Если выживем (гет)

АННА

Когда я впервые ступила на этот остров, мне казалось, что он решит все мои проблемы. Несколько недель в этом райском уголке точно расставят по местам всё в моей жизни.

ПАВЕЛ

Анна, впрочем, как и всегда, всем была недовольна. Морской бриз растрепал её идеально уложенные локоны; от солнца "по-плебейски" зашелушился нос; крестьянский загар победил в неравной схватке с дорогим кремом от солнца, и идеально-молочная аристократическая кожа была безнадежно испорчена.

"Зачем я вообще с ней? Что у нас общего??" — пронеслось у меня в голове в тот момент, когда в её коктейле оказалось недостаточно мятного сиропа. Эта стерва терроризировала персонал начиная от посадки в самолет. И если к стюардессам она была благосклонна, по большей части из-за их сексуально обтянутых формой попок, то стюардам на яхте досталось по полной программе. Мне было стыдно, когда она щелкала пальцами и кричала "Эй, гарсон", протягивая бокал за новой порцией алкоголя. Вокруг отдыхали люди её круга, и для них её поведение считалось нормальным. Меня же коробило от её манеры сквернословить и засовывать купюры за пояс брюк официантам.

Я понимал, что без неё никогда бы не смог пробиться в это общество, что такие, как она, никогда бы не сочли меня за человека, и, тем не менее, мне было слишком некомфортно в таком обществе, не смотря на всю окружающую меня мишуру.

Я ненавидел её, как никого и никогда, и, в то же время, восхищался ею. Она была красива, умна, начитанна, не представляла жизни без любимой работы, обожала искусство в любых его проявлениях, постоянно училась, имела множество хобби и благодетельствовала приют для животных. Я влюбился в нее, как только она открыла рот и изрекла что-то умное.

Но в каждом из нас есть тёмная сторона, и в Энни она цвела, не сдерживаема никакими рамками. Порочная, злая, презирающая людей, она будто была соткана из греха. Иногда мне казалось, что я схожу с ума от её импульсивности. Она человек-хамелеон. Она королева драмы. И я люблю её, за что и презираю самое себя.

Едва её Маноло Бланик коснулись настила пирса, в ней будто что-то переменилось. Она остановилась на краю настила, обвела долгим взглядом песчаный берег, глубоко, как-то горестно вздохнула, и шагнула в песок. тонкие шпильки увязли по самую колодку, но она лишь расправила плечи, гордо вскинула голову и шагнула вперед.

АННА

Я знала, что мы едем в довольно дешёвое место, и все же контраст береговой зоны и зоны отеля ввёл меня в шок.

От шикарного, "мальдивского" пляжа, гольф-кары доставили нас к обшарпанным кованым воротам, рядом с которыми ютилась крошечная будка охраны. Куски облупившейся, некогда синей, краски свисали с ржавых прутьев забора, дорожки покрывал толстый слой опавшей хвои, а метрах в ста от ворот нещадно вонял контейнер с мусором. Огромная трехцветная овчарка залилась истошным лаем при нашем приближении. Водитель кара сгрузил наши чемоданы возле калитки и был таков.

Нам навстречу вышли двое мужчин неопределенного возраста, одетые в серо-синюю военную форму. Представиться они не посчитали нужным, распахнули ворота и, отойдя к собачьей будке, закурили. Краем глаза я успела выхватить их имена на бейджах: Зураб и Антон. Сопровождать к номерам нас никто не соизволил, и толпа туристов разбрелась по территории согласно купленным билетам.

Захватив на стойке у входа карту отеля, я отправилась искать наше бунгало.

— Ты не хочешь помочь? — крикнул мне вслед Павел, пытающийся ухватить весь наш багаж за один раз.

— Я похожа на носильщика? — Его вопрос возмутил меня до глубины души. — Дай пару евро вон тем бездельникам, — я кивнула в сторону охранников, — они тебе помогут, — и, не оборачиваясь, направилась вверх по дороге к нашему бунгало.

— Ох уж эти современные мужики, ничего-то они не могут, — послышался ворчливый голос моей бабушки, — Если ты, к своим годам, не заработал лишние центы, чтобы заплатить носильщикам, то будь добр, не позорься и делай грязную работу молча.

Бабушка негодующе ткнула в Павла тростью и проследовала за мной.

— Ох, милая моя Аннушка, кого ты выбрала в спутники жизни? Нытик и слюнтяй твой Павел! Ты опозоришь имя своего великого деда, если выйдешь за этого тюфяка! При Сталине он бы сдох на галерах прямо на выходе из порта.

— Бабушка, при Сталине не было галер! — воскликнула я, снимая шляпку и обмахиваясь ею, словно веером.

— Сути это не меняет, — бабушка упрямо поджала губы и гордо вскинула голову. — Он тебе не пара.

С этими словами, бодро размахивая тростью, Илона Генриховна шустро умотала вперед.

Павел, нагруженный чемоданами, проследовал за ней.

Наконец, оставшись в одиночестве, я огляделась. Вокруг меня процветал рай: голубые ели источали божественный аромат хвои, который смешивался с запахом мёда и цветов; идеально высаженные клумбы поражали разнообразием сортов; нестриженный, дикий газон придавал толику сельского очарования ландшафту.

Я медленно побрела по дорожке, рассматривая то тут то там разбросанные домики. Это были старые советские корпуса с побеленными стенам и выкрашенными в голубой наличниками и дверьми, шиферными крышами и полукруглыми лавочками в палисадниках. Будто попал в детский лагерь двухтысячных.

Из окон ближайшего ко входным воротам домика слышались звонкие голоса, распевающие матерные частушки. Миновав аккуратную аллею из самшитов и гортензий, я вышла прямиком к цветочному магазину, даже сейчас мигавшему неоновыми огнями. У входа, сидя на высоком барном стуле, курила молоденькая продавщица с длиннющими афро-косами. Она махнула мне рукой и, показав "козу", крикнула "Панки, хой!". Я рассмеялась и салютовала в ответ.

Слева от магазина располагалась огромная клумба и фонтан со скамейками. Асфальтовое покрытие сменилось гравием. Наш домик располагался на самом отшибе, сразу за фонтаном. Около домика напротив компания мужчин жарила шашлык, попивая пиво и о чем-то споря. Я взошла по скрипучим деревянным ступеням на террасу нашего коттеджа, услышала, как в доме переругиваются бабушка и Павел, и решила задержаться на веранде, наслаждаясь ароматами лета, мангала и гортензий, буйно цветущих вокруг домика.

Облокотившись о перила, я, вдруг, впервые подумала о том, как было бы прекрасно оказаться здесь одной. Посвятить время себе, подумать, замедлить бег бешеного ритма столицы, не заботиться ни о чем и ни о ком, кроме себя, не быть ответственной ни за что, а главное — решить, наконец, для себя — принимать предложение Павла или нет.

Именно в этот момент я подняла глаза и взглянула на мужчин, стоявших вокруг мангала у коттеджа напротив.

Сердце моё ухнуло в пятки.

Будто гром и молнии прошли сквозь моё безвольное тело.

Дыхание замерло.

Горло перехватило, тело обдало жаром.

Прямо напротив мне улыбались ярко-голубые глаза.

АННА

Я стояла не жива, не мертва.

Он был мужчиной моей мечты.

Мужчиной, который запал мне в душу с первого взгляда.

Идеалом, который мне вдалбливала с детства бабушка.

Мужчиной, какого никогда не было в моей жизни.

Мужчиной, который боготворил меня, целуя мои ноги.

Мужчиной, который так и не стал моим.

Мужчиной, который задрал планку до таких высот, которые не мог достигнуть никто, кроме него.

Моя любовь. Моя боль. Мой незакрытый гештальт...

ФЁДОР

Я приехал сюда расслабиться. Отдохнуть от жены, от семьи, от тещи, от обязанностей и всей этой гребаной докторской. От финансовых проблем, от нового ректора, от запаха замшелых, никому ненужных книг и диссертаций.

Как бы я описал последние десять лет моей жизни?.. Иногда я задавал себе это вопрос. И никак не мог найти на него ответ. Ничего не случалось, ничего не происходило. Полная апатия и безнадежная рутина.

