Кукла (джен)

Элисон сидела у окна, вцепившись в подлокотники кресла так, будто могла выжать из них ответ. За стеклом шуршал дождь, но внутри было куда громче — в голове гремел целый парад мыслей, как марш марионеток, вырвавшихся из-под контроля.

Она пыталась собрать всё, как разбросанные косточки гадалки: выстроить узор, прочесть судьбу. Но каждый раз пальцы натыкались на пустоту.

Где я ошиблась?

Может, в тот момент, когда улыбнулась слишком резко. Или когда ударила Дейзи — не по лицу, а по репутации.

Не нужно было привлекать внимание.

Какая же я дура.

Какая же глупая, наивная идиотка с золотой ложкой в зубах, думающая, что держит нож.

Я не играла — я размахивала собой, как флагом. Конечно, заметили. Конечно, использовали.

Вся эта история с Арчи и медальоном — не совпадение. Это ловушка. Проверка. Или казнь на публике.

Арчи справился. Молодец. Маленький рыцарь в сияющих латах, только меч у него деревянный, и он даже не знает, кого на самом деле спас.

А я? Я надеялась, что меня оставят в покое. Что я доказала, что я кукла. Безвольная, плачущая, ничего не знающая. Чтобы отстали. Чтобы не трогали.

Но, видимо, не получилось. Видимо недостаточно хорошо отыграла. Раз пришло это проклятое приглашение. С подписью.

Том Марволо Реддл.

Имя, как последний гвоздь в крышку гроба. Или в крышку шкатулки, где она сама — бесполезная безделушка.

Если Арчи втянули в паутину интриг более серьезную, чем ее план, то свободы уже не будет.

Брак с ним — уже не выход, а петля. Парадный ошейник.

Избавиться от него будет невозможно. А остаться рядом — страшно.

Что мне теперь делать?

Куда идти, если вся доска — ловушка?

Она сжималась внутри, как бумажный журавлик под дождём — хрупкий, уже промокший насквозь, но ещё держащий форму.

Паника подступала к горлу, обвивалась змеёй, шептала:

«Ты не в игре — ты лишь чья-то фигура на доске. Игра уже идет и ты лишь ее незначительная деталь.»

Как же страшно.

Я не хочу быть куклой. Не хочу жить, как витринный трофей с бантиками в волосах и улыбкой, пришитой нитками долга.

Но что теперь? Что теперь?..

Элисон стояла перед зеркалом, в тусклом свете свечи, как призрак самой себя. На ней — тонкая ночнушка из шелка, мятая и не застёгнутая на одном плече. Волосы выбились из причёски, липли к вискам. Под глазами — тени, словно мазки угля.

Фарфоровая кукла, вот и правда. Белая кожа, тонкие пальцы, пустой взгляд. Только теперь она и в самом деле выглядела, как фарфор — треснувший, с крошечными паутинками трещин, готовыми расколоться от одного слова.

"Так легко ломается, — прошептала она своему отражению. — Прямо тошно."

Слова выходили сипло, как будто горло царапала пыль. Она не плакала. Не могла. Слёзы застряли где-то внутри, пересохшие, как старый яд.

Мать учила быть холодной.

"Холод — это защита. Не чувствуй, и не будет боли."

Отец — быть покорной.

"Смирение — это добродетель, девочка. Не перечь, и проживёшь дольше."

Но тётя Дуэлла…

"Даже осколками можно ранить, Эли. Главное — вовремя разбиться."

Элисон закрыла глаза и тяжело выдохнула.

Всё внутри гудело, как хрупкое стекло перед ударом. Она больше не знала, кто она: жертва, актриса, воительница, пешка?

Она не знала, за кого играет. Ради чего. Ради кого.

Её пальцы на мгновение легли на холодное зеркало.

— Мне страшно. — голос прозвучал почти по-детски.

И тут же — отрывистый смешок. Короткий, сухой, как щелчок кнута.

— Какая глупость.

Но она не отвернулась.

Фарфоровая кукла, да. Но с осколками внутри. И, может быть, ещё рано выносить её в витрину. Может быть, она ещё сама решит, в чью игру играть.

Пора собираться. Снова становиться идеальной.

