Если выживем (гет)

#Новинка

#Драма

АННА

— Молодой человек, а не составите ли вы нам компанию? — вдруг спросила бабушка. Мужчина глянул на меня, пронзая до глубины души этими своими невозможными глазами. Я улыбнулась в ответ. Пусть решает сам, он прекрасно знает, как я плоха в том, что касается принятия решений.

— Что ж, почту за честь, — он широко улыбнулся и запрыгнул в кар, устроившись рядом с бабушкой. Всю дорогу они о чем-то оживленно разговаривали, но из-за шума океана и сильного ветра, мне не было слышно ни слова. Он определенно решил её очаровать.

Отпуск обещал стать невыносимым. Так мучительно находиться рядом и не сметь выразить все то, что скопилось на душе за эти годы. Не иметь права сказать, как соскучилась. Почему рядом с ним я снова чувствую себя нерешительной студенткой? Глупой девчонкой, пускающей запретные слюни на своего преподавателя.

Я так крепко задумалась, что не заметила, как мы подъехали к ресторану. Федор соскочил с сиденья и, обойдя кар, подал мне руку. Помог выйти и оказался слишком близко. Настолько, что я почувствовала знакомый аромат его парфюма. Удивительно, что за столько лет он оказался ему верен. Я подняла взгляд, чтобы заглянуть ему в глаза, но он смотрел не на меня, а в моё декольте. Кто там сказал, что всё течет, все изменяется? Кажется, он врал.

ФЁДОР

Я с наслаждением истинного ценителя искусства наблюдал за тем, как она двигается — плавно, словно анаконда. Удивительно, но она никогда не считала себя красивой. Уверенность в себе ей давали только деньги. Она прекрасно знала, что мужчины оборачиваются ей вслед, но всегда списывала этот эффект на хорошо сидящее платье, дорогие часы или имя её знаменитого дедушки. Я знал, что ради денег она отказалась бы даже от меня, если было бы нужно. Всем, что у нее сейчас есть, она обязана именно этой своей черте характера — она может пожертвовать чем угодно ради хорошей сделки.

Когда мы вошли в огромные раздвижные двери ресторана, я понял, что это место явно не по карману обычному преподавателю: хрусталь и позолота ослепляли своим блеском, льняные салфетки и скатерти поражали мастерством ручной вышивки, прямо в центре зала располагался пруд с водопадом и золотыми рыбками.

— Какая безвкусица, — оглядываясь, презрительно дернула плечиком Аня. — Эй, гарсон, — она окрикнула она официанта, — лучший столик, будь добр.

Нас проводили на веранду. От открывшегося вида перехватило дыхание: океан, горы, покрытые зеленоватой дымкой, и бескрайнее небо, озаренное закатным солнцем. Столик наш располагался в самом углу, нависающим над водой, и был отгорожен от других посетителей ширмами, увитыми цветущими растениями. Официант подал меню и воду с лимоном.

— Так как я вас пригласила, то и оплачивать ужин должна я, — не отрываясь от просмотра меню возвестила Илона Генриховна. Я хотел возразить, но она накрыла мою руку своей, унизанной старинными перстнями, — Никаких возражений я не приму.

— Бабушка рьяный приверженец этикета, — улыбаясь и глядя мне в глаза, произнесла Аня. — Не стоит её обижать.

Я поднял руки, показывая, что сдаюсь. Аня заказала устрицы, шампанское и стейк с кровью. Ещё с её студенческих времен я знал, что она много пьёт, и был уверен, что бутылкой шампанского она не ограничится.

Ужин протекал в дружеской, уютной атмосфере. Илона Генриховна поведала несколько историй из закулисья её театра, Анна рассказывала о последних удачных сделках, а я молча слушал, впитывая этот идеальный вечер, как губка. И вдруг меня осенило: если бы я тогда, тринадцать лет назад, не побоялся ответственности, не побоялся взвалить на себя бремя принятых решений, сейчас эти две женщины были бы моей семьёй. Я сидел бы здесь, между ними, на законных основаниях. Мысль мелькнула и оставила после себя невыносимую горечь и огромную дыру в душе, состоявшую из сожалений и жалости к себе.