Пятна на солнце (гет)

Примечания:

🔈 Саундтрек: ByAstral — Colflate

Все фигуры на доске.

Огромный зал Министерства был залит холодным белым светом. Высокие потолки терялись в темноте, будто сама архитектура отказывалась быть свидетелем происходящего. В воздухе витала густая, наэлектризованная тишина, сквозь которую гулко били вспышки колдокамер.

Толпа плотным кольцом окружала сцену: репортеры с перьями наизготовку, служащие в строгой форме, общественность, случайные зеваки, в плащах и мантиях, Аврорат, рассредоточенный по периметру, внутри и снаружи. Глаза, глаза, глаза — тысячи глаз, обращенных к центру, будто к арене.

Посередине финального акта — высокий прямоугольник сцены, четко выделенный магическим барьером. Она возвышалась над залом, как пьедестал, на котором вершится нечто большее, чем обычное заседание. Эпоха. Событие. Черный гладкий камень, опостылевший Гермионе до дрожи. Клетка со львами, и они были голодны.

В одном углу — четко выстроенная команда Пакта: мужчины и женщины в одинаковых, темно-синих мантиях, с лицами, вытесанными из холода и презрения. Их лидер — Игнатиус Харрис — стоял, не двигаясь, словно изваяние, только тонкая усмешка на губах жила своей жизнью. В его глазах плескалась угроза, почти зримая, и он неотрывно смотрел на свою одержимость. Драко позволил ему подлатать себя, и только сдерживаемые болезненные подергивания рук и хищное обещание мести выдавали события накануне.

Прямо напротив — впереди своей команды, одна фигура. Она, Гермиона Грейнджер. Стойкий оловянный солдатик. Она не пряталась за спинами, не искала опоры. Она — вела. В ее позе читалась не бравада, а выстраданная жесткость. Свет падал на нее резко, отчеканивая каждый изгиб, каждую тень на лице. Черное платье, как на похороны. Только чьи?

Слева — Визенгамот. Законодательная коллегия в сливовых мантиях более темного оттенка, чем у судей, сидела чуть в тени, как совещающийся приговор. Их лица были каменными, но напряженные руки, стиснутые губы говорили больше слов. За их спинами — символ власти: массивные эмблемы, древние гербы, весы правосудия, склонённые в ожидании.

Справа — министерская элита. Главы департаментов, серые кардиналы, те, кто в обычное время никогда не показывается на публике полным составом. Их взгляды были насторожены, некоторые — остро враждебны, некоторые — исподтишка изучающие. Там же, чуть выше остальных, находился и сам министр. Лицо его не выражало ничего, кроме выученной нейтральности, но руки были сцеплены в замок на коленях, и костяшки пальцев белели.

В воздухе трещала магия. Напряжение собравшихся выливалось в бесконечный поток, который держался на грани. Рванет — не рванет? Достаточно поднести спичку. Зал жил своим дыханием — сдержанным, хриплым, затаенным.

Это было политическое побоище. Арена. И каждый понимал: победит не тот, кто громче, а тот, чья тень дольше задержится на стенах.

Дебют.

На узкую глухую трибуну вышел председатель заседания. Строгий, вытянутый, беспристрастный. Сегодня он только руководит, держит стороны в узде, одним видом предупреждая о последствиях, если оппоненты все-таки вцепятся друг другу в глотки.

— Открытое слушание по Законопроекту №18/6316/13-32-24/1033, иначе известному, как Пакт об изъятии детей-волшебников из немагических семей и ограничения контактов с маглами, объявляется открытым. Состав законодательной комиссии в числе 50 заседателей, особый заседатель — глава Департамента Магического Правопорядка мистер Гавейн Робардс, — возвестил звучный голос и раздался удар молотка, как гром. — Да творится сегодня справедливое, честное, открытое заседание, определяющее будущее волшебного мира.

Толпа вдохновенно вздохнула, ловя каждое слово. Улыбка коснулась уголков ее губ. Никто бы не заметил, если не присматриваться специально, сосредоточенно. Если бы сейчас кто-то решил дотронуться до Гермионы, нащупал бы лишь сталь. Полное отключение от эмоций, ни дрожи, ни сомнений. Только ее правда, которую она несла миру.

— Слово представляется инициатору законопроекта, мистеру Игнатиусу Персивалю Харрису, кавалеру Ордена Мерлина I степени, заслуженному герою Второй магической войны, начальнику Управления соблюдения и охраны работы Статута секретности.

— Его оппонент — мисс Гермиона Джин Грейнджер, кавалер Ордена Мерлина III степени, герой Второй магической войны, начальник Управления по связям с маглами.

Харрис вышел в центр сцены, будто на плаху — расправил плечи, вскинул подбородок. Только Гермиона и еще один человек видели, как тщательно Игнатиус сдерживал боль от недавно срощенных костей. Его шаги отдавались глухо, чеканно. Он не стоял — рассекал зал размашистой походкой, то замирая перед Визенгамотом, то резко оборачиваясь к толпе.

Голос то срывался до шепота, то звенел, как набат. Он говорил с болью и гордостью, как будто нес на плечах судьбу магического мира.

— Уважаемые члены Визенгамота. Почтенные главы департаментов. Слушатели. Друзья.

За последние двадцать лет наша страна пережила не одну катастрофу. Мы хоронили детей, сражались, восстанавливали Министерство из пепла. И если мы чему-то научились — то вот чему: мы слишком долго закрывали глаза на источник опасности.

Магия — это дар. Но магия — это и ответственность. Мы не можем больше позволять, чтобы магическая сила была известна тем, кто не был воспитан в должной культуре, не знает законов, не уважает традиций.

Я говорю сейчас о проблеме детей, рожденных в немагических и смешанных семьях.

Мы все помним, чем заканчивается страх, подогретый невежеством. Мы все знаем, что может сделать магл, столкнувшись с необъяснимым. Прятаться — больше не выход. Подстраиваться — опасно.

Мы предлагаем Пакт, который не наказывает, а защищает. Защищает детей — от страха и преследования в немагическом мире. Защищает общество — от случайностей и трагедий. Защищает наше будущее — от размывания магической идентичности.