Иногда я задаю себе вопрос: зачем мне всё это? для чего? кто я вне стен университета? почему в свои сорок восемь лет меня не прибило к надежному берегу? почему я не обрел свою гавань?

Жизнь моя неумолимо клонится к закату, а я никто и ничто в этом мире, не смотря на мои заслуги. Кандидатская, докторская, несколько монографий, двое детей, телевидение, интервью, общественная деятельность, митинги, должность и уважение...

Но кто я?

Кто этот глубоко несчастный человек, который, приходя домой, ставит портфель у входа и снимает пиджак, не зажигая свет? Который на протяжении десятилетий вкладывает знания в пустые головы гормональных студентов, но сам не может ответить прямо на простой вопрос: "Кто ты?"

Тот, кто плывет по течению.

Кто делает одно и то же изо дня в день, из года в год.

Тот, кто ложится в постель к чужой женщине, хотя прожил с ней более двадцати пяти лет.

Я знаю кто. Но не смею этого признать. Не смею облечь в слова. Не смею выпустить это на свободу.

И сейчас, глядя в горящие адским пламенем зеленые глаза, я знаю ответ.

Я тот, кто назвал дочь ЕЁ именем.

Я тот, кто продал ей душу, словно дьяволу.

Я тот, кто не получил ничего взамен.

Я тот, кто целовал ей ноги, когда ей было семнадцать.

Я тот, кто готов целовать ей ноги всю свою жизнь.

Я тот, кто не устоял, хотя и не сопротивлялся.

Я тот, кто сдался без боя.

Я тот, кто любил её все эти тринадцать лет, но не решился испортить ей жизнь.

Я тот, кто смог бы обуздать её.

Я тот, кто мог бы дать ей больше.

Я тот, кто боготворил бы её всю жизнь.

Я тот, кого она хочет.

Я тот, на кого сейчас смотрят горящие огнем зеленые глаза.

Стараясь не привлекать внимания коллеги, Федор поднял руку в приветственном жесте. Он не хотел, чтобы Николай узнал её. Чтобы вообще знал, что она здесь. Анна печально улыбнулась в ответ и скрылась в домике. От промелькнувшей в её глазах тоски заныло сердце.

Он попытался отвлечься, переключиться на собеседников, но выходило плохо. Взгляд его то и дело возвращался к окнам домика напротив, в которых то и дело мелькал силуэт пожилой женщины и парня. Анны не было видно.

К вечеру он совсем извелся. На ужин пришлось идти одному: Коля редактировал монографию, Егор убивал эльфов в какой-то очень важной миссии. Выйдя на веранду, он снова бросил взгляд на заветный дом.

— Да, Аня, я пойду в эту плебейскую столовую и выпью этого плебейского пива в компании таких же плебеев, как и я, — выкрикнул вышедший на веранду парень. — И да, Илона Генриховна, я буду есть руками, рыгать и вытирать рот рукавом!

Юноша сбежал вниз по ступеням и, засунув руки в карманы джинсов так глубоко, как только мог, направился в сторону столовой.

Фёдор столкнулся с Анной и её бабушкой на тропинке, ведущей к столовой. На девушке было простое ситцевое платье в пол и босоножки на пробковой танкетке. Буйные кудри собраны в высокую прическу изящной заколкой.

Минуту они стояли и таращились друг на друга, пока Фёдор, наконец, не изрек:

— Привет.

— Здравствуйте, Фёдор Алексеевич, рада вас видеть- она улыбнулась ему так открыто, так радостно.

— Взаимно. Идете на ужин?

— Да, — она хотела добавить что-то еще, но стоявшая рядом женщина ткнула ее тростью. — Ах, да, простите, позвольте вас представить, моя бабушка, Илона Генриховна Вержбицкая, в девичестве Дельмас. Бабушка, это Федор Алексеевич, преподаватель в университете, где я училась.

— Мадемуазель, — слегка поклонился Фёдор, целуя женщине руку, затянутую в атласную перчатку. И тут же понял, что избрал верную тактику: суровое лицо смягчилось, презрительно искривленные губы сложились в хитрую улыбку, а в глазах промелькнула искорка интереса. — Рад знакомству.

— Какой воспитанный молодой человек! Не будите ли так любезны сопроводить нас к столу? Этот ужасный мужлан так торопился набить свой живот, что забыл про дам, — она картинно вздохнула, и в этом вздохе можно было услышать все, что она думает о нерадивом женихе своей внучки. Фёдора так это повеселило, что он не сдержал улыбки:

— Почту за честь, — он предложил женщине руку, и они степенно двинулись по тропе в сторону обеденного корпуса. Анна смотрела им вслед и впервые за долгое время чувствовала такое умиротворение, смешанное с эйфорией от этой случайной встречи.

Дойдя до развилки, они миновали столовую и свернули к утесу. У подножия их уже ожидал гольф-кар, заранее заказанный Анной. Федор помог усесться пожилой женщине и повернулся, предлагая руку Анне.

Взгляд. Касание. Молния прошила тела, воскрешая былую страсть. Сердца колотились так, что готовы были выломать ребра. Они стояли и пялились друг на друга как подростки. Илона Генриховна поняла всё с одного взгляда и теперь демонстративно интересовалась розовым кустом, ликуя внутри, что Павел, наконец, получит отставку.

Когда он помогал ей забраться на сиденье, когда она выпустила его руку из своей, оба уже знали, что пути назад нет. ЭТО началось снова.

#Новинка

#Драма

АННА

— Молодой человек, а не составите ли вы нам компанию? — вдруг спросила бабушка. Мужчина глянул на меня, пронзая до глубины души этими своими невозможными глазами. Я улыбнулась в ответ. Пусть решает сам, он прекрасно знает, как я плоха в том, что касается принятия решений.

— Что ж, почту за честь, — он широко улыбнулся и запрыгнул в кар, устроившись рядом с бабушкой. Всю дорогу они о чем-то оживленно разговаривали, но из-за шума океана и сильного ветра, мне не было слышно ни слова. Он определенно решил её очаровать.

Отпуск обещал стать невыносимым. Так мучительно находиться рядом и не сметь выразить все то, что скопилось на душе за эти годы. Не иметь права сказать, как соскучилась. Почему рядом с ним я снова чувствую себя нерешительной студенткой? Глупой девчонкой, пускающей запретные слюни на своего преподавателя.

Я так крепко задумалась, что не заметила, как мы подъехали к ресторану. Федор соскочил с сиденья и, обойдя кар, подал мне руку. Помог выйти и оказался слишком близко. Настолько, что я почувствовала знакомый аромат его парфюма. Удивительно, что за столько лет он оказался ему верен. Я подняла взгляд, чтобы заглянуть ему в глаза, но он смотрел не на меня, а в моё декольте. Кто там сказал, что всё течет, все изменяется? Кажется, он врал.

ФЁДОР

Я с наслаждением истинного ценителя искусства наблюдал за тем, как она двигается — плавно, словно анаконда. Удивительно, но она никогда не считала себя красивой. Уверенность в себе ей давали только деньги. Она прекрасно знала, что мужчины оборачиваются ей вслед, но всегда списывала этот эффект на хорошо сидящее платье, дорогие часы или имя её знаменитого дедушки. Я знал, что ради денег она отказалась бы даже от меня, если было бы нужно. Всем, что у нее сейчас есть, она обязана именно этой своей черте характера — она может пожертвовать чем угодно ради хорошей сделки.

Когда мы вошли в огромные раздвижные двери ресторана, я понял, что это место явно не по карману обычному преподавателю: хрусталь и позолота ослепляли своим блеском, льняные салфетки и скатерти поражали мастерством ручной вышивки, прямо в центре зала располагался пруд с водопадом и золотыми рыбками.

— Какая безвкусица, — оглядываясь, презрительно дернула плечиком Аня. — Эй, гарсон, — она окрикнула она официанта, — лучший столик, будь добр.

Нас проводили на веранду. От открывшегося вида перехватило дыхание: океан, горы, покрытые зеленоватой дымкой, и бескрайнее небо, озаренное закатным солнцем. Столик наш располагался в самом углу, нависающим над водой, и был отгорожен от других посетителей ширмами, увитыми цветущими растениями. Официант подал меню и воду с лимоном.

