Тени Вайаты (джен)

Сеннуф, сын Садахара, со всех ног летел вверх по каменным ступеням, едва ощущая их. Его длинный плащ с пурпурной каймой стелился следом, точно крылья повелителя ветров Ниразака, в спину дышали двое десятников городской стражи. Один из них, по прозвищу Одноглазый, пыхтел не только от быстрой ходьбы, но и от злости — впрочем, как всегда. Сеннуфу не было дела до чувств своих подчиненных, лишь бы исправляли службу как должно. «Чувства, любые, — главная помеха для царедворца, незримые и жестокие рифы, которые губят корабль его величия», — так любил говорить его отец. И сын усвоил урок.

Когда-то эти белокаменные лестницы и прохладные коридоры полнились суетой: придворными, слугами, купцами, иноземными послами или простыми чужестранцами, явившимися ко двору короля, чтобы поведать о своих приключениях или заморских диковинах. За минувшие восемь лет все изменилось, и только гулкое эхо бродит теперь под каменными сводами, изукрашенными резьбой и мозаикой. Разве что его разгоняют вот такие же поспешные шаги верных людей.

Лестница и короткий переход, залитый бело-золотым утренним светом, привели Сеннуфа и его спутников в мидабер — тронный покой. Когда-то он тоже полнился светом, что лился в огромные резные окна. Теперь же окна почти скрылись под пурпурными занавесями из плотного иноземного шелка; подхваченные золотыми кистями, они напоминали не то воинскую броню, не то цепи узников.

Мидабер был пуст, не считая одного-единственного человека, к которому и направлялся с обычным докладом Сеннуф. Человек этот, высокий и величавый, восседал в каменном кресле, стоящем по правую руку от резного королевского престола, сейчас пустующего. Завидев вошедших, Садахар коротко кивнул и сплел пальцы перед собой, отчего широкие рукава его пурпурного верхнего одеяния с шуршанием откатились к локтям. Чеканные золотые браслеты на обоих запястьях тускло сверкнули.

— Что нового, верные слуги Вайи? — заговорил Садахар — ни один из упомянутых «верных слуг» не осмелился бы первым начать беседу с ним.

— Богатый улов, господин, — ответил с поклоном Сеннуф, спрятав руки в рукава плаща. — Ночью стражи взяли с дюжину опасных бродяг — воров и нищих-обманщиков. С ними оказались две блудницы, которые дерзнули поносить самыми гнусными словами вас и ваши законы, господин.

— Тем хуже для них, — улыбнулся Садахар. — Ворам отрубить обе руки — довольно мы щадили их и рубили только правую. Нищим дать по сотне плетей, женщинам отрезать языки и губы. Приговор исполнить сегодня же на площади Мерхамета. Тех, кто выживет после наказания, изгнать из Вайаты.

Сеннуф и его спутники поклонились, не двигаясь с места, и Садахар прибавил:

— Что-то еще?

— Да, господин, — ответил Сеннуф. — Вчера в кузнечном квартале сгорел дом некоей Мертимы, вдовы. Мои люди провели расследование: пожар случился по вине младших детей этой женщины. Сама же она уверяла, что ее дом подожгли, и даже пыталась обвинить ваших сборщиков податей…

— Там не одна эта бесстыдница мутила воду, господин, — вмешался Одноглазый. — Тот человек, о котором я уже говорил и вам, и господину Сеннуфу. Он тоже подстрекал людей к мятежу — уже тем, что вытащил из огня отродьев этой непотребной бабы. Да у него же на лбу написано: заговорщик и мятежник…

— Постой, — прервал Садахар. — О ком ты говоришь?

Он знаком велел молчать Сеннуфу, который хотел было перебить Одноглазого, и приказал тому продолжать. Десятник тотчас повиновался, перед тем набрав в грудь побольше воздуха:

— Звать его Берхаин, здоровый такой, рыжий, работает в кузне у Навлиса, один качает меха, можете поверить, господин? Силища невероятная, прямо-таки нечеловеческая, чтоб ему сгинуть. Такому впору согнуть железный прут, а то и убить ударом кулака…

— А что, он уже убил кого-то? — приподнял брови Садахар.