Суть проста: каждый ребёнок, проявивший магию в немагической семье, будет незамедлительно передан под опеку патронажных семей и Министерства, от момента первой записи в книге Хогвартса до достижения совершеннолетия. Их воспитают любящие, понимающие люди. Дети будут в безопасности.

Да, мы предлагаем ограничить контакты с маглами. Запрет на браки, ограничение общения с последующей зачисткой памяти маглов при нарушениях, оставляя только взаимодействие, необходимое для выполнения повседневных дел, без указания своей магической сущности. Да, это неудобно и ограниченно. Но разве безопасность — не дороже удобства?

Это — не акт дискриминации. Это — не шаг назад. Это — укрепление границ, которые спасут нас от новой войны.

Мы не можем позволить себе больше рисков. Мы обязаны действовать сейчас.

— Во имя порядка. Во имя магии. Во имя будущего.

Каждое слово — как приговор. Каждое движение — как выстрел.

Он сделал глубокий вдох — и все в нем изменилось. Плечи поникли. Пальцы судорожно сжались. Лицо исказилось тенью горечи. Он поднял взгляд — и глаза у него почти блестели. Уже не гневом — болью. Харрис перешёл от бойца к скорбящему. От обвинителя — к свидетелю трагедии. Гермиона еле не закатывала глаза.

— Некоторые из вас скажут, что мы преувеличиваем. Что мир изменился.

Теперь я хочу рассказать вам о матери. О женщине, имя которой мы не имеем права забыть. Позвольте мне напомнить один случай, ставший спусковым крючком для реализации этого Пакта.

Элианор Диггинс — мать, ведьма, работала в Косой аллее. Ее муж — магл, бухгалтер. Их сын, пятилетний мальчик, случайно превратил вилку в перо за семейным ужином у родителей мужа.

Их реакция? Не смех. Не удивление. Страх. Паника. Крики о дьяволе.

Через два дня они подожгли их дом. Муж погиб на месте, ребенок скончался в Больнице Святого Мунго. Мать сошла с ума.

Это не притча. Это не история столетней давности. Это — четыре месяца назад. Это — то, что происходит, когда магия сталкивается с непониманием.

— Сколько ещё нужно таких Элианор, прежде чем мы решимся на взрослые шаги?

Фраза прозвучала резко, словно раскат грома. Харрис обвел зал напряженным взглядом, пронзая каждого. Люди вздрогнули. Где-то в зале кто-то вскрикнул — то ли от испуга, то ли от боли. Репортеры зашелестели.

И вдруг — пронзительный хохот.

Смех сорвался с ее губ внезапно — резкий, сухой, хриплый, как будто вырвался из глубины груди вопреки ей самой. Он прозвучал неестественно громко на фоне тяжелой, натянутой тишины, повисшей в зале после слов Харриса. Все головы повернулись в ее сторону.

Гермиона прижала пальцы к губам, но было поздно — уже прозвучало, растерзав торжественный пафос, как нож тонкую бумагу. Ей хотелось кричать — но она выбрала смех.

— Простите, — сказала она с извиняющейся кривой улыбкой, не опуская взгляда. — Просто… это было великолепно. Почти тронуло. Правда. Если бы не было так откровенно лживо.

Гермиона контролировала голос, чтобы он прозвучал ровно.

— Мисс Грейнджер, уважайте ход слушания и отвечайте только на вопросы оппонента, — грозно возразил председатель.

— Ну что Вы, господин председатель. Пусть мисс Грейнджер пояснит свою реплику, — холодно, с ядовитой усмешкой бросил Харрис.

Гермиона мило улыбнулась и чуть склонила голову в псевдо-благодарном жесте.

— Лживо, — повторила Гермиона уже тверже, шагнув ближе к краю сцены, — потому что Вы вытираете ноги об трагедию ради своей власти. Потому что Вы вырвали горе целой семьи из могилы, где оно должно было покоиться с миром, и превратили смерть в знамя, за которым маршируют ваши страхи. Не забота, не сочувствие, не защита — страх, мистер Харрис. Ваш. Страх перед новым, перед теми, кто другой. Ничем не отличается от суеверий. И Вы хотите, чтобы мы все его разделили. Чью риторику напоминает? Ах да, Пожирателей смерти.

Гермиона обвела взглядом зал, в котором кто-то отводил глаза, кто-то замирал в напряжении.

— Это не безопасность. Это очередной акт магической сегрегации, завернутый в трогательную речь и обвитый траурной лентой. И если кто-то считает, что страх — достаточная причина отобрать у ребенка семью, детство, право на корни, — значит, вы ничего не поняли. Ни из этой войны, ни из прошлой.

Харрис замер на месте, словно стиснутый тишиной зала, и в следующую секунду резко шагнул вперед, лицо обострилось, голос зазвенел холодным металлом.

— Вы снова все переворачиваете, мисс Грейнджер. Как всегда. Вы называете страхом — предусмотрительность, предательством — попытку защитить, а ложью — голую правду, потому что вам удобнее жить в мире, где все равны и добры, чем признать: некоторые дети умирают, потому что их магловские семьи не понимают, с чем имеют дело. Волшебники умирают, когда их преследуют маглы, не понимающие саму суть магии. И таких случаев будет становиться все больше, если мы не предпримем меры.

Он сделал шаг к центру сцены, раскинул руки.

— Вы спросите, где была система раньше? Где было Министерство? А система была бессильна, потому что каждый раз, когда мы пытались что-то изменить, вы и вам подобные кричали о правах и равенстве. Пока дети, дети, мисс Грейнджер, сгорали в спальнях, потому что бабушка решила, что ее внук — проклятая нечисть. Пока отцы запирали детей в подвалах. Широко известна история семьи Альбуса Дамблдора, семья которого была разрушена из-за всплесков магии у его сестры Арианы.

Он напомнил грязные подробности, изложенные Скитер, манипулируя мнением толпы. Каков подлец.

