Страсть (гет)

Объехав пробку на проспекте, Итачи припарковал машину позади торгового комплекса, ближе к высотке в пятьдесят этажей. Жильё в этом районе могли позволить себе не многие: здесь в основном селились высокопоставленные люди или предприниматели, чьи ежемесячные доходы переваливали за несколько миллионов в месяц. Район был отличный, находясь в самом центре города, каким-то чудом избегал назойливого шума, словно был под куполом. Эдакий оазис тишины и спокойствия посреди бурлящего мегаполиса. С весны и до поздней осени здесь всё утопало в зелени и цветах, а зимой деревья укутывали гирляндами, что испускали тёплый мягкий свет.

В шаговой доступности было всё необходимое: магазины, удобная транспортная развязка, уютные кафе и рестораны на любой вкус, элитная школа, о которой трубили чуть ли не из всех щелей (здесь могли бы учиться его будущие дети), лучший парк в городе в стиле модерн находился тоже тут. Но главное, чем привлекал его этот район по сей день, была близость к работе Изуми. Ей требовалось лишь перейти дорогу, а не вставать не свет ни заря, чтобы не угодить в пробку. Но помниться, он чуть не попал впросак, решив подарить жене на день рождения квартиру в этом жилом доме.

Изуми ни разу не намекнула, что хочет жить в этом районе, но, порой заходя к ней после работы, он ловил её мечтательный взгляд, устремлённый на здание. Ей нравилось гулять здесь, и весной, когда все деревья были в цвету словно в снегу, она тащила его на прогулку в парк. Поэтому на вопрос тестя, что он собирается дарить его дочери, Итачи задумчиво промолчал.

После их с Изуми свадьбы, господин Араи ни в чём его не упрекнул и даже виду не подал, что он ему неприятен. Тесть настоял на назначении Итачи на должность заместителя директора, несмотря на его сомнения и опасения, что не все в компании будут рады. На слова Итачи, тот лишь закусил губу, махнув рукой: «Много они понимают!».

Господин Араи не был мягким человеком, хотя и производил такое впечатление. Порой он отчитывал Итачи так, что ему приходилось краснеть до кончиков ушей, но отчитывал по делу — справедливо, указывая на косяки в работе. Он не давал спуску никому: с конкурентами разговаривал жёстко, а от своих сотрудников требовал полной отдачи. Только находясь рядом с дочерью, он немного терялся, и можно было заметить, как морщинистое немного огрубевшее лицо смягчается и светится любовью. Итачи завидовал жене по белому: у неё с отцом сложились прекрасные отношения, и ему хотелось выкопать из своих воспоминаний, хотя бы мимолётный разговор по душам со своим стариком, но их не было, лишь колкие, холодные фразы: «ты должен», «тебе нужно», «не смей», «терпи». Когда он начинал задумываться о своих детях, то непременно хотел бы стать таким, как господин Араи — не просто отцом, но и другом, готовым поддержать их в любом сумасбродном начинании.

Тесть скептически относился к кредитам и часто говорил, что банки только и делают, что обдирают людей, повышая проценты. Поэтому узнав, что он хочет купить квартиру для Изуми, он, скорее всего, тут же перевёл бы ему деньги (ведь за два года он смог только накопить на первоначальный взнос). Итачи был благодарен тестю за то, что тот выплатил все долги родителей и оплачивал обучение Саске, но обеспечивать жену и исполнять её желания, хотелось самому.

Договорившись с риелтором, он в тот день зашёл за Изуми и уже подходя к парковке, предложил зайти в здание и посмотреть парочку квартир.

— Зачем? — недоверчиво спросила жена, её глаза заскользили по нему, пытаясь его подловить.

— Один партнёр сказал, что здесь хорошая планировка. Хочу убедиться, что он прав, — как можно отстранённо произнёс он, пряча улыбку.

— Нас так туда не впустят, нужно договориться.

— Я уже…

— Ты? — она сделала шаг назад, бросила взгляд на квартиры и усмехнулась, — Итачи, только не говори, что хочешь купить здесь квартиру?

— А ты разве не хочешь? Тут тебе до работы пару шагов, и район тебе нравится. Разве я не прав?

— Нет. Я не смогу здесь жить, — мотнула она головой, и он почувствовал, как она закрылась от него, ссутулившись и сложив руки перед собой.

— Почему?

— Потому что тут невыносимо тесно!

