Гибель отложим на завтра (джен)

В степи горел костер, освещая очертания пляшущего шамана. Старик танцевал для духов, взывал к ним, и они помогали ему петь дикую песнь и рассказывали о сокрытом.

Долго кружился шаман, в исступлении вскидывая худые руки и ноги. Взлетали седые спутанные космы, и кровавое пламя отражалось в расширенных зрачках. Причудливые отблески падали на землю, свет костра и тень танцующего силуэта скрещивались.

Шаман читал по теням, он видел и познавал. Зелье, сваренное из лунных трав, помогало перенестись в мир духов и понять их слова. Там, где для непосвященных — манящая пляска огня, для шамана — знаки и символы, а где колыхание теней — начертания судьбы.

Гулкие удары бубна разносились по равнине, сплетались с шорохом трав и шумом ветра. Старик различал слова природы, и ему открывалось тайное, перед ним проносилось прошлое и будущее, он чуял течение неумолимого времени, видел себя и могучих властителей соринками в глазах вечности.

Взгляд застилали видения страшных войн и великих побед, смерти и рождения героев: немало открылось шаману, но неисчислимо больше осталось спрятанным во тьме. Зато открытое он читал так же легко, как люди городов свои письмена.

Вот седая змея брызжет ядом в золотой кубок и подносит его своему змею...

Вот мать отдает в жертву дитя — и духи улыбаются...

Вот два коршуна сходятся в битве, и сотрясается великая Гора...

Вот на могучих жеребцах мчатся полунагие люди, пыль от копыт поднимается и оседает, оставляя пустоту...

Вот крепости и страны лежат в руинах...

Вот белая куница повергает хищного коршуна...

Старый шаман в изнеможении упал в сухую траву и, тяжело дыша, заскреб длинными ногтями бурую землю.

Костер догорел, а над миром взошла заря, осветила розовым высокие, сверкающие росой травы и неподвижную, одинокую в западной степи фигуру шамана рядом с сизым пепелищем.

Кожаные шатры туризасов едва виднелись вдали, скрытые утренним туманом.

* * *

Огромная неповоротливая птица шумно вылетела из зарослей шиповника и взгромоздилась на дерево, нахохлившись. Глупая, она понятия не имела о грозящей ей опасности и бестолково ворочала крошечной по сравнению с туловищем головой.

Настороженный взгляд, натянутая тетива, полет стрелы — и конец. Птица рухнула на землю, с треском ломая хрупкие ветки.

Из-за густых еловых ветвей выпрыгнула русоволосая девушка, подбежала к добыче и, напрягшись, вытащила стрелу. Затем улыбнулась, встряхнула собранными на затылке волосами и убрала птицу в заплечный мешок из оленьей кожи, где уже лежали два небольших зайца. Выпрямившись, гибко потянулась.

На девушке были только набедренная повязка, кожаная обувь да сшитая из волчьих шкур накидка, согревающая в холодные ночи. Из-за плеча выглядывал колчан, а на поясе висел длинный нож.

Люди из каменных домов назвали бы ее дикаркой, но сама Шейра из племени айсадов себя таковой не считала. Если кого и можно было назвать дикарями, то, на ее взгляд, подлых пришельцев, отнявших землю предков. Прадеды прадедов в то время были еще детьми, но они запомнили и передали потомкам свою историю.

Раньше ее род жил в Горах Духов, которые чужаки назвали Горами Гхарта. В то время айсадов было много. Мужчины охотились — на вершинах и у подножия гор, женщины обустраивали становище, ставили силки на мелкое зверье и выделывали шкуры.

Так было, пока не пришли темные люди: такими они казались светловолосым и светлоглазым айсадам. Пришельцы с помощью жестов и рисунков объяснили, что их родина покрылась льдом, и пришлось ее покинуть, и многие погибли в пути. Айсады и другие горные племена — тоги, равены — приняли чужаков, дали им еды, разрешили жить на своей земле.

Потом темных людей становилось все больше, они приходили и приходили, и не было им конца. Добычи уже не хватало, и племена перешли через перевал к южному подножию гор, где в изобилии водились быки, козлы и другая дичь.

