Тангор (гет)

Ринигер нашел Паэна Вартанисса там, где и рассчитывал, — в малой приемной. Казалось, от бурлящих страстей здесь колышутся гобелены на стенах и спертый воздух, тяжелый от запахов пота и благовоний. Дамы усердно работали веерами, ахали и кокетливо расспрашивали кавалеров, которые сами знали не больше них. Всевозможные предположения рождались и умирали, под сводом носилось эхо изумленных вскриков, ехидных смешков и едва различимого шепота.

Среди всей этой суеты Ринигер заметил Гильду Бирн, одну из фрейлин королевы, известную своим пристрастием к роскоши и к злословию. Девица собрала вокруг себя десятка полтора придворных и, отчаянно жестикулируя, отчего ее расшитый наряд слепил глаза, поверяла своим слушателям постыдные тайны королевских покоев. Велья Бирн по обыкновению не выбирала выражений, так, что Ринигеру невыносимо захотелось свернуть ей шею — или хотя бы заткнуть ее лживый рот, тщательно подкрашенный кармином. Даже если это обернется очередным скандалом и дуэлью…

Эта мысль тотчас отрезвила его. Разве не обещал он только что ее величеству и Эдит быть сдержаннее? Пусть проклятая трещотка болтает сколько угодно. Поглядим, что она запоет потом, когда королева будет полностью оправдана. Его же задача — сделать все, чтобы помочь ее величеству оправдаться.

Паэн, в новом наряде темно-зеленого бархата с модными прорезями на рукавах, беседовал с двумя-тремя молодыми дворянами — столь оживленно, что беседа, казалось, вот-вот превратится в спор. Ринигер тотчас устремился на помощь другу — тем более, среди его собеседников он заметил Гальфора, своего давнего противника, некогда бросившего ему обвинение в нечестной игре. Правоту свою в той ссоре Ринигер отстоял шпагой, но взаимная неприязнь не ушла.

— …мне не верится, — долетел до его слуха обрывок фразы Паэна. — Ее величество — образец чести, у нее стоило бы поучиться некоторым дамам. Что до Ивиммона, то ему привычно рядиться в ложь, как в парчу. Наверняка все это подстроено…

— Его величество признал, что письмо подлинное, — возразил один из дворян. — И разве вы не слышали, что сказала велья Бирн? Как фрейлина королевы, она не может не знать всех подробностей. Кроме того, его светлость канцлер Тангор…

При упоминании этого имени у Ринигера невольно вырвался возмущенный возглас, который расслышали собеседники.

— Ринигер! — Паэн обернулся к нему. — Вам что-нибудь известно?

Ринигер помедлил с ответом, покосившись на собеседников Паэна, которые явно разрывались между любопытством и возмущением.

— Известно мне что-нибудь или нет, я сообщу вам лично. — Он поглядел Паэну в глаза, совсем как недавно Эдит — ему самому, и тот понял. — Простите, что прерываю вашу беседу, но это важно.

— Прошу прощения, господа, — сказал Паэн недавним собеседникам, коротко поклонившись.

Двое удовольствовались этим и ответили, хотя не сумели скрыть недовольных гримас. Гальфор же, как всегда, вспылил.

— Думаете, Роскатт, это вот так легко, — сказал он, — вмешаться в разговор людей много выше, благороднее и честнее вас? Думаете, вам это сойдет с рук?

Ринигер чуть прищурился, и Гальфор, уже шагнувший было вперед с поднятой перчаткой, застыл на месте.

— Если вы изволите напрашиваться на ссору со мной, Гальфор, — ответил он как можно ровнее, — я к вашим услугам. Но вам придется немного подождать. Быть может, за это время благоразумие возьмет верх над жаждой возмездия. А если не возьмет, вы как раз успеете привести в порядок свои дела и написать завещание. Доброго дня вам, господа.

Ринигер сухо кивнул всем и ушел вместе с Паэном. Было слышно, как выругался позади Гальфор, грозя «трижды проткнуть насквозь проклятого хвастуна», как с усмешкой поддакнули его собеседники. Будь у Ринигера больше времени, он бросил бы вызов и им, но ему пришлось тотчас позабыть о них.

— Ты слышал, что тут творится? — шепнул Паэн на ходу. — По сравнению с нынешним волнением северные шторма покажутся легким бризом. Так ты знаешь что-нибудь?

— Знаю, — ответил Ринигер в тон другу, увлекая его в одну из оконных ниш, поближе к дверям. — Я только что от ее величества. Она попросила меня о помощи. А я решил попросить о помощи тебя — вдвоем нам будет легче.

— Ты был у королевы? — изумился Паэн. — Но она же под арестом! Или… Ну конечно! — Он хлопнул себя по лбу, лицо его просияло. — Тебе помогла твоя сестра?

— Стало быть, ты согласен? — улыбнулся Ринигер.

