Сознание как источник магии (гет)

Северус Снейп возник на гравийной дорожке поместья Малфоев в тот неопределённый час, когда ночь уже сдаёт свои позиции, но утро ещё не вступило в свои права. Предрассветный воздух висел неподвижной, сырой пеленой — погода, в общем-то, обычная для графства Уилтшир в сентябре, но для него эта ледяная влажность навсегда стала отголоском того рокового вечера. Она цеплялась за полу его плаща, как и много лет назад, когда он приземлился здесь под гнетущим покровом темноты, до боли сжимая рукоять волшебной палочки и ощущая холодный груз серебряной маски в глубине кармана.

Медленно приближаясь к ажурным чёрным воротам, чьи витые прутья, щедро украшенные потускневшим гербом Малфоев, отливали свинцовым блеском в унылом свете зари, Северус резким, отточенным движением взмахнул палочкой. Мгновение — и массивная преграда распалась, превратившись в струящийся дымчатый туман. Холодная пелена, знакомая до оскомины, обвила его, просочилась сквозь шерсть мантии; он отчётливо ощутил, как древние, въедливые чары скользнули по самому нутру его магического ядра, выискивая следы чужих заклятий. Это было похоже на прикосновение ледяных щупалец, бесцеремонно исследующих душу на предмет измены. «Все те же параноидальные меры предосторожности», — мысленно усмехнулся он, кожей чувствуя давящий вес чужой подозрительности и вспоминая, как Люциус, упиваясь собственной значимостью, хвастался этой системой перед своими «друзьями».

Туман рассеялся, стоило ему сделать три шага, и особняк предстал перед ним во всей своей увядающей мощи — холодный, надменный, дышащий почти осязаемой враждебностью. Те же голые серые стены, сложенные из грубого камня, отсыревшие и покрытые пятнами лишайника. Обширный парк, некогда безупречно подстриженный, ныне буйно зарастал сорняками и крапивой; где-то там, в глубине, валялось на боку позолоченное кольцо от сломанной павлиньей жердочки — немое свидетельство былой роскоши. Даже острые шпили крыш, всегда бывшие символом надменной мощи Малфоев, теперь казались истончившимися и потемневшими, и их угрожающая грация походила на оскал дряхлеющего хищника. Привычный фоновый шум ужаса смолк: не было тревожного гула заклинаний-ловушек, не доносилось приглушённых перешёптываний Пожирателей, застывших, как изваяния, во дворе, не оглашали пространство надменные крики белоснежных павлинов. Лишь пронизывающий насквозь ветер гудел в лабиринтах из стриженых тисов, шевеля их тёмную, почти чёрную листву, да блеклый рассвет слепо бликовал в запылённых окнах-глазницах, напоминая о том, как когда-то в этих самых окнах мелькали зловещие зелёные вспышки Смертельного проклятия.

Во вторник у Северуса не было уроков. День предполагалось потратить на проверку эссе шестого курса, а пока он направлялся к новому хозяину этого дома. Солнце, пробиваясь сквозь облака, высвечивало трещины на фасаде, которых раньше он не замечал. «Или их просто не было до того, как из этого места исчез страх?» — мелькнуло у него в голове. Шаг за шагом он приближался к дверям, и с каждым движением воспоминания становились всё ярче: вот здесь, у каменного василиска, он когда-то замедлил шаг, услышав крик Нарциссы; этот фонарь никогда не горел, чтобы не привлекать внимания к тайному ходу...

Теперь же ему не нужно было никого бояться. Но почему-то пальцы сами сжались в кулаки, отчего кожаная ручка небольшого саквояжа — того самого, что утром прислал ему с совой мистер Фрост, — жалобно скрипнула.

Северус поднялся по потрескавшимся ступеням и только потянулся к серебряному дверному молотку, как дверь приоткрылась. На пороге стоял домовик. Существо было до неприличия худым, с кожей серого оттенка, напоминавшей старый пергамент, а его огромные, выпученные глаза смотрели на гостя с немой настороженностью.

— Профессор Снейп, — проскрежетал домовик, низко склонив голову, но не опуская взгляда. Его длинные, узловатые пальцы нервно перебирали бахрому грязной наволочки — той, что когда-то блистала серебряной вышивкой, а теперь была лишь серым тряпьём с потускневшими, колючими нитями.

— Добби? — имя сорвалось с губ Северуса помимо воли, но тут же он осознал ошибку. Нет, этот домовик был другим — старше, сгорбленнее, и в его огромных глазах не было и следа того строптивого огня, что горел в взгляде вольного эльфа.

— Меня зовут Тизли, сэр, — ответил домовик, и в его скрипучем голосе прозвучала едва уловимая, но застарелая обида. — Добби… Добби больше не служит Дому Малфоев.

Снейп почувствовал, как что-то холодное и тяжёлое сжалось у него в груди. "Конечно. Он погиб тогда, спасая Поттера, Грейнджер и остальных. Погиб как герой. А этот… этот просто выжил".

— Я здесь, чтобы увидеться с Драко, — отчеканил он, намеренно и демонстративно опуская титул.

Тизли замер на секунду, будто взвешивая, стоит ли напомнить гостю о формальностях, но затем лишь кивнул, и его большие уши жалобно полоскнулись:

— Лорд Малфой ожидает вас в восточном кабинете, сэр. Если вы проследуете за мной…

Дверь со скрипом, похожим на стон, широко распахнулась, пропуская Снейпа внутрь. Холл поместья был всё так же величественен и бездушен — ледяные мраморные плиты под ногами, высокие потолки, украшенные потускневшими фресками, где застыли в вечной погоне за добычей предки Малфоев. Но теперь между колоннами висели портреты не только их, но и… других. Нарцисса — её гордый профиль Снейп узнал сразу. А рядом — Люциус, но не надменный властитель, каким он запомнился, а… усталый, с потухшим взором и резкими складками у рта.

Тизли семенил впереди, его босые ступни шлёпали по полированному камню, и этот звук эхом отдавался в тишине зала.

— Хозяин приказал подать чай, сэр. С бергамотом — как вы предпочитаете.

Снейп едва заметно дрогнул. "Он помнит".

— Не нуждаюсь в ваших услугах, — резко, почти грубо оборвал он. — Я знаю дорогу.

Домовик замер, затем поклонился так низко, что его длинный нос чуть не коснулся пола.

— Как прикажете, сэр.

И растворился в сгущающемся полумраке коридора, оставив Снейпа наедине с тяжёлым, спёртым воздухом поместья — воздухом, который пах воском для древней мебели, пылью со старых фолиантов, дорогим деревом… и чем-то ещё. Сладковатым и горьким одновременно. Чем-то, похожим на напоминание: даже спустя годы некоторые двери лучше не открывать. Ни в коридорах особняка, ни в собственной памяти.

* * *

Путь до восточного кабинета оказался долгим. Снейп шёл по бесконечным коридорам, где его шаги глухо отдавались в гробовой тишине пустого поместья. Всё вокруг блестело стерильной чистотой, достигнутой магией, от которой веяло ледяным бездушием. Безупречно отполированные поверхности и вычищенные ковры лишь подчёркивали неестественную тишину. Взгляды портретов на стенах казались не осуждающими и презрительными, а усталыми и равнодушными. Он миновал бальный зал с зачехлённой мебелью, похожий на склеп былых удовольствий, и наконец поднялся по узкой винтовой лестнице в восточное крыло.

И здесь, за тяжёлой дубовой дверью, его ждала иная реальность. Переступив порог, Снейп почти физически ощутил перемену. После леденящего мрака остального дома здесь царила иная атмосфера — не тёплая и уютная, но всё же более живая.

Драко стоял у высокого окна, спиной ко входу, его силуэт вырисовывался на фоне разгорающегося рассвета. Он услышал шаги, но не обернулся сразу. Лишь через мгновение его голова чуть склонилась, и он коротко кивнул в сторону кресла у стола — безмолвное, но недвусмысленное приглашение.

Снейп молча принял его. Он опустился в кресло, и его пальцы автоматически нашли ручку фарфоровой чашки, уже ожидавшей его. Пар вился над ней тонкой дымкой, унося в воздух терпкий, знакомый аромат бергамота — единственный намёк на гостеприимство в этом суровом месте.

Рассвет, уже набравший силу, заливал комнату сизо-золотым светом, выхватывая из полумрака контуры массивной дубовой мебели. В камине, пусть и потухшем, не витала ледяная сырость, а от поленьев ещё исходил едва уловимый запах дыма, смешиваясь с ароматом воска и старой бумаги.

Тишину нарушил лишь мягкий скрип кожи, когда Драко, наконец, оторвался от окна и медленно, с почти уставшей грацией, пересек комнату. Он опустился в кресло напротив Снейпа, и это движение было лишено какой бы то ни было театральности — лишь глубокая, въевшаяся в кости усталость. Двое мужчин сидели друг напротив друга, разделенные столом, но объединенные тяжелым молчанием, которое было красноречивее любых слов.

И в этой тишине взгляд Снейпа наконец скользнул на Драко, невольно отмечая, как годы и груз прошлого переплавили избалованного мальчишку в замкнутого мужчину. Длинные, белоснежные волосы, когда-то свободно ниспадавшие на плечи, были теперь туго стянуты у затылка в низкий хвост, открывая бледный, высокий лоб и заострённые черты лица, лишённые былой надменности. Его бледно-серые глаза, некогда полные насмешливого высокомерия, теперь хранили усталую тяжесть знания. Он был худым — не спортивной худобой юности, а той, что проступает в резких линиях скул и заостряет плечи. Его одежда была немым вызовом тени Люциуса. Вместо изысканных парчовых мантий — простой, но безупречно сидящий камзол из тёмной шерсти, подчёркивавший аскетичную худобу фигуры. На руках, лежавших на столе, тускло блестели несколько строгих перстней из серебра. Кожаный ремень с простой пряжкой и туфли — идеально чистые, но без единого украшения — всё говорило о сознательном, педантичном отказе от былой помпезности. Лишь на мизинце левой руки поблёскивал фамильный салициловый перстень с изумрудом — единственная вымученная уступка традициям рода, якорь, не дающий ему окончательно утратить связь с прошлым.