— Нет, господин, — выдохнул Одноглазый — будто сплюнул с досады. — Уж что я только ни делаю, чтобы вынудить его показать себя, — не ведется, хитрец проклятый, чтоб его поразил черный мор! Но опасный человек, нутром чую, а оно меня никогда не подводит.

— Что тебе о нем известно?

Одноглазый почесал плешь.

— То-то и оно, господин, что ничего. Знаю только, что он не здешний, не вайатский, — да это и так ясно, раз он рыжий, стало быть, откуда-то с юга, с границы. Живет скромно, уединенно, ни в кабак сходить, ни к блудницам. Вдовец, жена померла восемь лет тому назад — во время мора, тогда же, когда и королева. Дочка у него есть, он ее просто обожает. Видная такая девка, все при всем… — Одноглазый с ухмылкой показал руками.

— Довольно, — поморщился Садахар. — Следите за ним, и если вдруг что, убивайте на месте, живым не берите. С такими не стоит возиться и напрасно терять людей. Не хватало нам только разбойничьего гнезда в сердце Вайаты…

Сеннуф кашлянул.

— Насчет разбойников, господин, — сказал он. — Нейям имеет что сказать.

— Да, господин, — поклонился второй десятник, помоложе. — Случились уже четыре нападения, близ западных предместий Вайаты. Спаслись только трое, они и рассказали. Говорят, у них была охрана, надежная, чуть ли не из «теней», да не помогло…

— Была бы из «теней», помогло бы, — заявил Садахар. — Если, конечно, то, что о них говорят, — правда, в чем я сомневаюсь. Но благодарю тебя за доклад. Пожалуй, этими разбойниками стоит заняться. Тем более, скоро праздник Мерхамета, и люди станут съезжаться в город отовсюду. Обеспечим им безопасность — и заодно зрелище казни этих негодяев.

Все трое поклонились, затем десятники ушли, повинуясь знаку Сеннуфа. Сам же он задержался.

— Они опять выходили в город, господин, — заговорил он вполголоса — будто змея зашипела. — Королевич Огешан и этот его Исур. Зато теперь я точно знаю, зачем. Похоже, — Сеннуф не сдержал усмешки, — юнец крепко влюбился. И вы не поверите, господин, в кого.

— И в кого же? — Садахар не проявлял ни малейших признаков любопытства, разве что пальцы его в цветных искорках перстней сжались крепче. — Говори, не тяни.

— В девицу из кузнечного квартала, господин, — ответил Сеннуф. — Дочь того самого Берхаина, которого так ненавидит наш Одноглазый. Правда, королевич — робкий влюбленный и даже ни разу не говорил со своей милой. Но, думаю, скоро он наберется храбрости. А для этого ему придется вновь покинуть дворец.

— И тогда может случиться что угодно, — подхватил Садахар. — Если бы только устранить Исура… мальчишка был бы у нас в руках. — Он задумался на миг. — Любопытный же узор ткется: королевич, девица и ее подозрительный отец, который, по словам Одноглазого, готов прикрывать свою ненаглядную дочь даже от лучей солнца. Вряд ли ему придется по сердцу нежданное внимание Огешана. Впрочем, может и прийтись: вдруг он честолюбив? С отцами красивых дочерей такое бывает. Но, что бы ни случилось, кого-то из них беда не минует — а может быть, и всех.

Беседа ненадолго прервалась. Садахар погрузился в раздумья, и Сеннуф не смел мешать. Вместо этого он перебрал мысленно все полученные приказы — как бы не позабыть чего. Забывчивость дорого обходится таким, как он, а порой приводит и к месту казни на площади Мерхамета.

— Стало быть, господин, — сказал Сеннуф, — всех соглядатаев — к королевичу и к Берхаину с дочкой? А что насчет вдовы?

