Кошки. Магия. Смерть. (джен)

Северус чувствует, как реальность вновь начинает дрожать, будто мир натягивает свою кожу поверх иного — более древнего, неумолимого. Воздух густеет, наполняется пылью, старым элем, чем-то липким и едким, как вино, которое прокисло от человеческой глупости. Он идёт по коридору, тянущемуся вдоль стен Дома Кошек, и видит: дверной проём открывается, будто от чьего-то приказа. Там — не комната, а ночь, завёрнутая в табачный дым и заплесневелые обои.

— Входи, — говорит голос. Басовитый, ленивый.

Это Титус. Огромный рыжий кот, похожий на вытянутого льва. Он не шевелится, только смотрит, прищурившись, как будто сам решает, достоин ли ты воспоминания. Его уши исцарапаны, хвост как кнут, глаза — слепящие, как медь, которую только что достали из огня.

— Ты должен увидеть, — шипит он. — Иначе не поймёшь, чего ты не понял.

Северус делает шаг вперёд. Пол скрипит. Мир переворачивается.

Теперь он — молодой. Противно лёгкий в теле. Гладкая кожа. Легкомысленный взгляд. Грязные ногти. Он в "Кабаньей голове", сжимает в пальцах бокал с огневиски, прячется в тени и выдыхает воздух, полный табачного духа и пивной вони. На лице — полуусмешка. Он почти горд, что его впустили. Почти пьян от ощущений, что находится настоящим — как шпион, как взрослый.

Он чувствует себя важным. Скрытым. Он слушает.

— Родится тот, кто властен победить Тёмного Лорда…

Сивилла Трелони говорит, захлёбываясь голосом, будто её душит ветер. Слова будто продираются сквозь ткань реальности, и он — да, тогда — думает: Что за бред. Но продолжает слушать. Потому что это не просто гадание. Это… что-то настоящее.

— У него будет сила, которой не знал Тёмный Лорд…

— …родившийся в конце седьмого месяца…

— …один должен умереть от руки другого, ибо ни один не может жить, пока жив другой…

Он делает то, что кажется естественным. Встаёт. Протискивается мимо хрипящего трактирщика, мимо повешенного оленя, что висит в холле, мимо чернильной тьмы. Он знает, куда надо нести это знание. Знает, кому это может быть важно. Знает — что станет нужным, важным. Его знание — это сила. Монета. Обмен.

Он идёт.

И он передаёт.

Мгновение, и он снова стоит в себе. Взрослый. Изношенный. Холодный.

— Я… — пытается сказать он, но слова вязнут. Они тонут в горле.

Титус шипит. Его глаза горят:

— Ты не знал, что будет. Не знал имён. Не знал, что за этим стоит — смерть ребёнка.

— Но ты не спросил. Не задумался.

— Ты слушал, как крадут судьбу, и передал её тем, кто сожжёт весь мир, если увидит огонь в одной детской ладони.

Северус падает на колени. Это не пафос. Это не жест. Просто тело не выдерживает. Тело помнит всё.

Он знал. Позже. Когда стало поздно. Он понял, когда узнал имя — Поттер. Когда узнал, кого выбрали. Когда услышал, что он охотится за мальчиком. Когда понял, что девочка, та самая девочка с зелёными глазами, чьё имя он повторял как мантру, чья улыбка была его последней молитвой — она станет целью.

Он умолял. Он умолял Лорда. Потом умолял Дамблдора. Делал всё, что мог.

Но здесь, в этой сцене, он ещё не молил. Здесь он только шёл. Только передавал. Только верил, что за информацию дадут признание. Статус. Силу. Что он станет важным.

— Глупец, — говорит Титус. — Не чудовище. Не палач. Просто — слепой мальчик, которому дали ядовитый факел и сказали: «Неси». И он понёс, думая, что зажжёт себе путь, не понимая, что сожжёт город.

Титус медленно подходит. Его шерсть струится, как хвоя. Его дыхание — как горячий пепел. Он кладёт лапу на плечо Северуса.

— Посмотри в глаза своему началу, — шепчет он. — Только тогда поймёшь, чем было всё потом.

