Если выживем (гет)

АННА

Когда я впервые ступила на этот остров, мне казалось, что он решит все мои проблемы. Несколько недель в этом райском уголке точно расставят по местам всё в моей жизни.

ПАВЕЛ

Анна, впрочем, как и всегда, всем была недовольна. Морской бриз растрепал её идеально уложенные локоны; от солнца "по-плебейски" зашелушился нос; крестьянский загар победил в неравной схватке с дорогим кремом от солнца, и идеально-молочная аристократическая кожа была безнадежно испорчена.

"Зачем я вообще с ней? Что у нас общего??" — пронеслось у меня в голове в тот момент, когда в её коктейле оказалось недостаточно мятного сиропа. Эта стерва терроризировала персонал начиная от посадки в самолет. И если к стюардессам она была благосклонна, по большей части из-за их сексуально обтянутых формой попок, то стюардам на яхте досталось по полной программе. Мне было стыдно, когда она щелкала пальцами и кричала "Эй, гарсон", протягивая бокал за новой порцией алкоголя. Вокруг отдыхали люди её круга, и для них её поведение считалось нормальным. Меня же коробило от её манеры сквернословить и засовывать купюры за пояс брюк официантам.

Я понимал, что без неё никогда бы не смог пробиться в это общество, что такие, как она, никогда бы не сочли меня за человека, и, тем не менее, мне было слишком некомфортно в таком обществе, не смотря на всю окружающую меня мишуру.

Я ненавидел её, как никого и никогда, и, в то же время, восхищался ею. Она была красива, умна, начитанна, не представляла жизни без любимой работы, обожала искусство в любых его проявлениях, постоянно училась, имела множество хобби и благодетельствовала приют для животных. Я влюбился в нее, как только она открыла рот и изрекла что-то умное.

Но в каждом из нас есть тёмная сторона, и в Энни она цвела, не сдерживаема никакими рамками. Порочная, злая, презирающая людей, она будто была соткана из греха. Иногда мне казалось, что я схожу с ума от её импульсивности. Она человек-хамелеон. Она королева драмы. И я люблю её, за что и презираю самое себя.

Едва её Маноло Бланик коснулись настила пирса, в ней будто что-то переменилось. Она остановилась на краю настила, обвела долгим взглядом песчаный берег, глубоко, как-то горестно вздохнула, и шагнула в песок. тонкие шпильки увязли по самую колодку, но она лишь расправила плечи, гордо вскинула голову и шагнула вперед.

АННА

Я знала, что мы едем в довольно дешёвое место, и все же контраст береговой зоны и зоны отеля ввёл меня в шок.

От шикарного, "мальдивского" пляжа, гольф-кары доставили нас к обшарпанным кованым воротам, рядом с которыми ютилась крошечная будка охраны. Куски облупившейся, некогда синей, краски свисали с ржавых прутьев забора, дорожки покрывал толстый слой опавшей хвои, а метрах в ста от ворот нещадно вонял контейнер с мусором. Огромная трехцветная овчарка залилась истошным лаем при нашем приближении. Водитель кара сгрузил наши чемоданы возле калитки и был таков.

Нам навстречу вышли двое мужчин неопределенного возраста, одетые в серо-синюю военную форму. Представиться они не посчитали нужным, распахнули ворота и, отойдя к собачьей будке, закурили. Краем глаза я успела выхватить их имена на бейджах: Зураб и Антон. Сопровождать к номерам нас никто не соизволил, и толпа туристов разбрелась по территории согласно купленным билетам.

Захватив на стойке у входа карту отеля, я отправилась искать наше бунгало.

— Ты не хочешь помочь? — крикнул мне вслед Павел, пытающийся ухватить весь наш багаж за один раз.

— Я похожа на носильщика? — Его вопрос возмутил меня до глубины души. — Дай пару евро вон тем бездельникам, — я кивнула в сторону охранников, — они тебе помогут, — и, не оборачиваясь, направилась вверх по дороге к нашему бунгало.

— Ох уж эти современные мужики, ничего-то они не могут, — послышался ворчливый голос моей бабушки, — Если ты, к своим годам, не заработал лишние центы, чтобы заплатить носильщикам, то будь добр, не позорься и делай грязную работу молча.

