Тени на стенах (гет)

Небольшой, но уютный дом утопал в тишине раннего утра. Первые лучи солнца, мягкие и тёплые, проникали сквозь полуопущенные занавески, заливая комнату золотистым светом. Где-то на кухне тихо потрескивало масло, и воздух наполнился домашним ароматом жареных яиц, тёплого риса и еле уловимого соевого соуса. Было ясно: мама снова готовила рисовый омлет — тот самый, который Жан обожал в детстве. Он, конечно, и сейчас его любил, но упорно делал вид, будто вырос, и ему давно не нужны мамины «подачки».

— Жанчик, ты встал? — донёсся заботливый голос из кухни, такой ласковый, как будто ему снова было шесть, а не восемнадцать.

«Жанчик... Когда она уже перестанет меня так называть? Я же не ребёнок», — с раздражением подумал он.

Парень тяжело вздохнул и, отбросив одеяло, сел на край кровати. Взгляд скользнул к зеркалу: помятое лицо, взъерошенные волосы, глаза ещё сонные, но упрямые.

Она растила его одна. Отец ушёл сразу, как только узнал о беременности, и с тех пор мама тянула всё на себе — без жалоб, без истерик, с какой-то упрямой нежностью, которую Жан сначала впитывал как воздух, а потом начал отвергать. Слишком рано решил стать взрослым. Слишком рано почувствовал злость.

Телефон на прикроватной тумбочке завибрировал. Он потянулся к нему и увидел сообщение от своей напарницы:

«Встречаемся у фонтана в парке в 7:30. Нужно всё обсудить ещё раз.»

Он недовольно сморщился и на ходу накатал ответ:

«И тебе доброе утро, Мерсер. Почему в парке? В чём проблема обговорить всё в школе?»

Ответ пришёл почти сразу:

«Кирштайн, мы не должны отсвечиваться. Не опаздывай.»

7:10.

— Чёрт, — выругался Жан, соскочив с кровати. Времени было впритык.

Душ — наспех. Зубная щётка — на бегу. Одежда — первое, что подвернулось под руку: тёмные джинсы, серый худи, куртка. Он уже почти вылетел из комнаты, когда у порога его остановила мама. В руках — пластиковый контейнер, на крышке — аккуратно приклеенная записка с карамельным сердечком в углу.

— Доброе утро. Ты не будешь завтракать? — спросила она, с едва уловимой надеждой в голосе.

— Нет. Мне не до этого, я тороплюсь, — бросил он, уже отворачиваясь.

— Тогда возьми с собой, — не сдавалась она, протягивая контейнер.

На долю секунды он замер. Хотел, как обычно, отмахнуться. Сказать что-то резкое. Но вместо этого закатил глаза, молча взял завтрак и запихнул в рюкзак.

Она не обиделась. Просто смотрела ему вслед с тем же взглядом, в котором всегда были тепло и усталость.

Он вышел в гараж, накинул шлем и оседлал свой мотоцикл. Когда двигатель загудел, мама уже вернулась на кухню.

Мотоцикл мчал по ещё сонным улицам, рёв двигателя рассекал утреннюю тишину. Жан ехал быстро — привычно, уверенно, будто скорость могла стереть всё то, что копилось внутри. Ветер бил в лицо, остужая мысли, но не заглушая их.

Он вспомнил, как мама стояла у порога — с контейнером и запиской. Маленький жест. Таких было много. Она всегда старалась — даже после всех этих лет, даже после всего, что он говорил ей в порыве злости.

«Зачем она вообще продолжает?»

Он стиснул зубы, чуть сильнее нажав на газ.

Потому что она его мать. Потому что у неё никого, кроме него.

Потому что, несмотря на всё, она всё ещё верит, что в нём что-то осталось от того самого мальчишки, что бежал к ней с рисунками, испачканными в красках.

Он сам давно в это не верил.

«Если бы я мог просто сказать ей «спасибо»… хотя бы раз нормально…»

Но вместо этого — резкость. Молчание. Стена, за которой пряталась его вина.

Он вспомнил, как впервые закричал на неё. Как швырнул в стену кружку, когда был в тринадцать раз наказан за курение. А она только вытерла осколки, не сказав ни слова. Ни упрёка, ни слёз. Только опустившиеся плечи.

Он ненавидел себя за это. До сих пор. Но говорить об этом было слабостью. А он не мог позволить себе быть слабым. Никому.

