Мой Майрон (гет)

В мире двусмысленном ангел двуликий

Стал сводным братом моим.

Солнечный ветер и лунные блики

Застит от нас едкий дым.

Музыкальная группа Flëur, "Синие тени"

Аэлин бросилась на постель, уткнувшись лицом в подушку, тут же ставшую мокрой от слез. Переживания, которым она не могла найти ясного определения, нахлынули на нее с новой силой Могущественный Майа, настолько сострадающий миру, что потерял себя в поисках опоры? Сам заставил себя забыть суть своей жизни, своё истинное “я”, лишь бы избавить себя и других от кажущегося зла? В этом было столько близкого, понятного, человеческого! Как же он, должно быть, отличался этим от невозмутимых Айнур! Но человек не смог бы пасть во тьму так. Чем совершеннее создание, тем ужаснее его падение. Откуда ей это известно? И что теперь делать с этим знанием? Она знала лишь одно: должна попытаться пробудить тот свет, что когда-то сиял в нём.

“Я не могу оставить его, — решила она. — Не могу просто смотреть, как он губит себя и всё вокруг. Я должна попытаться. Пусть это опасно. Пусть это разрушит… и меня.”

Поверхность Палантира мерцала, как вода под луной. Образ Саурона возник перед ней, но на этот раз он казался ближе, почти осязаемым. Его голос прозвучал мягко, как шёлк, скользящий по коже:

— Почему ты приходишь сюда? Чего ищешь, дева? В этом опасном мире тебе нужна уверенность? Опора? Надежный союзник, способный всё это дать?

Аэлин почувствовала, как земля уходит из-под ног, но, собравшись с духом, ответила:

— Что толку в могуществе, если оно ведет к гибели?

— Отчего же? Моя мощь лишь растет, и скоро… Ты могла бы стать больше, чем сейчас, Аэлин. Ты, чьё сердце видит свет даже во тьме… Разве это не бесценный дар?

Он словно шагнул в ее разум, и вокруг них возникли видения: Аэлин в роскошных одеждах, восседающая на троне из черного мрамора. Рядом — Саурон, но не в облике Тьмы, а Майрон, каким он был прежде: величественный, с глазами, полными звезд. В её руке — скипетр, сплетенный из света и тени. Люди склонялись перед ней, а эльфы возносили её имя с благодарностью.

— Посмотри, — прошептал он. — Ты могла бы править не как смертная королева, а как равная… мне. Мы вместе восстановим порядок, вернём миру утраченную гармонию.

Аэлин замерла. Видение было ослепительно ярким, пугающе реальным. Она почти чувствовала тяжесть скипетра в руке, почти слышала шепот тысяч голосов, приветствующих её. Но в глубине души что-то сопротивлялось, кричало о лжи.

— Нет! Смертная никогда не сможет быть тебе равной!

— Отчего же? Майа Мелиан когда-то избрала эльфа Тингола и правила вместе с ним. Её дочь, Лутиэн, предпочла смертного Берена. Разве не об этих сказаниях ты размышляла?

Размышляла? Нет, она отгоняла от себя эти мысли, не смея проводить столь дерзкие параллели. Но сейчас, после этого видения, она чувствовала странную слабость, словно выпила сладкого макового отвара. А вдруг…? Но тут в памяти всплыли слова Гэндальфа, сказанные когда-то о Сауроне: “Каждому он даёт иллюзию исполнения желаний, тем самым толкая в пропасть. Ибо желания смертных ненасытимы”.

Она почти беззвучно прошептала:

— Неразумно стремиться к невозможному.

В её сознании мелькнула тень его досады.

— Ты отвергаешь дар, о котором другие мечтают, — произнес он с холодом. — Но я умею ждать, Аэлин. Когда твои надежды рухнут, ты вспомнишь этот разговор.

— Кто мечтает? Твои тени королей, порабощённые твоей волей? Эту “власть” ты им даруешь?

Он словно отбросил ее от себя и исчез. Руки дрожали, сердце колотилось в груди. Она упала на колени, судорожно ловя воздух. Видения власти, славы, спасения… Они были такими… притягательными. Но в памяти вдруг возникла строчка из древней книги: “Майрон пал не из-за жажды власти, но из-за страха перед хаосом”.

Она поняла: Саурон не просто искушает ее, он зеркально отражает её собственные страхи, играет на них. Страх быть слабой. Страх, что её жертвы окажутся напрасными. Но теперь она знает, как бороться с этим.

Поднимаясь на ноги, она прошептала в пустоту:

— Ты боишься хаоса и утраты. А я… больше не боюсь.