Северус поднимает взгляд. И видит себя — того. Молодого. Наивного. Того, кто ещё не знает, что все слова, что он сейчас произнёс — заклинание казни. Для Лили. Для Поттеров. Для самого себя.

Он смотрит. И не отворачивается.

На этот раз всё иначе.

Северус чувствует, как ткань прошлого разворачивается медленно, не рывком, не как наказание — а как возможность. Как шанс. Мир тянется к нему не кнутом, а ладонью. Он снова в той тени, за пыльным деревянным косяком, в "Кабаньей голове", где лампа над барной стойкой моргает, как испуганное сердце.

Сивилла Трелони всё так же качается на краю стула, её голос завораживает, искажает воздух. Пророчество тянется, распадается, собирается в слова.

Но теперь, когда оно заканчивается, он не встаёт.

Он остаётся в тени, дышит. Слушает, как Трелони обрывает вещание, как бармен выносит её из комнаты. Как всё приходит в привычную, грязную, ничтожную норму. Он сидит. Смотрит на свои руки. И думает.

Впервые — думает.

Он не идёт к Темному Лорду. Не мчится, не торопится с докладом, не размахивает обрывками пророчества как знаменем, не горит внутри этим мерзким, подростковым ощущением важности.

Он выходит в ночь. Звёзды над Хогсмидом кажутся слишком близко. Дыхание — слишком горячим. Всё зудит под кожей: тревога, сомнение, страх.

Он не доверяет себе.

Он — ничтожный. Снабженец с неудачной фамилией, грязной родословной и тщеславием, вытеснившим совесть. Он знает: если он ошибётся, умрут. И он не уверен, что не ошибается.

На следующий день он идёт к Дамблдору.

Кабинет пахнет лимонными леденцами, маслом и книгами. Северус стоит, выпрямившись, как солдат, но внутри — дрожь.

— Я… услышал нечто, — говорит он. — От Трелони.

— Пророчество? — Дамблдор поднимает бровь. — Что за пророчество?

Северус повторяет. Медленно. Точно. Не всё — обрывки. Но достаточно, чтобы у старика в глазах мелькнула тень.

— Кто ещё знает? — глухо спрашивает Дамблдор.

— Никто. Только вы.

— И вы решили не сообщать… вашему господину?

Северус сжимает кулаки.

— Я не уверен, что хочу быть палачом. Даже косвенным.

И на этих словах что-то в Дамблдоре меняется. Он смотрит не на ученика, не на пешку, не на носителя информации — а на человека. Того, кто сомневается. Кто впервые не предаёт, а выбирает путь дольше и труднее.

Этот разговор запускает цепочку. Не мгновенную, не героическую. Северус не становится спасителем. Но всё идёт иначе.

Волдеморт не узнаёт пророчество сразу. Проходит время. И Дамблдор — не просто в растерянности, он готовится. Скрытно. Осторожно. Он начинает следить за тем, что говорят. Начинает защищать. Искать пути. Искать ребёнка — но не из страха, а из понимания.

Некоторые вещи нельзя остановить. Но их можно отсрочить.

Иногда отсрочка — это всё, что есть.

В этой версии реальности Северус не чувствует себя героем. Он всё ещё шпион. Всё ещё в грязи. Но одно его решение — не торопиться — спасает несколько жизней. И меняет ход цепи, в которой он сам должен был стать гвоздём в крышку чьего-то гроба.

Когда он возвращается в настоящее, Дом Кошек словно затаил дыхание. Комната пуста. Ни шороха, ни мяуканья, ни скрипа. Только холодный воздух и осознание.

На полу, где сидел Титус, теперь ничего нет. Только круглый след от тяжёлого тела — и флакон. Маленький, рубиново-красный, похожий на амулет. Внутри — кружащаяся, вспыхивающая, серебристая жидкость: память.

Северус поднимает флакон.

На стекле выгравированы слова, тонкие, как царапины от когтей:

«Мы не всегда можем предсказать цену знаний.»

Он стоит молча. Долгое время. Память пульсирует у него в ладони, будто в ней сердце кого-то, кто давно должен был умереть, но всё ещё стучит.

— Я не знал, — шепчет он. Не как оправдание. Как молитву. Как факт.