его может только серебро, а убить — не знаю. Иди.

— Откуда ты знаешь про оборотней? — не удержалась Талива. — Кто ты такой? Что с тобой случилось, почему прячешься? Если тебе нужна помощь…

— Иди, — отрезал он — почти прикрикнул.

Словно зачарованная, Талива пошла. Шагов через пять она оглянулась: он шел в свою глушь, слегка сгорбившись, одинокий и печальный. И загадочный.

— Постой! — крикнула она ему вслед, сама не зная, зачем. — Меня зовут Талива. А тебя?

Он обернулся. Теперь глаза его в прорезях капюшона выглядели жутко.

— У меня нет имени, — ответил он и ушел — будто впрямь исчез. Так быстро, что Талива не успела сказать больше ни слова.

Оставалось лишь идти домой, пока травы не завяли, — и без того задержалась. К ногам будто привязали камни величиной с мельничный жернов, такой же камень лежал на сердце. Незнакомец не шел из головы, вопросы вились вокруг него, словно мошкара: кто он, почему здесь, почему закрывает лицо, почему чурается людей, откуда знает про оборотней? А сильнее всего тревожил другой вопрос: почему его голос кажется ей странно знакомым?

И что хуже всего, вопросы эти нельзя никому задать. Разве что отцу — он человек мудрый, не всякая девушка может вот так довериться матери, как Талива доверялась ему. И она доверилась.

— Ты слышал о человеке с закрытым лицом — о том, который живет в лесу?

Отец едва не выронил из рук травы, которые разбирал по пучкам, чтобы развесить сушить.

— А ты откуда о нем знаешь?

Талива вздохнула, отложила моток ниток и ножницы.

— Я его видела, отец. Сегодня, когда ходила за травами. Он спас меня от волка, а потом прогнал, когда я спросила…

— Если человек живет в глуши один-одинешенек, стало быть, у него есть причина. — Теперь вздохнул отец. — И, конечно, ему не хочется объяснять это каждому встречному-поперечному. Да, я слышал о нем, мне рассказывал Синси, по секрету. Так что и ты молчи, уважь чужую тайну.

— Он чем-то болен, отец? У него перевязаны обе руки… Хотя нет, будь он болен или ранен, он бы не смог стрелять из лука и владеть кинжалом. И двигается он ловко, и голос молодой…

Отец усмехнулся.

— Правду говорят: маска притягивает взоры почище любой красоты. Одна лишь встреча — и ты думать позабыла про того молодого охотника, что ехал к ведьме за цветком тэкк. Оно и к лучшему. Замуж тебе пора, доченька, хоть и жаль мне будет терять такую добрую помощницу.

Талива жарко вспыхнула, зато сердце ее рухнуло в пятки.

— И мне жаль расставаться… Ты же не станешь меня неволить, отец. Что поделать, всем хороши наши парни, да ни один не по душе мне. Сама не знаю, что со мною творится…

Отец перестал вязать травы и обнял Таливу. Она припала головой к его плечу, привычно пахнущему дымом и сухими цветами, и всхлипнула.

— Полно, полно, милая… — шепнул отец. — Первая любовь часто злой бывает, тревожит и терзает душу, да только разве хорошо это? Подлинная любовь душу светом озаряет, силы придает такие, что сам диву даешься. Время все рассудит, все излечит. Да и что это за любовь такая, коли ты ничего о своем милом не знаешь? Кроме того, что собой он хорош.

— Почему? Знаю. Он смелый, ведьмы не побоялся. И… — Талива вздохнула, отерла щеки. — И любит он принцессу, а не меня.

Они продолжили работу в молчании. Лишь под конец, когда все нужные травы были увязаны, а отец взялся за пестик, чтобы перетереть свежие, Талива сказала, собирая готовые пучки в корзину:

— Знаешь, отец, я снова хочу пойти в лес. Теперь я знаю, где он бывает. Отнесу ему что-нибудь — еду или одежду какую. Ему же неоткуда взять…

— Нехорошо это — напрасно навязываться, доченька, — качнул головой отец. — Да вижу я, что от доброго сердца ты говоришь. Иди, коли решилась. Доброта — великая сила, она самое черствое сердце способна смягчить. И утешить несчастного, если с ним вправду беда стряслась.

Талива кивнула с улыбкой и унеслась в клетушку развешивать травы. На душе у нее отчего-то сделалось легко. Волк-оборотень давно позабылся, все думы были только о таинственном незнакомце. «Даже если он снова меня встретит, я отговорюсь, что за травами пришла, — я ведь правда часто хожу к Заячьей тропе и к ручью. Скажу, что отцу помогаю. Может, не прогонит на сей раз…»

Только не хотелось признаваться себе, что не одни лишь забота и сострадание влекут ее в лес. Во много крат сильнее влекла тайна незнакомца, его закрытое лицо — и смутно знакомый голос.

На дереве близ шалаша трещали белки. Аргис улыбнулся: надо же, привыкли, не пугаются больше. Несколько мгновений он стоял так, задрав голову, и глядел на беспечных тружениц, пока не вернулись думы о насущных делах. Наспех срубленный шалаш неплох — для лета, но не за горами осень, а там и зима. Благо, шкур у него к тому времени будет достаточно, и еще хватит выменять у селян на муку и соль.

«Или Таливу попросить…» — прокралась в голову дерзкая дума.

Аргис тряхнул головой. За минувшие месяцы его отшельничества, которое так внезапно и грубо нарушила эта девушка, он все чаще думал о ней. Даже мужики из Онгала, ее деревни, опасались его — смотрели настороженно, когда меняли у него шкуры и дичь, и чуть ли не хватались за ножи. А она не боялась.

Трудно было усомниться в ее искренности. Всею душой желал Аргис отозваться на нее — но не мог. Когда-то, в «той жизни», как он теперь называл ее, многие девушки заглядывались на него, да их только красота влекла. А что влекло Таливу, он не понимал. И не хотел понимать, не хотел, чтобы она привязалась к нему. И мелькала порой злобная мысль: покажи ей лицо — и ее как ветром сдует. Но это было бы слишком жестоко.

Против воли он гнал ее — а она не отставала. Он пытался отказываться от подарков — а она их приносила. Сперва он отдавал ее хлеб лесным птахам, потом, терзаясь муками совести, стал есть сам. Не сразу пришло ему в голову, что эта девушка — единственный мостик для него к миру людей. Не будь ее, не будь этой сердечной доброты, он мог бы вправду сделаться чудовищем — не только лицом, но и душой.

Аргис уже знал о ней все: что мать ее умерла, что она живет с отцом, здешним целителем, и собирает в лесу травы для лечебных настоек, порошков и мазей. Не раз он замечал, как она смотрит на его капюшон и повязки на руках, где тоже пробилась шерсть. Когда же она спросила, что с ним случилось, он нехотя рассказал свою заготовленную придумку: в доме случился пожар, он не успел вовремя выбраться, но выжил, зато остались на всю жизнь уродливые шрамы, да такие, что люди пугаются. А Талива на это предложила сходить к ее отцу — вдруг он сможет чем-то помочь?

«Мне никто не сможет помочь», — ответил ей тогда Аргис. А она, наивная душа, сказала, что, мол, судят не по лицу, а по нраву. И так глядела при этом, что Аргис встревожился не на шутку.

После того разговора он не спал всю ночь. Безумная, неистовая надежда терзала его сильнее звериных когтей, сильнее проклятья и мук одиночества. Но он устоял, взяв самое верное свое оружие: «Хочешь, чтобы она стала такой, как ты? Даже тебе, охотнику, мужчине, тяжко жить так. А каково будет ей?»

И все же они оба радовались нежданной дружбе — ибо их связала подлинная дружба. Он рассказывал ей о лесных обитателях, а порой о своих давних охотничьих приключениях; она рассказывала о целебных травах и цветах. Даже говори они о пустяках, Аргис бы с радостью слушал ее — просто ради того, чтобы знать, что нужен ей. Да не вечна была радость. Слишком быстро сменяли ее горестные, но справедливые думы.

«Долго ли еще мне оставаться в безвестности? Обо мне уже знают, скоро пойдут слухи о том, что девчонка чуть ли не каждый день бегает в лес. Не станет отбою от любопытных, кто-нибудь да узнает правду — и конец: либо изгонят, либо убьют. Не лучше ли уйти самому и разорвать то, что еще не окрепло, — то, что может погубить Таливу?»

Про оборотня Аргис тоже не забыл, даже сделал из звеньев цепи оковку для нескольких наконечников стрел. Цепь теперь стала совсем короткой, но еще налезала на голову. Оборотней же больше не появлялось — ни волков, ни других. Не раз вспоминал Аргис волка и ворона, что набросились на него тогда у Черных холмов. Был ли это тот самый волк? Одни боги ведали. Ему же оставалось быть настороже.