В комнату бесшумно вошла Матильда. Ни слова. Только короткий взгляд — и она уже знала: Элисон снова играет роль. Знала, что за улыбкой — истерика, за безмятежным фасадом — дрожь. Слишком умная для того, чтобы быть просто украшением. Слишком опасная, чтобы ею пренебречь.

Матильда подошла к кровати. На ней лежало платье — лёгкое, воздушное, будто спетое шёпотом феи. Пепельно-розовое, с тонкой вышивкой по подолу: ландыши, розы, ирисы, вереск… Все возможные цветы, каждый с собственным значением, зашифрованным в викторианском языке флоры. «Я красива и невинна, но я знаю себе цену».

Молча Матильда помогала Элисон одеться. Та поднимала руки, как маленькому ребенку, без сопротивления. В её взгляде — пустота. Но пальцы сжаты крепко, ногти впиваются в ладони.

На шее — тонкая цепочка из белого золота с камнем, который играл всеми цветами сразу. Александрит. Меняется от света, как и она. В шкатулке остались цитрин и оникс, но именно этот камень она выбрала — переменчивый, двойственный. Как её роль. Как её страх.

Матильда бережно взяла со столика пару серёг — тонкие, из белого золота, в форме крошечных вороньих голов с клювами, украшенных каплями оникса. Те сверкали, как тёмные глаза, полные тайны. Элисон смотрела на них долго, словно на предзнаменование.

— Вороны, — пробормотала она. — Они же тоже считаются вестниками… смерти или перемен.

— Или тайны, — тихо ответила Матильда, прикалывая серьги. — Или власти.

Символ факультета. Символ магии. Символ хищника, что прячется под розовой вуалью. С каждым украшением её образ становился всё более отточенным, идеальным — кукольным. Но внутри Элисон дрожала. Как марионетка, которой забыли отпустить нитки.

* * *

Арчибальт ждал у выхода из гостиной, будто позировал для обложки «Чистокровного Вестника». Мантия — без единой складки. Волосы — аккуратно зачёсаны, как по лекалу. Улыбка — широкая, натянутая, почти светящаяся. Слишком яркая. Слишком правильная. Словно наклеенная.

Как только он увидел её, лицо вспыхнуло ещё сильнее — и, будто по заранее отрепетированной реплике, он шагнул вперёд и театрально протянул руку:

— Элли, ты сегодня как прекрасная фея! Ты не забыла маску?

Элисон замерла на полшага.

Ах да, маска. Обязательный атрибут. Символ.

Она кивнула, чуть склонив голову, словно марионетка, проверяющая, крепки ли ниточки.

— Конечно, не забыла. — Она достала её из складки мантии — кружево, украшенное жемчужинами. Кукольное личико для кукольной вечеринки. — Разве фея может забыть свою магию?

Арчибальт рассмеялся, довольный, как ребёнок, которому подарили сладкое. Даже не заметил колючки в её голосе.

Элисон вложила руку в его локоть. Послушная, красивая.В общем

все, как всегда.

Арчибальт всю дорогу что-то увлечённо рассказывал. Его голос звенел от восторга, как бокал шампанского — звонко, пусто и чуть раздражающе. Он говорил о вечере, о гостях, о шансах, которые открываются.— Это же наш билет в будущее, Элли! Ты только представь — нас заметят! Нас пригласят! Всё, о чём я мечтал! — Он буквально сиял. Будто уже стоял с кубком в руках и лавровым венком на голове.

Элисон кивала в нужных местах, мягко улыбалась. Ни один мускул на лице не дрогнул.Внутри же — тихо стучало:

«Он и правда ничего не видит. Даже сейчас».

— Этот вечер… прям как сон, — произнесла она вслух, тихо, почти мечтательно.

Надеюсь, он скоро закончится, как самый настоящий кошмар.

Она сжала его руку чуть крепче, будто за поддержку. Хотя на деле — чтобы напомнить себе, что она ещё держит контроль. Пока держит.

Арчи рассмеялся, довольный:— Знал, что тебе понравится! Я всегда говорил, мы с тобой — идеальная пара!

-Да милый! Так и есть.

Впереди, у входа в подземелья, уже маячила фигура Корнелиуса Бёрка — как тень в пороге другой реальности.Пора начинать спектакль. Занавес поднимается.

