The final fire of a fallen star | Последний огонь упавшей звезды (гет)

Август в Лондоне выдался жарким и тягостным. Воздух, казалось, превратился в густой сироп, который липнет к коже и затрудняет вдох.

Утро окутывает дом тяжелой духотой. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь плотную завесу тумана, разливаются по комнатам медовым светом, но вместо тепла приносят лишь изнуряющую жару.

Я просыпаюсь от звука входной двери — она закрылась так тихо, что только мой внутренний обнаружитель шума мог это заметить. «Три щелчка запирающего заклинания», — фиксирую я машинально, пока мои пальцы поправляют взъерошенные волосы.

Критчер возится на кухне, его руки дрожат, когда он переставляет чашки с места на место. Он уже совсем стар — эта мысль отдает нежной печалью.

— Где мама? — спрашиваю я, хотя знаю, что ответ будет таким же бессмысленным, как и всегда.

Критчер поднимает на меня глаза, полные тревоги, но качает головой.

— Хозяйка не сказала, молодой хозяин Регулус. Она ушла рано, очень рано...

Я вернулся из Малфой-мэнора, где последние семь дней пытался утопить тревожные мысли в разговорах с Драко. Однако часто мы начинали говорить о будущем, которое неумолимо надвигалось, подобно грозовой туче. Такое общение только вредило шаткому равновесию. Но дом встретил меня новыми загадками, которые заставили забыть обо всех предыдущих тревогах.

Мать всегда была непоколебимой скалой в этом мире хаоса — холодная, собранная Весперия Блэк, чья окклюменция могла бы затмить даже самых искушенных мастеров. Но я её сын. И я вижу то, что другие не могут. Что-то изменилось. Я чувствую это каждой клеточкой своего тела, замечаю мельчайшие детали, которых больше никто не видит. И интуиция, ну или навязчивая мысль, подсказывает, что это связано не только с нашей разбитой вдребезги семьей.

Часы на камине показывают половину одиннадцатого. Тик-так. Тик-так. Мои пальцы машинально поправляют несуществующую складку на идеально выглаженной рубашке. Я будто в бреду иду по коридорам. Семь шагов до поворота. Еще два раза по семь до лестницы.

На стене висит гобелен нашего древнего рода. Я подхожу ближе и вижу, что Сириуса на нем больше нет. На его месте зияет выжженная дыра, края которой ещё сохранили следы тёмной магии — едва заметное серебристое мерцание, словно паутина, оплетающая пустоту. Я невольно провожу пальцами по этой ране на гобелене, чувствуя, как внутри поднимается волна горечи.

«Семь шагов назад», — думаю я машинально, отходя от гобелена и пытаясь восстановить контроль над эмоциями. Я замечаю, что рядом с его именем, там, где раньше была тонкая золотая нить, связывающая нас всех воедино, теперь виднеется лишь обугленный след.

Тик-так. Часы продолжают свой бесконечный отсчёт. Пальцы привычно поправляют манжеты рубашки, а ноги уже сами несут меня прочь от этой стены. Но куда бы я ни шёл, образ выжженного места на гобелене следует за мной, словно призрак.

В библиотеке беру старый том о древних родах, просто чтобы посмотреть на его лицо. Бредовые мысли пугают, что я могу забыть, как он выглядит. На обложке — вытесненный герб Блэков. Страницы шелестят, как осенние листья. На одной из них — рисунок, изображающий наш родовой гобелен. Только здесь он цел, без выжженных дыр. Здесь Сириус всё ещё на своём месте, его имя гордо вышито золотой нитью. Чуть ниже по странице — короткая подпись: «Nomen est Omen» — Имя — знамение. Латинские слова отзываются эхом в голове, хотя их смысл ускользает от меня.

Я захлопываю книгу резче, чем собирался. Звук отражается от стен библиотеки, будто дом вздрогнул вместе со мной. Пыльные корешки томов выстроились идеально ровными рядами — мать всегда следила за порядком здесь. Но сейчас мой взгляд цепляется за крошечный дефект: один из томов чуть выдвинут вперёд, нарушив безупречную линию. Это какой-то сборник пророчеств — я замечаю потёртый корешок и едва заметные чёрные пятна на обложке.