Но темные люди оказались ненасытны, как сыновья шакала, они добрались и туда тоже. Айсадам и другим племенам пришлось бежать в непривычные для них степи. Там они смешались с местными жителями, и на время воцарился мир.

Он продолжался, пока дозорные одного из родов не заметили хлынувших с гор темных людей. Все поняли, что это значит. Вновь случилась битва, больше похожая на истребление, ведь у врагов было железное оружие и далеко стреляющие луки. Они ездили на лошадях, тогда еще не знакомых племенам, а тело прикрывали доспехами. Айсадам и прочим народам гор и степей снова пришлось отступить — еще дальше на юг.

Но и этим не закончилось. Темные люди дробили камни и возводили каменные жилища, продвигаясь все глубже. Тогда состоялся последний бой, после которого горстка уцелевших тогов, айсадов, равенов, лакетов и многих других укрылась в Дейнорских лесах на северо-западе. На захваченных же землях возникли страны темных людей: Тилирон, Райхан, Урбиэн, а позже и Отерхейн — самое ненасытное и подлое племя из всех. Его вожди до сих пор не могли успокоиться и недавно опять пошли войной на остатки тех родов, что еще оставались жить южнее и восточнее...

Шейра помнила, как к ним в леса пришли в который раз изгнанные со своих земель люди. Гордые воины плакали, глядя в сторону отнятой родины, а девушка окончательно убедилась: это не айсады, а чужаки — алчные, злобные дикари. Темные люди и так забрали степи, холмы и, главное, священные горы, теперь же шакалам не давали покоя и леса. Отерхейнцы подбирались к их границам, вырубали деревья, сжигали пни, а потом рыли землю. Впрочем, пока что айсады справлялись с горстками поселенцев: те не умели воевать.

В новое неспокойное время жизнь племени изменилась. Теперь и женщинам, и отрокам приходилось охотиться и убивать врагов. Сама Шейра впервые отправилась в бой в четырнадцать лет. Тогда у нее на виду поселенцы убили отца. Он упал, и его светлые волосы смешались с кровью и пылью, а голубые глаза так и остались открытыми. Мать погибла еще раньше. Шейра не плакала, когда они умерли. Лить слезы по умершим — оскорблять их души. Даже девочкой Шейра это понимала. Отец храбро сражался и погиб как воин — такой и должна быть смерть айсада: в битве или от старости. Если человек умирает от болезни, либо по случайности — значит, прогневал духов-покровителей, вот они и помешали достойной смерти.

В каждом бою Шейра убивала темных людей, не зная пощады, стараясь отомстить и за отца, и за сородичей. А больше всего ей, как и многим, хотелось дотянуться до шакальего вождя Элимера. Она готова была перегрызть ему горло и верила: когда-нибудь он заплатит за все.

От гневных мыслей лоб Шейры прорезала складка, глаза сузились, мышцы напряглись, но через минуту девушка встряхнула волосами и рассмеялась. Именно смехом научилась она отгонять злые и горькие мысли. Глубоко вздохнув, она еще раз тряхнула головой и побежала к становищу, расположенному на широкой поляне.

Влажные от росы ветки хлестали по лицу, оставляя едва заметные царапины, но Шейра не обращала на это внимания.

Неожиданно перед ней выросла фигура, заставив отскочить в сторону и схватиться за нож. Но вытащить его девушка не успела — узнала Тйерэ-Кхайе, Бегущего-по-листьям. Этот воин должен был стать ее мужем после праздника Весенней Луны: совет старейшин решил, что они рождены друг для друга.

Поговаривали, будто Тйерэ-Кхайе скоро станет одним из вождей, а значит, Шейру ценили в племени, раз посчитали достойной такого воина. Это тешило самолюбие. Кроме того, он ей нравился: храбрый, сильный, осторожный и умный — сложно найти охотника удачливее.

Бегущий-по-листьям смотрел на нее невозмутимо, по взгляду синих глаз невозможно было догадаться, зачем он появился. Несколько минут прошло в безмолвии: негласное соревнование, истинный смысл которого давно забылся, — кто сдержаннее.