* * *

Корнелиус Бёрк шёл позади, удерживая лицо в каменном спокойствии, но внутри кипело.Он,

он, должен был сопровождать эту парочку — фарфоровую невесту и ходячую рекламу родового высокомерия?За какие грехи?

"Пустышка. Чистокровная, вышколенная, полированная. И ни капли толку."

Он приглядывался к ней — скользящий взгляд от пят до затылка.Движется идеально. Руки сложены — будто в витрине. Улыбка тёплая, пустая. А внутри

наверняка только шелест кружева да запах духов.И всё же…

Что он в ней нашёл?Том не делал ничего просто так. Не приглашал на приём невесту

Селвина ради светской болтовни. Уж точно не ради развлечения.А значит, девчонка ему нужна. Зачем?

— Что ты задумал, — прошептал Бёрк себе под нос, но, конечно, ответа не последовало.

Может, Том просто играет. Любит ведь. Раз в пару месяцев выдернуть кого-нибудь из их надменной кодлы и устроить испытание на выживание. Иногда — ради науки. Иногда — ради дисциплины. А иногда — просто, потому что может.

Корнелиус не был против игры. Он был против того, чтобы его просили быть лакеем.— «Проводишь их лично».

Будто он — швейцар при борделе, а не мастер зелий и полноправный член круга.

И всё же он вёл их. Вниз, к месту, где настоящие разговоры прячутся под паутиной светских улыбок.

Элисон не оборачивалась. Не задавала вопросов. Ни одной фразы.Может, глупая. Может, умная.

Бёрку было всё равно.

Он видел только оболочку.И не понимал, зачем кого-то с таким пустым взглядом Том пустил за кулисы спектакля.

Но он знал одно:

если Тому вдруг станет скучно — от кукол остаются только осколки.

* * *

Дверь отворилась — и воздух изменился.

Он был плотный, как зелье перед закипанием. Пахло воском, вином и чем-то ещё… острым. Словно чьим-то присутствием, которое не видно, но чувствуется кожей.

Элисон сделала шаг внутрь, не сжимая руку Арчибальта, но и не отпуская её. Он светился, как лампа под Заклятием радости, и, кажется, даже не заметил, что ступил на сцену, где каждая тень следит за ним.

Она — заметила.Зал был как клетка без решёток. Пространство — обманчиво свободное, но каждый взгляд — прут.

Маски. Лица. Тишина.

И в центре всего — Том.

Он не улыбался, но глаза его будто говорили: "Я вижу. Всё. Даже то, что ты сама прячешь от себя."

Элисон склонила голову. Чуть-чуть.И снова — маска. На губах — легкая, рассеянная улыбка. Взгляд — любопытный, послушный.

Она снова была лишь оболочкой.Той самой,

идеальной невестой.

— Как красиво, — сказала она мягко, будто восхищена.— Почти нереально, — добавила, почти шепча.

Как сон. Как кошмар, в который входишь добровольно.

Рядом Арчи расправил плечи, как павлин перед аудиторией.— Огромная честь быть приглашёнными, — проговорил он с тем самым оттенком, что был у них всех, у мальчиков с фамилиями и амбициями.

А она смотрела на Тома.Не на вино, не на стол, не на маски.

Только на него.И в этот момент поняла: здесь никто не играет вслепую.

Карты раскрыты. Просто она — пока не видит своей.

Гости прибывали постепенно — приглушённый гул голосов разливался по залу, как густое вино. Кто-то входил уверенно, почти дерзко, кто-то — с осторожной грацией. Почти все были старше — шестой и седьмой курсы, в основном Слизерин и Когтевран, лица, которые Элисон знала по коридорам, дуэлям, редким партнёрствам на занятиях. И всё же зал казался чужим.

Некоторые девушки цеплялись за руки своих кавалеров, как за спасательные трости. Они смеялись слишком звонко, улыбались слишком ярко. Аксессуары, — мысленно отметила Элисон, скользя по ним взглядом.Но были и другие.

Те, кто сидел прямо, кто отвечал, а не поддакивал.

Те, чьё молчание звучало громче болтовни.

Лукриция Блэк — одна из них.

Темноволосая, как сама ночь, она появилась с лёгким опозданием и без спутника. Её мантия была чёрной, с алыми вставками — простой, но броской, как знамя. Лукриция шла, будто знала, что все взгляды — будут её. Не требовала внимания — просто забирала.