Бабушка негодующе ткнула в Павла тростью и проследовала за мной.

— Ох, милая моя Аннушка, кого ты выбрала в спутники жизни? Нытик и слюнтяй твой Павел! Ты опозоришь имя своего великого деда, если выйдешь за этого тюфяка! При Сталине он бы сдох на галерах прямо на выходе из порта.

— Бабушка, при Сталине не было галер! — воскликнула я, снимая шляпку и обмахиваясь ею, словно веером.

— Сути это не меняет, — бабушка упрямо поджала губы и гордо вскинула голову. — Он тебе не пара.

С этими словами, бодро размахивая тростью, Илона Генриховна шустро умотала вперед.

Павел, нагруженный чемоданами, проследовал за ней.

Наконец, оставшись в одиночестве, я огляделась. Вокруг меня процветал рай: голубые ели источали божественный аромат хвои, который смешивался с запахом мёда и цветов; идеально высаженные клумбы поражали разнообразием сортов; нестриженный, дикий газон придавал толику сельского очарования ландшафту.

Я медленно побрела по дорожке, рассматривая то тут то там разбросанные домики. Это были старые советские корпуса с побеленными стенам и выкрашенными в голубой наличниками и дверьми, шиферными крышами и полукруглыми лавочками в палисадниках. Будто попал в детский лагерь двухтысячных.

Из окон ближайшего ко входным воротам домика слышались звонкие голоса, распевающие матерные частушки. Миновав аккуратную аллею из самшитов и гортензий, я вышла прямиком к цветочному магазину, даже сейчас мигавшему неоновыми огнями. У входа, сидя на высоком барном стуле, курила молоденькая продавщица с длиннющими афро-косами. Она махнула мне рукой и, показав "козу", крикнула "Панки, хой!". Я рассмеялась и салютовала в ответ.

Слева от магазина располагалась огромная клумба и фонтан со скамейками. Асфальтовое покрытие сменилось гравием. Наш домик располагался на самом отшибе, сразу за фонтаном. Около домика напротив компания мужчин жарила шашлык, попивая пиво и о чем-то споря. Я взошла по скрипучим деревянным ступеням на террасу нашего коттеджа, услышала, как в доме переругиваются бабушка и Павел, и решила задержаться на веранде, наслаждаясь ароматами лета, мангала и гортензий, буйно цветущих вокруг домика.

Облокотившись о перила, я, вдруг, впервые подумала о том, как было бы прекрасно оказаться здесь одной. Посвятить время себе, подумать, замедлить бег бешеного ритма столицы, не заботиться ни о чем и ни о ком, кроме себя, не быть ответственной ни за что, а главное — решить, наконец, для себя — принимать предложение Павла или нет.

Именно в этот момент я подняла глаза и взглянула на мужчин, стоявших вокруг мангала у коттеджа напротив.

Сердце моё ухнуло в пятки.

Будто гром и молнии прошли сквозь моё безвольное тело.

Дыхание замерло.

Горло перехватило, тело обдало жаром.

Прямо напротив мне улыбались ярко-голубые глаза.

АННА

Я стояла не жива, не мертва.

Он был мужчиной моей мечты.

Мужчиной, который запал мне в душу с первого взгляда.

Идеалом, который мне вдалбливала с детства бабушка.

Мужчиной, какого никогда не было в моей жизни.

Мужчиной, который боготворил меня, целуя мои ноги.

Мужчиной, который так и не стал моим.

Мужчиной, который задрал планку до таких высот, которые не мог достигнуть никто, кроме него.

Моя любовь. Моя боль. Мой незакрытый гештальт...

ФЁДОР

Я приехал сюда расслабиться. Отдохнуть от жены, от семьи, от тещи, от обязанностей и всей этой гребаной докторской. От финансовых проблем, от нового ректора, от запаха замшелых, никому ненужных книг и диссертаций.

Как бы я описал последние десять лет моей жизни?.. Иногда я задавал себе это вопрос. И никак не мог найти на него ответ. Ничего не случалось, ничего не происходило. Полная апатия и безнадежная рутина.