— Вы называете это страхом? Тогда пусть. Пусть мы будем бояться. Но лучше бояться — чем снова хоронить. Мы не отбираем — мы спасаем. Это — не цепи. Это — щит.

Он снова посмотрел на Гермиону, глаза полны ледяной уверенности.

— А вы… вы продолжайте смеяться. Только когда следующая Элианор умрет — не вздумайте прийти на ее похороны с речью о любви и свободе.

Гермиона сжала и выпятила губы, словно раздумывала, а потом уверенно подняла руку вверх, как в школе, и даже демонстративно встала на цыпочки, вытянув руку вверх, будто просилась к доске. «Робардс» бросил на нее взгляд, кричащий — будь осторожна. В нем сегодня не было привычных манер, у нового обладателя оболочки они плохо получались, но этого никто не замечал.

— У Вас вопрос? Снова явите нам недостатки воспитания и выкинете что-нибудь отвратительное? — спросил Харрис, теряя терпение.

— Да, да, вопрос. Очень невтерпеж, — кивнула Гермиона и сразу же продолжила. — Элианор же сошла с ума, Вы сказали. Почему похороны? А она вообще, — выдержала она драматичную паузу, — существовала в реальности? Каких детей в каких подвалах запирали? Мне казалось, мы сегодня на слушании, а не на вечере сказок Барда Бидля. Тут где-то раздают кружки с какао? Если да, мне с корицей.

В толпе раздались смешки. Кто-то закашлялся, пытаясь его скрыть, кто-то напротив — отвернулся с неодобрением.

Харрис замер. Лицо на мгновение потемнело, как небо перед грозой. Губы чуть дрогнули — то ли от ярости, то ли от сдерживаемого проклятия. Затем медленно провел рукой по подбородку, будто возвращая себе маску. Он снова выпрямился.

— Благодарю, мисс Грейнджер, за Ваше живое воображение. Иногда безумие проще признать в других. Это, знаете ли, удобнее, чем заглянуть в зеркало, — насмешливо выдал Харрис.

В зале повисла звенящая тишина. Даже перья репортеров затаились в воздухе, словно боялись исписать чью-то сторону истории.

— А где же тело, Игнатиус? Где ее могила? — чей-то женский голос, уверенный, дерзкий, из центра толпы.

Гармония в зале дала трещину. Несколько человек повернули головы — не к Харрису, а к Гермионе. На долю секунды у него дрогнул глаз — едва заметный тик у виска.

Харрис не ответил сразу. Лишь слегка приподнял бровь.

— Вас интересует тело? А меня — сколько еще детей исчезнет, прежде чем мы перестанем цепляться за слова и начнем действовать? — резко и громко. — Правила мира маглов писаны не для нас, а наши — не для них. Я призываю обеспечить защиту, увековеченную в записях и актах. Наших, магических. В строгой системе.

Он шагнул вперед.

— Напомнить последствия стремлений Пожирателей смерти? Тут ни у кого не должно остаться вопросов. Или вы ждете, пока исчезнут ваши дети?

Шепот в зале стих. Харрис выпрямился, глядя поверх толпы. Пронзительно заглянул в глаза Гермионе, с очевидным намеком.

— Простите, — вдруг подала голос Гермиона, вскидывая руку и уже не скрывая улыбки, — я просто пытаюсь понять: по Вашей логике, если ребенок откроет маггловский учебник или поговорит с маглом на детской площадке — он тоже исчезнет? Вы явно изобрели новый вид пространственной магии. Может, поделитесь? Вам бы в ученые, а не в политики.

Несколько человек в толпе захихикали. Кто-то фыркнул. Визенгамот зашевелился.

Гермиона продолжила, невинно склонив голову.

— Или, быть может, дети пострадают, если коснутся магловской ручки или поговорят с мороженщиком? Пожалуйста, уточните. Для протокола.

Толпа оживилась.

— А если, не дай Мерлин, маггловская карточка на метро упадет в котел с зельем… — продолжила она, задумчиво щурясь. — Мы получим бомбу замедленного просвещения? Или портал в здравый смысл? Я обеспокоена, что в следующий раз Вы возглавите крестовый поход против школьной библиотеки.

Гермиона знала этого человека слишком хорошо, чтобы не видеть тщательно скрываемое бешенство.

— Портал в здравый смысл? Забавно. Но попробуйте еще — наблюдать за Вашим путем самоуничтожения увлекательно.

Гермиона вытянулась, будто на сцене, сделала шаг в сторону и полуразвернулась к нему, широко раскинув руки — как будто представляла зрителям ведущего актера.

— О, Вы смотрите? Тогда извините, я в следующий раз надену табличку «представление началось». Все ради вашей извращенной версии нормы, — не осталась в долгу она.

Даже среди Визенгамота кашляли, едва скрывая усмешки. Напряжение спадало, но зыбко, опасно.

— Достаточно, — глухо зазвучал голос из-за спины Харриса, пока они буравили друг друга взглядами.

Председатель заседания медленно поднялся с высокого кресла в центре трибуны. Его сливовая мантия тяжело скользнула по ступеням, и в зале воцарилась тишина.

— Мисс Грейнджер. Мистер Харрис. Это слушание не предназначено для обмена остротами, даже если они столь… живо обсуждаются, — он бросил взгляд в сторону Визенгамота, где кое-кто все еще давился улыбками. — Я прошу обе стороны придерживаться сути вопроса и не превращать обсуждение судьбы нашего общества в представление. У нас нет права на фарс.

Он выдержал паузу, осматривая и Харриса, и Гермиону, и притихшую толпу.

— Мистер Харрис, продолжайте. Только аргументы, — безапелляционно заявил председатель.

Миттельшпиль.

— Имеющий уши да услышит, — драматично добавил Харрис, намекая на свою правоту в предыдущих речах, но тут же продолжил, чтобы не нарваться на новые замечания. — Мы внимательно следили за риторикой оппонентов все это время. Все началось с громких заявлений — «варварское», «безумное предложение», — Харрис позволил себе легкую, ядовитую усмешку. — Но, как показало время, ни одной разумной альтернативы предложено не было. Ни одной. Ее и нет. Мы пробовали, никто не скажет, что мы не пытались: беседы с семьями, уговоры, рекомендации, просьбы. Все — тщетно. Только за последнюю неделю Команда стирателей памяти выезжала на 26 случаев нарушений, верно?