«Семь книг справа, три слева,» — автоматически считаю я, возвращая том на место. Пальцы задерживаются на холодной коже переплёта. Интересно, почему именно эта книга была сдвинута? Кто-то искал что-то конкретное или просто случайно задел?

В горле першит от пыли. Я машинально поправляю волосы, хотя они и так аккуратно уложены. В зеркале над камином отражается мой силуэт — слишком худой, слишком напряжённый. Под глазами залегли тени, несмотря на то, что я спал сегодня дольше обычного. Сон не приносит отдыха — лишь новые тревожные образы.

Тик-так. Часы пробили два. Я делаю семь шагов к окну. За стеклом расстилается знакомый вид: листья на деревьях неподвижны, словно тоже задыхаются от жары. Где-то там, за этой духотой, жизнь продолжается своим чередом, а здесь время будто застыло.

На подоконнике стоит старый гербарий матери — засушенные цветы аккуратно разложены по страницам. Я открываю его почти бессознательно. Розмарин, шалфей, полынь... Все травы имеют свою магическую силу, своё значение. Мать научила меня этому — учить, запоминать, систематизировать. Теперь эти знания помогают мне находить покой.

Семь ударов сердца — и я уже спускаюсь по лестнице. Скрип четвёртой ступеньки эхом отдается в пустом доме, заставив поморщиться. В холле прохладнее, чем наверху. Здесь стоит старый секретер, где отец хранил документы, которые нужны под рукой.

Мой взгляд останавливается на маленькой, едва заметной, трещинке в стекле — она появилась ещё давно, когда Сириус случайно попал в него заклинанием. Мать тогда разразилась гневной тирадой и запретила Критчеру все исправлять, потребовав, чтобы Сириус выучил нужное заклинание. К слову, он так и не сделал этого, а потом о таком пустяке все забыли. Теперь этот изъян кажется символичным.

Критчер возится в гостиной, поправляя шторы. Его движения замедленные, будто он боится сделать что-то не так. Я чувствую, как напряжение в воздухе становится почти осязаемым. Эльф, некогда такой энергичный и преданный, теперь кажется лишь тенью самого себя. Я вспоминаю, как в детстве Критчер всегда был рядом — готовый помочь, защитить, утешить. Но сейчас между нами словно пролегла пропасть. Не его вина, что дом погрузился в эту тягостную тишину. Я знаю, что уже давно перестал относиться к нему с должным теплом.

Критчер замечает мой взгляд и замирает на мгновение, словно олень, застигнутый в свете заклинания.

— Прости, — вырывается у меня прежде, чем я успеваю остановить себя. Я не знаю, за что именно извиняюсь. За то, что позволил этой скорби поглотить нас всех?

Критчер поднимает на меня глаза, полные ужаса. Я открываю рот, чтобы объясниться, но слова застревают в горле. Во что я превратился? Во что превратились мы все?

— Пожалуйста, приготовь чай, — произношу я наконец, поворачиваясь к нему спиной.

Критчер кивает, его уши слегка подрагивают. Его огромные глаза блестят от слёз, которые он так старательно пытается скрыть.

— Если бы Критчер мог что-то изменить... если бы только...

Его голос ломается, и он замолкает, оставив фразу незавершённой. Я замираю, не оборачиваясь, и жду. Ничего не происходит.

— Иди, Критчер, — произношу я ровным голосом, хотя внутри всё сжимается. — Чай. Пожалуйста.

Он просто исчезает, чтобы выполнить поручение, а я остаюсь один, пытаясь понять, что именно вызвало эту странную паузу в его обычно безупречном послушании. Критчер никогда не позволял себе таких вольностей, даже в те времена, когда Сириус дразнил его или требовал невозможного.

В доме становится так тихо, что слышно, как тикают часы на каминной полке. Или в моей голове? Тик-так. Тик-так.

Мой взгляд снова падает на трещину в стекле. Она кажется глубже, чем раньше.