Иногда я задаю себе вопрос: зачем мне всё это? для чего? кто я вне стен университета? почему в свои сорок восемь лет меня не прибило к надежному берегу? почему я не обрел свою гавань?

Жизнь моя неумолимо клонится к закату, а я никто и ничто в этом мире, не смотря на мои заслуги. Кандидатская, докторская, несколько монографий, двое детей, телевидение, интервью, общественная деятельность, митинги, должность и уважение...

Но кто я?

Кто этот глубоко несчастный человек, который, приходя домой, ставит портфель у входа и снимает пиджак, не зажигая свет? Который на протяжении десятилетий вкладывает знания в пустые головы гормональных студентов, но сам не может ответить прямо на простой вопрос: "Кто ты?"

Тот, кто плывет по течению.

Кто делает одно и то же изо дня в день, из года в год.

Тот, кто ложится в постель к чужой женщине, хотя прожил с ней более двадцати пяти лет.

Я знаю кто. Но не смею этого признать. Не смею облечь в слова. Не смею выпустить это на свободу.

И сейчас, глядя в горящие адским пламенем зеленые глаза, я знаю ответ.

Я тот, кто назвал дочь ЕЁ именем.

Я тот, кто продал ей душу, словно дьяволу.

Я тот, кто не получил ничего взамен.

Я тот, кто целовал ей ноги, когда ей было семнадцать.

Я тот, кто готов целовать ей ноги всю свою жизнь.

Я тот, кто не устоял, хотя и не сопротивлялся.

Я тот, кто сдался без боя.

Я тот, кто любил её все эти тринадцать лет, но не решился испортить ей жизнь.

Я тот, кто смог бы обуздать её.

Я тот, кто мог бы дать ей больше.

Я тот, кто боготворил бы её всю жизнь.

Я тот, кого она хочет.

Я тот, на кого сейчас смотрят горящие огнем зеленые глаза.

Стараясь не привлекать внимания коллеги, Федор поднял руку в приветственном жесте. Он не хотел, чтобы Николай узнал её. Чтобы вообще знал, что она здесь. Анна печально улыбнулась в ответ и скрылась в домике. От промелькнувшей в её глазах тоски заныло сердце.

Он попытался отвлечься, переключиться на собеседников, но выходило плохо. Взгляд его то и дело возвращался к окнам домика напротив, в которых то и дело мелькал силуэт пожилой женщины и парня. Анны не было видно.

К вечеру он совсем извелся. На ужин пришлось идти одному: Коля редактировал монографию, Егор убивал эльфов в какой-то очень важной миссии. Выйдя на веранду, он снова бросил взгляд на заветный дом.

— Да, Аня, я пойду в эту плебейскую столовую и выпью этого плебейского пива в компании таких же плебеев, как и я, — выкрикнул вышедший на веранду парень. — И да, Илона Генриховна, я буду есть руками, рыгать и вытирать рот рукавом!

Юноша сбежал вниз по ступеням и, засунув руки в карманы джинсов так глубоко, как только мог, направился в сторону столовой.

Фёдор столкнулся с Анной и её бабушкой на тропинке, ведущей к столовой. На девушке было простое ситцевое платье в пол и босоножки на пробковой танкетке. Буйные кудри собраны в высокую прическу изящной заколкой.

Минуту они стояли и таращились друг на друга, пока Фёдор, наконец, не изрек:

— Привет.

— Здравствуйте, Фёдор Алексеевич, рада вас видеть- она улыбнулась ему так открыто, так радостно.

— Взаимно. Идете на ужин?

— Да, — она хотела добавить что-то еще, но стоявшая рядом женщина ткнула ее тростью. — Ах, да, простите, позвольте вас представить, моя бабушка, Илона Генриховна Вержбицкая, в девичестве Дельмас. Бабушка, это Федор Алексеевич, преподаватель в университете, где я училась.

— Мадемуазель, — слегка поклонился Фёдор, целуя женщине руку, затянутую в атласную перчатку. И тут же понял, что избрал верную тактику: суровое лицо смягчилось, презрительно искривленные губы сложились в хитрую улыбку, а в глазах промелькнула искорка интереса. — Рад знакомству.