— Тесно? — усмехнулся он. Порой она его поражала. — Там самая маленькая квартира двести квадратных метров. Ты хотя бы посмотри. Высоченные потолки, терраса с мини-садом. И я уже молчу, что это отличное вложение, которое окупится через пару лет…

— Ты не понимаешь меня, — недослушав его, Изуми повернулась к нему спиной, и ветер запутался в её волосах. Постояв так немного, она молча открыла дверцу автомобиля и села, пристигнув ремень. Ему ничего не оставалось, как последовать за ней.

— Ты можешь объяснить? Я действительно тебя не понимаю.

— Ты же знаешь, кто здесь живёт… Все эти люди, они будут каждый раз оценивать тебя, меня. Это давит, я задохнусь от всего этого, — её голос звучал устало.

— Но ты же крутишься в этом с самого детства, — непонимающе сказал он, заводя мотор, — и работаешь на них. Они и так тебя оценивают постоянно.

— Но не двадцать четыре часа! И если я вхожа в их круг, это не значит, что мне нравится их общество. Да, мне нравится, что здесь тихо и уютно, но я больше люблю наш загородный дом вдали от всех. Мне нетрудно встать пораньше и приехать на работу. Хочешь — покупай, но я здесь жить не буду, — насупившись, сказала она, нервно заправив прядь за ухо.

— Если ты там жить не будешь, зачем мне это? — Итачи нахмурился, не понимая, куда она клонит.

— Потому что ты часто задерживаешься на работе. Иметь квартиру в центре для тебя было бы неплохо… ты бы мог там заночевать. Многие так живут, взять хотя бы Кумико.

— Что это за семья такая, — недовольно буркнул он себе под нос, и сжав руль, посмотрел в зеркало заднего вида. О том, что многие так живут, он знал не понаслышке, но никогда не хотел становиться одной из таких семей — отстранённых, уставших, обречённых. Когда уже не любовь и уважение связывают двоих, а нажитое имущество, связи и статус. —Ты считаешь это нормальным? Если я буду каждый раз оставаться на квартире?

— Не знаю, — пожала она тогда плечами, проведя рукой по ремню безопасности и заёрзав в кресле. — Думаю, я смогу понять, ты иногда приходишь так поздно, что я вижу тебя только утром. Пару раз в месяц — небольшая беда. А вот если будешь неделями не ночевать, то, скорее всего, закачу скандал, — Изуми улыбнулась и тихо захихикала.

— И даже тогда ты не переедешь? — прищурился он, наконец выехав с парковки.

— Нет, я запихну тебя в машину и повезу домой.

— Хорошо, что спросил, а то подарил бы тебе клетку на день рождения.

— Ты хотел подарить мне квартиру? — замурлыкала она, повернувшись к нему, и в уголках её глаз, проступили слёзы.

— Ты что, плачешь?

— Я? — она утёрла тыльной стороной ладони глаза и улыбнулась, голос её слегка дрожал, — это так…не знаю, что и сказать, трогательно… Я знаю, что ты копил деньги всё это время, но не думала, что на это, — она дотронулась до его плеча.

— Раз уж об этом зашёл разговор, то чего бы ты хотела?

— У меня всё есть. Я счастлива, что ты рядом, мне этого достаточно, — просто ответила она.

— А если ты хорошенько подумаешь? — настаивал он.

— Домик в горах, — прикусив губу, ответила жена.

— Домик в горах? — поперхнулся он, удивлённо на неё взглянув.

— Помнишь, мы отдыхали как-то у друга отца. Там ближе к дубовой роще, продавался дом. Деревянный такой, ты сказал, что черепица у него прочная — на века. Я уверена, его никто не купил. Я тогда подумала, что было бы хорошо время от времени проводить там время.

Он вспомнил, как господин Араи пригласил их на юбилей своего старого приятеля, в прошлом успешного бизнесмена. У того в шестьдесят лет, что-то щёлкнуло в голове: продав свой бизнес, он раздал всё сиротам и, купив небольшой домик в глуши, стал жить отшельником. Место, правда, было впечатляющим: вокруг хвойные леса, белые скалы с кривыми зубчиками сосен, и звенящая тишина. По утрам они с Изуми гуляли по тёмному, пахнущему хвоей лесу и собирали зачем-то грибы, которые она не умела готовить.

— Ты действительно хочешь дом в горах? — повторил он, не скрывая улыбку.

— Да, а ты вправду мне его купишь? — заулыбалась она, и её глаза, наполнились счастьем.