Снейп скользнул взглядом по его ссутулившейся фигуре, отмечая, насколько чуждой была эта новая осанка тому, кого он помнил. «Не пытается быть отцом», — констатировал он про себя. Взгляд Северуса опустился на тонкие пальцы Драко, нервно перебирающие край салфетки — эти руки, когда-то знавшие лишь изящные жесты, теперь казались просто усталыми и... невыразимо обыкновенными.

— Твой бизнес процветает? — осведомился Северус, отлично зная ответ. «Любопытно, как он себя подаст», — подумал он.

Драко откинулся на спинку стула, его пальцы принялись бесшумно барабанить по полированному дубу.

— Запрет на выезд — не лучшая реклама, но клиенты есть. Кстати, Фаррес за последний год заказал столько редких компонентов, что хватило бы на полдюжины нелегальных лабораторий. — Он сделал паузу, взгляд его на миг задержался на портрете Нарциссы, висевшем на стене. Она улыбалась, но не так как раньше, а печально, задумчиво, виновато. — Моя осторожность — единственная валюта, что не обесценилась в этом доме, профессор.

«Недурно. Держится с холодным достоинством», — отметил про себя Северус. Его взгляд скользнул по столу, где между ними лежали не только столовые приборы, но и годы молчания, потерь, невысказанных упреков. Он видел, как дрогнули ресницы Драко, как пальцы непроизвольно сжались в кулак, сминая салфетку. «Она умерла в муках. Судороги. Ни одно зелье не помогло», — прочел в мыслях наследника Северус. Он намеренно сделал небольшую паузу, а затем поднял чашку.

— Ты стал заваривать крепче, — заметил он, голос звучал низко и ровно, без интонации, будто констатируя научный факт. — Или это попытка скрыть дешевизну сырья?

Драко фыркнул, уголок его рта дрогнул в подобии улыбки, но глаза оставались холодными и печальными:

— А ты стал язвительнее, крёстный. Или это попытка скрыть, что ты до сих пор не покупаешь у меня ингредиенты?

Снейп медленно поднял бровь:

— Ты становишься любопытным, Драко. Это опасная привычка.

Молодой Малфой сжал губы, но не стал настаивать. В воздухе повисло напряженное молчание, нарушаемое только тиканьем старинных напольных часов в углу.

— Беллатриса использовала что-то особенное, — сказал Северус, резко меняя тему. Его голос стал жестче, будто лезвие. — Шрамы мисс Грейнджер... они не от простого ножа.

Драко замер. Его лицо побледнело еще сильнее, пальцы впились в темный дуб столешницы.

— Причем тут Грейнджер? — Голос Драко звучал неестественно высоко. — Ты из-за нее пришел в такую рань? Или она сама не могла...

— Ты видел её? — перебил Северус, черные глаза сверкнули.

— Нет. После суда она будто сквозь землю провалилась. Хотя, — Драко криво усмехнулся, — учитывая её таланты, возможно, и буквально.

Снейп не удостоил шутку даже взглядом. Его пальцы медленно постукивали по краю чашки.

— Кинжал, Драко, — повторил он ледяным тоном.

— Фамильный кинжал Лестрейнджей, — прошептал молодой Малфой, отводя взгляд. — С черепом на рукояти. Ты должен помнить — тётя Белла любила его демонстрировать.

— И где он сейчас?

— Понятия не имею. — Голос Драко дрогнул, и Снейп отметил, как напряглись его плечи под темной тканью камзола. — После... всего... многие вещи исчезли. Как и многие люди.

Снейп медленно кивнул. В его черных глазах вспыхнуло что-то — расчет, догадка, — но тут же погасло.

— Жаль, что ты не торгуешь бергамотом, — произнес он неожиданно, отставляя чашку. — У тебя бы вышло неплохо.

Драко рассмеялся — сухо, беззвучно, лишь плечи слегка вздрогнули. В его позе читалась странная смесь надломленности и гордости, как будто он все еще пытался держаться, хотя давно уже не было никого, перед кем нужно было казаться холодным лордом Малфоем.

Его взгляд скользнул к темному кожаному саквояжу, стоявшему у ног Снейпа.

— А это что? — спросил он, нарочито небрежно указывая подбородком, но Снейп уловил мимолетное напряжение на его лице. — Неужели крестный решил заночевать? Или в Малфой-мэнор водят экскурсии по местам былой славы?

Снейп медленно повернул голову, его черные глаза сузились.

— По поручению Отдела Тайн, — произнес он ледяным тоном, — мне необходимо осмотреть зал без свидетелей.

Драко замер. Снейп видел, как кровь отхлынула от его лица, оставив кожу мертвенно-бледной, а зрачки резко сузились, выдавая животный ужас.

— Ты хочешь пойти туда.

— Я не спрашиваю разрешения, — отрезал Снейп.

Молодой Малфой резко встал, отчего его стул с грохотом отъехал назад. Длинные пальцы впились в столешницу, костяшки побелели.

— Ты думаешь, я храню там пыточные инструменты, как семейные реликвии?! — Голос его сорвался на высокой ноте, но тут же с видимым усилием он взял себя в руки, и следующая фраза прозвучала уже с ледяным, вымученным спокойствием: — Осматривай, если тебе так хочется. Только предупреждаю — привидения там не самые приветливые.

Снейп встал. Его тень, длинная и острая, легла на пол, перерезая солнечный луч. Он холодно посмотрел на собеседника, отметив мелкую дрожь в сжатых кулаках Драко, и подвел черту под их беседой:

— Не беспокойся, Драко, — сказал он, подбирая саквояж. — Привидения меня никогда не беспокоили. Провожать не надо, я помню маршрут.

На этих словах молодой лорд вздрогнул, будто от удара, губы его сжались, но он ничего не сказал, позволив Снейпу выйти в коридор в оглушительной тишине.

* * *

Резная дубовая дверь бесшумно поддалась, впуская его в гробовую прохладу. Снейп переступил порог, и его чувствительный нос, привыкший разлагать сложные ароматы на составляющие, мгновенно проанализировал тяжёлый, затхлый воздух. Пыль веков, сладковатая затхлость забвения, и под этим — едва уловимая, но упрямая нота. «Не просто железо, — отсек он про себя. — Окислившаяся кровь, въевшаяся в самые поры каменных плит. Любопытно. Даже магия домовиков не в силах изгнать эту молекулярную память».

Он замер на пороге, дав глазам привыкнуть к полумраку, а сознанию — построить первичную, безжалостно логичную схему. Пустота. Полная, оглушительная. Ни одного предмета мебели, способного скрыть улику или исказить акустику. «Сознательная расчистка поля. Интересный ход». Его взгляд, холодный и методичный, начал движение по периметру, как стрелка компаса, выискивая магнитные аномалии в этом море мрамора и теней.

Плавным, почти ленивым движением он обвел зал палочкой, запустив веер обнаруживающих чар. «Ничего. Как и предполагал. Следы не магические, они — физические, врезанные в саму материю». Его черные глаза, привыкшие к полумраку, медленно скользили по опустошенному пространству, выхватывая детали. Пол был испещрён глубокими, беспорядочными царапинами. «Волокли что-то тяжелое… или кого-то. Направление борозд указывает на центр зала». У основания стен, в пыльных углах, темнели сколы и потёртости. «Отчаянные попытки найти опору, подняться, бежать. Бежать? Отсюда? Наивные дураки».

Он сделал шаг вперёд. Гулкое, предательское эхо его шагов разлетелось по залу. «Как иронично, — пронеслось в голове. — Столько лет избегал этого места, проклиная каждый камень, а теперь пришёл добровольно. Ищу призраки в уже остывшей могиле».

Он двинулся вдоль стен неторопливой, размеренной походкой знатока. Его длинные, бледные пальцы скользили в воздухе, едва не касаясь камня. «Не магия, а боль. Страх. Они оставляют иной, более стойкий осадок». Порой он замирал, чуть склонив голову набок. «Тишина… но не немая. Звенящая». Порой его губы шептали заклинания, призванные проявить эхо сильнейших эмоций. Один раз у него снова начались судороги, и ему пришлось остановиться, растереть пальцы и продолжить обследование помещения в поисках тайников, в которых он мог найти зацепки или ответы. Он двигался бесшумно, как тень, методично сканируя каждый дюйм. У камина, обрамленного резными, извивающимися змеями, он замер как вкопанный. Его взгляд изучал замысловатые узоры. «Змеи… Слишком буквально для истинного символизма. Но идеальные аккумуляторы для… чего?»

— Так... — едва слышно вырвалось у него, когда он обнаружил едва заметную неровность в орнаменте. «Элементарно. Параноидальная страсть к тайникам — семейная черта».

Палочка в его руке совершила несколько стремительных, отточенных движений, сопровождаемых тихим бормотанием заклинаний, которые рассекали тишину, как лезвие. Камень с глухим скрежетом поддался, открыв потайную нишу. Но вместо ожидаемых улик или подсказок, оттуда лишь выпорхнуло облачко вековой пыли, заставившее его моргнуть. «Пусто. Значит, боялись не материальных доказательств, а чего-то иного». Снейп закрыл дверцу, вновь потер подрагивающие руки, покачал головой и пошел обратно ко входу в зал. Заранее подозревая, что обычные методы ничего не дадут, он запросил из хранилища отдела Тайн один редкий и очень ценный артефакт. Пришло время им воспользоваться.

Северус опустился на одно колено и открыл саквояж. Из его глубин появился предмет, от которого воздух в зале словно загустел и задрожал, наполнившись статическим напряжением. Это была сфера — идеально прозрачная, словно выточенная из самого чистого горного хрусталя, но в ее глубине клубился странный, зыбкий туман, поглощавший свет. Она была заключена в обод из тусклой кости, покрытой тончайшими рунами, которые светились тусклым, неровным светом, будто дышали в такт незримому пульсу самого помещения. Северус держал ее в ладонях бережно, почти с почтением, его длинные пальцы слегка сжимали костяной обод. Губы его шевельнулись, произнося слова заклинания на древнем наречии, которое даже эти стены, повидавшие столько темных ритуалов, не слышали веками. Воздух запел в унисон, завибрировав на низкой, почти неслышной ноте.