Элисон смотрела на неё, как на предупреждение.

— Что-то не так? — шепнул Арчи, обернувшись к ней.— Всё замечательно, — ответила она, улыбаясь. — Почти как в театре. Только вот… некоторые роли лучше прописаны, чем другие.

Он не понял. Он никогда не понимал. Но закивал, довольный собой, и наполнил ей бокал вином.

Когда все расселись, Том встал.Тихо. Без стука прибора, без лишних жестов.

Но в тот же миг в зале наступила тишина — как по команде.

— Я рад видеть вас здесь, — сказал он. Его голос не был громким. Он был… точным. — Умных, амбициозных, перспективных. Мы здесь не просто ради маскарада. Мы — смотрим в будущее. И сегодня каждый из вас может доказать, что достоин быть его частью.

На секунду Элисон показалось, что слова обращены прямо к ней.

Как вызов. Как насмешка.Как предупреждение.

Надеюсь, ты не сочтешь меня интересной и достойной .

— Сегодня с нами новые лица, — продолжил Том, позволяя себе едва заметную улыбку. — Арчебальт Селвин… и его прекрасная невеста, Элисон Блэквуд.

Несколько голов обернулись. Арчи мгновенно выпрямился, словно получил по спине мантией одобрения. А вот Элисон...Она лишь склонила голову, как будто благодарила за комплимент. Грациозно, идеально. Почти

кукольно.

— Как трогательно, — прошептала Лукриция Блэк через стол, сдерживая насмешку. — Словно приглашение на бал в честь будущей свадьбы. Ты уже выбрала цвет роз для букета, Блэквуд?

— Пока думаю между красными и белыми, — невинно ответила Элисон. — Красные — символ страсти. Белые — невинности-так и хотелось добавить, что в некоторых странах они символ скорби . Хотя, может, возьму и те, и другие. Вдруг на кого-то подействует, — она сделала тонкий глоток вина, не поднимая взгляд от стола.

Он наблюдал за ней — неторопливо, внимательно. Словно ждал, когда она моргнёт, оступится, даст слабину.

Но Элисон только улыбалась.Кукольная. Совершенная.

Внутри — раскалённая до бела пружина.

— Чувствуешь? — шепнул Арчи, прижавшись ближе. — Атмосфера прямо как на собрании старой знати. Влиятельные, амбициозные, готовые свернуть мир. Нам сюда, Элли. Это — наш шанс.

Она кивнула.— Конечно, дорогой. Я уже в восторге.

Да, только от того, как все держат ножи. Не едят — оценивают, как оружие.

Заиграл зачарованный граммофон — нежный скрип старого джаза с лёгким металлическим эхом, будто музыка звучала не в зале, а во сне. Пары начали выходить в центр — чинно, сдержанно, точно шахматные фигуры, движимые невидимой рукой.

Арчибальт, как образцовый джентльмен, сделал лёгкий поклон и протянул руку:

— Могу я пригласить свою даму?

— Разумеется, — Элисон одарила его безупречной кукольной улыбкой и вложила ладонь в его, как будто именно этого ждала всю свою жизнь.

Они закружились по залу. Мраморный пол скользил под ногами, свет от летающих свечей дробился в её ресницах. Элисон двигалась идеально: шаг, поворот, шаг, подшаг — каждое движение отрепетировано ещё в детстве, под тяжёлый взгляд гувернантки. Танец, как и ложь, требовал дисциплины.

Но с каждой нотой, с каждым поворотом она чувствовала: смотрят. Не все — нет. Но те, кто умеет видеть.

Её платье было слишком светлым. Слишком лёгким. Тончайший серо-голубой шелк с расшитыми вручную цветами — скромными, почти невидимыми. Маска — фарфорово-белая, украшенная хрупкими перьями. Она выделялась — не роскошью, а тем, что не соответствовала остальным.

Все вокруг были в тьме — в драгоценных оттенках чёрного, алого, изумрудного. Их улыбки были плотнее мантии, а взгляды — острее шпаги.

А она — как случайная песчинка на мозаике. Как хрупкая статуэтка, случайно оставленная на алтаре. Этот вечер не был балом. Он был ареной. Место для охоты. Для демонстрации силы.