— Какой воспитанный молодой человек! Не будите ли так любезны сопроводить нас к столу? Этот ужасный мужлан так торопился набить свой живот, что забыл про дам, — она картинно вздохнула, и в этом вздохе можно было услышать все, что она думает о нерадивом женихе своей внучки. Фёдора так это повеселило, что он не сдержал улыбки:

— Почту за честь, — он предложил женщине руку, и они степенно двинулись по тропе в сторону обеденного корпуса. Анна смотрела им вслед и впервые за долгое время чувствовала такое умиротворение, смешанное с эйфорией от этой случайной встречи.

Дойдя до развилки, они миновали столовую и свернули к утесу. У подножия их уже ожидал гольф-кар, заранее заказанный Анной. Федор помог усесться пожилой женщине и повернулся, предлагая руку Анне.

Взгляд. Касание. Молния прошила тела, воскрешая былую страсть. Сердца колотились так, что готовы были выломать ребра. Они стояли и пялились друг на друга как подростки. Илона Генриховна поняла всё с одного взгляда и теперь демонстративно интересовалась розовым кустом, ликуя внутри, что Павел, наконец, получит отставку.

Когда он помогал ей забраться на сиденье, когда она выпустила его руку из своей, оба уже знали, что пути назад нет. ЭТО началось снова.

#Новинка

#Драма

АННА

— Молодой человек, а не составите ли вы нам компанию? — вдруг спросила бабушка. Мужчина глянул на меня, пронзая до глубины души этими своими невозможными глазами. Я улыбнулась в ответ. Пусть решает сам, он прекрасно знает, как я плоха в том, что касается принятия решений.

— Что ж, почту за честь, — он широко улыбнулся и запрыгнул в кар, устроившись рядом с бабушкой. Всю дорогу они о чем-то оживленно разговаривали, но из-за шума океана и сильного ветра, мне не было слышно ни слова. Он определенно решил её очаровать.

Отпуск обещал стать невыносимым. Так мучительно находиться рядом и не сметь выразить все то, что скопилось на душе за эти годы. Не иметь права сказать, как соскучилась. Почему рядом с ним я снова чувствую себя нерешительной студенткой? Глупой девчонкой, пускающей запретные слюни на своего преподавателя.

Я так крепко задумалась, что не заметила, как мы подъехали к ресторану. Федор соскочил с сиденья и, обойдя кар, подал мне руку. Помог выйти и оказался слишком близко. Настолько, что я почувствовала знакомый аромат его парфюма. Удивительно, что за столько лет он оказался ему верен. Я подняла взгляд, чтобы заглянуть ему в глаза, но он смотрел не на меня, а в моё декольте. Кто там сказал, что всё течет, все изменяется? Кажется, он врал.

ФЁДОР

Я с наслаждением истинного ценителя искусства наблюдал за тем, как она двигается — плавно, словно анаконда. Удивительно, но она никогда не считала себя красивой. Уверенность в себе ей давали только деньги. Она прекрасно знала, что мужчины оборачиваются ей вслед, но всегда списывала этот эффект на хорошо сидящее платье, дорогие часы или имя её знаменитого дедушки. Я знал, что ради денег она отказалась бы даже от меня, если было бы нужно. Всем, что у нее сейчас есть, она обязана именно этой своей черте характера — она может пожертвовать чем угодно ради хорошей сделки.

Когда мы вошли в огромные раздвижные двери ресторана, я понял, что это место явно не по карману обычному преподавателю: хрусталь и позолота ослепляли своим блеском, льняные салфетки и скатерти поражали мастерством ручной вышивки, прямо в центре зала располагался пруд с водопадом и золотыми рыбками.

— Какая безвкусица, — оглядываясь, презрительно дернула плечиком Аня. — Эй, гарсон, — она окрикнула она официанта, — лучший столик, будь добр.

Нас проводили на веранду. От открывшегося вида перехватило дыхание: океан, горы, покрытые зеленоватой дымкой, и бескрайнее небо, озаренное закатным солнцем. Столик наш располагался в самом углу, нависающим над водой, и был отгорожен от других посетителей ширмами, увитыми цветущими растениями. Официант подал меню и воду с лимоном.

