Великолепная семерка (джен)

Сандра Хрусталева, их шестая, была начинающая артистка и рыжехвост. Девушка эта была веселая, честная, эмоциональная и очень влюбчивая. Она пела под гитару, все время пыталась научиться танцевать что-нибудь очень старое и умела отбивать чечетку.

Однажды она ворвалась Василисину квартиру, где всегда собирались девушки и с порога, еще не сняв пальто, закричала на весь дом:

— Аглаюшка, помощь нужна!

Аглая, игравшая с Кетеван в шахматы, была вынуждена прерваться. Она величественно вышла в коридор, посмотрела на схлынувшую от избытка чувств Сандру (избыток чувств случался довольно часто) и молча надела черные очки.

— Извини меня, Касенька.… Тут, видимо, неотложное дело, — сказала она Кетеван. — Я слушаю, — обратилась она к Сандре. — В чем заключается помощь?

— Аглаюшка, мне роль дали! — выпалила Сандра. Аглая приподняла бровь.

— Рада за тебя. Что за пьеса?

— «Варшавская мелодия».

— Стало быть, играешь Гелену? — наклонила голову Аглая. — Поздравляю. Отличная пьеса и хорошая роль.

— Но Гелена ведь полька! — воскликнула Сандра. — Она обязана говорить с акцентом, а где я его возьму?

Аглая улыбнулась и вздохнула.

— Короче, тебе нужна моя помощь с акцентом.

— Ну! — воскликнула Сандра, взмахивая руками.

Аглая почесала подбородок.

— Я согласна.

— Спасибо Аглаюшка! Спасибо! — вскричала Сандра и снова схлынула. Аглая лишь закатила глаза.

— Не за что. Только вернись в обычную форму, пожалуйста. Как ты до сих пор не схлынула в театре?

— Это другое, — покачала головой Сандра. — Я гораздо собранней, когда играю.

— Это твоя первая большая роль? — спросила Аглая, хотя все и так было понятно. Сандра кивнула.

Через два месяца все они купили по билету и пошли на премьеру.

Вскоре после начала первого действия из затемнения появилась Сандра — в простеньком, но красивом платье, в стареньких туфельках и с прической, подобной той, что в сороковые годы носила Ингрид Бергман. Губы Сандры были слегка подкрашены — не помадой, но красным косметическим карандашом из набора, который (Аглая знала это) нашла на антресоли в своей квартире Василиса.

Сандра села на стул, стоящий на середине сцены. Следом за ней появился молодой человек, очевидно, игравший Виктора, и сел на соседний стул. Сандра повернула голову и проговорила с небрежным акцентом:

— Молодой человек, место занято.

Аглае показалось, что она задыхается; на глазах выступили слезы. Сандра не играла — она была в этот момент юной уроженкой Варшавы, приехавшую учиться на «камеральную певицу». Странно, что Аглая никогда не задумывалась о том, что пришлось пережить юной Геле Модлевской в войну. Теперь она не могла думать ни о чем, кроме этого.

Слова Сандры-Гели пробивались словно через пелену, слов Виктора Аглая не слышала вовсе.

— Здесь будет сидеть моя подруга. Молодой человек, это есть невежливость.

И. через десять, пятнадцать минут:

— Вы так будете спрашивать всё? На углу Свентокшисской и Нового Свята. В Варшаве я назначала там.

И дальше:

— Спасите меня. Он опять задает вопросы. Матерь Божья, о чем он думал три дня?

Аглая не заметила, когда кончился спектакль. Она плакала и про себя кляла труса Виктора.

А на поклон вручила Сандре цветы. Та улыбнулась.

— Я тобой горжусь, — очень тихо сказала Аглая.

— Спасибо.

— Proszę. Преотличный акцент. Молодец.

Сандра улыбнулась снова.

Аглая отступила к своему месту. Сандра выходила на поклон еще дважды, отвечала на вопросы журналистов и все время поглядывала на своего партнера по сцене.