Вот и сейчас смутное ощущение опасности заставило его потянуться за луком и стрелами. Всякое бывает: порой даже за водой не выйдешь без оружия. Прихватив флягу и старый глиняный горшок, Аргис зашагал к ручью.

Прежде чем набрать воды, он сделал то, что делал теперь редко, — снял капюшон. Прикрыв глаза, чтобы ненароком не увидеть отражения, он напился из горсти и умыл лицо — или уже морду? Видеть он не видел, но наощупь казалось, что она стала еще уродливее. Даже странно, что выросшие клыки и выдвинутая вперед челюсть не исказили его голоса.

Едва Аргис надел капюшон и склонился к ручью с флягой, как издали, со стороны Онгала, послышался шум и треск. Казалось, кто-то со всех ног бежит по лесу — даже отсюда было слышно хриплое дыхание и как будто всхлипы. Женские всхлипы.

Аргис позабыл о фляге и подскочил, поправил капюшон. В тот же миг на Заячьей тропе показалась Талива — растрепанная, красная от быстрого бега, с залитым слезами лицом. Едва завидев его, она бросилась к нему, но споткнулась и упала ничком в траву. Все сомнения Аргиса вмиг улетели, сам же он метнулся к Таливе.

— Что с тобой? — спросил он и поднял ее. — Что стряслось, говори!

Она уставилась на него круглыми бесцветными глазами. Заговорить она не смогла: стоило раскрыть рот, как он кривился, и из него вырывались только рыдания. Со вздохом Аргис усадил ее на толстый корень дуба, сам сбегал к ручью и принес полную флягу.

— Пей.

Кое-как она глотнула раз-другой, стуча зубами о горлышко фляги. Аргис плеснул себе на ладонь и умыл лицо Таливы: она вмиг отшатнулась, фыркая, зато словно пришла в себя. Но говорить все еще не могла, лишь кивнула.

— У вас беда? — спросил он. — С отцом что-то?

— Онгал сожгли… — чуть слышно прошептала она и вновь зарыдала.

Фляга выпала из рук Аргиса, покатилась по земле. Он едва заметил это, не зная, что думать. Кто мог напасть на мирную деревню? Врагов у Аллавеля давным-давно нет. Разбойники хоть и пошаливают по местам, но разве под силу подобное жалким шайкам по три-пять или семь человек? Деревенские мужики вмиг бы отбились, да так, что горе-грабители костей бы не собрали. Или тот оборотень появился здесь не случайно?

Аргис сам не заметил, как обнял Таливу и прижал к себе, точно меньшую сестру. Она же припала к нему и все плакала, оставляя на его куртке мокрые следы. Сквозь рыдания он кое-как различил: «Черные… страшные… как тени… глаза горят… Отца… убили… Он мне… бежать…» Аргис ничего не понял, но с расспросами решил подождать. А пока ей лучше просто выплакаться.

Наконец, Талива кое-как успокоилась, даже отпрянула от него и покраснела еще сильнее. Казалось, ей стыдно за то, что он видел ее вот такой, напуганной и ревущей. Аргис же подобрал флягу и вновь протянул ей.

— Держи, пей. И не тревожься, здесь тебе ничто не грозит. Лучше расскажи, если можешь.

Она выпила чуть ли не половину и кивнула, отдуваясь.

— Я… у нас никто не понял, откуда они взялись… Будто из-под земли выросли, черные тени с горящими глазами. И у каждого — не то кинжал, не то копье короткое. Они начали убивать, всех подряд, без разбора… Кто-то защищался, но… бьешь его — а он рассыпается, и появляется новый. Отец… он велел мне бежать, а сам… — Талива опять всхлипнула, но сумела сдержаться.

— И больше никто не спасся?

— Не знаю. — Талива утерла лицо, пригладила торчащие волосы. — Вроде кто-то пытался убежать, но я не видела, догнали их или нет. Даже не знаю, гнался ли кто-то за мной, я просто бежала, куда глаза глядят. Я даже не поняла, что бегу сюда, к тебе… Мне просто было некуда больше бежать… — Она подняла взор на Аргиса. — Ты же не прогонишь меня, правда?

Он задумался.

— Я был бы рад приютить тебя, назвать сестрой… — Казалось, эти слова огорчили ее, и он продолжил: — Но жизнь здесь сурова, а у меня ничего толком нет, даже дома. Нет, не качай головой, в лесу жить не так просто, как кажется. Может быть, у тебя есть где-нибудь родичи или друзья?

Талива прикусила губу, размышляя.

— В Ломсе двоюродный дядька живет с семьей… — сказала она. — Знаешь, где это?

— Слышал, — ответил Аргис, возблагодарив богов за то, что лицо его закрыто — не выдаст. — Дня три отсюда, если пешком.

— Ты проводишь меня? — тотчас оживилась Талива. — Прошу тебя, я одна не дойду, я нигде раньше не бывала, ни дороги не знаю, ничего… А дядька добрый, он и тебя может принять… Нет, не спорь, тебе же все равно, где жить, — почему бы там не поселиться?

— Я подумаю, — сказал Аргис, совладав с собой. — А проводить — провожу. Пойдем, соберем вещи, хоть их у меня мало.

Он встал и зашагал к шалашу. Судя по шороху и глухим всхлипам, Талива не отставала. Когда они пришли, ее лицо вновь было залито слезами, но, казалось, сам вид шалаша вызвал в ней любопытство. «Как же ты здесь живешь?» — не удержалась она и тут же зажала себе рот передником. Аргис не обиделся: в сравнении с его домом близ Ломса эта хибарка впрямь выглядела убого. Зато и бросить ее не жаль.

Аргис накинул на плечи Таливы свой плащ, сунул ей в руки наскоро связанный узелок с припасами. Сам же поправил ремень колчана за спиной, забросил на плечо другой узел, побольше. Пока Талива молча теребила свою ношу, он покосился на ее башмаки, плетенные из древесного лыка, — выдержат ли трехдневную дорогу? Да и сама она выдержит ли?

— Если устанешь или вдруг ноги сотрешь, сразу говори, — сказал Аргис. — Ты к путешествиям непривычна.

— Эти башмаки мне отец сплел, — ответила Талива, глаза ее заблестели, но без недавнего отчаяния. — А он все делал с любовью. Да и сейчас я не одна — ведь ты со мной. И… — она замялась, — раз уж мы будем попутчиками, может, скажешь наконец свое имя?

«Вроде бы я не назывался, когда проезжал через Онгал», — подумал он и ответил:

— Аргисом меня зовут. — Он вздохнул, посмотрел на нее. — В путь?

Талива кивнула, отерла глаза.

— В путь… Аргис.

* * *

Он вывел ее из леса одной из звериных троп. Идти пришлось полями: незачем показываться на дорогах и смущать случайных путников, да и тяжко было бы Таливе увидеть останки родного Онгала. Ходоком же она оказалась на удивление хорошим, не отставала и не жаловалась, хотя Аргис старался не слишком загонять ее. Первое время они шли молча, разве что перебрасывались несколькими словами. Когда же солнце поднялось высоко и они устроили первый привал, беседа полилась сама собой.

— Не нравится мне это, — сказал Аргис. — Сколько помню, в наших землях отродясь не было оборотней. А эти черные тени, о которых ты рассказывала… О таком не то что в Аллавеле — во всех окрестных странах не слыхивали. Такое войско мог вызвать разве что очень могущественный колдун…

— Или ведьма? — подхватила Талива. — Но ведь, как говорят, ведьма погибла, и принцесса расколдована… Еще о каком-то чудовище слухи ходили…

— Не всем слухам верь, — перебил Аргис — и тотчас устыдился.

Талива хлопнула глазами, они вновь заблестели.

— Я помню… — тихо заговорила она. — Через наш Онгал проезжал один юноша… охотник… Он говорил, что едет за волшебным цветком для принцессы.

— За ним многие ездили, — ответил Аргис, — но, как я слышал, ни один не вернулся.

— Ты же сам только что сказал: не всем слухам надо верить, — возразила Талива. — Этот юноша как раз вернулся — и добыл цветок, я сама видела. Только он очень спешил, даже не остановился. Но я его никогда не забуду. — Она вздохнула. — Как ты думаешь, он правда женился на принцессе после того, как расколдовал ее?

Аргис не ответил, лишь стиснул зубы, чтобы сдержать слезы. Талива же смотрела на него в недоумении. Щеки ее вдруг вспыхнули, она отвела взор — видно, поняла, что ее слова задели его.

— Я тебя обидела? — спросила она, голос дрогнул. — Прости, если так. Трудно это — говорить и не видеть лица того, с кем говоришь. Может, снимешь капюшон? Обещаю, я не испугаюсь…

— Нет, — отрезал Аргис. — Испугаешься.