Тйерэ-Кхайе заговорил первым:

— Тебя ждут на поляне, Белая Куница. Идем.

Он положил руку ей на плечо и повел к становищу.

— Что-то случилось? — спросила Шейра.

— Из степи прискакали вожди туризасов, привезли знак мира. Будет большой совет. Вожди тогов, равенов и лакетов уже здесь, наши шаманы бьют в бубны.

— О! — не скрыла она удивления, ведь на ее памяти еще ни разу не собирались предводители всех племен сразу. — Великий совет вождей?! Но при чем здесь я?

— Мне неведомо — лишь на совете прозвучат ясные слова. Вроде пророчество какое-то было. Большего мой язык сказать не может, мне просто велели привести тебя.

Шейра промолчала, хотя и сгорала от любопытства.

Становище встретило их ударами бубнов и песнопениями шаманов. Шейра с притворным равнодушием глянула на вождей и старейшин — они сидели в первом круге, ближе к костру. Во второмбылиуважаемые воины, а дальше — простые охотники. Позади всех толпились подростки и дети, вытягивали шеи, чтобы лучше видеть.

Шейра направилась в третий круг, и тут заметила, как пристально смотрит на нее верховный вождь айсадов — Дагр-Ейху.

— Шейра-Сину! — сказал он. — Подойди к огню совета.

Девушка не без удивления и робости подчинилась, уселась чуть позади старейшин. Слово взял вождь туризасов. Седой воин выдержал положенную паузу и обратился к племенам.

— Храбрые вожди, смелые воины и ловкие охотники, я пришел с посланием моего рода. Вчера туризасы услышали пророчество. Наш верховный шаман открыл его перед смертью своим ученикам. Он еще никогда не ошибался, и великая надежда зародилась в наших сердцах, ведь силу последнего предсказания нельзя разрушить! Шаман видел людей в одежде из кожи, они неслись на конях, и рушились каменные шатры от их натиска, и белая куница сразила коршуна. Племена, вы понимаете, что это значит?! Коршун — дух-покровитель шакальих вождей, а Белая Куница живет среди айсадов. Пророчество гласит: племена объединятся и под предводительством Шейры-Сину пойдут войной на шакалов. В схватке с ней погибнет темный вождь, а каменные стены падут. Мы вернем наши земли!

Люди заволновались. Нестройный гул взметнулся к верхушкам дубов и сосен. Дагр-Ейху поднялся, встал у огня и заговорил:

— Воины! Ваши уши слышали сказанное языком Иркича-Йоху, вождя туризасов, теперь пусть головы осознают. Нам же пришло время говорить с духами.

Вожди и старейшины, шаманы и знаменитые воины покинули круг и отправились в шатер совета. Дагр-Ейху поманил Шейру жестом, давая понять, что ей тоже нужно идти. Девушка окончательно оробела, хотя пыталась этого не показать, и уверенным шагом двинулась за вождем.

Оказавшись в шатре, Шейра растерялась. Она понятия не имела, где ее место в круге. Хорошо, что Дагр-Ейху подсказал: потянул за руку и усадил рядом с собой.

По кругу пустили ритуальный рог с отваром из колдовских трав, приготовленным ворожеей Увья-Ра. Вожди помолчали, показывая свою сдержанность, затем поднялся Иркич-Йоху и заговорил на древнем наречии, используемом лишь в особенных случаях. Оно восходило к тем далеким временам, когда горные жители были одним племенем, а потому люди, допущенные в шатер совета не впервые, без труда понимали этот язык. Шейре же приходилось слушать в оба уха, чтобы уловить смысл: она плохо знала наречие предков.

— Шакалы Отерхейна отбирают у нас землю, убивают нас, — говорил Иркич-Йоху. — Дети наши растут, не видя величия прародителей. Но настало время, когда мы можем все изменить. Если упустим его, конец один — смерть. Темные люди рано или поздно истребят народы лесов, а после вас в неравной битве падем и мы — народ равнин. Племена, нас мало, но вместе мы станем сильными. Так объединимся же по слову нашего шамана! Белая Куница повергнет темного вождя, и племя Отерхейна падет. Духи-покровители помогут нам. Я закончил и жду вашего ответа.