— Так как я вас пригласила, то и оплачивать ужин должна я, — не отрываясь от просмотра меню возвестила Илона Генриховна. Я хотел возразить, но она накрыла мою руку своей, унизанной старинными перстнями, — Никаких возражений я не приму.

— Бабушка рьяный приверженец этикета, — улыбаясь и глядя мне в глаза, произнесла Аня. — Не стоит её обижать.

Я поднял руки, показывая, что сдаюсь. Аня заказала устрицы, шампанское и стейк с кровью. Ещё с её студенческих времен я знал, что она много пьёт, и был уверен, что бутылкой шампанского она не ограничится.

Ужин протекал в дружеской, уютной атмосфере. Илона Генриховна поведала несколько историй из закулисья её театра, Анна рассказывала о последних удачных сделках, а я молча слушал, впитывая этот идеальный вечер, как губка. И вдруг меня осенило: если бы я тогда, тринадцать лет назад, не побоялся ответственности, не побоялся взвалить на себя бремя принятых решений, сейчас эти две женщины были бы моей семьёй. Я сидел бы здесь, между ними, на законных основаниях. Мысль мелькнула и оставила после себя невыносимую горечь и огромную дыру в душе, состоявшую из сожалений и жалости к себе.

Когда совсем стемнело, и со стороны океана потянуло холодом, Илона Генриховна предложила переместиться в их двор для дежестива. Смысла отказываться не было, хотелось продлить этот вечер насколько возможно. Аня что-то шепнула официанту и заправила купюру ему за пояс брюк. Парнишка кивнул и через несколько минут появился с корзинкой для пикника. Мы погрузились в кар, который довёз нас прямо до крыльца их домика.

Будьте добры, яхонтовый мой, разожгите костёр, — обратилась ко мне пожилая женщина, когда мы прошли на задний двор. — Аннушка сейчас накроет.

Я развёл огонь, Аня вынесла складной столик, разложила на нем закуски, которые так любезно предоставил нам ресторан, и обернулась ко мне:

Что будете пить?

Меня коробила её манера обращаться ко мне на “вы”, но я решил не спорить при бабушке, потому ответил, что доверяю её вкусу. Она ухмыльнулась, скрылась в доме и, вернувшись через минуту, расставила на столике несколько бутылок. Илона Генриховна, расположившаяся в уютном шезлонге, приняла из рук внучки рюмку вишневого ликёра и с наслаждением затянулась сигариллой. Её идеально уложенные локоны блестели в свете костра, и сейчас, раскрасневшаяся от тепла и алкоголя, она выглядела значительно младше своих лет. Я отметил гордую посадку головы, которая передались её внучке, точность и лаконичность движений, а, так же, будто вытесанный из камня, профиль. Могу поклясться, что в молодости она была прекрасна.

Аня протянула мне бокал виски и присела рядом. Мы не соприкасались, но я чувствовал исходившее от неё тепло и аромат дорогих духов. Она пахла незнакомо, но я знал, что, если склонюсь к её шее, почувствую её настоящий аромат. Я помнил каждую его ноту — сирень, яблоко и кокос. Прошло так много лет, но я был уверен, что он ни капли не изменился.

Хочу предложить тост, — нарушил я затянувшуюся тишину. — Во-первых, за знакомство, — я салютовал бокалом Илоне Генриховне, и она подняла рюмку в ответ. — Во-вторых, за встречу, — я повернулся к Ане и заглянул ей в глаза. — В-третьих, за прекрасный вечер, который скрасил моё одиночество!

Аня улыбнулась и коснулась своим бокалом моего:

Я рада, что мы встретились. — В её глазах отражался огонь. — И спасибо, что составили нам компанию. Вы покорили сердце моей бабушки.