С каждым словом сфера оживала. Туман внутри заклубился быстрее, превратившись в свинцовый вихрь, затем вспыхнул — неярко, но достаточно, чтобы отблески света заплясали по стенам, как призрачные огоньки, отбрасывая искаженные тени. Руны на ободе вспыхнули багровым, затем перешли в мертвенно-синий, и наконец, застыли в зловещем зелёном свечении, от которого зал наполнился призрачным, подводным сиянием. Северус наклонился и поставил сферу на пол. Сначала она просто стояла на месте, пульсируя, затем медленно, почти нехотя, покатилась. Но это не было обычным движением. Она двигалась не по прямой, не подчиняясь ни гравитации, ни логике, а следуя невидимым течениям застывших в этом помещении магии и боли. То резко дергалась в сторону, то замирала, будто натыкаясь на невидимую преграду, то вдруг устремлялась вперед с неестественной скоростью, оставляя за собой слабый светящийся след, похожий на след падающей звезды в искаженной реальности.

Северус наблюдал за этим, не двигаясь, его черные глаза сузились до щелочек, впитывая каждый изгиб траектории. «Движется по эпицентрам. Игнорирует физическое пространство, следует за эхом...»

Внезапно сфера остановилась. В том месте пола, где над ней могла бы висеть исчезнувшая люстра. На секунду воцарилась тишина, густая и звенящая; вдруг сфера дрогнула — и из нее хлынул свет. Не ослепляющий, а молочно-белый, призрачный, он растекся по полу, заполняя каждую трещину, каждую царапину, и словно впитался в него, заставляя мрамор светиться изнутри. На плитах, там, где замер шар, проступили пятна. Сначала размытые, как акварель, они быстро наливались цветом, густея в алые, почти черные потеки, повторяющие контуры давно исчезнувших тел. Воздух наполнился металлическим запахом, свежим и ярким, будто все произошло только что.

Северус достал из кармана платок и плавным, почти небрежным движением палочки трансфигурировал его в высокое кресло с темной кожей и призрачными очертаниями. Поставив его в трех метрах от пульсирующей сферы, он опустился в мягкую глубину сиденья. Его пальцы, бледные и узловатые, сложились перед лицом в подобие готического шпиля, локти уперлись в подлокотники. Он закрыл глаза, отрезав себя от реального мира, чтобы увидеть иной, скрытый все эти годы в камне.

Сначала — просто темнота под веками. Но постепенно мрак начал меняться. Он становился плотнее, тяжелее, обволакивал сознание, как черный бархат, цеплялся за края его «я» холодными пальцами и тянул вглубь. Снейп не сопротивлялся. Он позволил темноте увлечь себя, погрузиться в эту бездну, зная, что на дне ее ждет не покой, а отголосок чужого ада.

И тогда из ничего начали проявляться очертания. Сначала как тени на периферии зрения — смутные, неоформленные. Потом они набрали плотность, обрели грани. Мраморный пол, стрельчатые окна, громада тяжелой люстры, чьи хрустальные подвески начинали слабо позванивать в такт его собственному сердцебиению. Резкость нарастала болезненно-чётко, будто невидимый колдофотограф неспешно наводил фокус, выхватывая из тьмы каждую деталь, каждый отблеск на полированном камне.

И тогда он увидел её.

Она лежала на полу, скрючившись, искалеченная, застывшая, в одежде, ставшей саваном. Синие джинсы, когда-то аккуратные и обыденные, теперь были порваны в коленях, пропахшие землей и страхом. Простая серая кофта с закатанными рукавами обнажала худые, перепачканные предплечья, а на одном из них уже проступали кровавые, уродливые буквы, выведенные не чернилами, но болью. Белая футболка под кофтой, некогда безупречная, теперь была пропитана потом, пылью и кровью, прилипшей к телу мертвенной пеленой. Её волосы, всегда такие яркие и непослушные, теперь безжизненным ореолом темной пены раскинулись по холодному мрамору.

Мисс Грейнджер.

Но не та, что проводила часы в библиотеке или оспаривала его лекции с вызывающей уверенностью. Эта Гермиона была сломлена, разбита, стерта в порошок. Её тонкие пальцы судорожно цеплялись за полированный пол, будто ища спасения в его ледяной глади, а в широко распахнутых глазах, всегда таких живых, умных, жаждущих знаний, теперь жили только боль и бездонный, животный ужас. И всё же, присмотревшись, можно было увидеть — сквозь эту пелену страдания, в самой глубине карих зрачков — тлеющую искру. Непоколебимые стойкость и решимость, которые даже тут, на дне, отказывались угаснуть.

И Беллатриса наслаждалась этим, кружа вокруг своей жертвы в мерзком, почти ритуальном танце. Её собственные чёрные изящные кружева шелестели при каждом движении, контрастируя с простой, измятой одеждой Гермионы.

Границы воспоминания плыли и колебались, как чернила, расплывающиеся в воде. Пол под лежащей на нем Гермионой то казался ледяным, неумолимым камнем, то расплывался в кровавой, пульсирующей дымке. Теперь Северус был уверен: этот зал в самом деле хранил в своих порах произошедшее. То, что он видел, было не просто отголоском в Омуте Памяти. Это было живое эхо, застрявшее в самом воздухе, в стенах, в самой ткани пространства этого проклятого места. Он даже мог чувствовать запах — жасмин и резкие духи Беллатрисы, смешанные с медным душком крови и едкой, неподдельной вонью страха.

— Грязнокровка...

Голос Беллатрисы то нарастал, пронзая сознание, то стихал, будто доносился из-под толщи ледяной воды.

На глазах у Северуса Гермиона сжалась в комок, пытаясь унять боль, но заклятие Круциатус вытягивало её тело в неестественную, жуткую дугу, заставляя мышцы рваться изнутри с тихим, похрустывающим звуком.

— Ты думала, что достойна прикасаться к тому, что принадлежит нам?

Нож.

Вспышка серебра — и кровь, тёмная, почти чёрная в этом сюрреалистичном видении, текла по предплечью, сливаясь с только что вырезанными буквами.

Снейп не хотел смотреть. Но не мог отвести глаз. Ему нужно было запомнить каждую деталь, каждую тень, чтобы понять, как это воспоминание смогло просочиться в его собственный сон и почему то, что он видел сейчас, расходилось с ночным кошмаром.

Картинка дрожала и прыгала, как старая, испорченная киноплёнка. Края видения то чернели и проваливались в небытие, то сжимались, оставляя в фокусе лишь самое ужасное — лицо Гермионы, искажённое болью, её искусанные в кровь губы, скрюченные, побелевшие пальцы, царапающие камень в тщетной, отчаянной попытке за что-то ухватиться.

А потом Северус услышал смех. Беллатриса смеялась, запрокинув голову, и её фигура на мгновение расплылась, а тьма зала дрогнула, будто кто-то провёл ладонью по поверхности воды. И в этот миг Северус почувствовал не просто эхо — он почувствовал её. Мысли Гермионы, острые и обречённые, ворвались в его сознание, как лезвие. Это была не чистая Легиллименция, а что-то иное, хаотичное и опасное. «Не сейчас, — пронеслось в его голове. — Не здесь». Он попытался возвести ментальные щиты, вытолкнуть чужое присутствие, но перед глазами поплыли разноцветные, ядовитые блики. Словно он видел сразу два наложенных друг на друга изображения: зал с мраморным полом, залитый кровью, и... что-то ещё. Узкую комнату. Деревянный стол, заставленный котлами и фиалами. Груды книг. И странно нелепый букет полевых цветов в жестяной банке из-под консервов...

Как вдруг — образы с треском раскололись, рассыпались, словно стеклянный калейдоскоп, разбитый о камень. А когда зрение снова смогло сфокусироваться, перед ним был уже другой зал. Воспоминание искажалось на глазах — границы реальности расплывались, сама ткань мироздания в этом месте рвалась и трещала по швам. Цвета стали неестественно ядовитыми, а тени — густыми, как чернила. Это был уже не отзвук прошлого, не память, запечатлённая в камне. Это был настоящий кошмар — тот самый, усиленный, перекрученный галлюцинаторный ужас, что явился ему прошлой ночью.

Гермиона лежала на полу, её одежда висела клочьями. Синие джинсы были изорваны до бёдер, обнажая окровавленные колени и глубокие царапины на мертвенно-бледной коже. Некогда аккуратная серая кофта превратилась в жалкие лоскуты, сквозь которые проступали сине-багровые синяки и свежие, сочащиеся раны. Футболка под ней порвалась у горла, обнажив хрупкие ключицы с алыми следами укусов. Над ней, как хищная птица, склонилась Лестрейндж, её тонкие, изящные пальцы сжимали рукоять серебряного кинжала, которым она с болезненной медлительностью выводила на коже девушки замысловатые, бессмысленные узоры. Каждый новый порез оставлял после себя тонкую, пламенеющую линию, медленно сочащуюся кровью.

— Ох, ну разве не прелесть? — Беллатриса откинулась назад, любуясь своей работой с видом истинного ценителя, затем резко распрямилась и закружила вокруг жертвы, как ворон над падалью. Её чёрная юбка касалась свежих ран, заставляя Гермиону вздрагивать и скулить. — Грязнокровка, а кожа-то какая нежная... Думала, твоя книжная мудрость спасёт тебя?

Она резко, с размаху пнула девушку в бок, и та сдавленно, безнадежно застонала, сжимаясь в комок, стараясь защитить изрезанный живот.

— Ну-ка, покажи нам своё умное личико! — Беллатриса с силой впилась пальцами в её волосы и дёрнула голову вверх, обнажая шею, покрытую сеточкой тонких кровавых штрихов.

Гермиона закричала, когда солёные слезы хлынули по её щекам, щипля свежие порезы.

— Тише, милая... — Лестрейндж притворно нахмурилась, прижимая окровавленный клинок к её дрожащим губам. — А то Фенрир разозлится. Он не любит, когда его игрушки слишком громко визжат.

От густых, неестественно глубоких теней отделилась массивная, знакомо уродливая фигура. Грейбэк. Его жёлтые, лишённые души глаза блестели мокрым блеском, а толстые грязные пальцы судорожно сжимались и разжимались, будто уже ощупывая плоть.

— Можно? — прохрипел он, обнажая ряд гнилых, торчащих зубов.

Беллатриса рассмеялась — тонко, звонко, словно сбросив с себя все годы и став вновь той беззаботной девчонкой, какой её уже никто не помнил.

— Ну конечно, дорогой! Только не испорть её совсем... пока.