— Если нужно услужить королеве, — сказал Паэн, — я не пожалею ничего. Но если нужно услужить велье Роскатт…

— Она будет счастлива знать, что ты со мной. А теперь идем. Клянусь брюхом Аирандо, я и так потратил не один час на все эти бесконечные блуждания, а время дорого. Ты же свободен, Паэн?

— Ну, его величество пока не требует от меня непременного присутствия на его трапезах и вечернем туалете. Так что вряд ли моя отлучка разгневает его. Да и мало кто во дворце заметит наше отсутствие, когда тут кипят такие страсти. Но постой — как же ты сам уйдешь и оставишь службу?

Вместо ответа Ринигер коснулся мундира на груди. Под тканью захрустела бумага.

— Королева дала мне письменный приказ, а капитан отпустил меня — он решил, что один в таком деле может преуспеть больше, чем отряд или даже рота. Ну так что, идем? Натянем нос его светлости канцлеру?

— Ты опять за свое? — сказал Паэн, пока они спускались боковой лестницей, направляясь к конюшням. — У тебя во всех бедах виновен канцлер.

— А разве нет? — возразил Ринигер. — Помнишь того мерзавца, который тогда трепал языком в «Золотом дожде»? Теперь ясно, что это было не зря. Наверняка Тангор надеялся заранее подготовить обвинение. А уж людей у него довольно.

— Нам сейчас неважно, кто затеял это и зачем, — заметил Паэн. — Как будем действовать?

— Очень просто — искать Ивиммона.

— И где нам его искать? Странно вышло с его исчезновением. Кстати, я только сейчас подумал… А вдруг его убили? Вдруг он не нужен живым тому, кто завязал эту интригу, — достаточно его письма к королеве. Так было бы проще.

— Ты прав, — кивнул Ринигер. — Могли убить. Если так, мы вряд ли отыщем концы. Но если он все-таки сбежал — сам или по велению… в общем, по велению, мы должны опередить тех, кто тоже его ищет. И думается мне, что след лучше брать там, где он начинается.

— Значит, едем к нему в дом?

— Едем. Надеюсь, слуги хоть что-нибудь знают — и хоть что-нибудь расскажут.

В конюшне Ринигер и Паэн дождались, пока им оседлают лошадей, и отправились в путь. Если ехать во весь опор, до особняка Ивиммона можно было добраться за четверть часа. Именно так они и поступили, безжалостно понукая коней и едва успевая предупреждать зазевавшихся горожан уйти с дороги. Мысли клубились в голове у Ринигера, точно морские волны в шторм, и среди этого хаоса трудно было отыскать нужное решение. Не без труда он заставил себя стряхнуть думы и дождаться хотя бы легчайшего проблеска. Возможно, страх и золото сделают больше, чем просто страх.

* * *

Все слуги до единого будто воды набрали в рот. Ринигер успел раз двадцать послать — мысленно и вслух — проклятых упрямцев на обед к Аирандо и всем морским чудовищам, но тщетно. Ни угрозы, ни посулы, ни приказ королевы не помогли. Похожий на высохшую жабу управляющий только пучил глаза и стоял на своем: «Господин уехал, куда и когда — не знаем». Конюх же с помощниками уверял, что не седлал сегодня лошади своему хозяину. Выжать из челяди хоть каплю подробностей так и не удалось.

И все же Ринигер и Паэн увидели достаточно. В доме царил переполох, слуги носились туда-сюда с лестницами, метлами, суконками и ящиками гвоздей — не иначе, им предстояла долгая уборка после обыска. В конюшне пустовало одно стойло — похоже, Ивиммон сам оседлал себе коня. Попасть в комнату беглеца они не смогли, хотя Ринигер готов был ворваться туда силой. Паэн по обыкновению удержал его, но сам не скрывал досады. Первый же их шаг привел в никуда.

Ринигер кусал губы, закручивал усы, теребил рукава и бранился шепотом. Каждая минута на счету — а они теряют здесь время из-за каких-то жалких холуев. Живо представилась ему змеиная усмешка Тангора — высокомерного, победившего, торжествующего. Все кругом сделалось темно-алым, смолкли звуки, лишь бешено стучала в ушах кровь. Мельком заметил Ринигер встревоженное лицо Паэна, и в этот миг до них долетел гневный женский голос.

Голос казался смутно знакомым. Ринигер и Паэн почти дошли до конюшни, где оставили лошадей, но поспешили обратно, к парадному крыльцу. Там стояли изящные носилки, обитые ярко-розовым шелком, а их владелица — белокурая смазливая девица — яростно бранилась с лакеями Ивиммона. По-видимому, она требовала впустить ее в дом, а те пытались выпроводить незваную гостью.

— Это же Диерна Элардис, — заметил Паэн, указывая на женщину. — Последний месяц ее часто видели с Ивиммоном — вроде она его нынешняя любовница.