— Слова Ирича-Йоху пронизаны болью и правдой, — раздался низкий голос Дагр-Ейху. — Пусть даже мы не победим, но хоть погибнем в великой битве. Достаточно мы прятались, подобно грызунам в норах, пора вспомнить, что мы — вольный народ! Это — наш край! Наш долг — изгнать подлых чужаков с земли, где покоятся кости предков! Но что скажет твой язык, Шейра-Сину? Ведь это тебе предрекли духи вести нас в битву.

Шейра думала, что не выдавит и звука, но все же, минуту помолчав, ответила:

— Кто я, чтобы сомневаться в предсмертном пророчестве и противиться большому совету? Я сделаю, как решено будет здесь и сейчас.

Других слов от нее и не ждали.

— Я услышал тебя, Куница, — кивнул Дагр-Ейху. — Не бойся и знай: мы все — вожди и воины — будем рядом с тобой в бою и подскажем верный путь.

Дальше девушке все виделось, как в тумане. Участвующие в совете говорили с духами, она же, не привыкшая к зелью мудрых и колдовским курениям, ничего не понимала. Мысли уносились вдаль, слова ускользали.

Из шатра совета вышли поздним вечером. Люди не разошлись: ждали решения. Узнав о нем, издали боевой клич «Ахий-йя», и лес утонул в реве голосов. Шейра ликовала вместе со всеми, в ее глазах горели воодушевление и уверенность в победе, сердце бешено колотилось.

Следующий день девушка также провела в радостном возбуждении. Только сейчас она поняла, как устала прятаться в лесу, скрываясь после мгновенных, как укол, нападений, когда душа жаждала настоящего боя, о котором слагали бы легенды! Хотелось почувствовать неистовую скачку и упоение битвой, услышать крики поверженных врагов!

Правда, стоило на землю опуститься лиловой тьме, и дневное воодушевление уступило место мутным, нехорошим сомнениям. Терзаемая ими, Шейра до утра проворочалась в шатре из веток и мха, который делила со своими родичами.

Да, она была отважна, но слишком молода и неопытна: участвовала в схватках всего два года, а что такое настоящая война и вовсе не знала. Тем более не могла представить, как вести в бой такое множество людей. Слепая вера в нее, которой Шейра упивалась днем, теперь давила на плечи.

Вообще-то девушка не раз представляла, как ведет племя и прогоняет темных людей: далеко разносится боевой клич айсадов, быстры, словно молнии, кони, шакалы в ужасе разбегаются. А возглавляет людей племен она — беспощадная воительница. Волосы развеваются за спиной, стрелы разят врагов, в ее искаженном гневом лице шакалы видят смерть. Вот миг, когда Шейра разрубает мечом плоть темного вождя, вырывает из его груди сердце, и гнилая кровь хлещет из раны. Проклятый Элимер падает к ее ногам, остальные враги разворачиваются и бегут, а свободные племена возвращают исконные земли. Уродливая башка подлого предводителя шакалов красуется на колу перед шатром верховного вождя рода айсадов. Вождем, естественно, она видела себя — Белую Куницу.

В воображении ненавистный враг не раз ползал у нее в ногах, моля о пощаде, и не раз она убивала его. Но то были честолюбивые девчоночьи мечты, Шейра понимала это — сейчас же перед ней распростерлось настоящее.

Шейра боялась. Не за себя — айсадов с детства приучали не страшиться смерти, — девушку пугала ответственность, свалившаяся так внезапно.

«Отерхейн раздавит нас, как букашек! Шаман ошибся», — подумала Шейра и тут же устыдилась: малодушная мысль не достойна айсада.

Наконец удалось успокоить себя тем, что бой случится лишь после праздника Весенней Луны, и еще есть время, чтобы собраться с мыслями и силами. Правда, их союз с Тйерэ-Кхайе отложится, зато, если они победят, будет двойной праздник. А если проиграют... Тогда ничего уже не будет нужно: айсадам лучше исчезнуть с лица земли, чем угодить в плен или с позором возвратиться в леса, где шакалы рано или поздно истребят их поодиночке.