А Элисон была в нём не хищником. Пока что.

— Ты выглядишь, как светлый ангел среди ведьм, — шепнул Арчибальт, притягивая её ближе.

— А ты, как будто надеешься, что это тебя спасёт, — прошептала она в ответ, не глядя в глаза.

Он хмыкнул, не расслышав или притворившись, что не расслышал. А Элисон продолжала танцевать. Под взглядом десятков глаз, под светом свечей и под звуками зачарованного граммофона.

Словно играла роль, которая была выучена до судорог в мышцах — роль глупой, прекрасной, вежливой куклы.

Но на арену куклы выходят лишь в одном случае — когда кому-то становиться слишком скучно и он хочет новых зрелищ.

Он притянул её ближе и усмехнулся:

— Чувствуешь взгляды? — прошептал, ведя её в очередной поворот. — Мы в центре внимания. Все смотрят. Завидуют. Всё правильно, Элли — именно так и должно быть. Мы идеальная пара. Влиятельная. Красивая. Значимая.

Он говорил это с такой самодовольной гордостью, словно их взглядами его короновали.

— Конечно, дорогой, — снова мечтательная улыбка, снова идеально отрепетированный голос. — Я просто тронута этим вниманием.

А внутри что-то сжалось.

Наверное, хищник тоже уделяет столько же внимания новой беспомощной жертве — перед тем как наброситься. Смотреть — значит прицеливаться. Оценивать, откуда лучше начать трапезу.

А когда музыка стихла, Арчибальт отпустил её руку, не попрощавшись, и уже через мгновение заговорил с кем-то из старшекурсников. Элисон осталась одна — всё ещё улыбаясь, всё ещё красиво стоя у края зала, как детская игрушка, в которую поиграли и поставили обратно на полку.

В её ушах звенела пустота. Она не оборачивалась, не моргала, не позволяла себе ни единой гримасы. Только чуть наклонила голову, как будто задумалась о чём-то очаровательно глупом.

— Элисон Блэквуд, — произнёс голос рядом.

Она вздрогнула внутренне, но внешне сделала лёгкий поворот головы и расплылась в сияющей улыбке.

— О, мистер Реддл! — пропела она, точно певчая пташка. — А вы умеете подкрадываться! Хотите рассказать страшную тайну на ушко? Или пригласить на ещё один танец? Я сегодня как раз в настроении для волшебных вечеров.

Том не улыбался. Он взглянул на её платье — на нежные цветы, которые покрывали ткань, будто отшитые маленькими руками, аккуратными, но не идеальными. На первый взгляд это были просто украшения. Но для него, для того, кто знал, что стоит за каждым жестом, за каждым шепотом, это было не просто узор на ткани.

— Я бы сказал, что вам действительно походит ваш образ, если бы не видел, как часто вы носите эту маску, — произнёс он негромко. — Даже на карнавале иногда различают клоуна и трагедию. А вы будто пытаетесь быть и тем, и другим.

Она рассмеялась — звонко, легко, с оттенком почти детской наивности.

— Ну конечно! Это же бал, маскарад, сплошной обман! — кокетливо повела плечами. — Разве не в этом весь смысл веселья? Немного глупости, немного фальши, много конфет и лжи — мм, почти как в детстве.

Том чуть наклонил голову, словно изучая не её, а трещины в витрине, за которой она пряталась.

— Я смотрю, цветы на вашем платье не такие уж простые. Очень аккуратно подобраны, да и сами по себе... Скромные. Однако, если присмотреться, они явно несут в себе смысл. Ваша маска, как и они, полна символов, Элисон. Как будто хотите рассказать что-то, но только тем, кто готов слушать, — его взгляд задержался на ней, как будто он и не ждал ответа. Он просто ждал, что она сама поймёт, что он видит.

Она чуть наклонила голову в ответ, лицо по-прежнему в улыбке, но в глазах промелькнула искорка — почти мгновенная, почти неуловимая.

— Ну, знаете, мистер Реддл, я люблю украшения... они как раз и скрывают недостатки, — кокетливо ответила она, не давая ему ни малейшего повода для дальнейшего обсуждения. — Всё-таки карнавальные наряды — это ещё и искусство, не правда ли?