Начальник команды стирателей коротко кивнул, Харрис довольно улыбнулся и осуждающе покачал головой.

— Много было красивой риторики, — продолжил он, как будто даже впечатленный. — О разрушении устоявшихся семейных связей, о последствиях для памяти маглов, аналогичных послевоенным, о прогнозируемых ограничениях из-за изоляции.

Он взял передышку, как будто давая залу осознать масштаб сказанного. Будто это абсурд.

— Но давайте наконец задумаемся — кого мы защищаем? Маглов? Или все-таки волшебников? Кого мы обязаны оберегать от хаоса, от риска, от опасностей?

Харрис выпрямился, голос его стал тверже.

— Все это время мы жили в условиях чудовищной подмены понятий. И я рад, что теперь имею право сказать это вслух. Давайте будем честны. Последствия, о которых колдомедики говорят, — не следствие Обливиэйта или ограничений. Это — следствие бездействия. Люди пугаются, злятся, срываются, потому что им не объяснили, не защитили, не дали структуру. Мы даем им эту структуру. Мы защищаем.

В толпе кто-то согласно закивал. Судьи лишь беспристрастно следили, вернув самообладание, не выражая никаких симпатий.

— Что же до маглорожденных… — Харрис покачал головой с грустью. — Им тяжелее всего. Они между мирами. Без нашей помощи они теряются. Без контроля — страдают. И если кто-то действительно обеспокоен их душевным здоровьем, то должен спросить себя: что лучше — один аккуратный Обливиэйт и среда тех, кто их понимает, или годы страха, отверженности и боли?

Команда позади Гермионы, во многом состоящая из маглорожденных, готова была взорваться. Она подала знак быть потише.

— Вы спросите меня, как я могу рассуждать о других? — Харрис самодовольно улыбнулся, будто зная, что Гермиона это спросит. — У нас есть пример, громко прозвучавший в прессе: мисс Грейнджер и ее трагическая судьба. Отвергнутая родными, лишенная отцовской и материнской заботы, и все — из-за ее магии. Дом, и так ставший недоступным. Из-за ее сущности. Много ли счастья Вам принесло это в жизни, знание родителей о Вас, мисс Грейнджер?

Затем вновь посмотрел прямо на Гермиону — почти нежно.

— Сколько боли можно было бы избежать, если бы они не знали вовсе, не правда ли?

Ее злость можно было бы пощупать пальцами, если бы кто-то к ней приблизился. Как будто этот человек может рассуждать о боли, причиненной ей. «Робардс» на трибуне дернулся, но Гермиона кинула предупреждающий взгляд.

— Вы и правда осмелились это сказать, — прозвучала она тихо, но в гробовой тишине зала он ударил, как плеть. — Вы сделали мою боль инструментом. Но вы хотите, чтобы мы делали боль — нормой? Чтобы каждый ребенок, родившийся с магией, терял семью? Чтобы страх и невежество диктовали нам законы? Вы предлагаете лечить болезнь отрезанием сердца.

И уже тише, но отчетливо, глядя ему в глаза.

— Не прикрывайтесь моей судьбой, Харрис. Вы в ней — не утешитель. Вы в ней — палач.

— Как и следовало ожидать, — с легкой усмешкой произнес Харрис, игнорируя подтекст, — Вы перевернули распространенную трагедию как нравственный аргумент, поставив эмоциональный накал выше общественной безопасности.

Он выдержал паузу, давая слушателям переварить сказанное, а затем медленно обвел взглядом зал, чуть приподняв бровь, словно приглашая их к согласию.

— Я не подвергаю сомнению вашу боль, мисс Грейнджер. Я говорю лишь о жизнях, которые мы обязаны защитить. И не только физически, но и духовно. Вы много говорили о прогрессе — научном, культурном, социальном. Но мы и не против него. Мы лишь за то, чтобы делать это безопасно. Мы за то, чтобы развивать нашу культуру и общество, помнить наши корни и историю.

А история эта трагична. Маглы— большинство. Один магл, знающий правду, может разрушить наш мир. Угроза не в их злобе, а в их страхе. А страх — это донос, это охота, это война. Это сжигание на кострах.

— Это не репрессии, это структура. Статут Секретности — это ответ на предательство. Мы все еще живы. Мы скрыты. Мы защищены. А мы предлагаем усилить его работу.

Гермиону внутренне передергивали слова этого человека о защите. Что-то подобное он говорил когда-то и ей, но защищаться стоило только от него самого.

— Ах да, я знаю наперед, будет еще про «новую кровь», «обогащение популяции», — Харрис театрально развел руками, как будто уступая. — Только позвольте уточнить — мы что, обсуждаем сейчас научную демографию или… чьи-то личные предпочтения в постели?

В зале кто-то хмыкнул. Он использовал все, что так или иначе было известно ему. Из диспутов, из газет, из взломанного кабинета.

— Разумеется, я не отрицаю, что смешанные союзы могут внести разнообразие, — продолжил Харрис с мягкой усмешкой. — Но, к счастью, для этого совершенно не обязательно штамповать брачные союзы с маглами направо и налево. Не обязательно раскрывать наш мир.

— Ваша позиция, мисс Грейнджер, наивна. Вы приравниваете доступ к телу — к идеологии. А это не одно и то же.

Он перевернул фразу так, как будто говорил сам о себе. Повернулся к залу, делая вид, что обращается ко всем, но при этом продолжал говорить прямо о ней.

— Даже самые лояльные сторонники маглов, как мы знаем, не спешат связывать свою жизнь узами с «новой кровью». Иногда — наоборот. Иногда их тянет туда, где родословные чище, а накал — острее. Правда?

Он не глянул на нее — это было бы слишком в лоб. Но удар был нанесен. Все понимали, о ком идет речь. Обвинения все еще висели над ней, как дамоклов меч.