Итачи перешёл дорогу и направился к зданию, облицованному белым мрамором. Без окон, с небольшой узкой дверью, смещённой от центра к боку, оно напоминало собой коробку. Сейчас, освещённое холодным голубым светом прожекторов, оно привлекало внимание прохожих, и многие останавливались и делали фотографии. Таких «коробок» по стране было всего пять, и уже шло строительство шестой в Юво и он боялся, что в один день Изуми поставит его перед фактом, что её направляют туда (всё к этому шло, начальству она нравилась, и последние выставки, которые она организовала, снискали большой успех), но Юво находился слишком далеко, чтобы он согласился отпустить её. Итачи уже предвидел большой скандал по этому поводу и морально готовился, подбирая аргументы и альтернативы в разных компаниях. Но ничто на данный момент не могло сравниться с галереями Кагуи Ооцуцуки, которая считалась самой влиятельной женщиной страны. После внезапной смерти своего мужа (поговаривали, что смерть не была случайной), она быстро взяла в оборот его бизнес и всего за пять лет утроила состояние. В одном из интервью Итачи прочитал, что Кагуя всегда тянулась к искусству, которое казалось ей почти недосягаемым. Поэтому, почувствовав, что способна привнести в этот мир нечто большое, она начала открывать галереи, где ежемесячно проводила выставки, открывая миру новые имена.

По правде говоря, ему Кагуя не нравилась — эксцентричная, холодная в общении женщина, с манией величия. Но женщины, в особенности Изуми, боготворили её, считая её чуть ли не эталоном красоты и элегантности. Так же считали, что она олицетворяет мудрость и силу в суровом мире мужчин.

— Я хочу у неё работать, но моё резюме даже не рассматривают, — сказала она как-то ему, вздыхая в кровати и массируя виски.

— Ты могла бы открыть собственную галерею. Я бы помог тебе на первых этапах организовать бизнес-процесс.

— Я не хочу так, — юркнув под одеяло, она положила голову ему на грудь и обняла. Он погладил её по волосам, как маленького ребёнка. — Не хочу, чтобы обо мне говорили, что папочка всё устроил. Я не хочу стыдиться перед камерами и выдумывать истории, как мне тяжело всё досталось. К тому же работать у Кагуи — это такой несравненный опыт.

— Плюнь ты на них. Ты думаешь, если будешь работать у Кагуи, тебе не скажут, что отец пристроил.

— Но я буду знать, что это не так. Мне будет легче.

— Изу, зачем выдумывать истории о тяжёлой жизни? Почему человеку не может достаться что-то легко? Почему ты не можешь принять то, что у тебя есть, и жить без угрызений совести. Да, отец проспонсирует твою галерею, но её популярность будет зависеть только от тебя. Думаешь, Кагуя начинала с нуля? Чем ты отличаешься от художников, которые ищут спонсоров? Тебе просто повезло найти его быстро. Посмотри на вещи под другим углом.

— Я хочу знать, чего я на самом деле стою.

— Тогда иди и нагло ворвись в её кабинет, или стой под окнами. Выцарапай эту должность, — приободряюще сказал он, приобняв за плечи. — Уверен, она оценит.

— Нет… ну это, как-то нагло? — слегка приподняв голову, она посмотрела на него с лёгкой усмешкой.

— Но разве не наглость и дерзость присуще почти всем её выставкам?

— А ведь ты прав! — ошеломлённо произнесла она, чуть не спрыгнув с кровати.

Она попросила разыграть с ней сцену, где он был в роли непреклонной и строгой Кагуи. Изуми решительно открывала дверь в спальню и что-то несвязно пищала, доводя его до слёз от смеха. Пару раз в него полетела подушка, а потом она вовсе надулась и ушла спать в одну из комнат для гостей.

Всё, на что у неё хватило духу — нарисовать плакат с просьбой устроить интервью и стоять возле двери галереи, привлекая внимание прохожих. Узнав об этом, господин Араи вызвал его в кабинет, попросив образумить дочь, а потом, выслушав его, потёр переносицу и позвонил кое-кому. «Ни слова», — пригрозил он, и Итачи кивнул в знак согласия.

— Господин, прошу прощения. Выставка уже закрыта, — окликнул его охранник, когда он вошёл в пустой холл. Со второго этажа доносились звуки арфы. — Прошу прощения, не узнал. Проходите, господин Учиха, — улыбнулся пожилой мужчина, тот работал здесь третий год, и Итачи любил перекинуться с ним парой фраз, пока ждал Изуми. — Ваша жена сегодня была великолепна. Я влюбился в неё и написал стихи, а я, между прочим, не писал их уже двадцать с лишнем лет.