* * *

В Дейнорские леса пришел долгожданный праздник пробуждения — ночь Весенней Луны. В это время шаманы разговаривали с духами, а люди непосвященные просили здоровья и удачи.

Поляну заливал лунный свет, ему навстречу устремлялось пламя костра, как мужчина к женщине. В сплетении двух огней деревья словно оживали, тянули к людям ветки и шептали о чем-то.

Айсады танцевали вокруг костра, били в ладони, топали в такт шаманским бубнам, кружились и прыгали. Ворожея Увья-Ра хриплым голосом выводила ритуальную песню, а закончив ее, вышла на середину поляны, приблизилась к пламени вплотную — невыносимый жар старуху как будто не тревожил, и люди думали, что от него ведьму защищают духи.

Шаманку многие побаивались, и не только из-за связи с миром-по-ту-сторону. Пугал также и ее облик. Потемневшее от времени, изъеденное оспой лицо, кривая улыбка, открывающая несколько гнилых зубов, крючковатый нос и цепкие, как у хищной птицы, пальцы. Сквозь редкие седые волосы, заплетенные в три косы, просвечивала огрубелая кожа, жилистое тело было обвешано оберегами из перьев, костей и клыков — они позвякивали при каждом движении. Никто не знал истинного возраста самой старой из айсадов, да она и сама давно его позабыла.

Наступила полночь, бубны смолкли, замедлилась и остановилась пляска — пришло время преданий. В праздник Весенней Луны полагалось рассказывать легенды, чтобы народ их не забыл.

— Девушку называли Укчейла-Айэ, — повела шаманка рассказ, сопровождая его жестами и откровенными движениями бедер…

Укчейла-Айэ, что означает Песня-В-Пути, была из берегового народа. Когда ходила она собирать травы, когда шила одежду — пела прекрасные песни, в них призывала неизвестного, суженого ей духами. А люди слушали, и радость наполняла их сердца. Многие мужи хотели взять Укчейлу к себе в шатер, но всем она отказывала: сердцем знала — не с ними ее судьба.

Однажды гуляла та певунья по лесу, и выскочил перед ней волк. Огромный — дюжине воинов с ним не совладать. Испугалась дева, закричала, бросилась прочь. Погнался волк за ней. И пары прыжков ему достаточно, чтобы нагнать, но почему-то он не торопился. Четыре дня и четыре ночи мчался за Укчейлой, пока не загнал высоко в горы. А у той уже и сил нет бежать! Обернулась певунья к волку, приготовилась смерть встретить.

Но видит: не нападает он, а кругами ходит. Как четвертый круг прошел, так мужчиной обернулся. Да таким, что всем на зависть — стройный, сильный, на лицо пригожий, а в глазах — огонь.

И сказал Волк Укчейле:

— Давно я тебя знаю, давно слежу за тобой, потерял и покой, и сон. Я влюблен! Согласишься ли ты, человеческая женщина, жить здесь, со мной? Пещера моя просторна и светла, и крепко в ней тебя любить стану.

— Где же это видано, чтобы человеческая женщина с Волком жила?

— Не стану неволить. Мыслишь уйти — отпущу. Но вот моя рука. Дай же мне свою, если остаться согласна.

Задрожала Укчейла, закрыла глаза ладонью и, вскрикнув, убежала.

Опустился тогда Волк на землю, уронил голову на руки. Сидит, не замечает ничего. Сколько времени прошло, не знает. Вдруг чувствует — чьи-то пальцы плеча коснулись. Поднимает глаза и видит: то Укчейла вернулась.

— Вот тебе моя рука, — говорит певунья. — Не пойду я в селение. Буду женой твоей и матерью твоих детей. Ибо нет среди людей равного тебе.

Возрадовался Волк и отнес Укчейлу в пещеру. Стали они жить, как муж с женою. В теле волка муж на охоту ходил, а в человеческом обличье жену любил.