— Почему? — не отставала она. — Вон, у дядьки Идда, соседа нашего… — Талива опять всхлипнула, — тоже были шрамы во все лицо — рысь порвала. Полноса не было, глаза одного, а другой — прищуренный, и рот смотрел вверх. И ничего, никто не пугался. А у тебя глаза целые…

— Давай не будем об этом, Талива, — сказал Аргис — почти умоляюще.

Она вновь шепнула: «Прости» и молча принялась собирать остатки трапезы в узелок. Аргис тоже молчал, а душу его рвала бешеная буря. «Бедная девочка — повелась на красоту, как многие другие, и теперь мается. Знала бы она, во что превратилась эта красота! Может, оно и к лучшему — для нее. Приживется у родичей и забудет. А я… Боги, как же мне будет недоставать ее! Да не место мне рядом с нею».

До самого вечера они шли в молчании. Аргису казалось, что все кругом словно помрачнело — и небо, и солнце, и яркие травы, и веселые птицы. Не раз и не два мерещились ему вдали — то слева, то справа — одинокие черные тени: одна припадала к земле, другая носилась в небе. Пугать Таливу он не стал, лишь сам решил быть настороже, сколько хватит сил. А она тоже помрачнела — стала скорее угрюмой, чем печальной. И все косилась украдкой на его закрытое лицо.

Они остановились на ночлег на опушке небольшой светлой рощи. Аргис устроил для Таливы ложе из веток и одеяла, свое же накрыл плащом. Ужин тоже прошел в молчании, после чего Аргис велел Таливе ложиться спать. Как только она улеглась, он снял с шеи цепь и обвел их маленький лагерь по кругу, чтобы защитить от нечисти. Надевать цепь на шею он не стал, лишь обмотал вокруг ладони на случай нападения. «Придется бодрствовать всю ночь», — сказал он себе.

Чем дольше он сидел, вглядываясь в темную даль, тем сильнее давила на голову и плечи невыносимая усталость. Круг защитит, решил Аргис, да и сам он услышит чужие шаги даже во сне. Уж лучше отдохнуть как следует, чем назавтра еле передвигать ноги и дремать на ходу.

И он лег, кое-как завернувшись в плащ. И не заметил, засыпая, что край его капюшона задрался почти до самой челюсти.

Талива пробудилась внезапно. Костерок почти прогорел, чуть поодаль, ногами к нему, спал Аргис. «Должно быть, решил стеречь всю ночь, да не выдержал и уснул», — подумала она, и сердце ее в который раз сжалось от горечи и сострадания. Пока Талива подкидывала в костер заготовленный с вечера хворост, мысли ее отчаянно клубились.

Таинственный Аргис неуловимо напоминал ей кого-то. Он так и не сказал, откуда родом, а сама она нигде раньше не бывала. И все же он был знаком ей: голос, повадки и особенно взгляд, хотя из-за капюшона глаза его казались темными и мрачными. Стараясь не шуметь, Талива села на грубом ложе и уставилась на спящего.

Он лежал на боку, рука под головой, другая — на поясе, у рукояти кинжала. На ней что-то поблескивало — серебряная цепочка, вспомнила Талива. Она тотчас вспомнила, как он обводил этой цепочкой по кругу их стоянку, как душил ею волка-оборотня. Издали будто повеяло ледяным смрадным ветром, а в обступающей тьме Таливе померещилась черная зловещая фигура.

Аргис пошевелился во сне и чуть слышно застонал. Талива замерла, затаила дыхание, в сердце будто острые когти вцепились — так горестно, так скорбно прозвучал этот стон, словно плач несчастной, измученной души. «Боги, что же с тобой случилось?» — подумала она в который раз. И лишь сейчас заметила, что капюшон его чуть задрался, обнажив шею.

Нечто в душе вскричало: «Нельзя, не смей!» Но любопытство оказалось сильнее. Талива осторожно встала, сделала шаг-другой на цыпочках. Тело покрылось холодным потом и тотчас вспыхнуло. «Он же лесной житель, охотник, непременно услышит даже во сне». И тут же пришел ответ: «Если услышит и проснется, скажу, что испугалась — мол, страшный сон привиделся». Сон, по правде сказать, ей впрямь виделся тяжелый — Онгал родной, отец, подружки, соседи… Талива подавила всхлип, опустилась на колени подле Аргиса и подняла капюшон.

В этот самый миг вспыхнули ярче, разгораясь, ветки в костре. И она увидела.

С диким визгом Талива отпрянула, закрыла лицо руками. То… то, что пряталось под грубой тканью, не могло быть человеком — скорее, чудищем, порождением злобного колдовства: густая бурая шерсть, клыки, уродливый нос, почти провалившиеся глаза. И глаза эти открылись и смотрели на нее. Крик Аргиса прозвучал эхом ее собственного.

— Что ты наделала?

Он поправил капюшон и вскочил на ноги. Глаза его сверкали в свете костра, будто вправду звериные. Талива помертвела, колени подогнулись, и она упала бы прямо в костер, не подхвати ее Аргис. Лишь сейчас она поняла, что взор его пылает не гневом, а болью.

— Зачем? — Он тотчас отпустил ее и отвернулся.

Талива молча смотрела на его вздрагивающие плечи — и вдруг ее осенило: он думает, что теперь станет противен ей. Когда же он повернулся вновь и заговорил, она поняла, что угадала.

— Теперь видела, кто я? Будешь еще спрашивать, почему я сторонюсь людей и прячу лицо? — Он уронил руки, голова его поникла. — Прости меня… Я не должен был идти с тобой, Талива, мы вообще не должны были встретиться…

Талива почти не слушала его, лишь пожирала взглядом. А в голове крутилась одна-единственная мысль — и наконец, обрела ясность.

— Это ты!

Она содрогнулась всем телом. Перед мысленным ее взором стояли два лица: прекрасное, юное, мужественное — и мерзкая полузвериная морда. «Боги, как же я не догадалась раньше! Но что же это…»

— Ты расколдовал принцессу, — прошептала Талива. — Ты принес ей цветок. И потом ты стал…

— Да, — горько обронил Аргис. — Я убил ведьму, но ее чары сильнее. — Он вновь отвернулся. — Прости, Талива. Теперь ты вряд ли захочешь идти со мной…

— Почему? — Она обежала его, взяла за руки, посмотрела в глаза, стараясь не думать о том, что таится под капюшоном. — Но погоди, ты же знаешь средство — цветок тэкк! Ты знаешь, где он растет, а раз ведьма погибла, никто не помешает…

— Ты не понимаешь. — Он вырвался, отвел взор. — Цветок… действует только раз… и только на того, на кого наложили чары. Тому, кто снял их, он не поможет…

— Но должен же быть какой-то способ! — Талива вновь коснулась его руки и удержала, когда он дернулся. — Прошу, не отворачивайся от меня! Теперь, когда я знаю, кто ты, я…

— Теперь ты наконец перестанешь думать обо мне — вернее, о том, кем я был когда-то и больше не стану, — жестко сказал он, хотя в голосе звенели слезы. — Тем лучше для тебя. Поселишься у дяди в Ломсе, забудешь все, встретишь доброго человека…

— Я уже встретила, — заявила Талива и вспыхнула — не стыдом, а торжеством, будто собственные слова придали ей сил. — И никто другой мне не нужен. Если только… я сама нужна тебе…

— О чем ты говоришь? — Он высвободил пальцы, сжал голову обеими руками. — Как ты можешь так говорить, если видела, кто я? Ты — добрая, нежная, прекрасная. А я — чудовище.

— Я смотрю не на лицо, — ответила Талива. — А на сердце и на дела.

— Это пока. А что будет потом? Как ты себе представляешь жизнь со мной? Вечно прятаться от людей, слышать всюду только вопли ужаса или брань. Нет, Талива. Ты заслуживаешь лучшей судьбы…

— А может, — Талива вздернула подбородок, — я сама решу, что для меня — лучшая судьба?

Аргис не ответил, лишь тяжело сел на свою лежанку. Миг-другой Талива помялась на месте и подсела к нему, обняла. Он не вырывался, но и не ответил на объятие.

— Прошу, не говори так… — шепнула она. — Не называй себя чудовищем. Для меня ты — лучший и храбрейший из людей. И не отвергай меня, ведь я хочу помочь…

— Я уже говорил, — печально ответил он, — мне никто не поможет. Зато я могу помочь тебе — отвести в Ломс. Ложись и спи. Путь неблизкий, ты должна отдохнуть.

С тяжким вздохом Талива встала, вернулась к своему ложу, натянула на себя одеяло. Сон не шел, душа казалась опустошенной. Костер прогорел и умолк, и лишь изредка доносились в тишине едва слышные вздохи Аргиса.