— Вдова не столь важна, — был ответ. — Но следить стоит. Если вновь начнет мести языком, как метлой, схватить ее и сжечь на медленном огне, как изменницу. Детей продать работорговцам, вырученные деньги в казну. И смотри у меня — если хоть один медяк пропадет…

Сеннуф вспыхнул.

— Что вы, господин! Или я плохо служу вам и Вайе, что вы подозреваете меня в такой гнусности? Напротив, разве не я докладываю вам о каждой медной и серебряной шане? Помните того купца, которого четвертовали минувшей луной? Ведь это я разнюхал, что он самовольно поднял цены на свой товар сверх ваших наценок, а разницу припрятывал в своих кладовых. И я добился его казни, даже жемчужная волна не спасла…

— Уймись, — прервал Садахар. — Если ты начнешь расписывать свои заслуги, то не закончишь до вечера. Слова хороши, но кому, как не тебе, знать их подлинную цену и вес? Меньше говори, больше делай. Приставь соглядатая к этой болтливой вдове. Главная же твоя задача — королевич, девица и ее отец. И разбойники, разумеется.

— Разбойники будут самой сложной задачей, господин, — заметил Сеннуф. — Где нам искать их? В предместьях они не могут прятаться, иначе я уже знал бы об этом. Лесов близ Вайаты нет, гор тоже, разве что… — Он задумался. — Помните шахты, разрушенные землетрясением тридцать лет назад? Вот там есть горы, пускай невысокие, и не так уж они далеко, меньше полудневного перехода. Место, конечно, опасное, но из всех возможных…

— Тогда начните с шахт, ищите малейшие следы. Если будет нужно, пошлите за каменотесами и завалите входы. Только действуйте наверняка. Недорого будет стоить ваша служба, если вы схватите нескольких, а прочие разбегутся, как блохи. Уничтожьте всех, кроме главарей, — их возьмите живыми.

— Слушаюсь, господин. — Сеннуф отвесил низкий поклон. — Прикажете отправляться сегодня же?

Садахар задумался, на жестко очерченных губах мелькнула легчайшая улыбка.

— А что поделывает нынче наш влюбленный королевич? — спросил он.

— Он во дворце, господин. Читает любовные стихи, а то и сам сочиняет — смех, да и только. Мои люди доложили, что он весь сгорает от нетерпения, точно дитя малое перед праздником. Не иначе, готовится наконец подойти к своей девице — не сегодня, так завтра.

— Завтра… — протянул Садахар, поглаживая подбородок. — Что ж, следите за ним. И отправитесь на поиски разбойников в тот день, когда Огешан покинет дворец. Понятно?

— Да, господин, да будет вовеки нерушима ваша власть. — Сеннуф вновь поклонился, еще ниже, пряча довольную улыбку — тень отцовской. — Думается мне, городской стражи не хватит для похода на разбойников — кто знает, сколько их. Могу я взять десяток-другой из дворцовой?

— Неплохая мысль, — кивнул Садахар. — Только не вздумай брать Кумаха — он слишком честен для этого дела, да и слишком уж ревностно чтит близнецов Эдата и Эдару. Возьми из числа простых воинов. Что до королевского приказа, то они его получат. А сейчас ступай. И скажи стражам у дверей не впускать никого в мидабер.

Сеннуф склонился в очередной раз, чуть ли не согнувшись вдвое. Когда он вышел из тронного покоя и передал стражам приказ Садахара, то старался не прислушиваться к едва различимым звукам из-за резных дверей — правда, чтобы расслышать их, нужен был самый тонкий слух, слух опытного соглядатая. Сеннуф прекрасно знал, чем сейчас занят его отец.

Но размышлять об этом было опасно. Давно привыкший хоронить в своем разуме и сердце самые жгучие тайны, Сеннуф предался иным думам. Всею душой он желал отцу удачи, и преданность его отнюдь не была напускной. И он не совершит столь глупой ошибки, как его старший брат Корайян, поплатившийся за свою поспешность жизнью. Он умеет ждать — и дождется. Ведь других наследников у отца нет.