— Вы правы, мистер Харрис. Контакт бывает разным.

Гермиона медленно подошла ближе, без суеты. В голосе ее не было дрожи — только ясность. Она была собрана.

— Кто-то вступает в отношения по любви. Кто-то — по расчету. А кто-то использует людей как инструмент — ради власти, ради страха, ради подчинения. Думаю, в этой аудитории Вы самый опытный знаток всех трех форматов.

Она позволила залу переварить сказанное.

— Но дело не в моей личной жизни, правда ведь? И не в чьей-то чистоте родословной. Мы сейчас говорим о будущем магического сообщества. О том, будет ли у нас вообще следующее поколение, если начнется искусственная изоляция.

Вы, мистер Харрис, смеетесь над словами «новая кровь», потому что знаете — они вам угрожают. Потому что свободные люди опасны. Потому что ребенок, воспитанный в семье, где есть любовь, где память — не стерта, а сохранена — будет задавать вопросы. Он не поверит на слово. Не подчинится «потому что так надо». Он спросит — «почему?».

Она заглянула Харрису в глаза, бросая вызов.

— И именно этого вы боитесь. Не маглов. Не смешанных союзов. А будущего, которое вам всем сложно будет контролировать. Вы же к этому стремитесь, — бросила она холодно, обводя сцену. — А личные шпильки, мистер Харрис… берите выше. И если Вы думаете, что я стану извиняться за то, что любила и была любима — значит, Вы еще хуже понимаете человеческую природу, чем я думала.

Гермиона приподняла голову, расправила плечи, всем своим видом выражая убежденность.

— Да, я любила Драко Малфоя и была им любима, и его смерть стала сокрушительным ударом по мне, а теперь моя личная трагедия превращена в аргументы. И вы хотите сделать тоже самое с сотнями смешанных семей.

Гермиона заявляла это гордо, смело. Сегодня ей точно терять было нечего. Она старательно не косила взгляд туда, где Драко находился, чтобы не выдавать их. А Харрис не мог просто взять и вывалить ту правду, которая была ему известна, не раскрывая себя. Это доводило его до исступления, и он нервно тер руки. Надо было позволить Драко покалечить его сильнее.

Зал застыл. Несколько секунд никто даже не дышал. Потом шепот начал ползти по рядам, осторожный, сдержанный — но в нем уже не было прежнего благоговейного страха. Лица были напряжены, но не враждебны. Напротив: кто-то кивал, незаметно, почти машинально.

— Благодарю, мисс Грейнджер, — после паузы произнес Харрис, и его голос был уже не издевательским, но обволакивающе мягким, как яд. — Вы были смелы. Вызываете уважение. И, без сомнения, ваша боль — настоящая, — насмешливо сказал он.

Он сделал паузу, глядя не на нее, а в зал. Будто разом поднимаясь над схваткой.

— Но именно в этом, увы, и заключается проблема, — почти сочувственно отозвался Харрис. — Вы — не та, кто может говорить об этом хладнокровно. Не та, кто может рассматривать последствия с нужной дистанции. Вы говорите как человек, потерявший все. А мы, к несчастью, говорим о будущем сотен тысяч.

Игнатиус вздохнул, как будто ему и правда жаль. Как будто то, что он делает, — долг, а не выбор. Лжец.

— Вы заявили, что терять любовь — трагично. И вы правы. Вы заявили, что стирать память — жестоко. Это тоже правда. Но наша задача — не избегать трагедий. Наша задача — избегать катастроф.

Он как будто обращался к ним всем, прыгая взглядом, но на самом деле вел свою войну лично с ней — с Гермионой.

— Мы здесь не для того, чтобы утешать. Мы здесь, чтобы решать. Не чувствами, а разумом. И если это звучит хладнокровно — значит, мы на верном пути.

Он чуть улыбнулся.

— Мисс Грейнджер говорит, что я боюсь будущего. Нет, я его строю. В отличие от тех, кто позволяет личной боли писать законы.

Он кивнул, как будто не проиграл, а вырос из этого конфликта, ставя ее на уровень истеричного ребенка.

На несколько мгновений воцарилась тишина — и не торжественная, а нервная. Хлопки прозвучали глухо и быстро стихли, словно и они сами поняли, что не к месту. Некоторые кивнули, со сжатыми губами, как будто убедили себя, что Харрис говорит правду. Особенно старшие: те, кто знал, что порядок ценой боли привычен. Но шепот пополз — цепкой змейкой, пугающе живой. Кто-то обернулся.

В команде Гермионы дышали тяжело, почти в такт. Заседатели переглянулись. Многие из них сдвинули брови. Еще не эмоция, еще не мнение, но реакция.

— Я бы мог часами опровергать каждое слово, заявленное в тезисах оппонентов в прессе и на предварительных закрытых слушаниях. Но иногда знание того, как правильно — лучшее оружие. Самый сильный аргумент, и вы все тоже это знаете. Безопасность — ключ к выживанию, — Харрис мстительно улыбнулся и снова посмотрел на нее. — Но я с радостью послушаю, что нам еще может поведать женщина, которую саму скоро посадят за убийство того, как она сказала, любила. Что там было о лживости? Обвинения не по адресу.

Ах, как грязно. Зал взорвался восклицаниями. Он больше не удерживал себя не грани намеков, он открыто бросил толпе кость. Председатель стучал молотком, призывая к порядку, но в итоге пришлось наложить покров Силенцио, лишь бы угомонить голоса.

Гермиону это все не трогало. Ни обозлившиеся взгляды, ни повысившийся градус взрывоопасности. Она повысит ставки еще. Пока они трещали и обменивались пафосными аргументами, в зале разворачивалось совсем иное действие. Она тянула время.

Эндшпиль.

— Слово передается мисс Гермионе Джин Грейнджер, — наконец возвестил зычный голос.

— Благодарю, председатель, — кивнула Гермиона с очаровательной улыбкой. — Мистер Харрис так желает новых аргументов. Так жаждет подловить и уличить меня. И я бы могла, но…

Она обвела пальцем папки рядом со своей командой, в которых было пусто, как знали они все. Джанин передала ей два пузырька.