Талива не знала, что делать. Да, она не безразлична ему, как и он — ей, он ясно сказал это, и не только словами. И все же он отверг ее — ради нее самой, как он считает. «Но ведь так нельзя, так не может, не должно быть! — безмолвно кричала она неизвестно кому. — Герой не может умереть чудовищем! Должен быть какой-то выход. И, мне кажется, он сам знает, какой, но не хочет сказать мне. Быть может, это опасно. Ах, если бы он только поверил, что ради него мне все опасности нипочем…»

* * *

— Мы нашли, господин! Нашли убийцу вашей матушки!

Слув и Кэрун ворвались в покои Фогара, обгоняя друг друга. Покои теперь было не узнать: вместо выцветших лохмотьев пополам с густой паутиной стены затягивали изысканные драпировки. Из мебели здесь имелись только стол и кресло, похожее на трон, — таких и в королевском дворце не увидишь. Фогар сидел в кресле и при виде оборотней соизволил чуть приподнять брови.

— Где он? Почему не схватили?

Оборотни переглянулись.

— Так… вы же не приказывали, господин… Мы думали, его убить надо, а не хватать. Хотя к нему так просто не подберешься, он хоть и людишка, да ловкий и серебро носит…

— Довольно. — Фогар постучал пальцами по подлокотникам кресла. — Мне сразу стоило усвоить, что соображать вы не способны, вам все надо по три раза объяснять. Рассказывайте — надеюсь, хоть это вы в силах сделать?

— В силах, господин, — проворчал Слув и поклонился. — Видели мы его около людской деревни, той самой, которую ваши воины последней уничтожили. Он вроде как в лесу жил близ этой деревни, а теперь вот выполз зачем-то. Морду прячет, понятное дело. А еще с ним людишка какая-то, я ее… э-э, ничего, господин.

— Говори яснее, — нахмурился Фогар. — Что за «людишка»? Женщина? Девушка? Девочка? Что они делают, куда идут?

— Да на северо-восток вроде, господин, — вмешался в беседу Кэрун. — Может, тоже в какую деревню, а может, просто… Людишка — девка в самой поре, чтобы по-ихнему, по-человечьи, размножаться. Не иначе, с ума спятила, ха-карр! Его ж все боятся, а она — нет.

— А что он? Как выглядит?

Оборотни переглянулись, почесали затылки и заговорили, перебивая друг друга:

— Да как… Как всегда. На голове — вроде колпака, видно, чтобы морду спрятать. Руки зачем-то перевязаны, а так…

— Ниже ростом не стал, не сгорбился? А может, вширь раздался?

— Точно, господин! — Слув аж подпрыгнул. — А как вы догадались? Парень, конечно, похилее меня, но для людишки справный. А сейчас еще крепче стал, аж тряпье на плечах трещит. А зачем вы спрашиваете?

— Не твоего ума дело.

Фогар поднялся с кресла, будто всплыл, и оба слуги шарахнулись прочь. Он же словно позабыл о них и неспешно подошел к столу, где лежали какие-то старые свитки — из тех, что остались от Тембы. За них он и взялся.

— Любопытно… — бормотал он, теребя рукава мантии. — Заклятье старинное, а толком не изучено. Слишком быстро люди умирают, прежде чем полностью превратиться в чудовищ. А этот — почти три месяца прошло, а он все еще жив и все еще человек. Только девчонка… Зачем она ему?

Позабытые Кэрун и Слув все это время стояли навытяжку, не смея шевельнуться, хотя у ворона невыносимо чесалась плешь, а волк едва сдерживал чих. При этом они отчаянно косились друг на друга, отчего их лица уродливо кривились. Именно это Фогар заметил, когда оторвался от свитков.

— Э-э, что прикажете, господин? — нашелся Кэрун. — Схватить? Так это запро…

— Да, схватить. — Фогар медленно снял один из перстней. — Обоих. И его, и девушку. И не смейте причинить им никакого вреда. Они оба мне пригодятся. Впрочем, вы только укажете дорогу, а действовать будут они.

Он протянул Кэруну перстень.

— Держи. На нем двойное заклятье. Бросишь оземь один раз — появятся воины. Потом, когда возьмете пленников, бросишь второй раз, и вы все сразу перенесетесь сюда. Гляди не вырони, растяпа, каждое заклятье действует всего однажды.

— Слушаюсь, господин. — Кэрун взял перстень, победно поглядел на Слува. — Только не прогневайтесь, если я спрошу: зачем они нам?

— Вам — незачем, — усмехнулся Фогар. — Если вы даже не способны пользоваться собственным умом. Мы начали разорять окраины Аллавеля. Уничтожены уже две деревни. Скоро слухи дойдут до короля, он пошлет войско. Да, мои воины хороши, но можете себе представить, что сделает мое собственное ручное чудовище? Вот именно, — прибавил он, глядя на разинутые рты оборотней. — Я заполучу Аллавель без боя. А для того, чтобы чудовище поскорее стало сперва чудовищем, а потом ручным, нам и понадобится девчонка. Плохо же вы знаете тех, кого зовете людишками.

С небрежным кивком Фогар махнул рукой в сторону двери. Слув и Кэрун поклонились и молча вышли, хотя, лишь только дверь осталась позади, принялись вовсю обсуждать непонятного хозяина и его приказы — и не раз помянули добрым словом покойную госпожу Тембу.

Близился вечер — вечер второго дня пути. Все кругом было знакомо Аргису. Из этого ручья он сколько раз пил сам и поил Сильга — эх, где-то он сейчас? На тех дальних полях жители Ломса устраивали гуляния после сенокоса и на праздник урожая, и он тоже приходил — показать свою удаль и меткость. А в лесу за тем холмом стоит пустым и медленно ветшает заброшенное жилище — дом названого отца. Дом, куда он никогда не вернется.

Аргис заставил себя вырваться из тоскливых дум и оглянулся на Таливу. Она шла бодро в своих башмаках, подбитых полосками древесной коры, — и все же спотыкалась порой, хотя молчала. О чем она сейчас думала, одни боги знали. «Должно быть, она все поняла, образумилась и теперь хочет скорее добраться до родни», — решил Аргис. И хотя мысль была здравой, она обожгла его жестокой горечью.

Еще один день — и они расстанутся навсегда. Иначе быть не может и не должно. Как бы ни было ему тяжко, свое горе и свое проклятье он понесет сам. Незачем делить их с этой светлой, ни в чем не повинной девушкой, которая уже выстрадала больше, чем заслужила.

Она слишком хороша для чудовища.

И все же… Как одиноко ему будет без нее! Без доброго взгляда серых глаз, без нежного голоса, без ласковых и умелых рук. Без добрых слов, без чистого сердца. Без всего того, что он, юный дурень, надеялся отыскать в принцессе Геальде — а нашел в простой дочери деревенского целителя. И нашел, увы, слишком поздно.

Аргис подавил очередной тяжелый вздох — по счастью, Талива от усталости не расслышала его. А он, чтобы отбросить унылые думы, обратился к ней:

— Устала? Не спорь, я же вижу. Пора нам поискать место для ночлега.

— Я… могу идти, — ответила Талива, хотя отерла пот с покрасневшего лица.

Аргис невольно улыбнулся — ее упрямство порой восхищало его. И он мог ее понять, поскольку сам был таким же.

— Сегодня — да, а завтра не сможешь и шагу сделать. — Сам не зная, зачем, он подал ей руку, и она не отказалась. — Здесь неподалеку есть… должен быть еще один ручей. На берегу заночуем.

Талива кивнула и зашагала бодрее. Когда же впереди правда показался ручей, отчего-то прозванный в округе Желтым, и приютившиеся на его берегу кусты, она замедлила шаг. Но вовсе не от усталости.

— Ты так и не скажешь мне правду? — шепнула она, глядя на него.

— О чем? — Аргис нахмурился, сердце его вспыхнуло внезапной тревогой.

Талива остановилась и поглядела на него в упор.

— Мне кажется, ты знаешь, как снять проклятье, — заявила она, точно деревенский староста на суде, обличающий виновного. — И то ли не хочешь сказать мне, то ли не можешь. Мне кажется, не хочешь. Почему? Ты не веришь мне?

Аргис вздохнул — на сей раз с досадой.

— Я просил тебя не говорить больше об этом… — начал он — и осекся.

Две знакомые черные фигуры появились откуда ни возьмись: слева волк, справа — ворон. Волк злобно рычал, тогда как ворон летел молча — в клюве у него играло в закатных лучах что-то блестящее. Аргис отступил на два шага и оттолкнул Таливу, сам же мигом надел тетиву на лук и нащупал за плечом серебряную стрелу — они были мечены.