Том молчал немного дольше, чем обычно. Он не пытался её сломать, но в его взгляде была та же беспощадная точность, как и всегда, когда он говорил с кем-то, кто считал себя умнее.

— Может быть, — его ответ был тихим, но с неожиданной настойчивостью, — или, может быть, вы решите, что я должен быть тем, кто поможет вам избавиться от этой маски. В конце концов, ни одна маска не может быть вечной, Элисон

Сказав это Том развернулся и исчез в толпе.

Она стояла посреди зала, ещё слыша его голос, даже когда он уже исчез среди прочих масок, как тень, растворившаяся в других тенях. Его слова вцепились в её сознание, как шипы в подол.

"Даже на карнавале различают клоуна и трагедию."

"Скромные цветы, несущие смысл."

"Может быть, я должен помочь вам избавиться от этой маски."

Элисон медленно, словно в полусне, пошла прочь — не спеша, не подавая виду, будто убегает. Улыбка на лице осталась, кукольная, ровная, идеальная. Только внутри этой фарфоровой оболочки всё трещало, крошилось, как засохший лепесток под ногой.

Он понял. Он увидел.

Это была не просто игра слов, не светская насмешка. Том Реддл действительно видел, что она делает. Что она значит.

А ведь платье должно было быть красивой шуткой. Тайным сообщением для самой себя. Призрачным «я есть» в мире, где её нет. Но он прочёл его, как страницу дневника, на которую капнули зелье правды.

Она вернулась к Арчибальту. Он как раз стоял в группе мальчиков, смеялся, говорил громко и самодовольно, а когда заметил её — одобрительно кивнул.

— Вот она, моя звезда, — сказал он вслух, притягивая её к себе за талию. — Слишком хороша, чтобы прятать.

Она прижалась к нему. Не из нежности — из желания исчезнуть. Спрятаться в его тени. В его громком голосе. В его простых, предсказуемых мыслях. В его эгоцентричном, плоском мире, где цветы на платье — просто цветы, а она — просто украшение.

"Он не замечает. Он никогда не замечал. И это — безопасно."

Её дыхание сбилось. Паника начала медленно разворачиваться внутри, как ядовитый цветок. Холодный пот выступил под воротом. Всё тело под платьем казалось чужим, как будто она и впрямь стала куклой — пустой, ломкой.

"Если он понял, он может сказать другим. Если он понял, он может использовать. Он — не Арчи. Он не играет в фасады. Он их ломает."

Она сглотнула, глядя в пол. Потом подняла глаза, осветила лицо вежливой улыбкой и прошептала:

— Арчи... знаешь... мне что-то нехорошо. Пожалуй, я пойду. Воздух в зале тяжёлый, а я и так весь день на ногах...

Он склонил голову, хмурясь — не от беспокойства, а от того, что она рушит его идеальный вечер.

— Ты уверена? Мы же только начали. Все только смотрят...

— Именно, — она рассмеялась, но в голосе была усталость, слишком тонкая, чтобы он заметил. — Пусть смотрят. А я буду прекрасной загадкой — исчезну на пике, как в лучших балетах.

Он фыркнул:

— Ты просто хочешь, чтобы о тебе гадали. Ну что ж... пусть гадают.

Она кивнула, склонила голову чуть на бок, как будто снова стала безмозглой блестящей игрушкой, и медленно пошла к выходу, чувствуя за спиной не его взгляд... а взгляд другого. Настоящий. Леденящий.

"Маска трещит, но падать ещё рано."

Вот переписанная сцена с учётом вашего запроса — Том говорит с Элисон на «вы», звучит насмешливо, иронично и властно, ведёт себя как хищник-интеллигент, плетущий словесную паутину. Элисон обращается к нему уважительно, стараясь держать себя, несмотря на страх.

Элисон вышла из зала с высоко поднятой головой, будто на ней по-прежнему была маска из хрупкого фарфора. Шаги были плавными, спина прямая, выражение лица — безупречное. Но внутри всё сжималось. Как хрупкий бокал в кулаке.

Она свернула за угол, потом ещё раз. Тень, ниша, полумрак — наконец она позволила себе остановиться. Дыхание сбилось. Пальцы дрожали, хоть она и прижала их к бокам. Её раскусили. Он её раскусил. А значит — всё рушилось.