— Так как я вас пригласила, то и оплачивать ужин должна я, — не отрываясь от просмотра меню возвестила Илона Генриховна. Я хотел возразить, но она накрыла мою руку своей, унизанной старинными перстнями, — Никаких возражений я не приму.

— Бабушка рьяный приверженец этикета, — улыбаясь и глядя мне в глаза, произнесла Аня. — Не стоит её обижать.

Я поднял руки, показывая, что сдаюсь. Аня заказала устрицы, шампанское и стейк с кровью. Ещё с её студенческих времен я знал, что она много пьёт, и был уверен, что бутылкой шампанского она не ограничится.

Ужин протекал в дружеской, уютной атмосфере. Илона Генриховна поведала несколько историй из закулисья её театра, Анна рассказывала о последних удачных сделках, а я молча слушал, впитывая этот идеальный вечер, как губка. И вдруг меня осенило: если бы я тогда, тринадцать лет назад, не побоялся ответственности, не побоялся взвалить на себя бремя принятых решений, сейчас эти две женщины были бы моей семьёй. Я сидел бы здесь, между ними, на законных основаниях. Мысль мелькнула и оставила после себя невыносимую горечь и огромную дыру в душе, состоявшую из сожалений и жалости к себе.

Когда совсем стемнело, и со стороны океана потянуло холодом, Илона Генриховна предложила переместиться в их двор для дежестива. Смысла отказываться не было, хотелось продлить этот вечер насколько возможно. Аня что-то шепнула официанту и заправила купюру ему за пояс брюк. Парнишка кивнул и через несколько минут появился с корзинкой для пикника. Мы погрузились в кар, который довёз нас прямо до крыльца их домика.

Будьте добры, яхонтовый мой, разожгите костёр, — обратилась ко мне пожилая женщина, когда мы прошли на задний двор. — Аннушка сейчас накроет.

Я развёл огонь, Аня вынесла складной столик, разложила на нем закуски, которые так любезно предоставил нам ресторан, и обернулась ко мне:

Что будете пить?

Меня коробила её манера обращаться ко мне на “вы”, но я решил не спорить при бабушке, потому ответил, что доверяю её вкусу. Она ухмыльнулась, скрылась в доме и, вернувшись через минуту, расставила на столике несколько бутылок. Илона Генриховна, расположившаяся в уютном шезлонге, приняла из рук внучки рюмку вишневого ликёра и с наслаждением затянулась сигариллой. Её идеально уложенные локоны блестели в свете костра, и сейчас, раскрасневшаяся от тепла и алкоголя, она выглядела значительно младше своих лет. Я отметил гордую посадку головы, которая передались её внучке, точность и лаконичность движений, а, так же, будто вытесанный из камня, профиль. Могу поклясться, что в молодости она была прекрасна.

Аня протянула мне бокал виски и присела рядом. Мы не соприкасались, но я чувствовал исходившее от неё тепло и аромат дорогих духов. Она пахла незнакомо, но я знал, что, если склонюсь к её шее, почувствую её настоящий аромат. Я помнил каждую его ноту — сирень, яблоко и кокос. Прошло так много лет, но я был уверен, что он ни капли не изменился.

Хочу предложить тост, — нарушил я затянувшуюся тишину. — Во-первых, за знакомство, — я салютовал бокалом Илоне Генриховне, и она подняла рюмку в ответ. — Во-вторых, за встречу, — я повернулся к Ане и заглянул ей в глаза. — В-третьих, за прекрасный вечер, который скрасил моё одиночество!

Аня улыбнулась и коснулась своим бокалом моего:

Я рада, что мы встретились. — В её глазах отражался огонь. — И спасибо, что составили нам компанию. Вы покорили сердце моей бабушки.

“А твоё?” — чуть было не вырвалось у меня. Но она поняла, что я хотел сказать. Её горячая ладонь легла меж моих лопаток в коротком прикосновении, но этого хватило, чтобы меня бросило в жар. Она поднялась и вернулась с несколькими пледами. Одним укрыла бабушке ноги, второй накинула мне на плечи, а сама завернулась в безразмерный свитер. Потекла неспешная беседа ни о чём, и так было уютно и тепло в этом кружке на троих, что аж защемило сердце. Через час Илона Генриховна попрощалась и ушла спать, и мы остались с Аней вдвоём. Повисло неловкое молчание. Никто из нас не знал, что сказать, как начать разговор, и нужно ли вообще что-то говорить.

У тебя замечательная бабушка, — я решил начать с нейтральной темы. Аня усмехнулась и, глядя на огонь ответила:

Да, она прекрасна. Эксцентрична и капризна, но прекрасна.

Расскажи, как сложилась твоя жизнь? — вопрос вырвался помимо моей воли, но Анна сделала вид, что не огорошена им.

Я не знаю, как вам охарактеризовать то, через что мы с бабушкой прошли. Так много всего произошло за эти тринадцать лет.

Ты работаешь не по специальности? — подтолкнул я её. Она коротко и горько рассмеялась:

Конечно, нет.

Но ведь ты так хотела стать преподавателем.

Вы знаете, что меня воспитывали бабушка с дедушкой, — я кивнул — К тому моменту, как я выпустилась, бабушка нашла мне место в хорошем лицее. Но, совершенно внезапно, перед самым началом учебного года, умер дедушка. Мы остались одни, бабушка впала в депрессию, отказывалась от ролей, и нам совершенно нечего было есть. Пока мы не вступили в права наследства, мы не имели доступ к дедушкиному капиталу и отчислениям по авторским правам, нам не на что было содержать дом, пришлось как-то выкручиваться и искать работу с высоким доходом. Но мы привыкли к определенному уровню жизни, и бабушке пришлось взять себя в руки. Ей предложили роль в кино, и она согласилась, хотя всегда говорила, что это ниже её достоинства. На время съемок мы переехали в столицу, да так там и остались. Я устроилась хостес в ресторан, бабушка получила гонорар, мы вступили в наследство, и жизнь стала налаживаться. Сначала я открыла небольшую закусочную, потом ресторан, потом ещё один. Потом замахнулась на гостиницу. Сейчас у меня сеть семейных отелей и ресторанов разных кухонь. Я обожаю свою работу и, наверное, даже рада, что тогда не сложилось с преподаванием.

Она замолчала и долго смотрела на огонь.

А вы? — вдруг спросила она, заглядывая мне в глаза.

В моей жизни за эти тринадцать лет абсолютно ничего не произошло. После того нашего разговора я будто застыл на месте. — Повисла пауза, нарушаемая только треском поленьев в костре. — Прости меня, — внезапно вырвалось у меня. Я так давно хотел ей это сказать.

За что? — она недоуменно вскинула брови.

За то, что струсил тогда. За то, что отказался от тебя. За то, что думал, что это блажь и несерьёзно. За то, что выбрал не тебя.

У вас были на то причины, я всё понимаю и не держу зла.

Она положила руку мне на предплечье и заглянула в лицо. Я поймал взгляд её бездонных глаз и понял, что пропал. Что в этот раз мне придется сделать окончательный выбор. Я больше не могу нас мучить.

Я отставил стакан и прижался к её губам. Это было сродни глотку воздуха, когда утопаешь. Глотку воды после многих дней блуждания по пустыне. Я боялся, что у меня остановится сердце от нахлынувших чувств. Она выронила бокал и подалась навстречу. Я запустил пальцы в её прекрасные кудри и вытащил заколку, позволяя локонам рассыпаться по плечам. Обвивая руками её талию, я пытался навеки вжать её в себя. Я обнимал её, как величайшее сокровище в мире, и не мог поверить в реальность происходящего. Холодные ладошки пробрались под плед, огладили мою спину, и вот она уже прижимается ко мне и шепчет прямо в рот “я так скучала”. “Милая моя”, — шепчу я в ответ и покрываю лихорадочными, грубыми поцелуями её лицо.

Паша пришел под утро в абсолютно невменяемом состоянии и, не раздеваясь, рухнул в постель. По пути он опрокинул чемодан, стул и настольную лампу, разбудив и напугав Аню.

-Ты ополоумел? — прошипела она, скатываясь с кровати. — Четыре утра! В соседней комнате бабушка...