“А твоё?” — чуть было не вырвалось у меня. Но она поняла, что я хотел сказать. Её горячая ладонь легла меж моих лопаток в коротком прикосновении, но этого хватило, чтобы меня бросило в жар. Она поднялась и вернулась с несколькими пледами. Одним укрыла бабушке ноги, второй накинула мне на плечи, а сама завернулась в безразмерный свитер. Потекла неспешная беседа ни о чём, и так было уютно и тепло в этом кружке на троих, что аж защемило сердце. Через час Илона Генриховна попрощалась и ушла спать, и мы остались с Аней вдвоём. Повисло неловкое молчание. Никто из нас не знал, что сказать, как начать разговор, и нужно ли вообще что-то говорить.

У тебя замечательная бабушка, — я решил начать с нейтральной темы. Аня усмехнулась и, глядя на огонь ответила:

Да, она прекрасна. Эксцентрична и капризна, но прекрасна.

Расскажи, как сложилась твоя жизнь? — вопрос вырвался помимо моей воли, но Анна сделала вид, что не огорошена им.

Я не знаю, как вам охарактеризовать то, через что мы с бабушкой прошли. Так много всего произошло за эти тринадцать лет.

Ты работаешь не по специальности? — подтолкнул я её. Она коротко и горько рассмеялась:

Конечно, нет.

Но ведь ты так хотела стать преподавателем.

Вы знаете, что меня воспитывали бабушка с дедушкой, — я кивнул — К тому моменту, как я выпустилась, бабушка нашла мне место в хорошем лицее. Но, совершенно внезапно, перед самым началом учебного года, умер дедушка. Мы остались одни, бабушка впала в депрессию, отказывалась от ролей, и нам совершенно нечего было есть. Пока мы не вступили в права наследства, мы не имели доступ к дедушкиному капиталу и отчислениям по авторским правам, нам не на что было содержать дом, пришлось как-то выкручиваться и искать работу с высоким доходом. Но мы привыкли к определенному уровню жизни, и бабушке пришлось взять себя в руки. Ей предложили роль в кино, и она согласилась, хотя всегда говорила, что это ниже её достоинства. На время съемок мы переехали в столицу, да так там и остались. Я устроилась хостес в ресторан, бабушка получила гонорар, мы вступили в наследство, и жизнь стала налаживаться. Сначала я открыла небольшую закусочную, потом ресторан, потом ещё один. Потом замахнулась на гостиницу. Сейчас у меня сеть семейных отелей и ресторанов разных кухонь. Я обожаю свою работу и, наверное, даже рада, что тогда не сложилось с преподаванием.

Она замолчала и долго смотрела на огонь.

А вы? — вдруг спросила она, заглядывая мне в глаза.

В моей жизни за эти тринадцать лет абсолютно ничего не произошло. После того нашего разговора я будто застыл на месте. — Повисла пауза, нарушаемая только треском поленьев в костре. — Прости меня, — внезапно вырвалось у меня. Я так давно хотел ей это сказать.

За что? — она недоуменно вскинула брови.

За то, что струсил тогда. За то, что отказался от тебя. За то, что думал, что это блажь и несерьёзно. За то, что выбрал не тебя.

У вас были на то причины, я всё понимаю и не держу зла.

Она положила руку мне на предплечье и заглянула в лицо. Я поймал взгляд её бездонных глаз и понял, что пропал. Что в этот раз мне придется сделать окончательный выбор. Я больше не могу нас мучить.

Я отставил стакан и прижался к её губам. Это было сродни глотку воздуха, когда утопаешь. Глотку воды после многих дней блуждания по пустыне. Я боялся, что у меня остановится сердце от нахлынувших чувств. Она выронила бокал и подалась навстречу. Я запустил пальцы в её прекрасные кудри и вытащил заколку, позволяя локонам рассыпаться по плечам. Обвивая руками её талию, я пытался навеки вжать её в себя. Я обнимал её, как величайшее сокровище в мире, и не мог поверить в реальность происходящего. Холодные ладошки пробрались под плед, огладили мою спину, и вот она уже прижимается ко мне и шепчет прямо в рот “я так скучала”. “Милая моя”, — шепчу я в ответ и покрываю лихорадочными, грубыми поцелуями её лицо.

Паша пришел под утро в абсолютно невменяемом состоянии и, не раздеваясь, рухнул в постель. По пути он опрокинул чемодан, стул и настольную лампу, разбудив и напугав Аню.