В этот момент за спиной раздался холодный, почти ленивый голос с ноткой плохо скрываемого удовольствия:

— Элисон, я видел, как вы вышли из зала. С вами всё в порядке?

Она вздрогнула. Медленно обернулась. Он уже стоял рядом. Слишком близко. И слишком спокойно.

Том Реддл двигался неторопливо, как хищник, который знает: его добыча уже запуталась в паутине. В его глазах — насмешка, в уголках губ — лёгкая улыбка, едва ли не заботливая. И от этого становилось только страшнее.

— Вам нездоровилось? Или вдруг наскучила музыка? — Он сделал шаг вперёд. — Или, быть может, случилось нечто... из ряда вон выходящее?

— Господин Реддл, — она выговорила ровно, чуть склонив голову. — Благодарю за беспокойство. Просто... захотелось воздуха.

— Ах, конечно. Воздуха, — повторил он с подчеркнутым пониманием, будто смаковал само слово. — Порой, действительно, становится трудно дышать… особенно, когда ощущаешь, что на тебя кто-то смотрит.

Он обошёл её, медленно, неторопливо, как бы лениво прогуливаясь. Но каждый шаг был выверен, точен. Он словно плёл кружево — виток за витком, слово за словом.

— Вы знаете, я давно наблюдаю за вами. И знаете, что любопытно? — Он остановился за её спиной, так близко, что она почувствовала его дыхание. — Вы — словно тщательно сделанная кукла. Безукоризненная. Изящная. С идеально подогнанными фразами и улыбками.

Он обошёл её и снова оказался перед лицом, наклонился чуть ближе, в голосе — ледяной интерес:

— Но в вашей фарфоровой голове, кажется, скрывается ум. Настоящий. Опасный. А ведь такие куклы рано или поздно трескаются, не так ли?

Элисон усилием воли не отступила.

— Вы говорите загадками, — произнесла она холодно. — Не совсем понимаю, что вы имеете в виду.

— Нет? — он поднял бровь. — А я считал вас женщиной весьма сообразительной. Или вы полагаете, что случай с Арчибальтом остался незамеченным? Ах, простите… я, наверное, нарушаю границы. Как бестактно с моей стороны.

Он усмехнулся, но в его глазах плескался холод, как в глубоком колодце.

— Видите ли, Элисон, я умею складывать цепочки. Как вы — бусины на нитку. Ваши взгляды, ваши жесты, выбор момента — вы не так уж беспечны, как хотите казаться. Но я не осуждаю. Наоборот. Это… восхищает.

Он протянул руку, лёгким движением коснулся её подбородка, приподнял лицо, чтобы взгляды встретились.

— Вам идёт роль пустоголовой красавицы. Настолько, что вы почти убедили всех вокруг. Почти.

Она молчала. Дышала через нос. Держала взгляд. Он играл с ней, и она знала это. Но уйти из игры — значило проиграть. А проигрывать — она не умела.

— Скажите, — прошептал он, голос стал тише, как шелест шелка, — что вы почувствовали, когда поняли, что вас заметили? Ужас? Волнение? Или... азарт?

Он отпустил её подбородок, как будто теряя к ней интерес. Но это была иллюзия.

— Я предложу вам сделку. — Он отступил на полшага, выпрямился. — Станьте моей куклой, мисс Блэквуд. Безвольной. Послушной. Прекрасной. На людях — украшением. Внутри — пустотой. А я, в ответ, сохраню ваше маленькое представление.

— И если я откажусь? — спросила она спокойно.

— Тогда я сломаю вашу маску. И посмотрю, что будет громче: треск фарфора или крик.

Элисон замолчала. Мир вокруг сжался до точки — его глаз. Холодных. Уверенных. Играющих.

— Хорошо, — произнесла она спустя миг. Голос был ровным. Чужим. — Но если уж я — кукла, позвольте мне самой выбрать платье.

Он засмеялся тихо. Искренне, но без тепла.

— Как изысканно. Возвращайтесь, мисс Блэквуд. Бал всё ещё ждёт свою принцессу.

Он уже оборачивался, но остановился, бросив через плечо:

— И запомните: иногда слишком много думать бывает опасно.