— Бежим! — выдавила Талива, хотя сама будто вросла в землю.

Аргис качнул головой: бежать здесь некуда и укрыться от напасти негде. Оборотни приближались, но как будто не спешили нападать. Первая стрела сорвалась с тетивы и поразила ворона в шею. Он хрипло закаркал, на землю полетели перья — и то блестящее, что он нес в клюве.

Едва оно коснулось земли, как Талива истошно закричала. Аргис вмиг вспомнил ее рассказ про нападение на Онгал: прямо из земли полезли черные тени. Они не имели ни лиц, ни облика — просто человекоподобные клочья тьмы, лишь белые глаза горят, а в руках — короткие копья. Один десяток, два, три, четыре — и они продолжали расти, точно грибы после дождя.

Аргис пустил стрелу в одну из теней. Стрела сверкнула, тень с визгом развеялась — а на ее месте выросли две новые. Волк и ворон остановились, вой и карканье прозвучали глумливым смехом. В тот же миг они обернулись людьми: волк — угрюмым увальнем, ворон — плешивым коротышкой.

Тени обступили Аргиса и Таливу со всех сторон, но не смыкали кольца. Наставленные копья угрожающе сверкали. Талива вцепилась сзади в плечи Аргису, и он не отгонял ее.

— Они убьют нас… — прошептала она.

— Хотели бы убить, уже бы убили, — ответил Аргис.

В отчаянии он схватился за кинжал: да, ему — только погибать в неравном бою, лишь бы Талива спаслась. Но ей не прорваться сквозь кольцо. Или эти твари впрямь хотят взять их живыми?

Серебро на шее Аргиса вспыхнуло огнем. Встрепенувшись, он сунул кинжал в ножны и рванул цепь.

— Держи! — Он повернулся к Таливе и надел цепь ей на шею. — Спрячь под рубаху и никогда не снимай, она защитит тебя от слуг тьмы.

— А как же ты… — начала Талива, но ее прервал низкий, лающий голос — волка:

— Сдавайтесь, людишки! Ты, страшилище, бросай кинжал и стрелы! Если не хочешь, чтобы мы порвали в клочья человечью девчонку! Никому не одолеть темных воинов нашего хозяина!

— Что ж это за хозяин такой? — спросил Аргис, держа ладонь на рукояти, но не вынимая оружия.

— Могущественный чародей Фогар, сын госпожи Тембы, которую ты подло убил, страшилище! — ответил волк и щелкнул зубами. — Ты уже получил по заслугам и еще получишь — когда хозяин возьмется за тебя! Давай, бросай оружие!

— Нет… — шепнула Талива на ухо Аргису. — Лучше убей меня…

«Убей…»

Вновь вспомнился Аргису тот страшный день, тот берег ручья — и острие собственного кинжала, готовое пронзить сердце. Тогда это казалось лучшим выходом, но он удержался. Напрасно, быть может? Если бы он умер тогда, не было бы ничего, и Талива была бы жива, свободна и счастлива, и Онгал был бы цел… Хотя нет, не был. А Талива погибла бы раньше.

Но сейчас они еще не погибли.

— Нет, — ответил он ей и крепко обнял на прощание. — Прости меня за все.

Аргис снял через голову колчан, бросил его на землю вместе с кинжалом. Волк тотчас подобрал оружие, держа его так, словно боялся обжечься. Ворон же с противным «ха-карр» накинул на шею Аргису петлю из странной светящейся веревки и дернул. Он упал на колени, Талива вскрикнула, а ворон с хриплым хохотом сорвал с него капюшон.

— Хватит прятать свое прелестное личико, страшилище!

Аргис опустил голову, закрыл лицо руками, проклиная себя на чем свет стоит. Что он наделал! Талива верно сказала, надо было убить — сперва ее, потом себя. Тогда все бы уже закончилось, и она не видела бы того, что…

— Давай-давай, гляди на него, людишка! — Ворон сгреб Таливу за руку и вытащил вперед. — Видишь, какой красавец! Зверюга зверюгой! Сейчас он — чудище только лицом, а скоро весь станет, так-то! И тебя сожрет, когда хозяин прикажет…

Он расхохотался своим хриплым «ха-карр» и вдруг вскрикнул: Талива отвесила ему оплеуху.

— Ай, она дерется!

— Поделом тебе, — рыкнул волк. — А людишка еще получит свое, как и он. Давай, щипаная башка, неси сюда перстень.

Ворон перекинул волку конец светящейся веревки, пробежал мимо расступившихся молчаливых теней и вскоре вернулся с той самой блестящей вещью, которую нес недавно в клюве. Теперь было видно, что это перстень с мутным черно-желтым камнем. Ворон бросил перстень оземь — и воздух впереди завертелся черным водоворотом. Поля и ручьи вдали задрожали, вместо них в водовороте появились знакомые Черные холмы и ведьмин замок у подножия.

— Вставай! — Волк дернул веревку, и Аргис поднялся. — А станешь дурить, мы твою людишку заживо сожрем, медленно, по кусочку, а тебя заставим смотреть!

— Точно! — подхватил ворон и погрозил кривым пальцем Таливе. — Тебя то же касается: распустишь еще раз свои мерзкие ручонки, и ему не поздоровится!

Один за другим они прошли в чародейский водоворот, который вмиг исчез за их спинами. Куда делись тени, Аргис не понял, да и не думал об этом. Веревка жгла шею каленым железом, хотя это было пустяком в сравнении с ядовитой горечью, которая терзала сейчас его душу.

Своей участи он не страшился — все равно его жизнь бессмысленна. Но речь не только о нем — обо всем Аллавеле, на который вот-вот обрушится несметное войско черных теней, безжалостных, непобедимых и неуязвимых. И о Таливе, его боли, душе и сердце, чья участь будет еще страшнее.

* * *

Не без тайного любопытства Фогар смотрел на захваченных пленников. Стоящие здесь же Кэрун и Слув тоже удостоились взгляда — и усмешки: надо же, справились, растяпы. Оба вмиг расцвели от гордости, приосанились, надули щеки. Фогар же тотчас позабыл о них.

Он смотрел на высокого юношу, некогда бывшего человеком. Лицо его, вернее, морда, в самом деле напугала бы кого угодно — покойная матушка постаралась на славу. Шею его и запястья опутывала чародейская веревка, и он не пытался освободиться, хотя, как заметил Фогар, телом он был вправду крепче любого обычного человека. Спина его оставалась прямой, руки еще не сделались когтистыми лапами, хотя обросли шерстью, как и лицо. Он молча стоял и глядел на Фогара, и хотя казался смелым, трудно было не ощутить его страх.

Впрочем, боялся он не за себя.

Фогар перевел взгляд на русоволосую девушку в обтрепанном платье, косынке на плечах и переднике — обычная миленькая крестьяночка, таких всюду полно. И она тоже боялась — и тоже не за себя, что заставило Фогара поморщиться. Он достаточно слышал о странных человечьих чувствах, которые порой необъяснимо связывают, а порой столь же необъяснимо разделяют этих жалких существ. Что ж, если эти двое правда дороги друг другу, ему же будет проще.

— Значит, это ты убил мою мать, — произнес наконец Фогар.

— Ты не выглядишь опечаленным, — ответил пленник, словно усмехаясь.

Фогар же рассмеялся открыто.

— Ох уж мне эти люди! Все-то они судят по-своему! — Он неспешно подошел ближе, заметил, как попятилась девушка. — Нет, на самом деле я благодарен тебе. Будь Темба все еще жива, я до сих пор оставался бы под властью ее чар. Ее смерть меня освободила, и вот я здесь. Надеюсь, тебе будет приятно знать, что ты отчасти повинен в тех бедах, которые скоро обрушатся на ваше королевство. Тембе хватало мелких пакостей вроде подобных заклятий. Мне этого мало.

С удовольствием Фогар отметил ужас в глазах пленника — только они остались человеческими на его лице. Ужас тотчас сменился гневом, он шагнул вперед, но Слув сгреб его за плечо и рыкнул, кивнув на девушку.

— И в благодарность, — продолжил Фогар, — я даю тебе выбор. Я верну тебе прежний облик и дарую долгую жизнь, если ты поклянешься служить мне. Если же нет, мне не будет нужды делать с тобой что-либо — заклятье само доконает тебя. И ты сделаешься полностью чудовищем, лишишься человеческого разума и будешь жить только жаждой убийства и крови. Правда, пока ни один человек не выдержал до конца, обычно заклятье убивает задолго до окончательного превращения. Но ты выглядишь сильным. Кто знает — вдруг выживешь. И тогда тебе все равно придется мне служить.

— Я предпочту умереть, — был ответ. — А слова своего ты не сдержишь. Надо быть дураком, чтобы верить слову колдуна.