Гермиона попыталась отползти, слабо забилась, но оборотень с рычанием схватил её за лодыжку и грубо дёрнул к себе, к своей пропахшей потом и смертью плоти.

Снейп почувствовал, как его собственное сердце зашлось в яростном, бесполезном протесте. Он хотел отвернуться, закрыть глаза, но видение, как тиски, удерживало его взгляд.

Грейбэк с лёгкостью перевернул её на спину. Гермиона слабо, почти рефлекторно сопротивлялась, но заклятия и долгие пытки сделали своё дело, высосав из неё последние силы.

— Ну вот, теперь ты выглядишь как настоящая шлюха! — Беллатриса склонилась над ними, наблюдая, как Сивый своим телом прижимает девушку к холодному полу, и вдруг... её безумный, горящий взгляд устремился прямо через время и пространство. Прямо на Снейпа. — Как думаешь, Северус, она ещё девственница? Или уже отдала себя всем, кто пообещал защитить её грязную кровь?

Северус осознал, что перед ним не просто воспоминание. Это была ловушка — искажённое видение вытягивало из него эмоции, наслаждаясь его ужасом, подпитываясь им. Теперь он противостоял не призракам прошлого, а самому дому, пропитанному тёмной магией многих поколений Малфоев, помнившему Блэков и Лестрейнджей. Он усиливал ментальные щиты до боли, ставил блоки на собственных воспоминаниях и эмоциях, закрывался всеми доступными ему способами, как отчаявшиеся матросы затыкают своими телами дыры в тонущем корабле. Но присутствие Грейнджер не уходило — он чувствовал её боль и страх, как будто они просачивались сквозь самые стены. И, как ни старался, не мог закрыть глаза или заткнуть уши — видел распластанное на холодном мраморе худое тело, истязаемое осатаневшим от похоти оборотнем; слышал торжествующий рык, с которым Сивый вонзался в нежную истерзанную плоть, и тонкие, исполненные боли вскрики, источаемые воспалённым горлом Грейнджер.

Его сознание, привыкшее к порядку и анализу, корёжило от царящих в этой сцене контрастов. Мощное, покрытое жёсткой щетиной тело оборотня пребывало в лихорадочном, яростном движении; он наращивал темп, дурея от жестокого наслаждения, то и дело облизывая омерзительно длинным языком окровавленное девичье лицо, впиваясь когтями и зубами в тонкую кожу. А хрупкая, почти прозрачная на его фоне Гермиона была безучастна и неподвижна, даже слёзы больше не текли из её остекленевших глаз. Сивый рычал, кряхтел и осыпал жертву гнусными непристойностями, а она не издавала ни звука — лишь едва уловимый сип вырывался из её груди при каждом новом толчке. Оборотень поглядывал на Северуса, и в его опьяневших от похоти жёлтых глазах плясали торжество и безумие; взгляд Грейнджер был остановившимся, неживым, и лишь в самой глубине плескалась мучительная мольба о смерти.

Когда оборотень, насаживая на себя тело девушки со звериной силой, наконец излил своё семя, то с отвращением отшвырнул от себя истерзанное тело. Беллатриса вздохнула с преувеличенной театральностью.

— Ну что ж... Мы достаточно продемонстрировали своё гостеприимство. Для того, чтобы узнать, как вы взломали древнюю защиту, у нас есть другие пленники. В тебе больше нет нужды, дорогуша.

Она взмахнула палочкой, и тело Гермионы дёрнулось, поднявшись в воздух. Кровь сочилась из многочисленных рваных ран и порезов, капая на мрамор. Последние алые капли выступили из страшного узора, вырезанного Беллатрисой.

— Прощай, грязнокровка.

Зелёный свет ударил в темноту. Худое, сломанное тело обмякло, и наступила полная тишина.

Северус очнулся с резким, рвущим горло вздохом. Пальцы судорожно впились в обивку подлокотников, его лоб покрылся ледяным потом, а в груди колотилось сердце, словно пытаясь вырваться из клетки рёбер. Физический ужас медленно отступал, уступая место ледяному, почти безжалостному анализу. Он провёл рукой по лицу, стирая влагу, и его чёрные глаза, ещё полные отражённого кошмара, зажглись холодным огнём понимания.

«Так вот в чём дело», — пронеслось в его сознании с кристальной ясностью, будто он наконец нашёл недостающий ингредиент в сложнейшем зелье. Этот кошмар был не просто воспоминанием, и не только порождением его подсознания. Это был гибрид — чудовищный симбиоз. Поместье Малфоев, особенно этот зал, было пропитано болью и тёмной магией, как губка. Оно впитывало и хранило отголоски страданий, словно фонограф. Но для их воспроизведения требовался катализатор. Таким катализатором стал его собственный разум, вернее, его связь с Гермионой.

Их ментальная связь, их контракт — всё это создало канал. Поместье подпитывалось его эмоциями, его страхом за неё, его чувством вины, и в ответ проецировало усиленные, искажённые версии её прошлых мучений, смешанные с его собственными, самыми тёмными опасениями. Беллатриса, даже будучи эхом, в своём обычном стиле сказала куда больше, чем следовало. Её злобные намёки о «древней защите», о «других пленниках» — это были не просто слова из прошлого. Это были ключи. Магия этого места была интерактивной, отзывчивой. Она атаковала его через самое уязвимое — через образ той, чьё благополучие теперь было с ним магически связано.

Он медленно выпрямился, сцепив дрожащие пальцы так, что побелели костяшки, сильнейшая судорога свела руки. Ему пришлось призвать на помощь всю силу воли, все свои умения и беспалочковую магию, чтобы успокоить идущий вразнос организм. Спустя десять минут он наконец выдохнул и расслабился. Разум, уже оправившись от первого шока, начал выстраивать логическую цепь. Факты: видение было слишком ярким, слишком личным, слишком направленным на его слабые места. Гипотеза: магия поместья, усиленная его собственной связью с Гермионой, создала адаптивную иллюзию, цель которой — вывести его из равновесия, возможно, даже разорвать хрупкую связь, которая их объединяла. Решение: требовался не просто щит, а контрзаклинание. Что-то, что сможет не только блокировать эти атаки, но и очистить саму магическую среду, разорвать петлю обратной связи.

И для этого ему была нужна она. Живая Гермиона Грейнджер. Лишь их общие познания в древней магии, её острый ум и его опыт в оккультизме могли создать необходимый противовес. Они должны были работать вместе, чтобы не только защититься, но и, возможно, обратить эту тёмную магию вспять, использовать её же собственную силу против неё.

Снейп поднялся с кресла, его движения вновь обрели привычную грацию. Он подошёл к сфере, которая теперь лежала на полу, лишь слабо мерцая. Подняв её, он ощутил под пальцами прохладу костяного обода.

«Игра только начинается», — подумал он, и в уголке его губ дрогнуло подобие улыбки, в которой не было ни капли веселья — лишь холодная решимость и предвкушение сложной интеллектуальной дуэли. Он знал своего противника — не призраков, а саму природу этого места. И теперь у него был план.

* * *

Перо скрипело по пергаменту, оставляя красные пометки на эссе мистера Уиллоу. «Зелье из листьев бамбука не вызывает бесплодие, оно лечит его. Тролль». Северус резко оборвал мысль, когда чернильная клякса расплылась на пергаменте. Его пальцы дрогнули — но не привычной уже дрожью, а той, что появлялась после собраний Пожирателей в особняке Малфоев.

Камин потрескивал, отбрасывая дрожащие тени на стены. Северус откинулся в кресле, закрыв глаза, но тут же снова увидел это: мрамор, кровь, эти жёлтые глаза, полные животного торжества. Его собственные пальцы впились в подлокотники: «Контроль. Нужен контроль».

На столе лежало следующее эссе — мисс Кирк. «Аконит действительно может...» Его мысли снова уплывали. Почему именно это видение? Почему оно изменилось так... подробно? Он видел пытки и раньше, но никогда... никогда не чувствовал этого омерзительного сжатия в животе, этого желания вмешаться, хотя знал, что это всего лишь морок. Северус потёр переносицу. Он чувствовал её боль до сих пор — не как чужое воспоминание, а как эхо в собственных нервах. Это было невыносимо... нет, неприемлемо.

«И где же её знаменитые защитники?» — ядовито пронеслось в его голове, пока он пытался вернуть себе самообладание. «Где Поттер, вечный герой? Где Уизли, чья семья так любила её принимать?» — Северус с удивлением осознал, что с окончания войны не слышал о них практически ничего. Разумеется, он не следил за их похождениями — его это занимало чуть более, чем нисколько. Но он существовал не в безвоздушном пространстве: Министерство, преподавательская, сам воздух Хогвартса — всё было пропитано слухами и сплетнями. И на этом фоне полное, оглушительное молчание вокруг имён, что ещё недавно не сходили со страниц «Пророка», было более чем красноречивым. Ни громких подвигов, ни скандалов, ни появления в светской хронике. Будто их стёрли с карты реальности. А Грейнджер, мозг "золотого трио", теперь работала в его лаборатории, ни разу с момента их встречи не произнеся их имён. Что-то здесь было фундаментально не так, и это осознание засело в сознании занозой, острой и тревожной.

Он швырнул перо на стол, призвал из шкафа бутылку, бокал и налил себе немного огненного виски. Напиток обжёг горло, но не смог сжечь образы.

— Мисс Грейнджер, почему именно вы... — Его голос прозвучал странно хрипло даже для него самого.

Камин потрещал, будто в ответ. Снейп сжал кулаки: «завтра». Завтра он не только найдёт способ уничтожить воспоминание, но и выяснит, куда подевались её знаменитые друзья. Возможно, именно в этом кроется ключ к её нынешнему состоянию.

Чернила в слове "Тролль" на последнем проверенном эссе еще не высохли, когда он встал, да так резко, что задел чернильницу. Красные брызги испачкали манжету — как та кровь на мраморе. Он застыл, глядя на пятна, затем резко дёрнул рукой, активируя чистящее заклинание: «Соберись, что с тобой! Ты не первокурсник, чтобы трястись от воспоминаний».

Коридоры встретили его гулким эхом шагов. Воздух звенел той особой, напряженной тишиной, что всегда предшествует неприятностям. И конечно — за поворотом послышался тот самый смех. Громкий. Напыщенный. Самодовольный.