Элисон шла по коридору, как по тонкому льду — предательскому, звонкому, готовому треснуть под каблуком. Каждый шаг отдавался в висках, а в груди жгло ощущение, будто идёт не на бал, а на допрос. Разум отстал где-то в нише, где на неё смотрели ледяные глаза Тома Реддла.

Она вошла в зал, как актриса на сцену: осанка — безупречна, подбородок — высоко, улыбка — ровная, чуть усталая, но по-прежнему кукольная. Идеальная. Свет мягко стекал по золочёным сводам, свечи отражались в полированном паркете. Музыка лилась, как мед, но казалась отдалённой, приглушённой — как будто между ней и реальностью стояла завеса.

В центре зала кружились пары. У колонны группка студентов обсуждала кого-то:—

Ботт, конечно, талантлив, но… грязнокровка. Это накладывает отпечаток.

— У них это в крови, — поддакнула светловолосая девушка с жемчугом. — Как будто завели волшебную собаку, а там маггловская примесь.

Они смеялись — мягко, ровно, холодно. Как шелест кинжала по атласу. Элисон знала их. Они улыбались ей, называли подругой. Но сейчас она смотрела на них, как на восковые фигуры. Или, может, это она была восковой? Чужой. Вылепленной не здесь. Потому что она уже знала: это не бал. Это спектакль. А режиссёр уже здесь.

Она стояла у края зала, будто на грани сцены. В руках — бокал с пуншем, вкус которого давно исчез. Мир растянулся, как плёнка в старом проекторе. Секунды прилипали к коже.

И тогда он подошёл. Необязательно было поворачиваться — она почувствовала это, как чувствуют холод перед бурей.

— Ну что вы решили? — тихий голос коснулся затылка, как лезвие. — Готовы сделать свой ход уже в моей партии?

Он стоял почти вплотную, но не касался. Только его голос проникал внутрь, оставляя ощущение инея под кожей.

Она не обернулась сразу. Глоток пунша — ради выдержки. Ради маски.— А разве у меня есть фигуры? — тихо произнесла она, разворачиваясь. — Или вы уже расставили их за меня?

Он смотрел с интересом — как профессор, неожиданно заинтересованный ученицей.— Есть. Просто вы не знаете, какие. А мне любопытно, Элисон. Очень.

Он наклонился ближе.— В этой партии даже пешки умеют мстить. Но не каждая доживает до превращения в ферзя.

Он отступил — как тень, как змей, оставляя после себя вкус ртути в воздухе. И уже через мгновение снова возник перед ней, теперь с протянутой рукой:

— Танцуете?

Отказа не существовало. Он не просил — приглашал, как судья выносит приговор. Она вложила ладонь в его — тонкую, холодную, как перчатка без сердца — и шагнула вперёд. Музыка, будто поняв, кому сейчас принадлежит сцена, замедлилась.

Танец не был танцем. Это был поединок. Он вёл, но так искусно, что казалось, будто ведёт она. Он не тянул — обвивал. Плавно, точно, с изяществом, которое уместнее выглядело бы у змея, чем у человека.

— Вы хорошо держитесь, — произнёс он почти ласково.— Куклы не падают, — ответила она, не отводя взгляда.

— Нет, — сказал он и чуть сильнее сжал её талию. — Но иногда у них срываются нити.

Они кружили среди золота, среди чужих лиц, которые стали просто узором на обоях их дуэли. Танец становился заклинанием. Он испытывал её — как алхимик каплю яда.

— Что вы решили, Элисон? — прошептал он у самого уха. — Примете правила… или рискнёте переписать их?

Она чуть наклонила голову, будто позировала для портрета.— Я приму ваши правила… пока. Буду играть. Пока партия мне интересна.

Он усмехнулся. Уголком губ. Почти доброжелательно.— Мудро. Но помните: в шахматах важно не только, кто ходит первым… а кто чёрный, а кто белый.

Он развернул её в последний круг, и музыка оборвалась. Он отвёл её обратно к краю, отпустил ладонь с той же точностью, с какой отпустил бы нож в воздух.

Элисон осталась стоять одна, среди шелестящих платьев и вспышек свечей, чувствуя, как невидимые нити тянутся к ней от его руки.И в этот момент она знала: сегодня она согласилась быть фигурой. Но в каждой партии есть ход, который никто не ждёт.