— Что же такое стряслось, если ее не пускают в дом к любовнику… — пробормотал Ринигер и умолк, осененный счастливой мыслью. — Идем скорее!

Родись госпожа Элардис мужчиной, она, бесспорно, стала бы отважнейшим из воинов — столь яростно сражалась она сейчас за свое священное право. Как ни взывали лакеи к ее благоразумию и женской стыдливости, она и не думала понизить голос. «Пусть слышат! — кричала она на весь Паридор. — Пусть все слышат, какой он подлец! Ни одна женщина больше не взглянет в его сторону, будь он первый раскрасавец на свете! Лжец и негодяй! Да я сама убью его собственными руками!»

— Простите, сударыня, — вмешался Паэн, перехватывая Диерну за локоть, ибо она явно намеревалась перейти от слов к делу — или хотя бы кликнуть своих слуг-носильщиков. — Не горячитесь, это вам не к лицу. Если вы в беде и нуждаетесь в помощи…

Лакеев Ивиммона будто сдуло штормовым ветром: они отступили на крыльцо и скрылись за дверью, видимо, намереваясь держать оборону там. Разгневанная же дама осеклась на середине фразы. Искаженное лицо расслабилось, расцвело милой улыбкой. Диерна поправила выбившиеся из-под чепца волосы и взялась за веер, кокетливо поглядывая поверх алых перьев то на Паэна, то на Ринигера.

— О, в самой ужасной беде, господа, — проворковала она. — В самой ужасной беде, в какой может оказаться нежно любящая женщина. — Глаза Диерны заблестели, округлый подбородок с ямочкой дрогнул. — Что может быть ужаснее, чем предательство того, кто недавно клялся тебе в самой преданной любви?

— Стало быть, господин Ивиммон обманул вас, сударыня? — уточнил Ринигер, незаметно переглядываясь с Паэном.

Они оба знали, чего стоит «преданная любовь» Ивиммона — тот был не в силах даже час оставаться верным одной женщине. Зато госпожа Элардис при всем ее кокетстве не походила на лгунью. Она пылала искренним гневом, за которым могли таиться и горечь поруганной любви, и обида, и недюжинное беспокойство. А главное — она ничуть не оскорбилась расспросами, но ответила вполне охотно, что сделала бы отнюдь не каждая женщина.

— Стыдно признавать, но он бросил меня, — произнесла она со слезами на глазах и резче взмахнула веером. — Выгнал прямо со свидания и ничего не объяснил. И все заверял меня, что никакая другая женщина здесь не замешана, но я-то чую сердцем, что замешана! Что еще может отвлечь его? На всякие интриги у него не хватит ума…

— Интриги, сударыня? — переспросил Паэн. — Почему вы их упомянули?

— Погодите, — прервал Ринигер. — Госпожа Элардис, когда именно господин Ивиммон столь грубо обошелся с вами? Вчера? Сегодня?

— Сегодня поутру, сударь, — ответила Диерна с оскорбленным видом. — Да еще притворился, что перепуган до смерти, — о, с его талантом впору выступать в труппе комедиантов! Они с лакеем что-то болтали про канцлера, но кто поверит…

Диерна продолжала говорить, но Ринигер и Паэн уже не слышали ее. Туман чужой хитрости понемногу развеивался, хотя многое еще оставалось неясным. Ранний визит Тангора, если он правда был, страх Ивиммона, внезапное его бегство неизвестно куда — все это набрасывало силуэт интриги, не давая, впрочем, ответа на главный вопрос. Сам же ответ — или намек на него — мог крыться в бессвязных речах обиженной дамы.

— …и сбежал. Заверил меня, что все объяснит потом, а сам сбежал, трусливый…

— Когда именно он сбежал, сударыня? — спросил Ринигер. — И как вы узнали об этом?

— О-о. — Диерна приняла самодовольный вид, пару раз взмахнула веером, пока другой рукой подкручивала развившиеся локоны. — Если я желаю что-то узнать, господа, я своего добьюсь, и никакие лакейские шкуры, — она покосилась на крыльцо, поле своей недавней битвы, — меня не остановят. Я не стала ждать до завтра — и правильно сделала, — и вернулась сюда. Эти мерзавцы не смогли удержать меня, и я ворвалась к нему в спальню. А его и след простыл, эти холуи сами удивились — или притворились. Может, правда притворяются, а этот бессердечный обманщик прячется где-нибудь в доме и смеется надо мною…

Она едва не разрыдалась, но Паэн поспешил успокоить ее:

— Поверьте, сударыня, если бы господин Ивиммон прятался в доме, его давно нашла бы стража. Лучше скажите вот что. Вы говорили, что побывали в его комнате после побега. Ничего любопытного не заметили?

Диерна задумалась, покусывая веер.