Трое рейвенкловцев окружили свою однокурсницу. Двое прижимали её к холодной каменной стене, сумка девушки бесформенной грудой валялась на полу, каменный пол усеивали выпавшие учебники, а маленькое, жалкое яблоко катилось прямиком к ногам Снейпа. Третий обидчик, долговязый брюнет с глуповатым самодовольством на вытянутом лице, размахивал её палочкой, словно флагом завоёванной территории:

— Ну что, мисс «лучшая на курсе»? Где твои блистательные аргументы теперь? Или без своих книжек ты и двух слов связать не можешь?

Снейп возник за их спинами так бесшумно, что, казалось, он материализовался из самой густой тени в коридоре. Его голос прозвучал низким, ледяным шёпотом, от которого у троицы разом подкосились колени и кровь отхлынула от лиц:

— Потрясающее зрелище. Три светоча разума с Рейвенкло, объединившие свои и без того скудные интеллектуальные ресурсы, чтобы с превеликим трудом одолеть в словесной перепалке одну-единственную девочку. Видимо, это и есть апофеоз ваших познаний? Профессор Флитвик, несомненно, прольёт слезу умиления, узнав, как вы применяете на практике преподанные им знания.

Брюнет обернулся так резко, что чуть не потерял равновесие. Палочка с оглушительно-жалким звоном выскользнула из его онемевших пальцев и упала на камень.

— Про-профессор Снейп! Мы просто... об-обсуждали домашнее задание... — выдавил он, глядя куда-то в район мантии Снейпа.

— Обсуждали? — Снейп медленно, со смертоносной театральностью обвёл каждого из них взглядом, который, казалось, сдирал с них тонкий слой притворства, обнажая подлинную, жалкую сущность. — Как трогательно. Столь пылкое стремление к знаниям в неурочный час заслуживает высочайшей оценки. В таком случае, вы, разумеется, не против немедленно продемонстрировать глубину ваших познаний на практике?

Не дожидаясь ответа, он резко взмахнул рукой — и стены коридора мгновенно густо покрылись сложнейшими, мерцающими древними рунами, от которых рябило в глазах.

— Каждый, кто ошибётся, — его голос прозвучал сладко и ядовито, — удостоится чести провести ближайший месяц, наводя лоск в подземельях. Вручную. Без единого заклинания. Начнём с чего-нибудь простого, дабы не перегрузить ваши и без того перетруждённые умы. Расшифруйте-ка вот эту элементарную символику.

Толстяк в очках, похожий на испуганного ежа, заёрзал и, тыча пальцем в одну из рун, пролепетал:

— Э-э... это вроде... перевёрнутый полумесяц, сэр...

— Браво! — Снейп зловеще улыбнулся, и его улыбка была острее лезвия. — Всего лишь на две сотни лет и одну алхимическую революцию ошиблись. Это индикатор Фламеля, обозначающий фазу первичного распада философского камня. Отработка начнётся для вас завтра. Продолжим.

Красивый блондин, чьё лицо теперь напоминало творожный мусс, пару раз открыл и закрыл рот, но в итоге, издал лишь нечленораздельное, мычащее «М-м-м...».

— За-ме-ча-тель-но, — протянул Снейп с притворным восхищением, растягивая каждый слог. — Вижу, вы не только читать древние символы не в состоянии, но и утратили дар связной речи. Возможно, мне стоит немедленно поставить вопрос перед директором о вашем исключении и, дабы обезопасить окружающих, о временном блокировании магии? Всё-таки для применения даже самого простого заклинания требуется твёрдая дикция — боюсь, с вашим мычанием вы ненароком поранитесь, произнеся что-нибудь не то.

Блондин захлопал глазами, и по его идеально симметричным щекам ручьями потекли слёзы, оставляя блестящие следы на побелевшей коже.

— Но начнём мы с подземелий. Отработка начинается завтра. Мистер Коул? — Снейп обратился к брюнету с видом человека, предлагающего чашку чая.

— Но это же... распад Эйвиндссона?! — голос Коула сорвался на писклявой ноте. — Мы это не проходили!

— Вы абсолютно правы. — Снейп с нарочитым, почти сладострастным удовлетворением склонил голову. — Это формула Эйвиндссона, и вы её ещё не изучали в рамках столь любезно предоставленной вам школьной программы. — Он сделал театральную паузу, наблюдая, как на лице Коула проступает слабая надежда. — Наконец-то один адекватный, соответствующий действительности ответ в этом курятнике, претендующем на звание интеллектуального факультета. — Когда брюнет неосмотрительно расслабился, профессор добавил с лёгкостью, перерезающей горло: — Вот только... эта конкретная формула была блестяще, я бы сказал, исчерпывающе описана в прошлогодней экзаменационной работе мисс Ниссон, которую вы, если мне не изменяет память, должны были прочитать в рамках подготовки к семинару. Кажется, вы пропустили этот шедевр. Отработка начнётся завтра. Вон отсюда. — Он закончил фразу, даже не повысив голоса, но последние слова повисли в воздухе, словно приговор.

Когда студенты, спотыкаясь и толкая друг друга, направились к лестнице, Северус их окликнул, и они замерли, как кролики перед удавом:

— Ах да, видимо, увиденное настолько поразило мою бедную, впечатлительную душу, — Северус скорбно покачал головой, — что я забыл одну незначительную мелочь. Пятьдесят баллов... — Тут взгляд Снейпа скользнул по лицу девушки и задержался на свежих, багровых синяках, проступающих на её бледной коже. Его губы искривились в мрачной, безрадостной улыбке, и он продолжил: — С каждого. И, разумеется, моё подробное письмо вашим родителям, в котором я опишу, как их отпрыски прославляют свой факультет.

Когда они с позором ретировались, девушка, опираясь о стену, дрожащим, сорванным шёпотом пролепетала:

— Спасибо, профессор...

Снейп не удостоил её слов ответом. Он молча, одним лишь едва заметным движением запястья взмахнул палочкой. Книги послушно взлетели с пола и аккуратно сложились обратно в сумку, яблоко подпрыгнуло и мягко опустилось в её карман, а из складок его собственной мантии Северус извлёк небольшой фиал с дымчатым, переливающимся успокаивающим зельем.

— Пейте. Медленно, — отрезал он сухо, протягивая флакон так, будто предлагал яд. — Если вы выпьете это залпом, единственным результатом будет двенадцатичасовой сон посреди коридора, что, несомненно, добавит вам популярности.

Девушка беззвучно кивнула, её пальцы так дрожали, что она с трудом ухватила флакон. Она не проронила больше ни слова — ни новой благодарности, ни жалоб, ни оправданий. Лишь сконцентрированно, с видом человека, выполняющего важнейшую задачу, медленно потягивала зелье, и постепенно дрожь в её руках утихла, а дыхание выровнялось.

Снейп проводил её в больничное крыло в гробовом молчании. Воздух здесь, как и всегда, пах антисептиком и сушёной мятой, а ряд аккуратных кроватей с безупречно белым бельём стоял в строгом порядке, готовый принять новых пациентов. Только когда мадам Помфри встретила их у дверей, а Северус отдал ей сумку ученицы с непривычной резкостью, он нарушил тишину, говоря сквозь стиснутые зубы:

— Осмотрите её. Особенно синяки.

Он сделал резкую паузу, его чёрные глаза сверкнули: «Что, чёрт возьми, заставляет меня это говорить?» — пронеслось у него в голове с яростным раздражением. Но прежде чем он успел завершить мысль, в сознании всплыл другой образ: искажённое болью лицо Грейнджер в том проклятом зале. И его собственный, холодный и отстраненный, анализ её мучений. Гнев, внезапный и жгучий, заставил его добавить:

— И... удостоверьтесь, что не было попыток чего-то... более отвратительного.

Помфри нахмурилась, изучающе взглянув на него, но кивнула с профессиональной сдержанностью.

— Конечно, Северус. Я всё проверю. — Её взгляд скользнул к перепуганной ученице, и её тон на мгновение смягчился. — Пойдёмте, мисс Ниссон, ваша кровать в конце зала.

Девушка молча поплелась в указанном направлении. Взгляд Снейпа на миг задержался на её ссутулившейся спине, и что-то словно шевельнулось в его груди — короткий, непривычный спазм. В голове тут же назойливо заплясали образы — мрамор, кровь, беззвучные крики. И это оглушающее молчание ученицы...

«Легиллименция», — проскрежетала мысль.

Не дав себе возможности одуматься, он шагнул вперёд, преградив ей путь, и встретился с ней взглядом. Его чёрные глаза впились в её, тонким, осторожным щупом проникая в сознание. Он ожидал найти там смятение, следы унижения, детский ужас. Но вместо этого наткнулся лишь на клубящуюся, чистую растерянность. Обрывки мыслей путались, как испуганные птицы: «...странно... ведь он никогда... это же Снейп...»

И главное — психически девушка была абсолютно цела. Не было ни следов ментального воздействия, ни последствий сцены, свидетелем которой он стал, ни тени того глубинного страха, что он привык читать в учениках. Только шок. Шок от незаслуженного отношения однокурсников и глубокий, непреложный шок от того, что это именно он заступился за неё. Уголок его рта дёрнулся в непроизвольной, едва уловимой улыбке, которую он тут же подавил. И тут же поймал на себе удивлённый, чуть более внимательный взгляд медиковедьмы и немедленно отступил к своему обычному тону:

— Мне не нужны истеричные студенты на моих уроках. Они и так едва способны отличить корень мандрагоры от пастернака.

Помфри лишь молча покачала головой, направляясь к своему кабинету, заставленному склянками с зельями.

— И... Поппи, — добавил он, когда девушка скрылась из виду. Его голос прозвучал настолько тихо и мягко, что было так же неестественно, как если бы по коридору проскакал единорог. — Убедитесь, что она хорошо отдохнет, и ей не помешают.

С этими словами, Северус отошел в сторону окна и замер, разминая чуть дрожащие пальцы.

Когда Помфри вышла из-за ширмы, он уже стоял к ней спиной, у самой двери, его поза была воплощением ледяного безразличия.

— Она цела? — бросил он через плечо, отсекая любые пространные объяснения.

— Физически — да. Но эмоционально...

— Достаточно, — отрезал Северус, и в его голосе прозвучала сталь. Эмоции были бесполезным шумом, балластом. Он получил нужный минимум информации.