— Ты и есть дурак, — улыбнулся Фогар. — Думаешь своими жалкими человечьими силами противиться мне. А если я сейчас велю убить девчонку?

Девушка при этих словах тихо вскрикнула, сжала руки, но заставила себя не дернуться. Даже выпрямилась, расправив плечи, — совсем как ее приятель-чудовище.

— Тем самым ты освободишь ее, — ответил пленник, хотя голос его дрогнул. — И ничем больше не сможешь ей навредить.

— Что ж. — Фогар посмотрел на них обоих. — Ты сам приговорил ее. Слув, перерви ей глотку.

Девчонка шарахнулась, но ее удержал за плечи Кэрун с привычным «ха-карр». Слув же подскочил и стиснул лапищами шею девушки — и тотчас взвыл. Отпрянув, он заметался, как безумный, и затряс руками, на которых виднелись черные узкие полосы ожогов.

— Серебро! — провизжал он, точно ошпаренный щенок. — У нее на шее серебро!

— Так снимите, болваны! — крикнул Фогар.

Оборотни дружно попятились.

— Нет, господин, мы не можем… Оно же жжется, и людишка драчливая. Может, вы сами, вы же сильнее…

Фогар махнул рукой, и оба замолкли. Какие же дурни, просто свет не видывал таких! Все выболтают, дай только волю. Разумеется, он не выносит серебра — и теперь проклятые люди тоже знают об этом.

— Тогда стерегите ее, глаз не спускайте. Но не трогайте, раз так боитесь, — прибавил Фогар, скривившись. — Девчонка пригодится нам живой и здоровой — когда наше чудовище войдет в силу. Уведите ее.

Слув все еще дул на ладони, так что девушку увел Кэрун. Она же оглянулась и крикнула: «Аргис!» — видимо, таково было имя пленника. Но он не отозвался — наоборот, отвернулся и вздрогнул всем телом. И это было прекрасно — значит, понял наконец, какая судьба ждет их обоих. Нет лучше средства, чтобы сломить самую сильную волю, чем отчаяние.

— А ты, зверушка, пойдешь со мной. — Фогар подхватил конец веревки. — У нас много дел.

— Эй, ты, людишка, стой! Ты куда?

Талива остановилась и топнула ногой.

— Сколько раз вам говорить: я не «людишка» и не «человечка», меня зовут Талива. Что ж вы такие глупые? А ведь живете, поди, лет по сто каждый…

— Ха-карр, двести не хочешь? — встрепенулся Кэрун.

— Как у нас говорят, ум не купишь на ярмарке, — вздохнула Талива, пока собственный ее ум работал, как никогда прежде.

«Слезами горю не поможешь, — поняла она, как только наплакалась вволю. — И страхом тоже». Какой бы ужас ни внушал ей этот колдун, Фогар, ему не было до нее дела. Впрочем, стоило ей вспомнить, почему, и сердце ее обливалось кровавыми слезами. Но даже думы об Аргисе и его участи Талива старалась гнать прочь. Вместо этого она думала о другом: сам того не желая, колдун помог им — притащил их обоих туда, где растет средство против злых чар.

«Только бы отыскать этот тэкк! — думала Талива день и ночь напролет. — Но сперва надо отыскать сад».

Это оказалось не так-то просто. Пускай Таливу не запирали и не мешали ей ходить по замку, в любой миг она могла наткнуться на молчаливые тени, которые прожигали ее белыми глазами и вытягивали в стороны руки. Да и оборотни, Кэрун и Слув, не отходили от нее ни на шаг. Оба были невыносимы, искрились злобой — и рассыпали глупости. Именно в глупости стражей Талива узрела надежду для себя и для Аргиса.

Талива спокойно зашагала длинным коридором, где не бывала прежде. На волка и ворона она не оглядывалась — и так ясно, что не отстанут. Так и вышло: они мигом нагнали ее, схватили за плечи, но осторожно, чтобы не задеть шею и цепь на ней.

— Глупые слова, глупые людишки! — прорычал Слув. — Сказано тебе: не ходи туда.

— А куда мне ходить? — обернулась к ним Талива. — У вас тут уныло, как в заброшенном доме. И грязно к тому же. Эти ваши слуги, тени, толком ничего не умеют.

— А ты что хочешь — в покои господина, что ли? — закаркал Кэрун. — Там, конечно, покрасивее, ткани всякие, блестящие камни, золото… Но туда нельзя даже нам, не то что тебе…

— Камни, золото… И больше у вас нигде нет ничего красивого? — осторожно забросила удочку Талива, оглянулась и подошла к единственному окну, за которым виднелось бледное сияние. — А это что?

Из замка ее тоже не выпускали, а окон здесь почти не было, хотя и смотреть толком не на что: мертвые равнины и холмы. Повезло, что окно имелось в этом коридоре — лишь бы выходило оно туда, куда нужно.

— Где? — Оборотни дружно глянули. — А-а, да это ж сад покойной госпожи. Хозяин велел его оставить, он берет оттуда всякие листья-корни.

— Для зелий, — злобно прибавил Кэрун и подмигнул Таливе. — Всяких. Вот обольет тебя каким-нибудь и обратит в огромную мерзкую жабу. Как раз будешь под стать твоему приятелю, ха-карр!

Талива заставила себя успокоиться — пора бы уж привыкнуть к их бесчисленным издевкам, то глупым, то злобным. «Сад покойной госпожи» — то есть ведьмы, матери Фогара. Судя по сиянию, это правда. Осталось лишь добраться туда.

Стараясь говорить небрежно, Талива спросила:

— Неужели правда волшебный? — Она глянула в окно. — По виду не скажешь. Точь-в-точь мой садик у дома, только побольше. А вы, поди, садовниками работаете…

— Р-р, дура! — зарычал Слув. — Мы воины, стражи и охотники, мы выслеживаем и убиваем. Садовниками, ну ты сказала! Он же волшебный, там все само растет.

Талива опять глянула в окно. Колдовской сад, сверкая всеми возможными красками, тянулся, сколько хватало глазу — поди ты отыщи в нем тэкк! А перед тем надо выбраться из замка, да еще отделаться от этих дурней. Хотя дурни, пожалуй, могут кое в чем помочь.

— Да там одни розовые кусты, — бросила Талива, отворачиваясь. — Я же говорю, ничего особенного…

— Ну так пойди и посмотри, — с ухмылкой предложил Кэрун. — Можешь заодно понюхать или даже потрогать. Только там есть травки да цветочки, которые руку обжигают, как огонь. Или кусты с длинными корнями — схватят и вмиг задушат. Или усыпляют, или видения всякие вызывают, со страху помрешь, так-то! Да мы тебе не скажем, где какие!

— Сами, поди, не знаете, — усмехнулась Талива, хотя дрожала всем телом и обливалась потом. — Или боитесь туда идти. Вдруг вас задушит какой-нибудь маленький корешок или обожжет травинка.

— Мы боимся?! — вскинулись оборотни. — Ну так пошли с нами, людишка! Кто выйдет оттуда живым, тот и смелый!

Талива попятилась.

— А может, не надо? — прошептала она. — Я… я просто так сказала, я пошутила…

— Ха-карр, вот теперь и мы пошутим — да, Слув? А ну, хватай ее за руку да тащи в сад, пусть сама увидит…

— Точно! И не вздумай орать, людишка, не то хозяин услышит.

Вдвоем они поволокли Таливу обратно по коридору, а потом вниз по неровной каменной лестнице — с такой немудрено свалиться. Скрипнула узкая дверь. Солнечный свет и ароматы сада ослепили Таливу, хотя она продолжала рваться из рук оборотней и тихо умоляла вернуться.

— А ну, цыц! — прикрикнул Кэрун. — Пришла — не жалуйся. Ну так как, пойдешь туда одна? Или проводить — а то наши корешки давным-давно голодные!

— Слушай, ее же нельзя убивать, — сказал вдруг Слув. — Хозяин велел…

— А мы и не убьем, только напугаем хорошенько, чтобы не убегала, куда не следует…

Пока они препирались, Талива глядела по сторонам. Руки ее взмокли пуще прежнего, сердце колотилось, ноги дрожали. Сад правда был прекрасен, но отчего-то рождал в душе некое отвращение. А стоило Таливе глянуть влево, как у нее подогнулись колени.

— Что это? — указала она, хватаясь за локоть Слува.

— А-а, увидела! — Он высвободился и щелкнул зубами. — Это холм из костей — ну, тех, кого госпожа здесь сгубила. Тех дурней-людишек, которые приходили за цветком тэкк, чтобы принцессу расколдовать. Давай гляди получше — в свой срок и твои косточки там будут! Можешь заранее себе местечко выбрать, помягче, р-р!