— Я особо не смотрела, — протянула она. — Да и эти негодяи не дали мне времени, почти сразу вытолкали. Но… непохоже было, чтобы он долго собирался и взял с собой много вещей — иначе в комнате все было бы вверх дном, уж я-то знаю. И, — она умолкла ненадолго, — вот еще странно… Давно рассвело, а у него на столе горела свеча. Почти совсем сгорела, потеки воска залили весь подсвечник…

— А пепел? — Ринигер едва не схватил Диерну за плечи. — Пепел на столе был? Как от сожженной бумаги?

— Пепла не было… — Диерна, казалось, опешила от такого натиска. — И бумаг никаких тоже… — Она вдруг побелела, как жемчуг на ее шее, захлопала глазами. — Я не понимаю, господа… Зачем вы меня расспрашиваете? Что происходит? Что натворил Ренайд? Он…

— Боюсь, он в большой опасности, сударыня, — сказал Ринигер, переглянувшись с Паэном. — Но не тревожьтесь, мы для того и ищем его, чтобы защитить.

— И будьте уверены, госпожа Элардис, — подхватил Паэн, — ни о какой вашей сопернице речи не идет, и вашей любви ничто не угрожает. Может быть, вы еще что-нибудь вспомните?

— Нет, — качнула головой Диерна. — Больше ничего. Клянусь Создателем, если бы я знала что-то, я бы не молчала, лишь бы помочь Ренайду! И вы, господа, заклинаю вас, помогите ему! Он чудо как хорош, но совсем не умен. Если он во что-то впутался… Не дайте ему погубить себя!

Ринигер и Паэн обещали ей сделать все, что возможно человеческими силами. Недавние вспышки гнева и тревоги так утомили госпожу Элардис, что она едва держалась на ногах, и пришлось проводить ее до носилок и усадить. Как только надушенные шелковые занавеси опустились, а дюжие носильщики взялись за шесты и зашагали прочь, Ринигер торжествующе посмотрел на друга.

— Ты понимаешь, что это значит? — сказал он. — Клянусь хвостом Аирандо, это наша надежда! Быть может, письмо королевы цело. Правда, странно, что Тангор не позаботился лично убедиться, что оно уничтожено…

— Оставим Тангора, — прервал Паэн. — Если это правда его рук дело, и он побывал здесь сегодня утром, ему могло просто недостать времени. Меня гораздо сильнее тревожит другое: где искать Ивиммона?

Они забрали лошадей и теперь ехали по улицам. Там и тут мелькали среди пышной, душистой зелени садов и живых изгородей дворянские особняки из кирпича и серого или белого камня; слева осталась старинная молельня, в которой короли по давней традиции принимали венец, заключали браки и получали последние почести. Толпа на улице гудела, как пчелиный рой, в шум грубо вклинивался грохот повозок и их содержимого. Этот вовсе не мелодичный оркестр был не лучшим сопровождением для доверительной беседы, зато вряд ли позволил бы кому-нибудь подслушать ее.

— Для начала надо выяснить, покинул он Паридор или нет, — говорил Ринигер. — Куда, по-твоему, он мог отправиться? Если, конечно, отбросить твое предположение, что он убит.

— Хорошо, отбросим и предположим, что он все еще жив. Где он может найти убежище? В родовое имение дороги нет, там его наверняка тоже ищут. Обратиться к кому-нибудь из своих бывших возлюбленных…

— Ты плохо знаешь женщин: какая из них станет помогать человеку, который бросил ее из-за другой? Да и королевский приказ сделает свое дело. Нет, у любовниц он не будет прятаться.

— Пусть так. И, кстати, отчего ты так уверен, что письмо цело и при нем? Что, если он успел уничтожить и пепел?

— И оставил на столе горящую свечу? Нет, Паэн, он спешил, очень спешил, а еще изрядно перетрусил. И при этом колебался. Я уверен, Тангор велел ему сжечь письмо, но Ивиммон — хитрый, хоть и болван. Вдруг он все еще надеется, что письмо королевы послужит ему оправданием, если его схватят?

— Судя по тому, как разгневался его величество, — мрачно заметил Паэн, — тут не на что надеяться и нечем оправдываться. И все-таки, куда он мог бежать? Вздумай он покинуть Паридор, его бы задержали у ворот или на заставах. Такого, как он, трудно не заметить.

— Переоделся — закутался плотнее в плащ, нахлобучил шляпу на лицо. Надо будет расспросить стражу. Вот, кстати, нам и ответ — едем к воротам.

Они свернули на одну из торговых улиц, которую горожане прозвали Алой — не то из-за пожара, некогда уничтожившего ее полностью, не то из-за обычая, придуманного жившим здесь семейством красильщиков, выбирать для брусьев фахверка, коньков крыш, а порой и стен только красные оттенки. Улица эта славилась на весь Паридор таверной «Алая чаша», которая была ничуть не хуже «Золотого дождя», что близ дворцовой площади. Но приятные думы о славном обеде здесь пришлось отложить.