Снейп вышел, не оборачиваясь и не дожидаясь продолжения, оставив за спиной тихий, обеспокоенный шёпот мадам Помфри и всё так же безмолвную девушку. Дверь лазарета закрылась за ним с тихим щелчком.

* * *

Вечером Северус с легким, почти незаметным хлопком аппарации возник на узкой улице Коукворта. Он оказался дома, в привычной для себя тишине, столь отличной от вечной суеты Хогвартса, но покой не приходил. «Ирония: бежал от школьного шума к уединению, а нашёл лишь простор для собственных демонов», — мелькнула в голове едкая мысль.

Остановившись у крыльца, он снял защитные заклинания привычным движением палочки, вставил ключ в замочную скважину и на мгновение закрыл глаза. Воспоминания вновь нахлынули, не спрашивая разрешения — наглые, неотступные.

Распластанное тело на мраморе. Когти, рвущие ткань, алые капли на бледной коже. Эти образы врезались в сознание острее любого заклятия. Он видел всё снова: жёлтые глаза, полные животной похоти, и стеклянный взгляд, молящий о смерти. «После битвы ты думал, что видел худшее. Наивный дурак. Настоящие монстры рождаются не в бою, а в тишине и одиночестве. А потом медленно пожирают тебя изнутри».

Северус повернулся, открыл глаза и осмотрел улицу, поднял взгляд к затянутому свинцовыми облаками небу. Видения смешались с сегодняшними: руны на стенах, дрожащие руки студентки, её безмолвный шок, когда он протянул ей зелье. «Снейп-защитник. Какая прелесть. Дамблдор рыдал бы от умиления».

Первая капля дождя упала ему на переносицу, холодная и тяжёлая. Затем вторая — на губы, солоноватая на вкус. Он не шелохнулся, позволяя воде стекать по лицу, смывая то, что не поддавалось заклинаниям. Когда капли начали стекать за воротник, Северус резко дёрнул головой и толкнул дверь.

Тёплый воздух дома пропитался сушёными травами и старыми книгами; этот умиротворяющий аромат был ему когда-то лучшим утешением. Сегодня они казались чужими. Мантия соскользнула с плеч тяжёлой волной, и он на мгновение задержал взгляд на вешалке — на том самом крючке, где вчера висело пальто Гермионы. Дубовая перекладина, которую он починил накануне, всё ещё хранила следы магического вмешательства, блестя неестественно гладкой поверхностью. Его пальцы непроизвольно дотронулись до дерева, будто проверяя прочность заклинания, затем резко отдёрнулись. «Бессмысленно. Никакое заклинание не починит того, что сломалось внутри».

И тут он уловил его — едва уловимый, но упрямый шлейф жасмина, принесённый вчерашним визитом Грейнджер. Аромат висел в воздухе тонкой нитью, вплетаясь в знакомые запахи дома. К его собственному удивлению, именно этот чужеродный элемент почему-то успокоил взбудораженные нервы. Северус провёл рукой по лицу, смахивая усталость, и, привычно оставив ботинки под вешалкой, надел удобные туфли и прошел через прихожую на кухню. Его руки автоматически нашли жестяную банку с мелиссой — пальцы, привыкшие к точным движениям при варке зелий, теперь отмеряли щепотку сушеных листьев с той же педантичностью. Чайник зашипел на плите, когда он ставил его на огонь, и пар, поднимаясь к потолку, напомнил ему о кипящем котле, что несколько успокоило Северуса. «Хотя бы это осталось неизменным. Физика жидкостей не подводит, в отличие от людских душ».

Тени гостиной встретили его молчанием — только тиканье старых часов нарушало тишину. Как всегда, он опустился перед камином и принялся разжигать огонь, одновременно с этим перебирая воспоминания и скрывая их в сознании, пряча за блоками и ментальными щитами. Как вдруг он выпрямился, забыв о камине.

Не Лили.

Во сне, в аптеке, за той дверью — не Лили.

Гермиона.

И это осознание ударило с силой, сравнимой разве что с той Древней магией, что таилась в Запретном лесу. Прошлое, которое он таскал за собой, как вериги, вдруг отступило, заслонённое живой, измученной, но не сломленной девушкой с карими глазами. И в этой тишине своего дома, в окружении привычных вещей, Северус Снейп наконец позволил себе понять: человек, выживший после битвы, и человек, живущий сейчас — это два разных существа. И, возможно, второму предстоит сделать выбор, который был не под силу первому.

«Холодный рассудок — единственный верный компас», — привычно отсек он нахлынувшую волну чувств, заставив ум работать с безжалостной ясностью. — «Эмоции — это хаос, клубящийся туман, застилающий зрение. Факты. Только факты».

Он широко открыл глаза, будто пытаясь поймать ускользающую мысль, как ищут улику на месте преступления. «Да, этот сон снился мне и раньше — Косая аллея, аптека, полки с зельями. Но лишь после встречи с Гермионой я смог запомнить детали, смог войти в ту дверь. Смог увидеть её там. Факт». Как вдруг...

«Почему не Лили?» — Вопрос словно бы повис в воздухе, не находя ответа. — «Бесполезный вопрос. Он не ведёт к решению задачи».

За окном дождь усиливался, стуча по стеклу, как пальцы непрошеных гостей. А он стоял перед камином и думал о зелёных глазах, которых не было в том сне, и о каштановых волосах, которые почему-то оказались важнее. «Нужен иной подход, — аналитически отметил он. — С Грейнджер... следует быть мягче. Сухая логика не работает там, где рациональность сожжена на костре чужих страданий. Это просто тактика, не более».

И самое странное — он не чувствовал привычной боли. Только лёгкое, почти неуловимое щемление где-то в районе сердца. Как будто старый шрам вдруг напомнил о себе не болью, а просто... тем, что он... есть.

«Эмоции — слабость. Они разрушают стройность мысли, как кислота — пергамент», — отчеканил он про себя, и тут же эту мысль сменила другая: — «Но иногда яд в малых дозах становится противоядием».

Северус провёл рукой по лицу, смахивая несуществующую пыль, вновь опустился на колено и чиркнул спичкой. «Сегодня же, — пообещал он себе, наблюдая, как вспыхивает огонь. — Сегодня начнём с чистого листа. Строго по плану».

* * *

Ровно в назначенное время раздался стук. Открыв дверь, Северус увидел всё ту же фигуру в том же стареньком пальто, под которым угадывались знакомые джинсы и серая холщовая рубашка. На голове — вчерашний берет.

— Мисс Грейнджер, — произнес он, пропуская её внутрь. — Ваша пунктуальность продолжает поражать. По вам действительно можно сверять часы.

Девушка смущенно улыбнулась — короткая, почти неуловимая вспышка, погасшая быстрее, чем успела коснуться глаз, — и переступила порог. Ее пальцы с привычной осторожностью сняли берет, и в неподвижном воздухе прихожей вновь заструился тот самый, уже знакомый аромат. Северус замер на мгновение, позволив себе глубже вдохнуть эту смесь жасмина, дешевого мыла и чего-то неуловимого, что принадлежало только ей — теплого, живого, уязвимого. «Жасмин... С оттенком ванили? Нет... Сладковатой горчинки, как у высушенных лепестков шафрана...» — Его ум, как идеально отлаженный механизм, против воли анализировал запах, раскладывая его на составляющие, как если бы это было новое сложное зелье.

Он резко оборвал себя, ощущая почти физический укол раздражения. Эта слабость была непозволительной.

— Пальто, — прозвучало резко, отрывисто, словно щелчок бича. Он тут же ощутил во рту привкус собственной грубости и внутренне поморщился: «Блестяще, именно так и создается атмосфера доверия».

Аккуратно повесив пальто и уложив берет на полку, он повернулся к ней. В воздухе между ними повисло невысказанное понимание, и он вдруг поймал крошечный, почти неуловимый ментальный импульс — мимолетное ощущение тепла и спокойствия, исходящее от нее. Она чувствовала себя здесь в безопасности. Этому старому, пахнущему книгами и травами дому она доверяла. И что самое необъяснимое — ему было приятно это осознавать.

— Проходите, — сказал он, стараясь смягчить тон, но получилось еще суше, чем обычно. «Проклятье, Снейп, ты хотел вести себя иначе».

Он прошел за ней в гостиную, и его сознание невольно отмечало, как аромат жасмина с ее кожи вплетается в знакомую атмосферу дома, создавая новое, странное, но на удивление гармоничное сочетание. «Он не мешает, — констатировал про себя Северус. — Он... подходит». И тут же с привычной яростью отогнал эту мысль, не позволив ей развиться.

— Мисс Грейнджер, чай будет через пять минут, — сообщил он, уже отступая к кухне. «Мелисса, — твердил он себе, как мантру, сосредотачиваясь на практической стороне дела. — Седативный эффект без когнитивных нарушений. Рациональный выбор. Ничего более». Но даже убеждая себя в этом, он краем сознания чувствовал, как ее тихое, почти неуловимое удовлетворение от его слов касается его разума, словно легкий бриз. И это было куда приятнее, чем он готов был признать.

Когда он вернулся с подносом, Гермиона сидела на краю дивана, выпрямив спину с тем же напряженным видом, что и вчера. Ее пальцы перебирали складки рубашки, а взгляд был прикован к собственным коленям. Когда Северус протянул ей чашку, ее руки с благодарностью приняли тепло фарфора. Постепенно, по мере того, как согревались ее озябшие пальцы, Северус заметил перемены: плечи ее мягко опустились, а ладони расслабились, с любопытством изучая нежный рельеф чашки.

Ее взгляд, скользящий по полкам с книгами, задержался на корешках томов по древней магии, и в ее глазах мелькнуло что-то похожее на голод — тот самый, что он помнил у себя в молодости, когда сталкивался с недоступными знаниями. На мгновение она даже забыла о чае, ее поза стала естественнее, почти непринужденной, открытой. Казалось, сама атмосфера этого дома, пропитанная магией и тайной, наконец коснулась ее, и в ответ что-то в ней отозвалось — тоска по знанию, по месту, где можно быть собой.

— Спасибо. — Голос Гермионы прозвучал тише, чем обычно, но в нем появились новые, мягкие нотки. Она сделала небольшой глоток, и её брови чуть приподнялись. — Это... странно.