Пока Сеннуф возвращался мозаичным коридором, чтобы отдать своим людям распоряжения, Садахар тихо покинул мидабер. Скрытая тяжелым ковром потайная дверца много лет служила ему подспорьем и отворилась, почти не скрипнув. Короткий темный переход привел Садахара к следующей дверце, тоже спрятанной за ковром. Толстая узорчатая ткань еще колыхалась за его спиной, когда он вошел в королевские покои.

— Нет-нет, господин, прошу вас! — тотчас раздался твердый голос, а обладатель его преградил Садахару путь.

— Ты вообще знаешь какие-нибудь другие слова, Бойят? — бросил сквозь зубы Садахар, глядя на невысокого пожилого человека в бело-серой одежде, точно на ком навоза, невзначай оставленного конем. — Только их от тебя и слышу.

— Я молю вас, не надо, — повторил Бойят уже не столь твердо. — Вы же знаете…

— Вот именно: я знаю, а ты не знаешь. — Садахар отстранил Бойята и вошел в следующий покой.

Он вышел спустя долгое время — хотя уже не столь долгое, как бывало раньше. В руках похрустывал свернутый желтоватый лист горшва с королевским приказом и подписью. Садахар вновь развернул его и улыбнулся.

Этот приказ получат дворцовые и городские стражи — после того, как Сеннуф доложит о намерениях королевича. А пока пришло время крепко подумать.

* * *

На Вайату спустились милосердные сумерки, когда во дворец прибыли два тайных гостя. Оба укутались с ног до головы в плотные плащи, дабы скрыть лица и одеяния. Потайные ходы, прорезавшие королевский дворец за последние восемь лет, привели их в укромный покой, где их поджидал могущественнейший человек Вайи.

Садахар сидел в каменном кресле, застеленном золототканым покрывалом, — он не признавал этих роскошных, заваленных подушками низких сидений, больше похожих на ложа праздности и удовольствий. При появлении гостей он чуть склонил голову, но не потрудился подняться. Вошедшие ответили столь же небрежными кивками и лишь тогда откинули капюшоны плащей.

— Вы не нашли лучшего времени, чтобы вызвать нас, господин Садахар, — проворчал один из гостей.

На его темных, заплетенных в десятки мелких косичек волосах не было сейчас жреческой диадемы в виде волн, увенчанных длиннохвостыми рыбами. Слегка впалые щеки придавали ему, высокому и статному, таинственный вид; по лбу, подбородку и крыльям носа вились синие и желтые узоры — не только знак служения и высокого сана, но и признак чародейского дара. Второй жрец был старше и ниже ростом, хотя не менее внушителен обликом: удивительно синие глаза, выдающие уроженца южной Вайи и густо обведенные золотой краской, казались двумя сапфирами в драгоценной оправе.

— Новая луна уже народилась, — продолжил тот же жрец. — Скоро полнолуние, грядет празднество Мерхамета. И у нас, и у служителей других богов довольно забот…

— У вас вечно заботы, и, однако, вы со всеми справляетесь, — прервал Садахар. — Или вы полагаете, что я вызвал вас, дабы убедиться в вашем добром здравии или порадовать себя лицезрением служителей богов?

— Вы могущественны и сильны — и все же смертны, — сказал второй жрец низким, тягучим голосом, похожим на пение храмовых рогов. — И разве не к нам, чародеям и служителям богов, вы обратились, когда…

— Оставим пустые споры. — Садахар поднялся, что делал крайне редко во время бесед с теми, кого считал низшими. — Время скоро настанет. Сегодня я убедился, что надежды нет.

Оба жреца встрепенулись.

— Вы уверены? — прошептали они, переглянувшись.