У ворот им посчастливилось: один из стражников вспомнил, что видел сегодня человека, похожего на Ивиммона. Ринигер и Паэн отдали должное наблюдательности стражника — не каждый запомнит одного незнакомца среди сотен, мелькающих перед глазами целый день.

— Одет просто, — рассказывал стражник, — по уши закутан в плащ, и так гнал коня, словно удирал от десятка убийц. Задержать его мы не успели, да и зачем — вдруг это чей-нибудь посланец? Не каждый, кто мчится во весь опор, непременно беглец.

— Верно. Куда он поехал?

— На запад, сударь, по дороге на Тьеду.

Ринигер и Паэн переглянулись. Тьеда была небольшим городом в двадцати милях от Паридора. Западная дорога шла через нее, а потом разделялась на две, что вели…

— В порт, — тихо сказал Ринигер. — Вот куда он отправился. В порт — и на материк.

— Насколько я помню, у него есть владения в Авунде, — сказал Паэн после недолгого раздумья. — Еще не проданные и не заложенные. Так что ты можешь быть прав.

— Вот и проверим. Поехали.

Ринигер готов был немедленно мчаться в погоню, но Паэн остановил его, напомнив про обед — и для себя, и для коней. Внимательный стражник получил щедрую награду, а сами они решили, что раз оказались близ Алой улицы, сама судьба велит им не пренебрегать «Алой чашей». Туда они и направились, смеясь по дороге, где же Ивиммон взял костюм для маскировки — не иначе, позаимствовал у кого-нибудь из слуг.

Опасаясь возможных шпионов и просто любопытных ушей, Ринигер и Паэн велели хозяину таверны накрыть им стол в отдельной комнате наверху. Когда обед был съеден и орошен двумя бутылками темного авундийского, настала пора вернуться к обсуждению планов.

— Я все думаю, верно ли мы рассуждаем, — сказал Паэн. — Да, Ивиммон мог сбежать на материк — вернее, задумать сбежать. Только вряд ли Тангор — если это правда Тангор — позволил бы ему покинуть Урбнисс. Кто же отпустит свидетеля и соучастника?

— Тангор при желании достанет его где угодно, — поморщился Ринигер. — Хоть со дна морского — у него, должно быть, и там есть шпионы. Пускай зацепка слабая, но пока это все, что у нас есть.

— А еще есть Эгламид и Фаррейг, — подхватил Паэн. — Только там он мог бы найти подходящее судно.

— Значит, едем в порты. — Ринигер едва не вскочил из-за стола, но сел обратно. — По очереди в каждый, или разделимся?

— Если я тебя оставлю, ты не сможешь проскакать и двухсот шагов, чтобы не вызвать кого-нибудь на дуэль, — усмехнулся Паэн. — Но почему бы и нет? — Он вынул из кошелька серебряную монету. — «Аирандо» или «государь»?

Не дожидаясь ответа, он подбросил монету в воздух, поймал и шлепнул на стол. Ринигер приподнялся со скамьи и глянул: на слегка потертом серебре грозно изгибалось, стоя на хвосте, морское чудовище.

Несмотря на предвкушение погони и выпитое вино, Ринигер ощутил на миг холодок недоброго предчувствия. Недаром имя Аирандо сделалось ругательством в устах жителей Урбнисса, хоть остров и носил изображение чудища на своем гербе. Подобный жребий считался в народе дурной приметой. Впрочем, Ринигер тотчас отбросил пустые суеверия, ибо в душе его вспыхнула новая цель, новая страсть — непременно отыскать Ивиммона самому.

— Я загадал Эгламид, — сказал Паэн, который, похоже, был одержим той же страстью.

— Что ж, ничего не имею против долгой прогулки, — улыбнулся в ответ Ринигер. — Здесь не угадаешь: он мог поехать в ближайший порт, а мог в дальний, чтобы обмануть погоню.

— Тогда за дело.

Они надели шляпы и плащи, пристегнули шпаги и покинули «Алую чашу», смеясь, что непременно отпразднуют здесь успешное возвращение. А пока им предстояло потрудиться ради этого успеха, и вскоре улицы, ворота, а следом и предместья Паридора остались позади.

Отдохнувшие и сытые кони бодро мчались, не нуждаясь в шпорах, и, когда летние сумерки окончательно сгустились, впереди показались стены Тьеды. Ринигер и Паэн заночевали на одном из городских постоялых дворов, чтобы наутро продолжить путь. До развилки оставалось не больше пяти миль.

Договорившись держать связь через наемных гонцов, как было принято во всем Урбниссе, они расстались. Проводив взглядом Паэна, свернувшего влево, на дорогу к Эгламиду, Ринигер поехал прямо, на север.