— Для начала я спрошу вас, — подошла она к краю сцены. — Что это, кто-нибудь знает?

На нее недоуменно уставились. Гермиона поразмахивала пузырьками перед лицами заседателей, и, не найдя там и крупиц понимания, обернулась к толпе, которая была ошарашена такой сменой настроения и ритма.

— Никто? — фальшиво возмутилась Гермиона, и указала рукой на одного из слушателей близко к сцене. — Может, Вы? Или Вы? Есть идеи?

— Мисс Грейнджер ударилась в театральщину, все ясно, — захохотал Харрис.

— Может, Вы знаете? — невозмутимо спросила она. — Жаль. Что ж, мы вернемся к этому чуть позже.

Со вздохом отложила пузырьки на стол, изображая сожаление. Кто-то глядел на нее с недоумением, но те, кто поумнее — чувствовали подтекст.

— Прежде чем перейти к сути моей речь, позвольте рассказать Вам, как наша борьба продолжалась все эти месяцы, — начала она и заходила по каменным плитам, стуча каблуками. — Многие меня знают в лицо, знают лично, вели со мной беседы. Политика — искусство прогноза, и мы с моей командой придерживались этого принципа. На каждый довод сторонников Пакта мы не только продумывали и свой, мы старались предугадывать последствия и следующие шаги. Мы общались в кулуарах, заручались поддержкой. О, мне даже пришлось пойти на кое-какие приемчики, чтобы просто быть выслушанной сегодня.

Гермиона бросила взгляд в сторону министерской верхушки, и у министра будто дрогнуло лицо. Она не сказала прямо, но намеки и взгляды не считываются обетом, если сама Гермиона не считает их нарушением. Она так не считала — лишь обращалась вкрадчивыми интонациями к тысячам лиц.

— Знаете, все это — очень утомительно. Все эти подковерные игры, чтобы предстать перед Вами сегодня… На что только не пришлось идти! — всплеснула она руками. — Знаете, как сложно угодить господам заседателям в своих обещаниях…

— Мисс Грейнджер, Вы теряете суть сегодняшнего слушания, — поджал губы председатель. — Внутренняя политика Министерства не является вопросом повестки.

Не так просто. Не с ней.

— О, но это часть моей речи, и я имею на нее право, как и мистер Харрис, — улыбнулась Гермиона, вещая сладким тоном.

По цепочке от министра раздавались шепотки на ухо.

— Не так ли?

— Да, продолжайте, — ответил председатель, когда ему дали команду.

Толпа хмурилась и задавалась вопросами, что тут происходит. Переглядки. Шепот.

— Я искусно овладела методом прогноза. Единственное, что плохо — мои оппоненты совершенно не владеют им, — притворно вздохнула Гермиона. — Мистер Харрис верно подчеркнул, я театральна. Ведь все происходящее сегодня — грандиозный спектакль, участниками которого вы все стали.

Гермиона незримо ощущала волны поддержки от любимого, умиротворяющие ее раскаленные до предела нервы.

С этими словами из-за ее спины вышел Майлз, тихий и неприметный участник ее команды, которого по ходу событий не видел почти никто. Это не активная Джанин и не шумный Джастин. Это шорох в углах, про который все забыли, но он вроде есть.

И они сварили так много оборотного зелья, чтобы хватило на все их замыслы.

— Я говорила про пузырьки. Так вот, в первом — яд, — Гермиона постучала по черному стеклу пальцами под начавшийся шорох. — Вавилонский душитель. Называется так из-за того, что его издревле использовали для тихих и незаметных смертей своих противников. Так, чтобы не было однозначного ответа: естественная смерть или нет. Способ нагнать страху — не вызывая подозрений. Я знаю присутствующих, которые его использовали.

«Майлз» встал напротив и блескал хитрыми глазами под нервное ожидание окружающих, пока настоящий Майлз отдыхал у родителей.

— А это, — продемонстрировала она более большую склянку, — это Гибель воров. Я однажды в нем искупалась, правда в форме водопада. Но мне хватит и флакона. Он делает тихое и незаметное явным. А теперь внимание, — обвела она толпу взглядом, — фокус.

Гермиона выдохнула и вылила содержимое второй стекляшки на человека перед ней. Метаморфозы происходили на глазах. Пшеничные волосы будто втягивались, оставляя бритый череп. Мышиное и неприметное лицо менялось и деформировалось, приобретая выразительные и крупные черты — большой нос, пухлые губы, волевой подборок. И главное — кожа, бледная, как и у всех министерских крыс, стремительно темнела, становясь шоколадной. И финальный штрих — Гермиона взмахнула палочкой и подогнала одежду по размеру, на массивное и высокое тело.

— Вуаля! — довольно воскликнула она. — Чудесное воскрешение Кингсли Бруствера. Расскажешь, кто тебя «убил» два года назад, когда ты претендовал на кресло министра?

— Как же я по вам всем скучал, — расплылся в улыбке Кингсли.

Все взорвалось. Толпа загудела — его любили. Настоящий министр вскочил со своего кресла и заголосил, что это подлог и фикция, выдавая себя с потрохами. И впервые в жизни на лице Харриса Гермиона увидела растерянность, смакуя этот момент.

Шах.

Идея с фальшивой смертью Драко была взята из того же сценария, что и провернул Бруствер, вот только Драко они не планируют воскрешать.

Кингсли упивался моментом. Наконец-то в настоящей личине, и какое зрелищное впечатление — на глазах у многотысячной толпы. Никто не оспорит.

Авроры успокаивали зал, пока Бруствер рассказывал подробности, перебивая усиленным голосом гул. Обличая. Давая себе веса. Возвращая власть. Министерские не шевелились, боясь каждого сказанного слова. Обвинение могло пасть на каждого, и оно пало на нескольких ключевых игроков.

— Прекратить слушание! Немедленно! — кричал министр, а потом стал задыхаться, хватаясь за грудь.

Секунда — и его тело рухнуло на каменные плиты, прокатившись по ступенькам с гробовой тишине.