-Да пошла она... — невнятно, но зло пробормотал в подушку Паша. — Вечно я для нее недостаточно хорош... недостаточно достоин... не достоин...

-Придурок. Ты прекрасно знаешь, что меня нельзя будить в такое время, — злоба сменилась бессилием. Павел захрапел, и Аня, не надеясь больше уснуть, встала и вышла из комнаты.

От Пашиного безрассудства бабушку защищали беруши и Клод Дебюсси, тихонько игравший в ее комнате всю ночь. Иногда Аня задавалась вопросом: “А зачем нам еще кто-то? Нам ведь и так хорошо вдвоем”. Эта мысль частенько возникала в ее голове, когда она была недовольна своим партнером или бабушкиным ухажером. Их быт был давно налажен, привычки изучены. Новый человек не вписывался в их эгоцентричную картину мира. Никто, кроме Фёдора. Аня была удивлена, что Илона Генриховна позволила сопровождать их в ресторан, а после пригласила на рюмку ликера мужчину, чьи ботинки были дешевле, чем билет на ее спектакль. Хорошо зная свою бабушку, Аня понимала, что Фёдор ей приглянулся. Больше, чем деньги, Илона Генриховна ценила в людях ум и понимание “своего места”. А Паша не понимал, чем и вызывал её антипатию.

Фёдор, тем временем, так и не смог заснуть, и сейчас тупо пялился в потолок, закинув руки за голову. В открытые окна проникали ночные звуки, среди которых выделился приход Аниного бой-френда домой. Феде так и хотелось проорать: “тише, дурень, не разбуди её”. Он помнил, как она ненавидела летние предрассветные сумерки: её охватывала тревожность, стоило заняться рассвету. Когда-то они спали в одной палатке, и ему приходилось накрывать ее одеялами на ночь, чтобы девушка могла спокойно спать.

Окно его спальни выходило на противоположную сторону, но он все равно услышал, как на веранде соседнего дома звякнуло стекло, и любимый родной голос произнес несколько нескромных ругательств. Федор улыбнулся и, легко отпружинив от кровати, вышел на улицу.

Анна, облокотившаяся о перила со стаканом в руке, внимательно осмотрела его с головы до ног и насмешливо выгнула бровь. Фёдор понял, что забыл одеться. Вернувшись через мгновение в шортах и футболке, он взошел на крыльцо и принял полный стакан апероля.

-Да ты сегодня бунтарка, — тихонько хмыкнул он, пригубив напиток. Он помнил, как для нее важны условности в отношении алкоголя: каждому напитку свое время, бокал, количество. Он ни разу не видел, чтобы она налила полный бокал вина или выпила что-то, кроме шампанского, до обеда.

-Четыре утра, Федор Алексеевич.

-Хочешь, я тебя уложу?

Она глянула ему в глаза и кивнула. Мужчина провел ее в свою комнату, и, пока она допивала свой напиток, приладил к гардине поверх занавесок плотное покрывало, поставил кондиционер на двадцать один градус, расправил простынь так, чтобы не было ни единой складки. Подошел к девушке вплотную, осторожно коснулся шеи, собрал буйные кудри и затянул в тугой пучок. Стянул с нее через голову её крошечную пижамную маечку и одел свою хлопковую и широкую. Аня забралась в постель, он укрыл ее чистой свежей простыней, запер дверь, подоткнул под щель половичок, заклеил пластырями яркие лампочки телевизора и кондиционера. Комната погрузилась в темноту и тишину.

Федор прилег рядом, Аня тут же повернулась к нему спиной. Он положил свою широкую горячую ладонь ей между лопаток и почувствовал, как ее тело расслабляется.

— Столько лет прошло, а вы до сих пор помните, — прошептала она, больше себе, чем ему.

-Спи! — строго оборвал её Ф#.IIIедор, зная, что через секунду она уже погрузится в сон. — Как же я люблю тебя, малышка, — прошептал он, зная, что девушка его уже не слышит. Подождав еще несколько минут, мужчина отодвинулся как можно дальше от своей гостьи, зная, как важно ей иметь много пространства, и впервые за много лет без нее забылся глубоким молодецким сном.

Проснулся он от того, что адски замерз, хоть и спал, завернувшись втеплое одеяло. Кондиционер до сих пор вырабатывал холод, Анна рядом разметалась на постели, скинув простыню. Часы показывали половину второго дня. В дверь постучали, и Егор спросил, жив ли Федя.

— Да, все хорошо, не спал всю ночь, идите на обед без меня, — как можно тише ответил Федор, но девушка рядом все же завозилась и проснулась.

-Привет, — она улыбнулась ему сонно и открыто.

-Доброе утро, — мужчина раскрыл объятия, и Аня скользнула в них, так правильно, так привычно. Так волнительно приятно было снова ощущать на своей груди ее крохотную ладошку, ее длинную ножку, перекинутую через его бедра, мягкую грудь, прижавшуюся к боку.

-Я думала, что в вашем возрасте уже можно забыть об утренней эрекции.

-Ты же знаешь, как на меня действуешь.

Она приподнялась на локте и заглянула Феде в глаза.

' Я так скучала по этому.

— По моей эрекции? — хохотнул Федор, хотя понял, о чем она.

— Дурак, — улыбнулась Аня и коснулась его лица своей холодной ладонью. Он не выдержал, положил руку на ее затылок и притянул ее голову ближе.

— Всегда дурею, когда ты рядом, ты же знаешь, — прошептал Федор и впился в ее губы требовательным поцелуем.

ФЕДОР

Аня опустилась на постель, я перекатился и подмял ее под себя. Какое же это блаженство, целовать ее, касаться, ощущать ее запах и это опьяняющее чувство, которое я не испытывал ни разу с нашей последней встречи. Последние мысли вылетели из моей головы, когда она завозилась подо мной и закинула ножку мне на бедро. Задыхаясь от нехватки кислорода и нахлынувших эмоций, я толкнулся в нее бедрами, вырывая жалобный, порочный стон. Она запустила пальчики мне в волосы, вскинула бедра навстречу, прижалась теснее. Я запустил руки под собственную майку, прикрывавшую ее тело, обхватил ладонями грудь, сжал, зажимая между пальцами маленькие твердые бугорки. Аня выгнулась и застонала мне в рот. Я плотнее прижался бедрами, ощущая ее жар и влагу, спустился поцелуями по изящной шейке, грубо, до боли прикусил нежную кожу. Аня вскрикнула, выгибаясь, и больно сжала в кулачке мои волосы, ногтями второй руки впиваясь в кожу на спине.

— Федор Алексеевич, пожалуйста, нам нельзя.

Так заканчивалась любая наша близость на протяжении нескольких лет. Шумно дыша, я скатывался с нее, уходил прогуляться, пил, но никогда не принуждал ее. Вот и сейчас я уткнулся лбом меж ее грудей и пытался выровнять дыхание. Она перебирала мои волосы, гладила по спине, нисколько не помогая успокоиться.

— Я так больше не могу, — голос мой почему-то охрип.

— Я тоже, — прошептала она. — Нам нужно решить все раз и навсегда. Хватит мучить друг друга. Все это тянется так много лет, я устала. Прошу вас, Федор Алексеевич, отпустите меня. Нам ведь обоим жизни нет. У вас хотя бы есть семья, а у меня никого. В каждом мужчине я ищу вас и не нахожу. Вы уедете, вернетесь в семью, а я так и останусь на этом этапе.

— Я думал, что поступаю правильно. Думал, ты пойдешь дальше и забудешь, как меня звали. Я и подумать не мог, что обрекаю нас на такое.

— Я знаю, — она коснулась пальчиками моего лица. — Знаю. И не виню вас. Но я больше не несмышленая девчушка, я жить хочу. Любить. Не так, чтоб душу рвать. Хочу быть счастливой. Детей хочу. Дом. И пока я, как на привязи, мне только и остается, что воспоминания. Отголоски чувства чужого мужчины.

Слова её полоснули, словно ножом.

— Прости меня, — я взял ее ладошки в свои, поцеловал тонкие пальчики. — больше я не причиню тебе боли, обещаю.