Но жил в горах и некто Шакал. Слаб он был, но хитер. С Волком в друзьях ходил, за ним объедки подбирал. Как увидел Шакал волчью жену, услышал, как она поет, так сердце черной завистью наполнилось. Покой от злости потерял. Все ходил и думал: «Как же так, у Волка жена красавица да умница, меня же, Шакала, ни одна людская женщина не подпускает. Уж больно я ликом неказист. Несправедливо это».

Задумал Шакал хитрость одну. Пришел ночью к Укчейле, когда Волк на охоте был, и прошептал:

— Это я — Волк. Ты огонь не разжигай.

— Чем плох огонь?

— Выследили меня охотники. Убежал я, но свет их к пещере привести может. Но не волнуйся, любить я тебя буду крепко, как прежде.

— Волк, какой-то у тебя голос странный.

— Это оттого, что от охотников бежал. Запыхался. Но любить я тебя буду так же крепко, как и прежде.

— Волк, и волос твой странный.

— Это оттого, что промеж кустов да колючек продирался. Но любить тебя буду так же крепко, как прежде.

Поверила Укчейла, что Волк это, и провела с ним ночь. А как засветало, так Шакал уходить собрался: уберегите духи ему сейчас Волка встретить. Упали на него рассветные лучи, и увидела Укчейла, что не Волк это, а хитрый Шакал. Закричала, с палкой на него бросилась. А он, знай, посмеивался.

— Ты бы, красавица, не кричала, а то Волк услышит. Не понравится ему, что ты мужа со мной перепутала.

Помолчала Укчейла, а потом сказала:

— Уходи, проклятый.

— Уйду. Но смотри — появятся у тебя два детеныша: мой и волчий. Так моего мне отдай — сын мне нужен. А коли оставишь у себя, Волк его все равно загрызет, потому как чужое дитя ему будет.

Заплакала Укчейла. Шакал же, довольный, пошел себе, посвистывая. Как из пещеры вышел, так снова в зверя перекинулся и такого стрекача от пещеры задал, что лапы засверкали.

Ничего не сказала Укчейла Волку, когда тот вернулся.

Прошло время, родила она двух сыновей. Смотрит на них и видит: один сильный да крепкий, улыбается, ручонками машет. Второй маленький да сморщенный, кожа у него темная, и плачет он так громко, что горы трясутся. Сразу поняла Укчейла, который сын Шакала. Тайком, пока Волк на охоте был, отдала второго сына, а Волку сказала, что умер ребенок, слабенький, мол, уродился.

Выросли волчий и шакалий сыны и взяли себе человеческих дев в жены. От них и пошел род горных людей. Дети шакальего сына все как на подбор хитрые да пронырливые рождались, а дети волчьего сына — благородные и сильные. Вот потому люди и ныне так различаются: мать-то у них одна, да отцы — разные. Завсегда видно, кто шакалий потомок, а кто волчий. Мы, айсады, всегда различать их умели.

Еще с тех пор повелось, что волчье племя с шакальим враждует, потому как, хоть и сводные они братья, а больно разные. Предсказание было, что настанет время, и будут волки с шакалами в мире жить. Но это уже другая легенда.

— Совсем другая легенда, — повторила Увья-Ра, — и время для нее надобно другое.

Снова зазвучали бубны. Шаманка бросила в костер еловые лапы, и огонь вспыхнул, заискрил, хвойный дым залил поляну. Ворожея развязала кожаный мешочек, где лежала высушенная кора дейноров, и поднесла каждому. Очередь дошла и до Шейры. Девушка положила в рот несколько крошек, пожевала и скоро ощутила горечь и сухость. Волна дрожи прокатилась с головы до ног, и тело словно сбросило земные оковы, слившись с воздухом.

— Пусть сила прародителей ниспошлет тебе мудрые видения в эту ночь, — сказала шаманка.

Шейра уже не различала человеческих голосов, слух заполнился участившимися ударами бубна — будто не бубен, а ее собственная кровь отбивала ритм.