* * *

Он прибыл в Фаррейг на третий день поутру, когда часы на белокаменной городской башне громогласно пробили четверть одиннадцатого. Приказ королевы сделал свое дело: на всех постоялых дворах, где держали сменных лошадей, Ринигер без труда получал свежую, что позволило ему ехать почти без остановок. Усталость накатывала немилосердно, он едва не засыпал в седле, но бурлящая в крови жажда подгоняла и придавала сил. Он не соперничал с Паэном — он просто шел по следу.

Никогда прежде ему не доводилось бывать в Фаррейге и вообще на западном побережье. Город, выстроенный в устье впадающей в море реки Третр, казался не меньше Паридора, до того сильно он был растянут вдоль берега. Издали виднелись бастионы укреплений — тех самых, с которых по приказу молодого Тангора пятнадцать лет назад метали валань в авундийские суда. Ринигер мало знал об этом, ибо отец его тогда сражался против сухопутных сил Авунды на востоке, откуда вернулся изувеченным — с покореженными ребрами и без правой ступни.

Вид места, где некогда одержал победу и снискал славу заклятый враг, был неприятен и все же вызвал невольную усмешку: если вражьи замыслы разрушатся именно здесь, это будет справедливым возмездием. Теперь оставалось самое трудное — заняться разрушением тех самых замыслов и отыскать живое орудие врага. По дороге в Фаррейг Ринигеру порой казалось, что главное — добраться до города, а потом все пойдет легко. Теперь же он понимал: найти в этом бурлящем котле одного человека не проще, чем отыскать на дне моря брошенный туда камешек.

Ринигер остановился в первой же недорогой гостинице, которая звалась «Рыбак и рыба». Название тоже заставило его поневоле улыбнуться: разве не похож он в самом деле на рыбака, который должен изловить в мутном море Фаррейга свою рыбу — Ивиммона? Мальчишка-конюх получил монетку и заодно указание позаботиться об усталом коне. Хозяин же гостиницы по имени Гинтаф оказался человеком словоохотливым и наблюдательным, но заявил, что не видел никого похожего на Ивиммона. С усмешкой Ринигер подумал, что вряд ли изнеженный придворный щеголь выбрал бы столь непритязательное обиталище, — нет, он заявился бы в лучшую гостиницу Фаррейга. Хотя именно там его и стали бы искать.

Когда Ринигер покончил с расспросами и пообедал, наступил полдень. Корабли обычно отплывали рано поутру или вечером, так что время было самое благоприятное. Стараясь не думать о том, что он, быть может, опоздал всего на несколько часов, Ринигер отправился в порт.

Приказ королевы и здесь сослужил добрую службу. Один из портовых стражников любезно указал на все корабли, отплывающие на материк сегодня или в ближайшие дни. Ивиммона стражник не видел; по его словам, в порту всегда полно беглецов, явных и тайных, ищущих возможности покинуть остров. В этом Ринигер успел убедиться сам: даже Паридор, сердце Урбнисса, с королевским двором, россыпью дворянских особняков и шумными улицами, казался по сравнению с Фаррейгом просто тихой провинциальной деревушкой.

Ринигер шел по мощеной камнем набережной к кораблям, отгоняя прочь назойливые мысли о возможной неудаче. Солнечный свет жестоко бил в глаза, оглушительный гам вокруг способен был, казалось, вскипятить море. Груженые повозки, тачки, взмокшие носильщики, плотники, сердитые торговцы, сочная брань моряков, запах смолы, горячего камня и дерева, соли и отбросов — все это словно было здесь всегда и всегда будет. «Вино мое, вино, авундийское! — кричал на четверых носильщиков, с трудом волокущих огромную сеть с бочками, высоченный тощий купец. — Посмейте уронить хоть один бочонок! Да одна его капля стоит дороже всех ваших грязных шкур!»

Мелькали в толпе и стражники, заставляя карманных воришек, шлюх и прочих подозрительных личностей поспешно юркать в проулки между складами, сараями и кабаками. Сам Ринигер благоразумно переложил кошелек за пазуху и не снимал руки с эфеса шпаги, хотя вряд ли смог бы воспользоваться ею в такой толчее. Озираясь вокруг, он старался не выдавать своего изумления, но порой хмурил брови и подкручивал усы. Его мундир королевского гвардейца наряду с нарочито грозным видом сделали свое дело: на него косились скорее с любопытством, а то и со страхом.

Ринигеру казалось, что такого долгого дня у него никогда прежде не было. Раз двадцать он повторил одно и то же — чтобы получить в ответ: «Нет, сударь, такого не видали», и выпил с черными от загара моряками не одну кружку перегнанного вина — благо, от природы он был крепок к хмельному. В глазах рябило, в ушах звенело, в сердце тихо шевелилось отчаяние, но он вновь шел и вновь расспрашивал, ссылаясь на приказ ее величества и щедро подкрепляя слова деньгами.