АННА

Я прогуливалась по лесу, когда услышала громкий смех и нетрезвые голоса, а через пару минут мне навстречу из леса вышли те, кого я никогда не хотела бы видеть. Мои бывшие одноклассники. Миша, Костя, Леша и Света. Эти четверо вечно таскались вместе, и ничего хорошего ждать от них не приходилось. Я развернулась, чтобы тихонько уйти, но они уже заметили меня.

Какие люди, и без охраны! — послышался над ухом насмешливый голос, и через секунду я уже была грубо прижата к широкой мощной груди. — Скучала, малыш?

Привет, Лёш, — как можно спокойнее поздоровалась я, обегая взглядом лес, ища помощи.

Вдали я увидела Фёдора с его другом, и мужчина, будто почувствовав меня, обернулся. С этого расстояния я не видела выражения его лица, но знала, что буря в нем вскипела. Он резко развернулся и направился в нашу сторону.

Твой хахаль, что ль? — кивнул Алексей, нагло и бесстыдно оглаживая мое тело. Я попыталась вырваться, но тщетно.

Лёш, лучше не нарываться на неприятности. Он от вас живого места не оставит, — я попыталась урезонить нахала.

Пф, нас трое, а он один, — хохотнул парень, — что он нам сделает?

Он, может, и ничего, а вот я сделаю тебе в башке лишнюю дырку.

Все резко обернулись. Среди деревьев стоял мужчина в военной маскировочной форме, берцах и с ружьем, нацеленным точно Лёшке в лоб. По обе стороны от него два бульмастифа приняли боевую стойку.

Отпусти девушку и уходи.

Всё, всё, — с ухмылкой поднял руки Алексей. — Че ты какой, юмора не понимаешь. Мы с ней старые друзья, да, Анька?

Он грубо обхватил мена рукой за шею, притягивая к себе, и чмокнул в макушку. Послышался щелчок предохранителя.

Какие все нервные, — закатил глаза Лёша и, махнув своим ребятам рукой, свернул с тропы в лес.

Когда они скрылись из вида, я повернулась к своему спасителю и посмотрела ему в глаза:

Спасибо вам. Они совсем дурные, еще и под кайфом.

Ваши друзья? — спросил мужчина, закидывая ружье на плечо.

Нет, что вы! Бывшие одноклассники, случайно здесь встретились. Знала бы, что они здесь, угнала бы яхту.

Мужчина рассмеялся и протянул мне руку:

Сергей.

Анна, — улыбнулась я и пожала огромную, сухую, мозолистую ладонь. Мужчина был высоким, крупным, плечистым, с широко развернутой грудью, рельефом натренированных мышц и обаятельной мальчишеской улыбкой.

Аня, ты в порядке? — подоспевший Фёдор положил руку мне на спину и обеспокоенно заглянул в глаза.

Да, все хорошо. Познакомьтесь, это Сергей. Сергей, это мой...Фёдор Алексеевич.

Заминка вышла неловкой и двусмысленной.

Можно просто Фёдор, — сдержанно улыбнулся он. — Вечно она пытается меня состарить. Вы из постояльцев?

О, нет, я лесник. И, кстати, — Сергей перевел на меня серьезный взгляд ореховых глаз, — я буду вынужден сообщить об инциденте администрации.

Отлично. От этих ребят можно ожидать чего угодно. Спасибо ещё раз.

Федор кивнул в знак прощания, взял меня за руку и повел прочь.

Как ты? — спросил он, когда мы отошли достаточно далеко, чтобы нас не было видно с дороги.

Успокойтесь, все хорошо. Они бы не причинили мне серьезного вреда.

Мужчина потянул меня за руку, привлек к себе совсем близко и, зарывшись лицом в мои волосы, прошептал:

Я весь день только о тебе и мог думать. Ты сводишь меня с ума. Когда я вижу тебя — как ты двигаешься, улыбаешься, смотришь на меня — я просто теряю рассудок, как школьник. Я, взрослый мужчина, готов пасть к твоим ногам. Ты такая красивая, мой мозг отключается рядом с тобой...

Пока он шептал эти дежурные фразы, покрывая поцелуями мою шею, ключицы, открывавшуюся в вырезе блузки грудь, я думала лишь о том, как это прекратить. Резко дернув меня за волосы, он оставил яркий засос на моей шее. Я невольно застонала. Я обожала его всем моим существом. И я же хотела его остановить.

Он впился в мои губы жадным поцелуем. Все во мне трепетало и горело; ноги подкашивались, низ живота тянуло сладким возбуждением. Я любила его любого: старого, ворчливого, недовольного, резкого, женатого...Я готова была стерпеть от него все, что угодно. Но, вдруг, поняла, что не готова делить его с другой женщиной. Я не она. Я хочу его всего целиком, без остатка. Решение осело горечью на наших губах. С меня довольно. Пришло время сделать последний шаг.

ФЕДОР

Когда я увидел, как её взгляд скользит по фигуре лесника, как она смотрит ему в глаза, как улыбается, внутри меня взорвался вулкан. Сергей был младше меня лет на десять, что было огромным преимуществом, и смотрел на нее со спокойной заинтересованностью. Я видел, что он понравился Ане внешне. Я видел, как её взгляд обжёг его тело. Внутри полыхнуло ненавистью и ревностью. Сколько раз за то время, что она училась у меня, я наблюдал, как её обнимают другие? Сколько раз ловил её в коридорах университета обжимающейся с очередным юнцом? Сколько это может продолжаться???

Она выпила из меня все соки, сама того не ведая. И она заслужила этот грубый поцелуй, которым я её пометил. Моя.

Я понял, что что-то не так, сразу, как она об этом подумала. Всегда читал её без труда. Еще не видя её глаз, я уже знал, что это конец. Она уперлась мне в грудь своей крошечной ладошкой, отстранилась и посмотрела в глаза с такой тоской, что у меня защемило сердце.

Федор Алексеевич, нам пора прощаться. Тринадцать лет вы рвете мне душу, мне жизни нет, понимаете? Я не хочу делить вас с другой женщиной и не буду.

Песня последней встречи? — хмыкнул я, пряча за сарказмом лавину боли, обжегшей меня где-то в районе груди.

Да. Но я не обернусь. А вы не зажигайте свечей.

Она коснулась моего лица, легко, мимолетно, и ушла, не оглядываясь. Мир померк.

АННА

Единственное, чего мне хотелось, так это надраться. Начала я за ужином. Вечером была анонсирована дискотека, и я отправилась оттанцевать эту боль, надеясь, что Федор туда не сунется. Дрянное вино вперемешку с дешевыми коктейлями сделали своё дело — уже через час я осознала себя на танцполе, зажатая между двумя парнями кавказской наружности, бесстыдно лапавшими меня во время “танца”. Резкий парфюм кружил голову не хуже алкоголя, под ладонями бугрились каменные мышцы, пальчики иногда, конечно же случайно, конечно, оглаживали кромку ремня то одного, то другого мачо, руки скользили по разгоряченным телам, попка терлась то об один, то о другой пах. Возбужденные донельзя, мы прихватили по бутылке дорогущего шампанского и перебрались в их номер.

Чем отличаются обеспеченные мужчины от таких, как, например, Паша? Они приятно пахнут, чисто выбриты, эпилированы где нужно, ногти ухожены, у них выглажена одежда и начищена обувь. Касаться их одно удовольствие, что я, собственно, и делала. Изучала холеную кожу, рельефные тела, пока они, зажав меня между собой, исследовали моё. Две пары губ, две пары рук, два дыхания, опаляющих шею. Двойная порция ласк и прелюдий. Никто не заметил, когда и куда испарилась одежда. Один из парней жадно впился в мои губы, второй облюбовал грудь, сминая плоть в огромных ладонях. Чья-то рука скользнула к промежности, вырывая стон. Пока один целовал губы и ласкал рукой между бедер, другой развел мои ноги шире, надавил на поясницу, заставляя прогнуться, и медленно вошел. Трахал неторопливо, поглаживая спину и разминая поясницу. Кончив, упал в кресло и принялся наблюдать, как его друг подхватывает меня на руки и, прижав к стене, резко входит. Я кричу, запрокидываю голову, ударяясь затылком о стену, мой второй партнер резок и напорист, вколачивается в меня с рычанием и остервенением. Кончая, он оставляет засосы и укусы, и я срываюсь в бездну оргазма вслед за ним.