Она услышала, о чем говорят деревья и шепчут травы, но не поняла скрытого смысла их слов: «Люди… люди… шумят… глупые…братья… гибнуть…»

Луна взывала к Шейре, и девушка простирала к ней руки. Они остались одни во вселенной: Луна и Шейра-Сину. Шейра-Сину и Луна. А вокруг изначальная ночь. Шейра больше не видела соплеменников и не помнила о них — находилась далеко, в сокрытом от человеческих глаз мире, парила в призрачном, сотканном из лунного света пространстве.

По телу снова пробежала дрожь, и оно пустилось в пляс. Шейра сначала медленно, потом быстро закружилась. И ещё быстрее, и ещё...

Перед глазами айсадки родились два огня: белый и красный, луна и пламя. Они разгорались все ярче, слепили глаза. Кровь стремительнее бежала по жилам. Развевались волосы, шептали что-то губы, руки изгибались, как змеи, а бедра неистово вращались. По телу ползли струйки пота.

Огни подступили ближе — сейчас все сгорит! Жар испугал Шейру, и она бросилась в лес — во тьму и спасительную прохладу. Спотыкалась, падала и, не чувствуя боли, снова вставала и неслась дальше. Только оказавшись у реки, успокоилась и опустилась на землю.

Промеж верхушек деревьев светился кусочек ночного неба. Он приблизился, и Шейра увидела Великую гору. Сотни чудовищ раскачивали ее. Казалось, будто она вот-вот перевернется, и камни, сползающие по ней, поменяют направление. Гора нависала над айсадкой, и девушке чудилось, будто над вершиной кружат два коршуна. Потом гора исчезла, и перед глазами вновь остался только кусочек неба, такой же далекий, как и прежде. Зато звезды стали нестерпимо яркими.

Шейра раскинула руки и что-то прокричала на неведомом ей древнем наречии.

Грудь вздымалась все чаще, распухшие губы приоткрылись. Любой звук, будь то шелест листьев или крик ночной птицы, звучал невыносимо громко. Духи земли питались силами Шейры, чтобы потом отдать ей свои.

Затрещали ветки, девушка закрыла ладонями уши и снова закричала.

На фоне ночного леса увидела силуэт: это был волк в человеческом обличье — или человек, обратившийся в волка.

Мгновение — и она почувствовала рядом горячее тело, чужую силу.

Луна — к огню, дух — к человеку, мужчина — к женщине.

Влажные губы коснулись ее тела, а она пальцами впилась в спину оборотня. Ласкала его, в упоении раздирая кожу ногтями. Шейру манил запах крови, как и ее дикую прародительницу — лесную куницу.

Сплетались руки и ноги, извивались тела, соединялись воедино.

Безудержна, ненасытна страсть, когда в разгаре праздник Весенней Луны. Все живое отдавалось ей в эту ночь, а она дарила дожди лесам и плодородие земле.

Когда небо на востоке посерело, а луна исчезла с небосвода, тело Шейры в последний раз изогнулось. Потом айсадка вскочила и бросилась прочь, словно ее гнало куда-то, но, пробежав всего с десяток шагов, она в изнеможении рухнула в траву.

Навалилась тьма, окутала забвением, заковала в цепи сна без сновидений. Девушка ничего больше не видела, не слышала и не чувствовала — все силы отдала она в эту ночь пробуждающейся земле.

Ночь неохотно отступала перед рассветом, не признающим полутеней и размытых очертаний. Над оврагами и ложбинами заклубился матовый туман, облака зарумянились на фоне яркого неба. Беспощадный солнечный огонь спалил остатки ночного безумия, навеянного луной.

* * *

Шейра открыла глаза, и ее ослепил пробивающийся сквозь листву свет. Солнце стояло в зените: значит, она проспала довольно долго.

Высокая трава щекотала и колола тело, до слуха доносились привычные звуки леса — стрекот насекомых, птичий щебет, шум ветра, играющего в верхушках деревьев.

Голова гудела. Любое движение отзывалось тягучей болью в мышцах, но Шейра знала: лучше встать и размять тело сейчас, потом будет тяжелее.