— Постойте, я не понимаю… — прошептала Талива. — Разве тэкк не разрушает чары? Почему же тогда принцессу расколдовали, а…

— Ха-карр, потому что глупые людишки ни на перышко не смыслят в чародействе, — осклабился Кэрун. — Заклятье переходит на того, кто его снял. Вздумала бы какая-нибудь людишка вроде тебя поднести тэкк тому парню — и он бы стал прежним, зато она стала бы страшилищем… Эй, ты куда падаешь? Глянь, Слув, как испугалась, ха-карр, аж ноги не держат! Поделом тебе…

Голоса и злобный смех оборотней уплыли куда-то далеко. Талива оперлась рукой о холодную замшелую стену, глаза жгло слезами. «Так вот почему ты молчал! — кричала ее душа. — Ты все знал, боги весть откуда, и молчал! Ты решил сам оставаться чудовищем, чтобы никому больше не… не пришлось… Хотя разве может такой человек, как ты, поступить иначе?»

Все в душе Таливы будто перевернулось. Она ощутила в себе небывалые силы — такие, что готова была тотчас мчаться в сад и искать тэкк. Лишь бы только отделаться от этих болванов.

— Эй, стой! — завопили в один голос Кэрун и Слув, когда она, только что дрожащая от страха, припустила к саду со всех ног. — За ней!

Талива вскрикнула, словно от испуга, и побежала еще быстрее. По счастью, в человеческом обличье они были не столь расторопны, как в зверином. Лишь бы не догадались обернуться — тогда они живо ее найдут. Стараясь не думать о живых корнях и ядовитых цветах, Талива нырнула между двумя высокими кустами и поползла вперед, к середине сада.

«Тэкк растет на кустах повыше прочих. Листья у него длинные, темно-зеленые и гладкие сверху, а снизу похожи на бархат и светлее. Сами цветы величиной в мужской кулак, а лепестки — как пламя: внизу темно-бурые, потом красные, а на концах — рыже-алые. Запах тонкий и легкий, как после дождя…» — эти слова из королевского указа Талива запомнила отлично. Вот только цветов здесь было видимо-невидимо, и все казались ей алыми.

Один куст в самом деле обжег ей руку, точно свежеиспеченный хлеб. Талива постаралась не вскрикнуть от боли — рядом, ломая ветки, пронесся Кэрун. Он вертел плешивой головой на тощей шее, будто вправду птица. Вздумай они со Слувом вместе прочесать сад, Талива бы вскоре попалась им. Но не догадались — видимо, соперничали, кто первым найдет ее.

Талива узнала куст сразу, как только увидела. Алое сияние даже издали согрело руки — именно согрело, а не обожгло, ноздрей будто коснулся тот самый легкий, свежий аромат. Сердце же в который раз сжалось. «Знаешь, на что идешь? Точно ли готова окончить свои дни в таком облике?» И сердце ответило: «Да, готова — лишь бы он сделался прежним».

Неподалеку взревел Слув. Талива осторожно проползла последние тридцать шагов и выглянула у самого куста тэкк. Один цветок — огромный, сверкающий всеми оттенками красного — будто сам склонился к ней и лег в руку. Стебель сломался легко, как тонкая травинка. Не удержавшись, Талива понюхала цветок: от нежного аромата закружилась на миг голова, и захотелось забыть обо всем и просто наслаждаться этим запахом. «Некогда», — сказала себе Талива и спрятала тэкк под косынку на груди.

Оборотни все еще носились по саду, рыча, вопя и каркая, в ответ им трещали сердито ветки. Талива кружила среди кустов и трав, так, что чуть не заблудилась. По счастью, она с детства легко запоминала местность, хотя запоминать ей было особо нечего. Да, вон та стена, а за нею и дверь. Талива наконец выпрямилась и рванула вверх по лестнице.

Едва она оказалась в коридоре, встрепанная, потная, перепачканная землей и листьями, как перед нею выросли из пола две тени.

— Где господин Фогар? — выдохнула она. — Слув с Кэруном подрались в саду, надо сказать ему!

Тени молча вытянули черные руки. Талива кивнула: значит, налево по коридору, мимо чародейских покоев — туда ее ни разу не пустили за минувшие дни. Благо, безмозглые тени-слуги ничего толком не соображают, раз одно лишь имя «господина Фогара» заставило их повиноваться даже ей. Может, и с другими так повезет?

За чародейскими покоями стояли на страже еще две тени.

— Кэрун и Слув дерутся в саду, ломают цветы и травы, — сказала им Талива. — Господин велел разнять их.

Тени помедлили. Талива сглотнула: наверняка они получили от Фогара приказ не покидать своего поста — а его слово для них превыше всего. Тряхнув головой, Талива просто промчалась сквозь них и успела пробежать несколько шагов, прежде чем они вновь выросли перед нею. Зато она сумела заметить свою цель — чуть приоткрытую дверь, новую на вид, окованную железом. Из-за нее слышался злобный, едкий голос Фогара.

Талива, сама не зная, как, обогнула обе тени и всем телом навалилась на дверь.

* * *

Сколько дней — недель, месяцев — прошло, Аргис не знал. Все кругом слилось в один страшный сон, из которого невозможно вырваться. Днем и ночью в полной темноте, в чародейских оковах, один, во власти собственного отчаяния и невыносимой тревоги за Таливу. Заклятье неумолимо действовало — быть может, мощь колдуна и самого места усиливала его. Руки сделались лапами, спина сгибалась, а вместо слов или стонов с губ порой срывалось рычание. Лишь рассудок неким чудом оставался здравым — но надолго ли?

А еще хуже было, когда приходил Фогар.

Он словно чувствовал, когда прийти. И приходил именно в те мгновения, когда Аргис страстно желал остаться один, в подобии покоя, чтобы разобраться в собственной душе и разуме. А жесткие, едкие речи колдуна будоражили и душу, и разум, как будто ему было невыносимо ждать действия заклятья и хотелось поторопить его. «Ты уже почти зверь, дело осталось за малым», «Не тревожься, девчонка в порядке, ест хорошо — тебе будет чем поживиться», «Ты ненавидишь меня — и это прекрасно. Прежде чем твой рассудок угаснет, ты осознаешь, что у тебя нет никого, кроме меня, твоего хозяина и повелителя». Вновь и вновь изводил его Фогар подобными словами. А порой ему было мало слов.

С долей изумления увидел однажды Аргис на поясе колдуна свой кинжал. «Клинок, напоенный кровью ведьмы, — пояснил тогда Фогар, — не будет знать промаха вовеки». И этот клинок резал тело Аргиса, и раны почти сразу затягивались. Быть может, из-за чар Фогара. А быть может, из-за крепнущего заклятья.

Аргис научился видеть в темноте — не так, как умел раньше, не по-человечьи. Даже цвета — светлые волосы и лиловый плащ Фогара, алый огонек чародейского светильника — теперь сделались для него иными. Усилилось обоняние, и порой пылало горло от дикой, безумной жажды крови. Все силы уходили на то, чтобы преодолеть эти приступы, — но они делались чаще и дольше, а силы понемногу иссякали. В такие мгновения Аргис отчаянно звал к себе смерть. И знал, что умереть ему не позволят.

«Талива, Талива, — шептал он, словно в бреду, — ты одна у меня осталась, ты одна меня держишь… Боги, что с тобою будет? Лучше мне умереть, чем… Хотя так и выйдет — я умру. Умрет человек по имени Аргис, который знал и любил тебя, пускай недолго. А останется только зверь, без души и разума, способный лишь убивать… Но если бы я мог, я бы убил и его, и себя…»

Это казалось Аргису единственным выходом — увы, невозможным. Зачарованные оковы были прочны и жгли до костей, стоило ему дернуться, даже случайно. Фогар же, когда приходил, благоразумно держался на расстоянии. «Боится, — понял Аргис. — Как бы ни был он могуществен, он так же уязвим для серебра и оружия, как и его мать. Ах, если бы он только подошел ближе! Но у меня нет ни оружия, ни серебра — должно быть, скоро оно и меня начнет жечь. Зато, хвала богам, Талива защищена…»

Лежащий на голом полу Аргис вырвался из тяжкого забытья, в котором были только кровь и ярость. Чуть слышно скрипнула дверь. Вспыхнувший в темноте огонек окрасил бледно-алым блестящее одеяние Фогара. Едва притворив дверь, колдун зашагал к нему и остановился на обычном своем месте.

— Как поживает моя зверушка? — с улыбкой заговорил Фогар.

Аргис не шелохнулся. Колдун щелкнул пальцами, и оковы вспыхнули раскаленным добела железом.

— Встань, когда с тобой говорит повелитель!

— Ты мне… не повелитель…

Собственного голоса Аргис тоже не узнавал: хриплый от жажды, он резал слух, а слова были едва различимы из-за кривых клыков и тяжелой челюсти. Но, даже такие, они утешали. Пока он говорит и мыслит, он — человек, а не зверь.