Я опускаю дрожащие ноги на пол, тяжело приваливаюсь к стене, пытаясь отдышаться. Но первый уже отдохнул, устроился на кровати, привалившись спиной к изголовью, и потянул меня на себя. Я подползаю на коленях, седлаю бедра и медленно пускаюсь на член. После безумной скачки хочется немного томной неги. Я двигаюсь медленно, мужчина подо мной никак мне не мешает, лишь оглаживает бедра и позволяет мне задавать темп. Второй ложится рядом и некоторое время наблюдает за нами, внимательно смотрит, как член его друга погружается в меня. Потом встает на колени рядом, пальцы одной руки начинают стимулировать клитор, пальцы второй — анус. Я впервые в жизни ловлю множественный оргазм, кричу, не в силах сдержаться. Парень подо мной кончает, меня тут же сдергивают с него, ставят на четвереньки и резко входят. Хрипы, стоны, рычание, влажные шлепки наших тел, умопомрачительный, тяжелый запах секса и дорогих духов — все это сливается в единую волну, сшибающую нас с ног.

Мы падаем на кровать, дышим загнанно, поверхностно. Чуть придя в себя, я встаю, натягиваю платье, подхватываю бутылку шампанского, не прощаясь выхожу из номера и отправляюсь пить и ненавидеть себя всей душой.

ФЕДОР

Я знаю, что это произошло. Я видел её на танцполе. Сколько раз за эти годы я видел, как она уходит с другим? Сколько раз я следил за ней, таскался по всяким клубам, презентациям и еще каким-то сборищам только для того, чтобы увидеть, как она уходит с другим? Я сбился со счета.

Да что же я за трус-то такой??? Почему, любя эту женщину так много лет, я продолжаю следовать каким-то условностям? Почему я позволил ей отдать её свежесть, невинность кому-то другому, только потому что боялся осуждения общественности, шепотков за спиной, всей этой канители с разводом? Почему, почему, почему? Какой же я дурак!

* * *

Возраст не всегда равно мудрость. Федор, дожив до своих сорока восьми лет, был умен и опытен. Стал доктором наук, общественным деятелем, уважаемым человеком, чье авторитетное мнение просили высказать на телевидении и даже в суде. Студенты его боготворили, друзья обожали, жена смотрела в рот. Но почему-то ничего из этого не приносило счастья лично ему. До встречи с Аней он плыл на волне успеха, чувство собственной значимости кружило голову, работа и благотворительность затягивали, не оставляли времени задуматься, кружили в водовороте, так сказать, земных страстей, пока он не увидел её.

Он знал, что не перебесится, знал, что это не личностный кризис или кризис среднего возраста. Однажды увидев её, он пропал.

Ему тогда было всего тридцать пять. В память врезался тот жаркий, солнечный день, когда он курировал вступительные экзамены. Ей было семнадцать, она сидела на третьей парте, что-то писала на экзаменационном листе, прикусив от усердия нижнюю губу. Он помнил, как скользнул по ней взглядом, равнодушно, хотя её блузка была расстегнута на несколько лишних пуговиц, а в проходе виднелись ее длинные загорелые ноги, совершенно не прикрытые крошечной юбкой. Тогда ещё рыжие волосы были собраны в строгую прическу, вызывая контраст с нарочито-сексуальной одеждой. Он видел тысячи таких студенток, как она. Все они были вчерашними подростками, прощупывавшими границы дозволенного, исследующими только что освоенные женские чары.

Но Аня была особенной.

Когда Фёдор, прогуливаясь меж рядов, остановился возле её парты и осторожно заглянул в листок, отмечая, что она пишет бред, тянущий только на три с половиной, она вдруг почувствовала его, обернулась, подняла на него глаза.

Он едва удержался, чтобы не отшатнуться. Она смотрела ему в глаза так по-детски, испуганно и доверчиво. И именно страх в этих зелёных глазах заставлял его ворочаться по ночам, гадать, набрала ли она достаточное количество баллов, чтобы поступить. Он видел её и на других экзаменах, но тогда страх во взгляде уже сменился благоговением.

На лекциях она обжигала его своим взором, заставляя потеть и нервничать. Он выходил с ее пар с надежным твердым стояком, но не имел возможности быстро с ним разобраться, и от того мучался ещё сильнее.

С первого её взгляда он понял, что она принадлежит ему. Федору казалось, что все вокруг задыхаются от их феромонов, посылаемых друг другу.

Он знал, что повелся не на ее фигуру, внешность или восторг поклонницы. Его пленили глаза. В них скрывалась угроза, потаенный огонь, пожар, пламя, страсть. В мозгу, на подкорке, отложилось видение: она вскидывает на него глаза, пугается, теряется, ощупывает взглядом его фигуру, и ее глаза загораются ответным огнем. Он закован в свой строгий черный костюм как в футляр, но она проникает взглядом сквозь него, ломает корку его отчуждения, и вот он уже перед ней, обнаженный душой, и совершенно безумный...

* * *

Федор маялся всю ночь. К утру, наконец, придумал, как решить проблему: снова сбежать. Спешно собрав вещи и узнав время прибытия парома, он пошел на поиски Ани, чтобы взглянуть на нее в последний раз. Он твердо решил её отпустить. Он не бросит жену и двух дочерей ради сумасбродной бабенки. Ради ничего не значащей интрижки, которой толком-то и не было. Не погубит свою репутацию ради дряни, развлекавшейся в эту ночь сразу с двумя. И он не будет страдать ни секунды. Никогда. И даже больше никогда не вспомнит тот ее купальник, белый, с красными вишенками. И тем более не вспомнит тот день, когда она схватила его за руку, и они с разбега бросились в ледяную горную реку. Никогда больше не вспомнит, как ее лицо преображается, когда она счастлива; как она смеется; как нежна её кожа... Никогда больше! Никогда...

Узнав у Илоны Генриховны где её внучка, Фёдор направился к спорткомплексу. Внутри было прохладно и тихо. В бассейне плавали старушки, в спортивном зале тягали железо мужики. Федор поднялся выше, под самую крышу, и осторожно приоткрыл дверь танцевального зала.

Полукруглые панорамные окна пропускали солнечный свет, тихо звучала легкая музыка, балетки глухо стучали по старому вытертому паркету.Пахло пылью и полиролью. Demi-plié, À la seconde, резкий Battements, пара Briser, короткая вариация на полупальцах, Détourné на пальцах, драматичный Cambré, изящное Fouetté, несколько Chaînés, tours на пальцах, À la seconde на полупальцах, Арабеск, Grand-plié. Она была прекрасна в черном леотарде, черных лосинах и длинной розовой прозрачной балетной юбке.

Он знал, что к балету она обращается в крайнем душевном раздрае. И то, как она без пуант выполняла движения на пальцах, ранило его душу. Музыка изменилась, стала громкой и агрессивной, а женщина на паркете выкладывалась как в последний раз, оставляя за собой кровавые следы.

Федор знал, что она наказывает себя; стирая пальцы в кровь, пытается выплеснуть душевную боль.

Музыка стихла. Аня прошла к скамье, сделала несколько глотков шампанского прямо из бутылки, с тихим шипением стянула балетки, обернула ступни пищевой пленкой, чтобы не заливать кровью пол, и, натянув балетки, решительным шагом вернулась к станку.

Федор тихонько прикрыл дверь, подхватил чемодан и, сбежав по ступеням, решительным шагом направился к пристани.

АННА

Я с огромным наслаждением опустила кровоточащие ступни в соленую морскую воду. Тут же тысячи иголок впились в ранки, принося адски прекрасную боль и освобождение. Я обожала причинять себе боль и знала, что ничто так не успокоит мою ноющую душу, как эта нестерпимая резь в стоптанных пальцах. Я откинулась спиной на доски пирса и прикрыла глаза.

Аня!

Резкий окрик выдернул меня из волн эйфории, но я не открыла глаз. Павел тяжело опустился рядом.

Нам надо поговорить.

Давно пора, — хмыкнула я, уже зная, что он скажет.