-Ты ополоумел? — прошипела она, скатываясь с кровати. — Четыре утра! В соседней комнате бабушка...

-Да пошла она... — невнятно, но зло пробормотал в подушку Паша. — Вечно я для нее недостаточно хорош... недостаточно достоин... не достоин...

-Придурок. Ты прекрасно знаешь, что меня нельзя будить в такое время, — злоба сменилась бессилием. Павел захрапел, и Аня, не надеясь больше уснуть, встала и вышла из комнаты.

От Пашиного безрассудства бабушку защищали беруши и Клод Дебюсси, тихонько игравший в ее комнате всю ночь. Иногда Аня задавалась вопросом: “А зачем нам еще кто-то? Нам ведь и так хорошо вдвоем”. Эта мысль частенько возникала в ее голове, когда она была недовольна своим партнером или бабушкиным ухажером. Их быт был давно налажен, привычки изучены. Новый человек не вписывался в их эгоцентричную картину мира. Никто, кроме Фёдора. Аня была удивлена, что Илона Генриховна позволила сопровождать их в ресторан, а после пригласила на рюмку ликера мужчину, чьи ботинки были дешевле, чем билет на ее спектакль. Хорошо зная свою бабушку, Аня понимала, что Фёдор ей приглянулся. Больше, чем деньги, Илона Генриховна ценила в людях ум и понимание “своего места”. А Паша не понимал, чем и вызывал её антипатию.

Фёдор, тем временем, так и не смог заснуть, и сейчас тупо пялился в потолок, закинув руки за голову. В открытые окна проникали ночные звуки, среди которых выделился приход Аниного бой-френда домой. Феде так и хотелось проорать: “тише, дурень, не разбуди её”. Он помнил, как она ненавидела летние предрассветные сумерки: её охватывала тревожность, стоило заняться рассвету. Когда-то они спали в одной палатке, и ему приходилось накрывать ее одеялами на ночь, чтобы девушка могла спокойно спать.

Окно его спальни выходило на противоположную сторону, но он все равно услышал, как на веранде соседнего дома звякнуло стекло, и любимый родной голос произнес несколько нескромных ругательств. Федор улыбнулся и, легко отпружинив от кровати, вышел на улицу.

Анна, облокотившаяся о перила со стаканом в руке, внимательно осмотрела его с головы до ног и насмешливо выгнула бровь. Фёдор понял, что забыл одеться. Вернувшись через мгновение в шортах и футболке, он взошел на крыльцо и принял полный стакан апероля.

-Да ты сегодня бунтарка, — тихонько хмыкнул он, пригубив напиток. Он помнил, как для нее важны условности в отношении алкоголя: каждому напитку свое время, бокал, количество. Он ни разу не видел, чтобы она налила полный бокал вина или выпила что-то, кроме шампанского, до обеда.

-Четыре утра, Федор Алексеевич.

-Хочешь, я тебя уложу?

Она глянула ему в глаза и кивнула. Мужчина провел ее в свою комнату, и, пока она допивала свой напиток, приладил к гардине поверх занавесок плотное покрывало, поставил кондиционер на двадцать один градус, расправил простынь так, чтобы не было ни единой складки. Подошел к девушке вплотную, осторожно коснулся шеи, собрал буйные кудри и затянул в тугой пучок. Стянул с нее через голову её крошечную пижамную маечку и одел свою хлопковую и широкую. Аня забралась в постель, он укрыл ее чистой свежей простыней, запер дверь, подоткнул под щель половичок, заклеил пластырями яркие лампочки телевизора и кондиционера. Комната погрузилась в темноту и тишину.

Федор прилег рядом, Аня тут же повернулась к нему спиной. Он положил свою широкую горячую ладонь ей между лопаток и почувствовал, как ее тело расслабляется.

— Столько лет прошло, а вы до сих пор помните, — прошептала она, больше себе, чем ему.

-Спи! — строго оборвал её Ф#.IIIедор, зная, что через секунду она уже погрузится в сон. — Как же я люблю тебя, малышка, — прошептал он, зная, что девушка его уже не слышит. Подождав еще несколько минут, мужчина отодвинулся как можно дальше от своей гостьи, зная, как важно ей иметь много пространства, и впервые за много лет без нее забылся глубоким молодецким сном.