На светофоре он остановился. Город оживал: люди выходили из подъездов, открывались кофейни. Он скинул одну руку с руля, открыл рюкзак и нащупал контейнер. Пальцы коснулись приклеенной записки.

"Пусть будет. Все равно есть захочется."

Жан глубоко вдохнул и вновь выжал газ. Парк был уже близко.

Девушка сидела на спинке скамейки, закинув ноги на сиденье, и лениво щурилась на фонтан. Вокруг сонный парк начинал оживать: бегуны, собачники, редкие школьники с рюкзаками. Она достала телефон, глянула на время — 7:31.

— Опаздывает, — пробормотала себе под нос.

Жан появился спустя минуту. Мотоцикл заглушил, скинул шлем и поправил волосы, как будто кто-то здесь вообще оценивал его укладку.

— Ну что, «пунктуальная» Мерсер, — с усмешкой начал он, — с каких это пор мы так строго следим за временем?

Она, не отрываясь от мерцающей в утреннем свете воды фонтана, холодно ответила:

— С тех пор, как нам нужно подстроить твою «случайную» царапину на машине Флока.

Парень прищурился, его взгляд стал сосредоточенным, он повернул голову в её сторону:

— Когда будем выполнять?

Тина коротко кивнула, сдержанно глядя в пустоту:

— Сейчас. Он приезжает в школу без пяти восемь, это и будет твой шанс. Я растворюсь в толпе и буду наблюдать издалека.

— То есть, мне нужно слегка поцарапать его машину, а потом загладить вину приглашением на вечеринку? — в уголках губ мелькнула тень иронии.

— Верно, — холодно подтвердила она, не меняя выражения лица. — Если что-то пойдёт не так — импровизируй. Я буду рядом и при необходимости помогу тихо свалить.

Жан замер, тщательно прокручивая в голове каждый свой следующий шаг.

После нескольких секунд раздумий, его взгляд устремился на Тину — она была бледна и заметно истощена. Он слышал, что в начале года её родители погибли в автокатастрофе, и вряд ли она успела сегодня позавтракать. Медленно опуская руку, он достал из рюкзака тёплый контейнер и осторожно протянул ей.

— Что это? — с легкой настороженностью спросила Тина, приподнимая бровь.

Жан, стараясь сохранить безразличный тон, ответил:

— Завтрак. Я сам по утрам почти не ем, а выбрасывать жалко.

В голосе Жана звучала холодная отстранённость — чтобы Тина не заподозрила, что он вдруг стал заботливым. На самом деле ему просто не хотелось, чтобы его напарница оказалась голодной и ослабленной ещё до того, как они приступят к делу. Это было слишком важно, чтобы отвлекаться на такие мелочи.

— Спасибо... — тихо, с лёгкой неловкостью, взяла контейнер Тина. Её глаза скользнули по аккуратно приклеенной записке, и на губах застыла едва заметная ухмылка: — «Жанчик».

Кирштайн почувствовал, как кровь приливает к лицу, и в спешке схватил бумажку, словно боясь, что кто-то увидит этот трогательный жест его мамы. Листок бумаги, согнутый вдвое, дрожал в его руках.

«Приятного аппетита, Жанчик! Сегодня у тебя всё получится.»

— Чёрт, мама! — с раздражением выдавил он, скомкав записку и засовывая её в карман куртки, словно это могло спрятать всю его неловкость. Его взгляд, тяжёлый и прищуренный, встретился с глазами Тины. — Чтобы никому, поняла? — сказал он резко, будто пытался придать словам вес.

Тина лишь слегка улыбнулась, прикрывая ладонью рот, чтобы скрыть тихий смешок.

— Конечно, конечно, «Жанчик». Я никому не скажу, — её голос был игривым, но за холодной маской мелькала какая-то мягкость.

Жан повернулся, шагнул к мотоциклу, крепко сжал в руках шлем. Его движения были резкими, нетерпеливыми, отражая внутреннее напряжение. Он глубоко вдохнул, сжал зубы и холодно произнёс:

— Нам пора. Время поджимает.

Утренний свет мягко играл на блестящем металле байка, а в воздухе уже чувствовалась лёгкая трель пробуждающегося города. Но в этот момент для Жана и Тины важнее был лишь предстоящий план — и минутная слабость казалась роскошью, которую они не могли себе позволить.