И терпение оказалось вознаграждено сполна. Когда до порта долетел протяжный звон городских часов, пробивших половину седьмого, Ринигер наконец услышал заветные слова:

— Значит, стройный, белобрысый, лицом на девку похож и в бегах? Как не видать, сударь, был такой.

Говорившего звали Гзира; имя не походило ни на урбнисское, ни на авундийское и напоминало о далеких землях вроде Вайи или еще южнее. Был он капитаном и владельцем судна «Ланмея» — так в Урбниссе называли мифических морских дев, что губят моряков своей красотой и сладостным пением. Сам же Гзира казался Ринигеру настоящим воплощением моряка: лет пятидесяти, кряжистый, но подвижный, с выдубленным ветрами лицом и черными руками. В светлых, чуть навыкате, глазах мелькали порой лукавые искорки; если этот человек и не пиратствовал открыто, то контрабандой промышлял точно, хотя это каралось виселицей. Голос его был столь же пронзителен, как и взгляд.

— Вчера поутру явился, — продолжал Гзира, довольно позвякивая зажатыми в кулаке монетами, — весь встрепанный, пыльный, глаза — во! Видал я, как он ходил, расспрашивал да умолял других парней взять его на борт. Видно, отказали ему.

— А вы, стало быть, согласились? — сказал Ринигер.

— За те деньжищи, что он мне предложил, я бы и черного медведя с севера достал, не то что пассажира взял. Он, сударь, главное, вот что: умолял меня, как матушку родную, чтоб сегодня же отплыть — ну, вчера то есть. А я ему и говорю: моя скорлупка отплывает завтра, и все. Тут как раз прибегает Ленн, наш боцман, и говорит, мол, задержаться чуток придется. Вы не подумайте, сударь, я честный торговец, — прибавил Гзира, покосившись на мундир и шпагу Ринигера. — Просто не успели нам вовремя доставить груз пеньки и смолы, вот и ждем.

Свои сомнения в честности Гзиры Ринигер придержал при себе. Но болтовня утомила его, и он поспешил прервать:

— Так когда «Ланмея» отплывает, капитан? Что вы сказали этому человеку?

— Сказал ждать до завтра, сударь. Мы отчалим вечером, лишь бы проклятые возчики, Аирандо их сожри, вовремя привезли товар.

— А где живет этот человек, вы не знаете?

— Да за каким штормом мне это знать, сударь? Главное, что он мне заплатил вперед, все полностью — сперва было заартачился, да не на того напал. О, премного благодарен, сударь. — Гзира спрятал все полученные монеты в потертый кожаный кошель и сунул его за шиворот холщовой рубахи. — Если этот парень чего натворил, то я завсегда рад помочь.

— Благодарю за помощь, капитан, — сказал Ринигер. — Надеюсь, я не накличу беду, если пожелаю вам удачи и доброго плавания?

— Что вы, сударь, ваши слова — да Создателю в уши. Не желаете распить с нами кружечку?

От кружечки — не то восьмой, не то девятой за сегодня — Ринигер отказался. Несмотря на страшную усталость, стиснувшую ему голову железным обручем, в душе его играла бурная, почти детская радость, способная разорвать не хуже порохового заряда. Он старался идти спокойно, и все же тело больше повиновалось сердцу, чем разуму, и он несся вперед почти бегом, рассекая толпу, как быстрое судно рассекает морские волны.

«Попался, Ивиммон!» — звенело в голове, словно торжественный сигнал медной трубы. А порой грохотало пушечным залпом: «Попался, Тангор!»

Ринигер остановился, лишь очутившись на одной из улиц, что вели от набережной. Он оглянулся на порт, на море, казавшееся очень темным в сумерках, на тонкие мачты кораблей — без парусов они походили на голые деревья по осени. Недавнее воодушевление потихоньку таяло, оставляя в груди приятное тепло. Половина дела сделана, причем трудная половина. Остались пустяки: захватить Ивиммона и доставить в Паридор.

На улицах трудились фонарщики, добропорядочные горожане спешили по домам — кто пешком, кто в повозках, а для городской стражи начиналась самая нелегкая пора. Кое-где из подворотен доносились подозрительные шорохи, звуки и запахи, и Ринигер несколько раз ловил на себе взгляды блестящих, внимательных глаз из-под низко надвинутых драных шляп. Однако все ограничилось взглядами: уличные грабители, наверняка вооруженные только ножами, не горели желанием знакомиться с клинком шпаги.

Ринигер шел к своей гостинице, по-прежнему держа ухо востро и заодно размышляя. Итак, завтра Ивиммон придет в порт, чтобы сесть на «Ланмею». Тем проще: нет нужды искать его по городу, достаточно подстеречь в порту. Гзира говорил, что несколько раз наказал своему пассажиру явиться не позже девяти. «Вряд ли капитан огорчится, если пассажир не придет, — усмехался мысленно Ринигер. — Ведь деньги с него он уже взял».