Проснулся он от того, что адски замерз, хоть и спал, завернувшись втеплое одеяло. Кондиционер до сих пор вырабатывал холод, Анна рядом разметалась на постели, скинув простыню. Часы показывали половину второго дня. В дверь постучали, и Егор спросил, жив ли Федя.

— Да, все хорошо, не спал всю ночь, идите на обед без меня, — как можно тише ответил Федор, но девушка рядом все же завозилась и проснулась.

-Привет, — она улыбнулась ему сонно и открыто.

-Доброе утро, — мужчина раскрыл объятия, и Аня скользнула в них, так правильно, так привычно. Так волнительно приятно было снова ощущать на своей груди ее крохотную ладошку, ее длинную ножку, перекинутую через его бедра, мягкую грудь, прижавшуюся к боку.

-Я думала, что в вашем возрасте уже можно забыть об утренней эрекции.

-Ты же знаешь, как на меня действуешь.

Она приподнялась на локте и заглянула Феде в глаза.

' Я так скучала по этому.

— По моей эрекции? — хохотнул Федор, хотя понял, о чем она.

— Дурак, — улыбнулась Аня и коснулась его лица своей холодной ладонью. Он не выдержал, положил руку на ее затылок и притянул ее голову ближе.

— Всегда дурею, когда ты рядом, ты же знаешь, — прошептал Федор и впился в ее губы требовательным поцелуем.

ФЕДОР

Аня опустилась на постель, я перекатился и подмял ее под себя. Какое же это блаженство, целовать ее, касаться, ощущать ее запах и это опьяняющее чувство, которое я не испытывал ни разу с нашей последней встречи. Последние мысли вылетели из моей головы, когда она завозилась подо мной и закинула ножку мне на бедро. Задыхаясь от нехватки кислорода и нахлынувших эмоций, я толкнулся в нее бедрами, вырывая жалобный, порочный стон. Она запустила пальчики мне в волосы, вскинула бедра навстречу, прижалась теснее. Я запустил руки под собственную майку, прикрывавшую ее тело, обхватил ладонями грудь, сжал, зажимая между пальцами маленькие твердые бугорки. Аня выгнулась и застонала мне в рот. Я плотнее прижался бедрами, ощущая ее жар и влагу, спустился поцелуями по изящной шейке, грубо, до боли прикусил нежную кожу. Аня вскрикнула, выгибаясь, и больно сжала в кулачке мои волосы, ногтями второй руки впиваясь в кожу на спине.

— Федор Алексеевич, пожалуйста, нам нельзя.

Так заканчивалась любая наша близость на протяжении нескольких лет. Шумно дыша, я скатывался с нее, уходил прогуляться, пил, но никогда не принуждал ее. Вот и сейчас я уткнулся лбом меж ее грудей и пытался выровнять дыхание. Она перебирала мои волосы, гладила по спине, нисколько не помогая успокоиться.

— Я так больше не могу, — голос мой почему-то охрип.

— Я тоже, — прошептала она. — Нам нужно решить все раз и навсегда. Хватит мучить друг друга. Все это тянется так много лет, я устала. Прошу вас, Федор Алексеевич, отпустите меня. Нам ведь обоим жизни нет. У вас хотя бы есть семья, а у меня никого. В каждом мужчине я ищу вас и не нахожу. Вы уедете, вернетесь в семью, а я так и останусь на этом этапе.

— Я думал, что поступаю правильно. Думал, ты пойдешь дальше и забудешь, как меня звали. Я и подумать не мог, что обрекаю нас на такое.

— Я знаю, — она коснулась пальчиками моего лица. — Знаю. И не виню вас. Но я больше не несмышленая девчушка, я жить хочу. Любить. Не так, чтоб душу рвать. Хочу быть счастливой. Детей хочу. Дом. И пока я, как на привязи, мне только и остается, что воспоминания. Отголоски чувства чужого мужчины.

Слова её полоснули, словно ножом.

— Прости меня, — я взял ее ладошки в свои, поцеловал тонкие пальчики. — больше я не причиню тебе боли, обещаю.