Обет, который они заключили, взял свое. Он нарушил сделку, и магия его покарала, а Гермиона… Гермиона говорила лишь о фотографиях.

Шах.

Все смешалось. Служители Министерства подскочили, но барьер не выпускал их. Авроры, стоящие внутри барьера, пытались успокоить истерику уже на их арене. Подтвердили смерть от магии, но искать виновных сейчас бы никто не стал. «Робардс» следил за ней, чтобы она не пострадала: Драко волновало только это, как и всегда. Ему бы поучиться у Кингсли, как себя вести в этой личине, да из Драко бездарный актер.

— Барьер не выпустит нас, пока не будет принято решение по законопроекту, — вернул самообладание председатель и застучал молотком.

— Так давайте проголосуем немедленно! — взвизгнул какой-то заседатель.

— Я еще не договорила, — громогласно объявила Гермиона. — Вы не можете перейти к голосованию, пока не будет закончена стадия прений сторон. А она не закончена. Иначе ваше решение не будет иметь силу.

Она обвела тяжелым взглядом присутствующих, и все понимали, что она права.

Долгие минуты споров и уговоров восстанавливалось подобие интеллигентного слушания. Очень слабое. Это скорее было похоже на управляемый хаос, где смешались сотни лиц внутри и снаружи, но это было ожидаемо. Команда плотно обступала ее и сверкала глазами, не давая и возможности на то, чтобы кто-то приблизился. Кингсли был рядом. Это важно.

— Что же с Пактом, спросите вы меня, — продолжила Гермиона, когда ей дали слово. — Действительно, работа велась. Но я всегда понимала, что при действующей системе власти, все мои аргументы будут в лучшем случае проигнорированы. А потому я создавала очень активную и убедительную имитацию деятельности, и даже не все в моей команде знали об этом, пока под носом у вас, — развернулась она к министерским, — творились совсем другие вещи. Но обо всем по порядку.

Команда понятливо кивнула. Но они не держали зла, судя по всему, потому что просто стояли рядом, единым фронтом. Разбор полетов — потом. Они понимали, что их цели Гермиона добьется как-то иначе. Остальные просто слушали речь, замирая — кто в страхе, кто в интересе, кто в недоумении, кто в волнении.

— Самый же верный мне человек был в стане врага, — продолжила Гермиона, сверля взглядом Харриса.

Сложно было понять его реакцию. Он словно превратился в камень.

— Теодор Нотт, расскажи нам, какими методами мистер Игнатиус Харрис хотел добиться принятия Пакта, кроме ядовитых речей. Расскажи миру, кто на самом деле дергает за ниточки Министерство.

Шах.

Друг с довольной улыбкой вышел из-за спин противника, небрежно бросил синюю мантию на их стол и встал рядом с Гермионой. Он не сдержался и обнял ее. Всегда был так мил, а Кингсли нравилась его безуминка, позволяющая отыгрывать самые разные роли.

— Ну, Тео, надо закончить, а потом домой, — шепнула она на ухо, он кивнул и отстранился.

— Подкуп. Давление. Угрозы. Я расскажу, что скрывается за их лицами. Я назову имена тех, кто по своей воле участвовал в этом параде алчности, — громко и торжественно объявил он.

Конечно, не все из них действительно были продажны, но с парой человек Гермиона имела личные счеты. Члены военного трибунала, в свое время сказавшие ей, что она клевещет на уважаемого командира и просто втягивает их в какие-то любовные разборки. Ей никто не поверил, а кто, может, и засомневался — парировал тем, что не место таким разбирательствам во время войны. Им сейчас тоже никто не поверит. Мстительное чудовище внутри нее ликовало.

Шах.

Толпа превратилась во что-то безумное и билась о барьеры. Авроры стреляли заклинаниями, пока Гермионе принесли стул, и она сидела, покачивая каблуком. На сцене все молчали и обменивались взглядами. У кого-то в руках дрожали палочки, и Кингсли предусмотрительно оградил их сторону прозрачным защитным куполом. Просто на всякий случай. Напряжение было опасным.

— Но и это еще не все. Я призналась всему миру сегодня в том, кто занимал мое сердце, — выдохнула она, весьма убедительно сжав платье где-то в районе солнечного сплетения.

Сейчас она — не хладнокровная убийца. Она — женщина, которую они узнавали в себе или своих родных.

— Токсикологическая экспертиза подтвердила, что Драко был отправлен тем же ядом, что и пытались отравить мистера Кингсли Бруствера. Вот только ему не так повезло. И тот, кто это сделал, получит наказание.

Толпа замерла, одержимая, безумная. Жадно следила за тем, что им откроется сейчас. Кто-то из авроров сжал кулаки. Один из пожилых приложил руку к груди, как бы отдавая последнюю честь.

— Мистер Игнатиус Харрис.

Гарри спускался с трибун министерских. В начищенном сегодня кителе, в начищенных сапогах. Строгий, сдержанный. Сегодня он только Главный Аврор и, не понимая этого, подавал пример.

— Вам предъявляется обвинение в убийстве аврора Драко Люциуса Малфоя. После заседания Вы будете взяты под стражу, — отзвучал усиленный многократно голос, как уже исполненный приговор.

Гарри не поддавался эмоциям. Линеен и выдержан, он — кандалы.

Не в качестве акта дружбы или извинения. Просто по справедливости, которая еще была в нем. А детали… детали неважны. Последний акт памяти друг о друге.

Шах.

— Пока вы служили, господа авроры, — обратилась Гермиона к людям в форме, — чиновники всех мастей играли вами, как пешками в своих разборках за влияние. Вы всегда были братством: независимым, единым, отличным от любого департамента министерства. Сила и мощь нашего общества. Этим людям вы хотите служить? Таким, как они?

Тишина треснула — шум прокатился по толпе волной. Люди заговорили разом: кто-то кричал от гнева, кто-то от недовольства. Кое-где вспыхнула искра аплодисментов, но она тут же потонула в гуле голосов. А в глазах авроров был один вопрос — что делать с новыми вводными. И она им ответит.