Порой приходила и тревога, обычная в подобных делах: вдруг что-то пойдет не так? Ринигер отбрасывал ее прочь, как надоедливую муху, ибо окончательно уверился в своей удаче. Сейчас, когда все думы были позади, он желал одного — выспаться. Завтра, да и в последующие дни, ему понадобится немало сил и ясная голова.

Он проснулся в четверть одиннадцатого — ровно сутки прошли с тех пор, как он прибыл в Фаррейг. Утренний туалет и завтрак заняли немного времени, а впереди оставался еще целый день ожидания. Ждать, сидя на месте, Ринигер не умел и не желал, поэтому отправился бродить по городу, как и вчера, слыша голос башенных часов, отбивающих полдень.

Толпа прохожих была столь густой, что экипажи, телеги и всадники с трудом пробивались сквозь нее. В цокоте копыт, грохоте колес и гуле голосов то и дело слышался крик: «Чего желаете?» — стоящие у дверей лавок и мастерских зазывалы не жалели глоток. Ринигер шел по улицам, порой перебрасываясь несколькими словами с лавочниками, поглядывая на пригожих девиц и получая в ответ улыбки или застенчивые взгляды. Город уже не казался ему таким заманчивым, как вчера, и ноги сами привели его в порт.

Никогда прежде Ринигер не испытывал особой любви к морю, но сейчас поневоле засмотрелся. Стоя чуть в стороне, чтобы не мешать портовым рабочим и носильщикам, он глядел в зелено-синюю даль, что сливалась с серым горизонтом. Где-то в этой дали была Авунда, незнакомый край, к югу — Вайя и прочие языческие земли, к северу — крохотная, но грозная Хиризия, знаменитая своими наемниками, и множество других стран, которые он никогда не увидит.

В этот миг Ринигер подумал о Паэне — быть может, он так же стоит сейчас в далеком порту Эгламида и так же смотрит на море. В душе легонько шевельнулась горечь: друг опечалится оттого, что не ему удалось схватить преступника. Но разве не доверились они тогда, в «Алой чаше», случаю — жребию? Как жребий выпал, так и вышло. Нет, Паэн слишком добр и благороден, чтобы завидовать его удаче.

Вслед за Паэном мысли Ринигера обратились к сестре, которая сейчас ждет и тревожится вместе с ее величеством. Тень горечи просочилась и в эти думы. Он знал, что Эдит и Паэн влюблены друг в друга, как знал и то, что брак этот невозможен, и готов был проклинать глупые предрассудки. Быть может, в других странах — там, за морем — все иначе. Ринигер вообразил себе огромный корабль, каких не умеют строить в Урбниссе, а на его борту — любимую сестру и любимого друга, счастливых и прекрасных. Наваждение оказалось столь живым, будто происходило на самом деле.

Оглушительный грохот и крик неподалеку привели Ринигера в чувство. Он сам подивился внезапной своей мечтательности и заодно отругал себя за это — нашел же время витать в облаках. Дело еще не сделано, Ивиммон еще не схвачен, письмо королевы еще не найдено. Ожидание вечера показалось вдруг невыносимо долгим и тяжким. И все же ничего другого не оставалось.

Весь день Ринигер провел в порту, открывшись новым впечатлениям, пускай не столь ярким, какими они казались ему вчера. Он ходил, смотрел, слушал и заодно отделывался от портовых шлюх, которые оказались падки на золото — на то, что звенело у него в кошельке, и на то, что ниспадало на плечи. «Захоти я сам спрятаться, мне пришлось бы нелегко — разве что раздобыть сажи да выкрасить», — усмехался Ринигер мысленно. Благо, ему пока нет нужды прятаться — и, хочется верить, не будет. Уж лучше открытый бой, чем трусливое бегство.

Медленно, как несмазанная телега, день подтянулся к вечеру. Ринигер уже сам не знал, сколько раз обошел набережную и ведущие к ней улицы. Теперь он не гулял, а наблюдал. В каждом молодом мужчине с низко надвинутой на глаза шляпой ему виделся Ивиммон. Страх упустить цель, не разглядеть ее в толпе вновь воскрес и стиснул грудь, точно змея из южных степей. Но, видно, он вправду уродился везучим — или же сестра усердно молилась за него Создателю.

Вскоре после того, как пробило шесть, на улице появился стройный молодой человек. Длинные белокурые волосы были стянуты на затылке, как у какого-нибудь приказчика или лавочника, но нежная кожа лица выдавала его, как и походка придворного щеголя.

Ринигер прищурился, чувствуя, как бешено стучит в груди сердце, как разливается по жилам жестокая радость.

Это был Ивиммон.