Ань, я...

Паш, не утруждайся. — Я села и в упор посмотрела ему в лицо. — Я знаю.

Ты всегда все знаешь. — Он устремил взор на мирную гладь океана. — Зачем тогда мы все это затеяли?

Прости, — ответила я, взяла его руку в свои и притянула к себе на колени. — Я очень сильно люблю тебя. Так сильно, что этого недостаточно. Было очень эгоистично с моей стороны начинать все это, но я не устояла. Думала, ты прибьешь меня к спокойной гавани, дашь опору. Это моя вина. Еще раз прости. Я желаю тебе счастья. Ты замечательный.

Но недостаточно хорош для тебя...

Недостаточно плох. Паш, — я заставила его посмотреть на меня. Он прижался лбом к моему лбу, закрыл глаза. Пролетело несколько божественных секунд единения.

Наша дружба всегда была чем-то большим, чем плотское. Зря мы перевели ее в горизонтальную плоскость. Мне так жаль.

И мне.

Он прижал меня к себе, так крепко, как не прижимал с тех пор, как наша многолетняя дружба перешла в разряд отношений.

Я не хочу тебя потерять, — прошептал он мне в волосы, стискивая так, что затрещали ребра.

И не потеряешь, — я улыбнулась и заглянула ему в глаза. — Мы столько всего прошли вместе, что какой-то там секс не сможет встать между нами. Понял?

Он рассмеялся и кивнул:

“Ты была моей музой, даровала мне песни”...

“Но теперь я хочу попрощаться с тобой”...

“Я не дую, братан, забирай ее всю”... Кстати, видел, как твой профессор с чемоданчиком бежал на паром.

Вот уж кто “не будет никогда обо мне мечтать”, — я с грустью перевела взгляд на горизонт.

Но все не может так закончиться. Вы столько лет трепали друг другу души.

Нет, Паш, это Я трепала себе душу, а он жил все эти годы спокойно. Ничего, — я похлопала его по руке, — у меня есть ты, бабушка, бизнес, балет, в конце концов.

Кстати, твои ноги...

* * *

Бабушка увидела нас издалека, помахала рукой.

Павлик, я так рада, — она сердечно его обняла, безошибочно прочитав по нашим лицам, что между нами только что произошло.

Илона Генриховна, вы меня задушите.

Брось, я счастлива снова видеть вас друзьями. Наконец-то эта гадкая игра в отношения вам наскучила. Ну что, поужинаем вместе, как в старые добрые времена?

Павел стушевался, замялся, но, переборов смущение, спросил:

Можно привести девушку?

Конечно, — бабушка расцвела в своей театральной улыбке. — Ты же знаешь, я всегда рада компании.

Эммм, — снова смутился Паша, — она не вашего круга.

Не важно, ждем вас в рестране в восемь.

Она местная горничная.

Которая? — бабущка взглянула на Пашу с прищуром.

Ильмира.

В восемь, не опаздывайте.

* * *

Как ты? — бабушка присела возле туалетного столика, за которым я наносила макияж к ужину.

Ба, не надо, — попросила я, устало опуская пуховку в кушон.

Милая, — она положила руку мне на запястье и сжала с неожиданной для её комплекции силой. — Ты очаровательная женщина...

Бабушка, хватит. Я знаю, что красива, превосходна и вообще, мой дед ого-го. Перестань. Восхваление нашей династии мне сейчас не поможет. Единственное, что мне сейчас нужно, это...

Портвейн, — хихинула Илона Генриховна и потрепала меня по плечу. — Дорогая, я всего лишь хотела сказать, что ты можешь выдохнуть. Ты сделала все, что могла. И что сейчас нужно подумать не об упавшем занавесе, а о том, куда ты пойдешь после гримерки.

“Окончен бой, беру портвейн, иду домой”...

Именно.

Бабушка поднялась, подошла к комоду, на котором стоял привезенный с собой граммофон, поставила пластинку. По комнате разлились звуки вальса “Мой ласковый и нежный зверь”. Ноты, разрезающие душу. Выворачивающие, ломающие, обнажающие все наши потаенные мысли и желания. Вытряхивающие из души сожаления и боль. Я разрыдалась, громко, надрывно, некрасиво. Бабушка дернула меня за руку, заставила подняться. Мы стояли обнявшись в центре комнаты, она крепко держала в кулаке мои волосы, прижимая мою голову к своему плечу, покачиваясь в такт музыке, а я прощалась со своей первой и единственной любовью...

АННА

Ильмира понравилась и мне и бабушке. То, что нужно для Паши. Я была искренне за них рада и уже в тысячный раз пожалела, что мы перевели нашу дружбу в плотскую стезю. Когда бабушка и Павел отошли в курилку, девушка серьезно на меня посмотрела и спросила прямо, без обиняков:

Я убирала 307-й и нашла вашу пижаму, — она протянула мне фирменный пакет.

Спасибо,- я постаралась улыбнуться. — Это вовсе не секрет, ты можешь узнать все подробности от Паши.

Я не сплетница, — девушка оскорбилась.

Послушай, Павел — мой друг. Мы многое пережили вместе, и то, что мы сошлись, как пара, было огромной ошибкой. Он знал, что я не люблю его. Он знал, что тот, из 307-го, навеки в моем сердце. И это, на самом деле, очень хорошо, что Федор Алексеевич появился здесь. Он освободил и меня, и Павла. Мы с Пашей снова можем быть друзьями, он снова может быть счастливым, а я снова могу погрузиться в отчаяние... Прости, я хотела сказать в работу.

Он не уехал сегодня.

Что? — Меня будто кипятком ошпарило.

Он не уехал сегодня. Я убирала его номер, когда он вернулся и попросил разобрать его чемодан.

Это ничего не меняет, мы все решили. Выпьем?

* * *

Стояла безмолвная, ароматная южная ночь. Только стрекот цикад нарушал тишину леса. Аня шла по тропинке, наслаждаясь спокойствием и свежестью лесного воздуха. Мысли выветрились, она ни о чем не думала, просто шла по тропе, углубляясь в заросли, срывая иногда то листок, то цветок, подносила их к лицу, вдыхала влажную свежесть, слизывая с губ капли росы.

Рядом хрустнула ветка, Аня испуганно обернулась и отступила в тень.

Не спится? — из леса вышел Сергей в сопровождении своих собак.

Да, — ответила девушка, отступая еще на несколько шагов.

Боитесь собак?

Панически.

Вольно, — скомандовал лесник и собаки унеслись прочь, играяя друг с другом. — Они безобидные, пока им не прикажешь напасть.

Это иррациональный страх. В детстве меня чуть не загрызла собака, и теперь я боюсь даже болонок.

Аня попыталась улыбнуться, но вышло плохо.

Я рядом, — он протянул ей руку. — Пока я не прикажу, они не бросятся.

Аня вложила свою крошечную ручку в его огромную ладонь. Сергей помог ей выбраться из кустов на тропу.

Спасибо, — она благодарно улыбнулась, отнимая руку и глубже кутаясь в кардиган.

Составить вам компанию?

Было бы здорово.

Они медленно двинулись по тропинке, думая каждый о своем.

Может, чаю? — внезапно предложил Сергей, разрушая тишину и выдергивая Анну из размышлений.

Разве ресторан еще работает?

Моя сторожка всегда открыта для посещений, — усмехнулся он и повел девушку в лес.

Сторожка оказалась крошечным домиком из двух комнат: в первой помещались стол, пара стульев и печь, во второй — грубо сколоченная из досок кровать, занимавшая все пространство от стены до стены, небольшой шифонер и телевизор.

Не отель, конечно, но жить можно, — извиняющим тоном прокомменировал лесник, зажигая керосиновую лампу на столе. — Персоналу приказано экономить электричество, так что телевизор только для антуража.

Аня опустилась на один из старинных стульев, рассматривая обстановку: несколько самодельных полок ломились от книг, вместо зановесок куски необметанной ткани, на полу деревенские половики, на неубранной кровати лоскутное одеяло. Серегй растопил печь и поставил чайник на конфорку. Аня приметила пучки душистых трав, развешанных под потолком, крошечный иконостас в углу, завешанный белой тканью, цветок в горшке на подоконнике, и ящик с инструментами в углу.