— Как в том, что море повинуется луне, — ответил Садахар. — Быть может, все решится еще до праздника Мерхамета, хотя этот тупоголовый Бойят по-прежнему надеется на что-то. Видимо, на божественное чудо. — Он помолчал и осторожно продолжил, не спуская с собеседников пристального, пронзающего взгляда: — Но ведь все мы знаем, что чудеса бывают разными. Что скажут боги, если род Архатшира прервется, и люди Вайи будут вынуждены избрать нового короля?

Жрецы ответили не сразу. Они то переглядывались, то рассматривали увешанные тяжелыми шелковыми тканями стены — или собственные руки. Наконец, заговорил высокий и худощавый жрец Мерхамета:

— Если случится такая беда, боги, без сомнений, призрят на достойного, который немало трудится на благо великих врат моря — да сияет над ними солнце вовеки. На того, с чьим предком поделился когда-то божественной кровью один из королей.

— Боги уже удостоили бессмертием одного короля — великого Архатшира, — подхватил синеглазый жрец Ниразака. — Отчего бы им не почтить так же другого, если он заслужит это?

Садахар кивнул: жрецы верно поняли его.

— Благодарю вас за добрые вести, уста богов, — сказал он. — А что вы скажете насчет других жрецов? Поддержат ли они божественного избранника? Окажутся ли достаточно дальновидны, чтобы принять мудрое решение?

— Мы позаботимся об этом, — сказал жрец Мерхамета. — Младшие служители повинуются старшим без вопросов. Кроме того, нынешний год на редкость урожайный в сравнении с предыдущими, а значит, жрецы и жрицы Эфитры истолкуют это как знак добрых перемен и особую милость богини к новоизбранному королю. Разве что могут возникнуть трудности с близнецами — их служители как будто живут в своем выдуманном мире со странными, непонятными законами. Даже немного жаль: народ любит их и верит каждому их слову.

— Если будет нужно, заткнем, — произнес Садахар, и голос его был подобен мечу палача, обрывающему жизнь осужденного. — Да и кто сейчас по-настоящему верит в справедливость и милосердие? Пусть эти неотесанные мужланы знают, что их справедливость — я, а преступники против законов Вайи и ее процветания недостойны милосердия.

— Воистину так, господин Садахар, — подхватил жрец Ниразака. — Да сохранят вас в добром здравии повелитель морей, повелитель ветров и прочие боги, как и духи вод, небес и пустынь. И да приумножатся во сто крат их щедрые дары вам, и да минует вас постыднейший из пороков — неблагодарность…

— Минует, не тревожьтесь, — поджал губы Садахар. — Но об этом мы поговорим позже. Пока же не стоит распространяться о том, о чем мы сейчас вели речь. Пусть владыка морей, владыка ветров и благословенный Архатшир сами скажут нам свое слово. А мы наберемся терпения.

— Вот слова истинно мудрого и благородного мужа, — произнес жрец Мерхамета с поклоном — гораздо более глубоким, чем в начале их встречи.

— Мудрым и благородным стоит держаться друг друга, — сказал на это Садахар, прищурившись. — Иначе они могут лишиться и мудрости, и благородства, и много чего еще. Я благодарю вас, уста богов, за то, что вы отыскали время для встречи со мной — и за то, что выслушали меня и дали ответ. Я верю, что бессмертные повелители не оскверняют свои уста ложью.

Жрецы разразились возмущенными возгласами, но вовремя вспомнили об осторожности. После очередного заверения во взаимной преданности они простились с Садахаром. Верные стражи у потайной двери так же незаметно проводили их, и вскоре две закутанные в плащи тени растворились в полумраке вечерних улиц. Жрецам богов нечего было бояться нападения: случись оно, в беде оказались бы нападавшие.

Садахар же не сомневался, что действует верно. Без поддержки жрецов и богов ему не обойтись — ведь отчасти благодаря ей он стал тем, кто он есть. А не будь среди жрецов столь сведущих в чародействе, его жизнь могла бы давно оборваться.

Но это пустые думы. Все решит завтрашний день.