Северус, поставил кочергу в стойку и медленно повернул голову. В этот момент он позволил себе сделать то, что становилось для него опасной привычкой — тончайшим, почти неосязаемым щупом коснуться поверхности ее сознания, тщательно маскируя свое присутствие, чтобы узнать, о чем думает девушка.

— Что именно, мисс Грейнджер? — Его тон был нейтральным, но в глубине чёрных глаз вспыхнул острый интерес.

То, что он обнаружил, заставило его внутренне замереть. Под слоем усталости и благодарности за чай пульсировал свежий, еще не заживший шрам — следы недавнего сильного нервного потрясения. Что-то случилось сегодня, что-то, что оставило в ее психике след, похожий на ожог от темной магии, но при этом знакомый... слишком знакомый.

— Мелисса, — прошептала она, глядя на чашку, ее пальцы нежно обнимали теплый фарфор. — С лимоном... Это... мой любимый.

Наступила короткая, густая пауза. Северус прочел в сознании Гермионы подлинную растерянность и... удовольствие?.. Он почувствовал, как мускулы на его лице напряглись, готовые выстроить привычную насмешливую маску, которая бы скрыла его замешательство и внезапную тревогу. «Любимый», — эхом пронеслось у него в голове, в то время как другая часть его сознания разматывала клубок ее недавних переживаний, пытаясь понять источник этого ментального шрама.

— Не придавайте этому значения, — отрезал он, и его голос вновь приобрёл обычные металлические нотки, но на этот раз они звучали немного принужденно. — Это всего лишь логичный выбор для вечернего времени. Кофеин был бы неуместен, а ромашка — банальна. Мелисса демонстрирует адекватные седативные свойства без побочных эффектов. — Он сделал небольшую паузу, дав словам повиснуть в воздухе, в то время как его сознание продолжало анализировать полученную информацию. — Ваши личные предпочтения здесь ни при чём. Это просто совпадение.

Но даже произнося эти слова, он ощущал эхо её мыслей — такое же смятенное, как и его собственное. Перед его внутренним взором проносились обрывки: тепло чашки в её ладонях, удивление от неожиданной заботы, внезапно всплывшие строчки из «Справочника магических трав и грибов Хадсона» о свойствах мелиссы, запах свежего пергамента и чернил... И сквозь это всё — его собственный образ, отражённый в её сознании, но лишённый привычной язвительности, каким-то странным образом ставший... безопасным. Северусу вдруг показалось, да и что говорить, отчасти это было правдой, что девушка видит его лучшие стороны. Те, что он сам себе давно не позволял отмечать.

Гермиона искренне улыбнулась, и на несколько долгих минут её лицо полностью преобразилось, напряжение растворилось, оставив после себя лишь мягкую, почти беззащитную умиротворённость. В эти минуты Северус вновь видел в ней ту самую мисс Грейнджер. Она обхватила чашку обеими руками, как будто пила из неё не просто чай, а долгожданное спокойствие. Её взгляд, блуждавший по книжным полкам и затенённым углам гостиной, был тёплым и заинтересованным.

Северус покинул её разум в тот самый момент, когда мысли девушки пришли в порядок и вернулись к книгам на полках, забытому подсвечнику на стуле... Эта крошечная брешь в её обороне, вызванная простой чашкой чая, показалась ему внезапно куда ценнее любой выигранной словесной дуэли.

Но затишье не могло длиться вечно. Как только чашка опустела, Гермиона словно спохватилась. Она поставила её на поднос, поза девушки вновь вернула свою твёрдость, а на лицо опустилась привычная маска собранности.

— Благодарю вас, профессор, — произнесла она, и её голос вновь приобрёл чёткие, отмеренные интонации. — Чай был действительно превосходным. — Она сделала маленькую, почти формальную паузу, прежде чем добавить, как того требовали условия их контракта: — Мастер. Я готова приступить к работе, когда будете готовы вы.

Уголок губ Северуса дрогнул в непроизвольной, короткой, но на удивление мягкой усмешке. В его чёрных глазах на мгновение вспыхнула тёплая искорка, прежде чем он ответил, и в его голосе прозвучала суховатая интонация, но на этот раз лишённая всякой язвительности:

— Всегда и при любых обстоятельствах готовы к работе, мисс Грейнджер. Даже ценой допитой впопыхах чашки прекрасного чая. Это одновременно и восхищает, и вызывает лёгкую тревогу. — Он сделал элегантный жест в сторону выхода из гостиной. — Не будем терять времени. Лаборатория ждёт.

* * *

С усилием сдерживая улыбку, Северус строго заметил:

— Мисс Грейнджер, для полноты образа вам не хватает только школьной формы, парты и высоко поднятой вверх руки. Спрашивайте.

Гермиона на мгновение застыла с серебряным ножом для измельчения корней в руке, затем её губы дрогнули в сдержанной улыбке.

— Простите, профессор. Просто не каждый день вижу, как вы стоите у котла, не касаясь ни одного предмета. Напоминает лекцию, а не практическое занятие. — Она аккуратно наклонила ступку, высыпая тончайший порошок из корня мандрагоры в мерный стакан. — И если уж на то пошло, в школе я не всегда поднимала руку. Иногда просто... начинала говорить.

«Помню, — промелькнуло у него в голове с неожиданной ясностью. — Помню, как Грейнджер на третьем курсе, не дожидаясь разрешения, поправила Поттера при варке зелья Эдурус. С точностью до миллиграмма». Северус наблюдал, как её пальцы, уверенные и точные, отмеряли три капли настойки полыни. «Все та же педантичная аккуратность, что и на школьных уроках. Только теперь без моих язвительных замечаний — и, что удивительно, результат от этого только выигрывает». Его собственные руки, спрятанные в складках мантии, непроизвольно сжались, предательская дрожь пробежала по предплечью. Он с усилием перевёл дух, маскируя спазм под смену позы.

— В этом, — отозвался он сухо, но без привычной едкости, — я имел сомнительное удовольствие убедиться лично. Хотя должен признать, ваша манера «начинать говорить» обычно подкреплялась безупречным знанием предмета. Теперь сосредоточьтесь. Вы доводите жидкость до состояния «поющей ряби», но не даёте ей закипеть. Помните, что пар должен быть не белым, а с сизым отливом — признак правильного выделения эфирных масел из полыни.

Гермиона кивнула, её взгляд приковался к поверхности зелья, которая начала покрываться мелкой, звенящей рябью. Она медленно вращала палочкой против часовой стрелки, шепча слова стабилизирующего заклинания. Северус с удовлетворением отметил, что её движения были выверены и точны. Она не суетилась, не мешкала, просто работала — совсем не так, как те неумехи, что обычно толпились в его подземелье.

— Цвет меняется на медовый, — прокомментировала она, не отрывая взгляда. — Как и указано в манускрипте. Но текстура... Она должна быть гуще. Как расплавленный янтарь. Сейчас она ближе к жидкому мёду.

— Верно, — одобрил Северус, и в его голосе прозвучали нотки неподдельного профессионального удовлетворения, которые он даже не пытался скрыть. «Наконец-то ученик — простите, коллега — который не только слушает, но и видит». — Добавьте четыре драхмы толчёного безоара, и не забудьте, точность здесь должна быть абсолютной.

Уголки губ Гермионы дрогнули в лёгкой улыбке.

— Мастер, я припоминаю, что тогда это был Уизли, а не Поттер. Хотя... — Она внезапно замолчала, её рука потянулась к бисерной сумочке, что лежала на соседнем столе. Вместо ожидаемых весов она извлекла длинный, изящный предмет, сверкавший в свете лаборатории. — ...признаю, разница была невелика.

Северус сдержанно поднял бровь, наблюдая, как её пальцы раскрыли старинный складной веер. На первый взгляд он казался безупречным — перламутровые пластины переливались ровным светом, а тончайшие деления были нанесены с математической точностью. Но внимательному взгляду открывались следы многократного ремонта: едва заметные линии склейки между сегментами, тончайшая серебряная проволока, укрепляющая ось, микроскопические заплатки на шёлковом полотне.

— О, — произнёс Северус, и в его голосе впервые за вечер прозвучало неподдельное любопытство. — Вы сохранили в памяти не только учебный материал...

Не услышав последнего замечания, Гермиона аккуратно насыпала порошок на раскрытую поверхность веера, следя за делениями. Её запястье совершило лёгкое, почти невесомое движение — и серебристая пыль безоара, подхваченная искусственным воздушным потоком, тончайшей вуалью опустилась на поверхность зелья. Идеально равномерным слоем, словно утренний иней.

— Теперь наблюдайте за реакцией, — Северус, скрывая охватившее его изумление под обычной маской равнодушия, подошел ближе к котлу. — Кристаллизация должна распространиться от краёв к центру равномерно.

Поверхность зелья мгновенно покрылась мерцающей паутиной кристаллов, застывших в геометрически безупречных узорах. Снейп замер, его критичный взгляд скользил по совершенной структуре.

— Получилось! — воскликнула она, и в её голосе прозвучал тот самый восторг открытия, что когда-то заставлял её первой тянуть руку на уроках. Она невольно повернулась к Снейпу, и её взгляд, сияющий от торжества, встретился с его пристальным, аналитическим взором. — Видите?! Я же говорила, что безоар...

Она вдруг замолчала, осознав фамильярность тона. Щёки её покрыл лёгкий румянец, и она потупила взгляд, снова уставившись в котёл. «Проклятье, думай что говоришь, прежде чем сказать, а не после! Это же Снейп!» — прочел в ее сознании Северус и неожиданно ощутил что-то похожее на огорчение.

— Да, — произнес он, и его голос прозвучал непривычно ровно, без следа насмешки или сарказма. — Вы говорили. И, как обычно, оказались правы. — Он сделал паузу, глядя на то, как зелье обретает идеальную консистенцию, игнорируя расширенные от удивления глаза девушки рядом. — Возможно, если бы в школьные годы я реже обращал внимание на ваше «невыносимое всезнание», а чаще — на безупречную технику, вы могли бы достичь подобных результатов значительно раньше.

С этими словами он посмотрел на Гермиону, и их взгляды встретились. Смущение в карих глазах сменилось сложным выражением — смесью удивления, горьковатой иронии и гордости. Северус склонил голову, и в его глазах мелькнула тень чего-то, что можно было принять за сожаление.