У Аглаи было дурное предчувствие от этих поглядываний. Что-то подсказывало, что Сандра будет очень несчастлив. А уж в том, что у нее и ее партнера по сцене скоро начнется роман, сомневаться не приходилось.

Тихая девушка с короткой толстой косой тоже вручила Сандре цветы. Сандра быстро спрыгнула со сцены и крепко обняла дарительницу.

Сандра подвела эту девушку к своим подругам и сказала (польский акцент все отказывался уходить):

— Девочки, позвольте представить вам мою питерскую подругу Аню Никитину.

Аглая улыбнулась и протянула руку.

— Аглая Адамова.

— Василиса Литейщикова.

— Катя Державина.

— Като Тарбая.

— Яна Идина.

— Очень приятно, — сказала Аня, пожимая всем руки. Сандра кинула взгляд на циферблат Василисиных часов и спохватилась:

— Так, девочки, мне пора. Через полчаса — снова на сцену.

И она удалилась, напевая свое «страшне чен кохам». Аглая стерла почему-то набежавшие слезы.

— Пойдемте, пора.

Все они переглянулись.

— Вы пойдете с нами, Аня?

Аня робко улыбнулась и кивнула.

Так их стало семеро.

На следующий день был выходной. Сандра и Катя сидели у Василисы на кухне и лениво перебрасывались в карты. Рядом Аглая вязала длинный и широкий шарф ярко-желтого цвета, Яна ела печенье и читала книгу, Кетеван листала какой-то германоязычный журнал мод. Анна и Василиса увлеченно обсуждали что-то из римской истории.

Потом Василиса включила новости. Замелькали сообщения о каких-то выставках, концертах, спектаклях…

И вдруг с экрана раздались слова:

— Вчера, 26 марта, театре Н. прошла премьера спектакля «Варшавская мелодия» по одноименной пьесе Леонида Зорина. В главных ролях молодые артисты Сергей Чернов и Александра Хрусталева. На премьере побывала Таисия Чистякова.

— Ну вот, — пробормотала Сандра, и не понятно было, расстроена она или рада, — теперь меня будут узнавать на улице.

— Быть может, — сказала Аглая.

Сандра придирчиво оглядела себя в телевизоре и наморщила нос. Аглая хлопнула ее по плечу.

— Да ладно тебе! От тебя весь зал глаз не отрывал.

По правде говоря, Аглая этого совершенно не знала, потому что большую часть спектакля провела в раздумьях по поводу жизни в оккупации.

На экране тем временем появилась светленькая журналистка, совсем молоденькая. В микрофон она вцепилась как клещами, и, наконец, заговорила дрожащим голосом:

— Сегодня в театре Н. — премьера спектакля «Варшавская мелодия». В роли советского гражданина Виктора — Сергей Чернов, в роли польки Гелены Модлевской — Александра Хрусталева. Как они продумывали свои роли? На что опирались? Узнаем.

На экране появился Сергей.

— Я ничего и никого не придумывал. Мой Виктор — альтер-эго меня. И я не думаю, что он трус — просто решил, что надо заканчивать.

— Дурак, — фыркнула Сандра, услышав его слова.

Теперь показывали сцену в ресторане.

— У поляков еще и отличная память, — сказал Сергей-Виктор. — На каждом шагу я вижу доски: «Здесь пролилась польская кровь».

— Так, — вскинула голову Сандра-Гелена. — Мы многому научились, но ничего не забыли. Выпьем, Витек.

— За что? — спросил он.

— За хорошую память, — ответила она.

— Молодец! — похвалила Аглая. — Любая полька сказала бы это так же.

Сандра благодарно наклонила голову.

Теперь показывали ее, стоящую за кулисами.

— Я очень благодарна моей подруге, — говорила Сандра. — Она полька, и многое в моей Геле — плод наблюдений за поведением моей подруги. Она же ставила мне акцент.

— Что вы скажете о героях пьесы? — спросила журналистка.

— Геля — очаровательна. Я очень люблю ее. А Виктор просто струсил.

— Поде́литесь вашими актерскими планами?