Лесник заполнял собой все помещение, казалось, что ему тесно в этой крохотной комнатке. Тем не менее, он заварил чай, разлил по чашкам, достал с полки корзинку с печеньем и конфетами, и уселся напростив.

Давно вы здесь? — спросила Аня, с наслаждением отхлебывая ароматный чай.

Полгода. Мой психиатр посоветовал поехать в спокойное, уединенное место, много отдыхать, работать физически, завести новые знакомста.

Психиатр? — Анна недоуменно вскинула бровь.

Да. У меня ПТСР. Я военный. Пытаюсь жить дальше в мирное время.

Это ужасно. Мне жаль.

Ничего, — легко отмахнулся он. — Мне здесь значительно лучше, почти перестали мучать кошмары. Отсутствие цивилизации мне только на пользу. А вы? Что привело вас сюда?

Ошибка. Я думала, что здесь смогу разабраться в своей жизни, но все запутолось еще больше.

Уверен, вы справитесь, — он ободряюще накрыл руку девушки совей большой, шершавой ладонью.

Конечно, — горько улыбнуласт Аня, — как всегда.

* * *

Федор видел, как домой Аню провожал лесник. Как они мило прощались на крыльце. Всколыхнувшаяся было ревность улеглась, когда мужчина ушел, а Анна упала в плетеное кресло на веранде и плеснула себе огромную порцию мартини. Все его нутро восставало против того, чтобы оставаться в тени, но он пересилил себя. Еще не время. Она все равно будет принадлежать только ему.

* * *

Следующие несколько дней Аня провела за работой, отвлекаясь от ноутбука только чтобы сводить бабушку на ужин. Иногда к ним присоединялись Мария Степановна и Наталья Ивановна, те самые, что любили под портвейн попеть матерные частушки. Илона Генриховна теперь проводила в их обществе все свободное время. Частенько они заседали на скамейке в парке заполночь, мешая постояльцам своими разбитными песенками и смехом. Бабушка осуждала такие непотребства, поэтому попивала портвейн с таки видом, будто она не с ними.

В один из таких вечеров, когда куплеты “Самара-городок” разносились по курорту, а Аня устало потирала глаза, сидя на веранде своей виллы и пытаясь свести баланс ресторана, за спиной раздались тяжелые шаги.

Девушка обернулась и вздрогнула: около ее столика стоял Фёдор. Смерив ее тяжелым взглядом, он швырнул перед ней стопку бумаг.

Что это? — девушка напряженно вглядывалась в его суровое лицо.

Читай, — грубо ответил он, не сводя с нее взгляда.

Дрожащими руками Аня взяла бумаги и бегло просмотрела их. Снова подняла на него взгляд, неверящий, испуганный, как у загнанной лани:

Федь...

Больше нет оснований обращаться ко мне на “вы”. — Он бросил на стол перед ней связку ключей и, не произнеся больше ни слова, удалился.

Девушка вновь перевела взгляд на бумаги в своих руках и несколько крупных капель слез упали на копию свидетельства о разводе...

Ей понадобились сутки, чтобы найти в себе смелость и войти в их новый дом. Бунгало располагалось на отшибе базы, прямо в лесу. Она сбросила обувь на веранде и толкнула дверь, входя в темный дом. Федор сидел на полу у неразожженного камина и потягивал виски из пузатого бокала. Она осановилась рядом, нависая над ним, будто палач. Тишина давила, нагнетая неловкость. Никогда еще они не стеснялись друг друга, никогда не боялись посмотреть друг другу в глаза.

Федь, — она всхлипнула, опустилась перед ним на колени.

Как я ненавижу тебя, кто бы знал, — прошептал он, не отрывая взгляда от черного провала камина.

Прости меня, — прошептала она, дотрагиваясь до его руки. Он дернулся, будто от удара, отстраняясь.

Простить за что? — Он злобно глянул в ее глаза. — За то, что оставила моих дочерей без отца? За то, что разрушила наши жизни? Погубила мою репутацию?

За то, что ты любишь меня больше жизни. Прости.

Он грубо схватил ее за шею, притянул к себе, прижался лбом к ее лбу.

Ты, чертова потаскуха. Ты не человек, ты — демон. Дьявольское создание, сгубившее меня. Как же я ненавижу тебя за то, что не устоял. За то, что ты так прекрасна, что будишь во мне все низменные мои желания. Ты, порождение ада, ты моя персональная боль. Ты кара моя. Ты зло во плоти, пред которым я преклонился. И как же я люблю тебя...

Он впился в ее губы злым, грубым поцелуем, кусая до крови, подминая под себя крошечное тельце, трепещущее от его прикосновений. Заломил руки, стиснув хрупкие запястья над головой, больно прижимая тонкие косточки к деревянному полу. Оставил яркие отметины засосов на нежной шее, прикусил ключицу так, что девушка вскрикнула. Рванул вырез топа, отрывая бретели и обнажая небольшую, упругую грудь. Припал ртом к мягким полушариям, вдыхая неповторимый аромат любимой женщины. Не церемонясь, резким движением сорвал шортики и расположился между ее ног. Снова вернулся к губам, проникая языком в ее рот. Просунув руку между их телами, расстегнул ширинку и резко вошел. Аня всхлипнула, но он собрал губами ее крик, и начал двигаться рваными, нестройными толчками. Закинув ее ногу себе на бедро, взял бешеный ритм, вколачивая девушку в пол с неистовством нетерпеливого юнца. Оргазм был настолько мощным, что он побоялся, что у него остановится сердце. Задыхаясь, он отпустил Анины руки, рухнул на нее серху, придавив всем весом и уткнувшись лицом в изгиб ее шеи.

Ты просто зверь, — прошептала Анна, пытаясь отдышаться. — Знала бы, дала бы тебе раньше.

Федор усмехнулся, поднял голову и посмотрел ей в глаза. Нежно убрал прилипшие к лицу влажные пряди волос. Сцеловал капельки крови с прокушенных губ.

Я так люблю тебя, девочка. Сколько лет мы упустили из-за моего упрямства.

Не думай об этом, — она ласково провела пальчиками по его небритому лицу. — Главное, что сейчас мы вместе. И так будет всегда.

Она потянулась за поцелуем, заставила его перекатиться на спину и оседлала его бедра.

Я не готов ко второму раунду, не забывай, сколько мне лет.

Ты слишком много говоришь, — она приложила пальчик к его губам. Выпрямившись, стянула через голову остатки топа, вынула заколку, позволяя волосам водопадом окутать хрупкие плечи. Огладила его грудь, медленно, не отрывая взгляда от его глаз, расстегнула пуговицы рубашки и прижалась грудью к его обнаженному торсу. Контакт “кожа к коже” заставил их на мгновение задохнуться, замереть, наслаждаясь ощущениями.

Девушка наклонилась и легонько прикусила щетинистый подбородок. Мелкими, влажными поцелуями прошлась по шее, ключицам, груди. Приласкала соски, чуть прикусывая, одновременно проходясь пальцами по ребрам, вызывая волну дрожи в мужском теле. Провела языком вдоль кромки белья, вырывая грудной, утробный стон. Прижавшись грудью к паху, она с силой скользнула по его телу вверх; грудь оказалась прямо перед лицом мужчины, и он с наслаждением накрыл ее ладонями. Девушка на нем по-кошачьи изогнулась, потираясь бедрами, заставляя дыхание сбиться. С удивлением Федор осознал, что снова готов и, обхватив девичьи бедра, насадил девушку на себя. На этот раз она задавала ритм, и он был мучительно медленным, мужчине казалось, что он вот-вот умрет от нетерпения и наслаждения. Аня нависла над ним, легкими, почти целомудренными поцелуями касаясь его губ, не изменяя темпа даже в самом конце. В этот раз Федор кончал долго и мучительно, чувствуя, как сокращаются мышцы партнерши, слыша, как она поскуливает на нем, сжимает его бедра своими, а ноготки царапают его грудь.

Анна без сил упала на него сверху, Федор обнял ее, прижал к себе, как величайшее сокровище. Так они лежали в темноте довольно долго, наслаждаясь обретенным, наконец, покоем.