— Перейдем к завершающему этапу, — произнес Снейп, и в его голосе зазвучали новые, более глубокие нотки. — Структура сформирована. Теперь магии лунного света предстоит не просто лечь поверх узора, а вплестись в него. Для этого... — Он сделал паузу, наблюдая, как ее взгляд переходит с котла на него, полный сосредоточенности. — ...вам нужно будет провести палочкой внутри самого узора, не касаясь поверхности. Руна Инея. Она должна повторить спиралевидную структуру кристаллов, но в обратном направлении.

— Поняла, — ее голос был тише, но тверже. Исчезла не только смущенная улыбка, но и деловая окраска. Осталась чистая концентрация.

Она подняла палочку, и ее рука — та самая, что он незадолго до этого мысленно назвал инструментом виртуоза — замерла над самым горлом котла. Северус наблюдал, сам того не замечая, затаив дыхание. «Не точность... Чутье. Она не вычисляет траекторию — она ее чувствует».

Кончик палочки начал движение. Он не чертил в воздухе, а словно плыл внутри самого перламутрового сияния, уже исходящего от зелья. Она вела его по невидимым каналам, проложенным кристаллами безоара, и там, где проходила палочка, магия пробуждалась сама собой. Лунный свет не падал сверху, а рождался изнутри узора, вплетаясь в него, как нить в драгоценную парчу.

Кристаллическая структура на поверхности зелья ожила. Она не просто светилась — она пульсировала в такт движению ее палочки, спирали узора закручивались туже, их свечение становилось глубже, насыщеннее, почти осязаемым.

— Идеально, — вырвалось у Северуса на этот раз как выдох, лишенный какой бы то ни было критики или сдержанности. Он смотрел на рождающуюся в котле магию — не просто зелье, а живое, дышащее произведение искусства. — Стабилизация займет двенадцать часов. Руна будет поддерживать процесс, пока матрица не закрепится окончательно. — Он перевел взгляд с котла на Гермиону, и в его черных глазах, обычно таких нечитаемых, стояло нечто новое — безмолвное, но безоговорочное признание.

Он почувствовал редкое чувство удовлетворения — возможно, даже легкую эйфорию от успешно завершенной сложной работы. В этот момент его сознание, расслабленное гордостью за ученицу, на мгновение приоткрылось.

И тут же его накрыло волной.

Не его воспоминаний. Ее.

Темный зал. Холодный мрамор под босыми ногами. Чужой ужас, смешанный с ее собственным. Его голос, доносящийся откуда-то издалека... и внезапная, сокрушительная волна боли, заставившая ее потерять сознание. А перед этим — крошечная комнатка, заваленная книгами, стол с котлами и фиалами, и скромный букет полевых цветов в жестяной банке...

Он резко отступил, разрывая ментальный контакт, его профессиональная удовлетворенность мгновенно испарилась, сменившись ужасным пониманием увиденного и прочувствованного.

Гермиона, ничего не подозревая, с тихим восхищением смотрела на готовое зелье. Его поверхность, успокоившись после последнего этапа, переливалась глубоким янтарным цветом с перламутровыми бликами — верный признак успешного завершения сложнейшего процесса.

— Значит, до завтра, — произнесла она, и в ее голосе звучала неподдельная радость, смешанная с гордостью и уверенностью. Ее пальцы, еще помнившие точный вес каждого ингредиента, пробежались по разложенным на столе ножам, ложкам и остановились на гранитной ступке. — Стабилизация в течение двенадцати часов позволит кристаллической решетке полностью сформироваться... — Она замолчала, словно поймала себя на том, что снова уходит в теорию, и ее взгляд стал задумчивым. — Профессор... простите, Мастер, если можно спросить, зачем вам понадобилось именно модифицированное Фокусирующее зелье? Оно значительно мощнее стандартного. Его концентрационные свойства почти граничат с ментальным усилением, что... довольно рискованно.

Северус заставил себя сохранять спокойствие, хотя его разум все еще был потрясен увиденным. Он наблюдал, как последние блики магии играют в глубине зелья, и этот безупречный результат сейчас казался ему горькой иронией.

— Вечно вы с вашими вопросами, мисс Грейнджер, — произнес он, и в его голосе прозвучала привычная сухость, стоившая ему немалых усилий. Он скрестил руки на груди, пряча ладони, которые предательски похолодели. — Невыносимая всезнайка. Иногда стандартных решений недостаточно, когда имеешь дело с... устойчивыми ментальными помехами. Обычное фокусирующее зелье здесь бессильно, как детская погремушка против грозы.

Она улыбнулась его словам, приняв их за обычную профессорскую колкость, и повернулась к котлу, чтобы еще раз полюбоваться их совместным творением. Она не заметила, как его пальцы сжали складки мантии — не от раздражения, а чтобы скрыть внезапную дрожь, пробежавшую по рукам. Ее собственная рука легла на обложку простой магловской тетради с записями, и этот простой жест уверенности резанул его острее любого ножа.

«Она не знает. Не знает, что я видел тот стол в ее воспоминаниях. Заваленный книгами, заставленный фиалами... и крошечный, но трогательный букет». Теперь он понимал. Их связь была не просто договором между волшебниками. Она была живой, дышащей тканью, сотканной из боли и необходимости. И та комната с полевыми цветами... это было ее убежище. Тот самый номер в «Дырявом Котле». А он, против ее воли, стал незваным гостем в нем. То, как она потеряла сознание — его боль стала мостом, по которому к ней пришло страдание.

— Кажется, на сегодня мы закончили, — произнес он, тщательно контролируя каждый звук, выравнивая дыхание. Его голос прозвучал глуховато, будто из глубокого колодца. — Зелье должно настаиваться в полном покое. Любая вибрация, даже магическая, может нарушить процесс кристаллизации.

Северус подождал, пока она не сложит свои тетради, блокнот, ручки и карандаши в бисерную сумочку, проводил ее до двери, вежливо и отстраненно, пока его сознание лихорадочно работало, анализируя каждый оброненный ею взгляд, каждый оттенок интонации. Радость от успешно созданного зелья — сложного, безупречного, одного из лучших в его практике — теперь тонула в тяжелом, свинцовом осознании. Их ментальная связь была не инструментом, а ловушкой. Теперь у него не было сомнений в том, что его сон был сном Гермионы Грейнджер. Но сегодня та боль, тот свежий шок, что он увидел в ее воспоминаниях, были прямым эхом его собственного кошмара. Сегодня он сам, того не желая, привел ее в тот проклятый зал.

* * *

Плотный туман, как и раньше, окутывал Косую аллею. Но на этот раз Северус не поддавался его давящему ритму. Его шаги, обычно размеренные и бесшумные, теперь резко взрезали пелену, оставляя за собой кратковременные разрывы в тумане.

Прохожие мелькали по краям зрения — бледные лица, склонённые плечи, украдкой брошенные взгляды. В иное время он остановился бы, проанализировал эти настороженные кивки, это молчаливое признание. Но не сейчас.

Аптека. Лестница. Коридор.

Сегодня он даже не почувствовал привычного привкуса пепла на языке после левитации. Дверь не просто распахнулась — она разлетелась в клочья под напором его магии, словно была из бумаги. Северус ворвался в зал, воздух дрожал вокруг него, насыщенный древними чарами, которые он вырвал из глубин памяти — темными, забытыми, опасными.

Девушка уже висела в воздухе, он не успел раньше — сон тек своими, одному ему ведомыми законами. В зале были и двое других, тех, расположение кого он отлично помнил по воспоминанию. Беллатриса лишь успела повернуться, ее пальцы сжали палочку с привычной грацией, но в тот же миг рухнула на пол, обездвиженная «Петрификусом». Сивый лежал на мраморном полу, довольно облизывая пальцы и расфокусировано смотрел в потолок. Зеленая вспышка «Авады» пронзила его прежде, оборотень успел осознать опасность. Его тело дернулось лишь раз — последний, жалкий спазм, прежде чем стать просто мясом.

Северус уже был рядом с Гермионой. Один взмах палочкой и девушка плавно опустилась в его руки, он опустился с ней на колени, положил на пол, его мантия обняла их, словно почувствовала эмоции и мысли владельца, и хотела укрыть Гермиону от всего мира. Его руки сильно дрожали, когда он попытался приподнять ее. Она была легкой — слишком легкой, словно кости стали хрупкими, а плоть — прозрачной. Кровь сочилась из множества ран, теплая и живая, окрашивая его пальцы в багрянец.

— Профессор...

Ее голос был тише шепота, слабее дыхания. Он наклонился ниже, боясь пропустить хоть слово, хоть звук.

— Вы... пришли... за мной...

Ее губы дрогнули в чем-то, что должно было стать улыбкой. Глаза, такие живые когда-то, теперь смотрели сквозь него, в какую-то далекую точку, которую видела только она.

— Мисс Грейнджер, — прошептал он, и его собственный голос показался ему чужим. — Я помогу вам...

Но она уже не слышала. Ее грудь поднялась — маленький, жалкий вздох — и опустилась в последний раз. Он сидел, держа ее на руках, и мир вокруг перестал существовать. Голова Гермионы безвольно откинулась, спутанные, грязные каштановые пряди коснулись пола. Та, которая всегда находила выход. Которая сражалась даже тогда, когда разумные люди сдавались. Которая могла бы изменить весь магический мир — перестала дышать.

Северус вдруг забыл что все вокруг — сон. Воспоминания и ощущения, что он так тщательно прятал от самого себя, снова вырвались наружу. Если бы не этот проклятый зал. Не его собственное опоздание. Он хотел что-то прошептать, но слова застряли в горле. Какое он имел право? Какое он имел право что-то говорить, когда не смог защитить? Когда снова стоял над мертвым телом, снова слишком поздно, снова... один.

И вот тут пришла ярость. Всепоглощающая буря, поднимающаяся из самых глубин его сознания. Темная магия вырвалась наружу, стены трещали по швам, а сон уже таял, видение расплывалось. Последнее, что он видел — лицо Гермионы, уже бледное, уже холодное. Последнее, что слышал — смех Беллатрисы, которую так и не успел допросить, звонкий и безумный:

— Ох, Северус... А я-то думала, ты любишь просто смотреть...

Тьма сгущалась, но ее голос преследовал его, даже когда зал уже исчез:

— Ты ведь знаешь, где найти меня... Если осмелишься...

И тогда на него навалилась тишина — он проснулся.