Держась за стволы, она поднялась и, пересиливая себя, пошла к берегу быстрой реки Ауишти — и с гиканьем бросилась в бурлящий поток. Ее тут же закрутило, окунув в воду с головой. Отфыркиваясь, Шейра вынырнула и поплыла против течения: ей нравилось бороться со студеным потоком, бодрящим после дурманной ночи. Айсадка разгребала воду, ощущая, как с раздраженной кожи смываются грязь и пот.

На берег вышла почти счастливая, легла на пригретый дневными лучами пригорок и устремила бездумный взгляд в небо, разукрашенное узорами облаков. Сверкающая влага скоро испарилась с позолоченной солнцем кожи, и зябкий ветер больше не холодил тело. Веки отяжелели, и айсадка, позабыв обо всем, заснула.

Сквозь сон Шейра ощутила нещадные укусы вездесущей мошкары. Значит, день клонился к вечеру. Девушка приоткрыла веки и тут же застыла в страхе: сверху, не мигая, на нее смотрели желтые глаза Увья-ра. Шейра отодвинулась от старухи. Та моргнула и, повизгивая, засмеялась — заметила ее испуг.

— Не ожидала тебя увидеть, — попыталась оправдаться Шейра.

— Конечно, — прошамкала ворожея и снова засмеялась. — А вот я тебя искала, Белая Куница. Через день начинается дорога, путь в большую битву. Уверена ты в победе?

— Было пророчество, ведь ты слышала…

— Пророчество, — ведьма опять хихикнула. — Да, пророчество. А ты слышала его сама? От мертвого шамана, а?

— Н-нет. Но ученики…

— А что ученики?! — вскрикнула шаманка. — Они поняли то, что захотели. Нельзя полагаться на них.

— Хочешь сказать, мудрая, они ошиблись? — брови Шейры поползли вверх.

— Нет, — старуха покачала головой. — Но могли неправильно понять волю духов. Судьба твоя странная... Победа переплетена с поражением и смертью. Но ты все равно должна…

— О чем ты? Что я должна сделать?

— То, что собиралась, — ведьма пронзила ее взглядом. — Ты поведешь племена в бой. Убьешь темного вождя. Даже если придется пожертвовать собой. Темный человек должен умереть, иначе он всех погубит. Всех… не только наших родичей. Убить его непросто, но я помогу. Вот. — Увья-Ра пошарила под укутывающей ее шкурой и достала стрелу с костяным наконечником. — Этим ты должна пронзить сердце шакальего вожака.

Шейра повертела стрелу в руках: испещренная трещинами, кривая — не верилось, что ею можно кого-то убить.

Увья-Ра поняла сомнения девушки.

— Не суди о сути вещей по их тени в явном мире. Это — стрела смерти. Древко ее из дерева, что растет в мире духов, а наконечник — из рога, сброшенного небесным оленем. Она долго хранилась у нас, передавалась из рук в руки, от наставницы к ученице. Но сейчас особое время, вот я и отдаю ее тебе. Ты должна исполнить предначертанное.

— Я услышала твои слова, мудрая Увья-Ра. Так что мне нужно с ней сделать?

— Возьми, до самого боя носи с собой, а вечером беседуй с ней — она должна запомнить тебя и твой голос. Я уже заговорила ее на смерть темного вождя. Ворожила, пока племя праздновало. Когда поведешь людей в битву, пусть это будет единственная стрела в твоем колчане: она не терпит соперничества. Сражайся, чем хочешь, но стрела должна быть только одна. Тогда, если все сделаешь правильно, тебе останется только выстрелить в главного шакала.

— Но я даже не знаю, как он выглядит...

— Стрела подскажет. Она найдет его, как бы далеко от тебя шакал ни находился, и как бы криво ты ни стреляла. Это — Стрела Смерти, свою жертву она не отпустит.

Шейра, завороженная, долго смотрела на древнюю вещь, потом поднялась и сказала:

— Благодарю, мудрая. Я поняла и сделаю все, чтобы не подвести наш род. Наши предки…

— Ни к чему громкие слова, Куница. Беги, готовься к битве, а я останусь, соберу трав. После ночи Луны они пропитаны силой.

Шейра кивнула, по привычке встряхнув волосами, и отправилась к становищу.