Чародейская сила оторвала его от пола, подбросила вверх, к самому потолку и лишь потом поставила на ноги. С немалым трудом Аргис сдержал невыносимое желание зарычать от боли, только скрипнул зубами.

— Надеешься переупрямить меня, тварь? — процедил Фогар, его глаза в свете огня отливали алым. — Ваш век короток, а я могу ждать долго. Зачем мне спешить? Ваш Аллавель никуда не денется, как и ты. Это даже хорошо, что ты пытаешься противиться. Тем сильнее ты станешь в облике чудовища. Подумай — разве ты в своем юном тщеславии никогда не мечтал быть самым сильным и непобедимым? Конечно, мечтал, все человеческие мальчишки таковы, сколько бы вам ни было лет. Радуйся: твое желание исполнится.

— А твое — нет, — медленно ответил Аргис.

Фогар усмехнулся — как смеялся бы взрослый на глупую похвальбу трехлетнего мальчишки.

— Посмотрим.

Он вынул кинжал из ножен, вытянул тонкую белую руку, тоже отливающую на свету алым, точно свежая кровь. Незримая сила прижала Аргиса к стене. Клинок, как всегда, подлетел к нему, вонзился под ключицу и медленно поехал вниз. Брызнула кровь, рана тотчас затянулась — зато боль осталась, такая, что Аргису захотелось разбить голову о стену. Но ему не позволили.

— Уже лучше, — произнес Фогар. — Только подумай: убить тебя будет очень трудно, тебе будут нипочем десятки ран от копий, мечей и стрел! Правда, пока ты слишком чувствителен к боли, по-человечьи. Скоро и это пройдет.

Пока Фогар говорил, клинок продолжал резать. Чародейская хватка исчезла, и Аргис упал на колено раненой ноги. Боль и ярость отрезвили его, вырвали из глубины отчаяния. Ведь до кинжала — рукой подать: изловчиться, схватить, и все будет кончено. Если не удастся убить Фогара, так хоть себя. Это лучше, чем быть неуязвимым зверем, орудием для убийства.

Именно это он попытался сделать, когда клинок скользнул по его телу снова. Кривые, обросшие шерстью ладони с когтистыми пальцами почти схватили рукоять, когда на него обрушился сокрушительный чародейский удар. Вновь вспыхнули оковы, и на сей раз Аргис не смог сдержать хриплого рычания.

— Какая своенравная зверушка мне попалась, — усмехнулся Фогар. — С такой держи ухо востро, как говорят люди. Что ж, видно, тебе мало. Я еще подумаю, как научить тебя покорности, тварь. А пока…

Перейти от угроз к делу Фогар не успел. Его перебил скрип распахнувшейся настежь двери и отчаянный девичий крик — крик Таливы.

Грязным, растрепанным вихрем она ворвалась в темницу. Неуловимым движением Фогар обернулся к ней, воздел было руки — и тут же заорал, точно ошпаренная кошка: на шею ему упала серебряная цепь. В темнице завоняло паленым волосом и мясом.

— Получай! — выкрикнула Талива.

Со всех ног она метнулась к опешившему Аргису. В руке ее сверкнуло что-то большое, округлое, алое, душистое, странно знакомое — и она поднесла это к самому лицу Аргиса.

«О боги, тэкк! Зачем? Как она…»

Изо всех сил он задержал дыхание, даже попытался отпрянуть. Талива же с неожиданной силой схватила его за плечо, словно ничуть не страшилась его нынешнего облика, и прижала тэкк к его безобразному носу. И как бы ни сдерживался Аргис, как ни стучала в висках кровь и ни плыло сознание, он вдохнул.

Боль была такая, какой он в жизни не знал — куда там звериным когтям или чародейским оковам. Собственный крик ударил по ушам, зазвенел под низким сводом темницы — крик, а не рычание. Аргис упал ничком, но сознания не лишился, хотя очень желал бы — столь сильно терзала его боль. Корчась на холодном полу, он приоткрыл глаза и увидел прямо перед собой что-то длинное, блестящее.

Чародейские оковы на руках — руках, не лапах! — слегка погасли. Визг Фогара по-прежнему оглушал, сам колдун неистово дергался на месте и вертелся волчком, пытаясь сорвать с шеи серебряную цепь — она запуталась в его длинных волосах. Вдруг он замер, взор его остановился на Таливе, которая забилась в ближайший угол и сжалась там, закрыв лицо ладонями. С ревом он кинулся на нее, вытянул длинные руки.

— Стой! — крикнул Аргис и подхватил с пола кинжал.

Их разделяла едва ли пара шагов — оковы не помешают. Аргис метнулся вперед, стиснул одной рукой узкое плечо Фогара, а другой вонзил ему кинжал под подбородок и рванул клинок вниз. Хлынула черная кровь, колдун забился пуще прежнего, руки и ноги его дергались, точно у куклы из театра на ярмарке. Аргис перехватил его за волосы, отсек голову и последним ударом пронзил сердце.

Светильник мигал на полу, но не гас. Взметнулся до самого потолка черный, вонючий туман. Аргис прикрыл лицо драным рукавом, а когда выпрямился, туман исчез, как и труп Фогара. Лишь валялась на полу почерневшая, словно закопченная, серебряная цепь.

Оковы на руках Аргиса тоже исчезли. Он отшвырнул кинжал и бросился со всех ног к Таливе. Его страшно трясло, все тело жгло горячим потом, а голову стиснула страшная мысль: «Зачем, зачем, что ты наделала?» Когда он окликнул ее, она забилась в угол глубже и уткнулась лицом в рваный, перепачканный передник.

— Нет, не подходи… Не смотри на меня… — едва слышно всхлипнула она.

Аргис расправил плечи, с наслаждением ощутив, что спина его вновь прямая. Безумно хотелось дотронуться до лица, ощупать, убедиться, что он вновь человек. Вместо этого он склонился над Таливой, поднял ее на ноги, хотя она вырывалась, и отвел руки от ее лица.

— Ты прекрасна, — прошептал он.

— Что?

Отвечать было некогда. Аргис подобрал цепь и кинжал, взял Таливу за руку и повел прочь из темницы. Тени в коридорах куда-то исчезли, свет тускнел. Старый замок будто вздыхал — от тоски, от горечи — и гнал неприятных гостей. А те не особо жаждали задерживаться.

Они остановились, когда отбежали от замка на добрых пятьсот шагов. Оглядываться не хотелось. Талива вскинула на Аргиса испуганные глаза, в глубине которых плескался безмолвный вопрос — и робкая надежда.

— Я… правда?

— Правда, — ответил Аргис и крепко обнял ее. — Я… сам не знаю, как так вышло. Отшельник… чародей… он сказал мне, что заклятье переходит на того, кто его снимет…

— И поэтому ты решил… — Талива не договорила, лишь качнула головой.

— Кажется, я понял, — улыбнулся Аргис. — В условии было сказано, что тэкк должен поднести заколдованному тот, кто искренне любит его. А разве я любил принцессу? Да нисколько. Зато ты… — Он умолк и вспыхнул до корней волос.

— А я и не скрывала, — улыбнулась Талива в ответ, нежно провела рукой по его лицу, по волосам. — Ты такой красивый… Хотя дело не в этом… — Она тоже замолчала и покраснела, отведя взор.

— Неважно. — Аргис поднял ее голову за подбородок и поцеловал в щеку. — Просто мы нашли друг друга.

Солнце клонилось к закату, окрашивая серую равнину алым. Не цветом крови — цветом лент, какие надевают на свадьбу. Нехотя Аргис разжал объятия и протянул Таливе руку.

— Ну, так идем?

— Идем, — кивнула она.

* * *

Они пришли в Ломс к вечеру третьего дня. Их заметили издали — и высыпали встречать чуть ли не всей деревней. Талива помахала рукой дядьке и его семейству — как оказалось, Аргис хорошо их знал. А тем временем их обоих оглушили голоса — удивленные, радостные, испуганные:

— Аргис! Вернулся!

— Ну наконец-то, а то без тебя совсем покою в лесу нет…

— Где ж ты пропадал? Мы уж думали, сгинул…

— Так что, видел ты принцессу? А короля видел?

— А про чудовище слыхал? Ну и вид у тебя — будто с целой звериной стаей сцепился!

Аргис с Таливой вырвались из шумного, тесного кольца рук и голосов.

— Может, и сцепился, — сказал Аргис с улыбкой. — Таких зверей в наших краях встретишь нечасто. Зато теперь уже точно не встретишь.

— А что ведьма? Ты нашел цветок?

— Нашел, — ответил Аргис и обнял Таливу. — Вот мой цветок.