— Хочу сыграть Гертруду, — ответила Сандра мгновенно. — Раз уж Геля сносила свои туфли, то Гертруда — нет. Эта отсылка была и в «Мелодии», и мне очень уж хочется ее повторить.

Василиса выключила телевизор — все равно его уже никто не смотрел. Аглая перевела глаза на Сандру, сидевшую рядом с ней. На губах ее блуждала усмешка. Вообще, за все время работы над ролью, у Сандры появилось три варианта улыбки: мягкая и добрая, веселая и умная и, самая запоминающаяся — дерзко-веселая и с зубами.

Сейчас Сандра улыбалась этой третьей улыбкой.

— Это надо отметить, дамы! — провозгласила Аглая. — Я знаю отличный ресторан с морепродуктами. Договоримся только на берегу — платит каждый сам за себя и вскладчину за Сандру.

Аня опустила глаза.

— Я не смогу пойти с вами. Простите. И вообще, мне пора ехать домой.

— Домой? — переспросила Сандра.

— В общежитие, — поправилась Аня и встала.

Проводив подругу, Сандра вздохнула:

— Вот, дамы, пред вами минуту назад была архетипическая бедная студентка.

— То есть? — приподняла бровь Аглая.

— То есть живет она на стипендию, экономит. У Ани мать умерла, давно еще, а отец не хотел, чтобы она была химиком. А Аня уперлась и поехала, и тогда отец ей от дома отказал. А у нее мечта, еще с детства — стать химиком, как Мари Кюри.

— Пани Мария, между прочим, умерла от лучевой болезни, — заметила Аглая.

— Ну, — сказала Сандра, — надеюсь, что до этого не дойдет.

Аглая усмехнулась.

— Значит, каждый платит сам за себя и вскладчину — за Сандру и Анну.

— Ноннушка, — пробормотала Василиса.

Прозвище прижилось.

Ноннушка была совершенно очаровательна и совершенно бедна. Добрую часть стипендии она тратила на книги, а остальную — откладывала. Она редко бывала в людных местах, предпочитая одиночество, но с девушками сдружилась быстро: читала польские книги Аглаи, играла в шашки с Яной и бесконечно обсуждала историю с Василисой.

В ресторан они пошли спустя три месяца — выкроить время было большой задачей. В репертуаре Сандры, помимо дорогой Гели, появились и так чаемая Гертруда, и Стелла Патрик-Кэмпбелл из «Милого лжеца», бывшая поводом для гордости.

В ресторане играла музыка. Были устрицы, креветки, крабовое мясо и шампанское. Первый тост говорила Сандра, потом — несколько смущенная Ноннушка.

— Ну, Аглая, — сказала Сандра, — говори теперь ты.

Аглая наклонила голову, но после согласилась. Она нахмурилась, что-то припоминая, и наконец провозгласила:

— Здоровье твое — в горло мое!

Кетеван от неожиданности поперхнулась и закашлялась. Катя прыснула, остальные изо всех сил пытались сдержать смех.

— Между прочим, — строго сказала Аглая, но глаза ее смеялись, — это популярный польский тост!

После, выйдя на улицу, они молча смотрели, как Аглая, уже попрощавшись, шла мимо памятника Майе Плисецкой под руку со светловолосым молодым человеком.

— Ну хоть у кого-то все хорошо! — изрекла Катя. Сандра вздохнула.

У обеих с парнями не ладилось: Сандра постоянно ругалась с Сергеем, а Катя все не могла понять, кто она Максу и кто Макс ей.

* * *

С тех пор прошло много лет. Аглая и Велько вернулись на свою историческую родину, Катя вышла замуж за Макса и уехала в Литву, Кетеван и Валек осели в Германии. остальные остались в России, но дружбы не прекратили.

Уехавшие (а Аглая, верно, более всех) иногда скучали — не по России, нет, — по подругам, вернее которых не было, и по счастливой молодости, когда всем им не было и двадцати пяти.

Но все равно они были счастливы.

Конец