— Пусть правду вам расскажут ваши братья. Посмотрите в толпу, кто там стоит? — махнула она рукой. — Те самые авроры, которые якобы лежали в Мунго после неудачной вылазки. Ее никогда не было, потому что те, против кого они пошли — были лишь миражом. Они лишь затаились, ожидая своего часа.

В воздух взмылись искры от людей, которые все это время рассредотачивались по залу. В узоры, покрывающие всю толпу.

— Медуза — это я, — произнесла Гермиона с ледяным спокойствием. — Мой позывной для некоторых контактов на войне. Мое имя, о котором вы не знали, но забыли. Мы не охотились на маглорожденных и маглов, не сжигали поселений. Мы защищали их и вас. Мы устраняли тех, кто представлял угрозу — тихо, точно, без славы.

Она обратилась к людям в плащах и капюшонах, под которыми прятались аврорские кители.

— Отряд погибшего Драко Малфоя — последний отряд, что служил не министерским креслам, а людям. Пока вы здесь гнили, мы держали строй. Все сочувствующие и причастные.

Сила этого заявления отзвучала в потерянных лицах, в которых сейчас с громким треском схлопывалась и сопоставлялась реальность.

— Нас много — и мы среди вас.

Она сделала шаг вперед. Жертва, превращенная в оружие.

— Но ваше время вышло, — повернулась Гермиона к Визенгамоту. — Последнее, что вы сделаете, — отмените Пакт Харриса и все его гнилые отражения. Запомните этот день. Старый порядок пал. Да здравствует новый режим.

Кингсли нетерпеливо вздохнул где-то за ее спиной, пока в глазах «Робардса» горели огни.

— Во имя порядка — но не вашего. Во имя магии — не продажной. Во имя будущего — без вас.

Последняя искра чиркнула и взорвала все вокруг.

Гермиона смотрела на бледного Харриса, перед которым исполнила свое обещание. Он аплодировал под грохот и хаос вокруг, пытаясь вернуть себе остатки достоинства, но она отобрала у него все, даже его слова.

Шах и мат.

* * *

Она вошла без сопротивления, сейчас бы везде пропустили.

Тяжелый замок щелкнул с сухим металлическим эхом, и в наступившей тишине скрип ее шагов отозвался будто в колодце. Каменная клетка темниц, в которой теперь держали Харриса, была гола как череп — никакой магии, кроме охранных чар, и ни одной вещи, которая могла бы напомнить ему о власти, которой он недавно дышал.

Он сидел на полу у стены, спина напряженная, будто ждал. Повернул голову — медленно, как раненый зверь, — и, увидев её, усмехнулся. Трещина на губе открылась, багровая капля стекла по подбородку.

— Ну конечно, — прохрипел он. — Прислали саму богиню-мстительницу. Хотят унизить до конца?

Гермиона ничего не ответила. Она закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной, скрестив руки.

— Думаешь, победила? — продолжал он, голос его становился все тише, в нем сквозила усталость, но под ней — бешеная, злобная злость. — Они аплодировали тебе. Целый зал. Но ты не сможешь стереть меня. Я всегда буду с тобой.

Он привстал, опираясь на стену.

— Каждый раз, когда будешь смотреть на нашего сына — ты будешь вспоминать. Потому что он часть меня.

Она по-прежнему молчала. Только потянулась к запястью и сняла два тонких браслета. На нем побрякивали крошечные бубенцы — серебряные, матовые от времени. Она покрутила их в пальцах, и в воздухе прозвенела едва слышная, хрупкая мелодия.

— Ты помнишь, после какого случая подарил их мне? — спросила Гермиона.

Он замер.

— Когда ты попросила ждать, — сказал он и провел рукой по шее. — А ты носишь их, чтобы напоминать мне об этом, да?

Она засмеялась. Искренне, впервые за все это время — открыто, даже немного безумно. Смех эхом ударился о камни.

— Отчасти, — наконец сказала Гермиона. — Но все проще. В каждом из этих бубенцов — яд. Капля в оболочке. Потому что тогда я ушла… но каждый день после боялась, что не смогу в следующий раз. Чтобы как раз не иметь части тебя.

Он судорожно сглотнул.

— Ребенок существует. Я знаю.

— Существует, — спокойно подтвердила она.

Он будто ожил. Рванулся вперед на полшага, склонился, как зверь, который почуял слабость.

— Значит, это правда. Это мой сын. Ты можешь врать, можешь делать все, что угодно — но он часть меня. Как его зовут?

Гермиона чуть склонила голову.

— А ты до сих пор не осознал самого главного, — ее голос был ледяным. — Ты ослеплен своей одержимостью. Вспомни, что говорил Драко.

Он напрягся.

— Ты говорил про сроки. Вот тебе еще один. Ты уверен, что в один из тех разов, когда у меня еще не было этих замечательных бубенчиков, когда я никуда уйти не могла, я не была уже беременна?

Гермиона взглянула на него с легким, насмешливым интересом.

— Не может быть. Ты врешь, — прошипел Игнатиус. — Это ложь.

— Он может быть не твоим. Я сама не знаю, похож только на меня, — спокойно сказала она. — Ты был прав, что я замела следы. Даже стерла магический след, ребенок даже мне не принадлежит. Ты никогда не владел мной и никогда не завладеешь им. И ты сам знаешь это, в глубине души, но не хочешь признавать.

Харрис отшатнулся, как от удара. Лицо исказилось: надежда, злоба, отчаяние — всё смешалось. Будто отрезанный от чего-то последнего, что еще держало его живым.

Гермиона выпрямилась и положила на пол браслеты. Они ей больше не нужны. Когда-то он защелкнул их у нее на запястье — как кандалы, как клеймо. Тогда она не сопротивлялась. Сейчас сняла — сама. Сомнения уничтожат его.

— А ты… — сказала Гермиона почти ласково. — Ты сгниешь в Азкабане.

Она не хлопнула дверью. Просто ушла, тихо и решительно.

Шахматная доска полетела на пол и разбилась.

Игра, в которую она больше не будет играть.