— Даже так. Тогда не смейте читать их ей, а то уйдёт от меня к вам, — ухмыльнулся Итачи, гадая, во что была одета Изуми, что так впечатлила старика.

Она говорила, что тематикой будет Древняя Греция и её мифы. Он надеялся, что Изуми не предстала перед публикой полуголой. Сама она на такое не решилась, но если бы Кагуя настояла, то могла бы надеть что-то откровенное.

Лестница была устлана оливковыми ветвями, по белой стене, зазывая, змеилась красная лента. Звуки арфы стихли, стоило войти в помещение. Итачи замер, его внимание тут же приковала девушка, облачённая в белый хитон из тонкого шёлка с позолоченными вставками, ткань была почти прозрачная, и в ярком свете отчётливо прорисовывались все изгибы её тела. Это было волнующе и соблазнительно. Он сглотнул, пытаясь унять нарастающее возбуждение, но его взгляд снова скользнул по её фигуре. Он проклял всё на свете, что не подождал Изуми в холле, и пытаясь хоть немного отвлечься, зацепился глазами за золотой венок в её каштановых волосах.

— Итачи, ты уже освободился? А я ещё не успела переодеться, — улыбнулась девушка, и прежде чем подойти к нему в последний раз коснулась струн.

— Изуми, — изумлённо произнёс он, не сразу признав в девушке жену. Казалось, перед ним нимфа, сошедшая со страниц легенд. Из-за сандалий она потеряла в росте и доходила ему лишь до груди. Коснувшись его руки, она вывела его из транса и сморгнув пару раз, на него накатила злость. «Какого чёрта она творит». — Ты что, не надела бельё?

— В Древней Греции не было белья, — захлопала она невинно глазами, и он не понимал, издевается ли она над ним, или действительно не видит в этом ничего предосудительного.

— Ты это серьёзно?

— Ты разве не знал? Нижнее бельё появилось только в четвёртом веке.

— Ты в самом деле не надела бельё? Изуми, ты переходишь все границы. — Он уже представил заголовки в интернете, где все обсуждали надела ли его жена трусы или нет.

— Дурак ты, Итачи, — закатила она глаза и, коснувшись груди, произнесла, — здесь силиконовые накладки, а здесь ультратонкие стринги. Могу показать, — и начала поднимать ткань, оголяя ногу.

— Иди лучше переодевайся, — вздохнул он, — а я пока посмотрю, что вы тут навыставляли. Где твоя картина?

— Где-то там, — без энтузиазма ответила она и это показалось ему странным. Она рисовала её на протяжении года и когда завершила не могла налюбоваться. Хоть он и не смыслил в искусстве, картина ему очень понравилась, и он в действительности считал её одной из лучших её работ.

— И ты не говорила, что играешь на арфе.

— Да? Разве я тебе не говорила, что ходила в музыкалку.

— Ты сказала, что играешь на пианино.

— Да? — задумчиво протянула она, сняв сделанный из золота венок. Что-то было странное в ней, она выглядела то ли потерянной, то ли уставшей, — мама любила звуки арфы, и я научилась сама. Не так сложно на самом деле, — она слегка хихикнула, покачнувшись, и он подхватил её.

— Вечер ещё не начался, а ты уже пьяна.

— Я немного выпила, видимо, шампанское крепкое и ударило в голову. Ты присядь, я быстро.

Только сейчас обратив внимание на обстановку, Итачи удивлённо огляделся. Как же интересно здесь всё было оформлено: вдоль стен выстроились огромные амфоры, расписанные сценами сражений, воинами с копьями и сладострасными женщинами, что сплетались телами с мускулистыми мужчинами. Скульптуры из мрамора, изображающие богов и героев были расставлены по периметру. По полу были разбросаны лепестки цветков и продолговатые листья оливкового дерева. Стеллажи с картинами, закручивались спиралью, образуя лабиринт. Он вошёл в него, пробегая по полотнам взглядом, где оживали фрагменты легенд, и выискивал картину жены. В самом центре, освещённая белым светом, висела она: кремовые колонны подпирали небо, залитые светом руины амфитеатра — приковывали внимание, отвлекая зрителя от мужчины и женщины, придающихся страсти в тени кипарисов. Это было красиво, волнующе и будоражило воображение. «Страсть» — именно так она её назвала. И он был с ней полностью согласен.