Человек, который хотел быть услышанным (гет)

Северус

Они притащили её в тёмный зал с кристально чистыми белыми полами.

Гермиона была зажата между двумя Пожирателями. Она не кричала, не плакала, но её дыхание было тяжёлым, прерывистым. Она знала, зачем они её схватили. Как и он.

Он знал это с того самого момента, когда услышал, что её взяли. Что-то внутри него сжалось, будто магия, связанная с этим чёрным блокнотом, дала ему знать — она в опасности, и он не может ей помочь.

— Взгляни, Северус, — Волан-де-Морт говорил, как всегда, тихо, но его голос проникал в самую плоть. — Взгляни, что мы нашли у твоей милой ученицы.

Северус не дрогнул. Он не имел права, но внутри него всё рушилось подобно карточному домику. Он видел, как они вцепились в её руки, как она пыталась вырваться, но не могла. Она была изранена. Он видел это. И чувствовал.

— Что это? — спросил он, будто ему не было дела, но его голос предательски дрогнул.

— Дневник, — Волан-де-Морт показал ему чёрный кожаный блокнот, который держал в своих костлявых пальцах. — Нашли в её сумке, — он улыбнулся своей проклятой, безгубой улыбкой, которая и улыбкой-то не была. Это было предупреждение. — Очень… необычный дневник. Не такой, как у других. Ты не находишь?

— Не вижу ничего необычного, — сказал он, будто говорил о рецепте зелья, которое можно было сварить в любое время. — Девчонка всегда любила писать.

— Да? — Волан-де-Морт склонил голову к плечу, как будто взвешивал каждое его слово на невидимых весах. — А мне сказали, что она писала в нём о тебе.

Северус не моргнул, но внутри него всё кипело. Он не знал, что делать. Не знал, что она писала.

— Я не в курсе, что и о ком она пишет, — сказал он. — Но если она упоминала в нём меня, то это, вероятно, очередная попытка привлечь внимание учителя. У неё это плохо получается.

— О, но она также писала тебе, — Волан-де-Морт не отводил от него взгляда. — И, возможно, ты отвечал ей?

— Вздор. Я понятия не имел о ее писанине, и даже если бы и имел, то не стал бы тратить на нее время, — ответил Северус. — Она не представляет ценности.

— Она не представляет ценности… — Лорд тихо рассмеялся, и этот смех был страшнее любого заклинания.

Северус не ответил. Он посмотрел на Гермиону. Ее поставили на колени, но глаза всё ещё горели. Она знала, что он не может ей помочь. Она знала, что он должен молчать. Но он не знал, что она это знала. Как и не знал, что она писала в этом проклятом блокноте.

— Прочитай, — сказал Волан-де-Морт, открывая блокнот и протягивая его Северусу. — Мы все хотим знать, что она думает о тебе.

Северус взял его. Руки его не дрожали, но сердце, его сердце, вопреки всем слухам, было живым, и оно стучало так, будто хотело вырваться из груди.

Он открыл блокнот и пролистал его.

— Это всё? — спросил он, не отрывая от него взгляда. — Она, возможно, просто записывала цитаты из книг или сны.

— Возможно, но я не верю в случайности.

— Я тоже, — ответил Северус, закрывая блокнот. — Но, Милорд, она не опасна.

— Опасна, — прошипел Лорд. — Она знает, что ты лжёшь, и она расскажет всё своим дружкам. Твое прикрытие под угрозой, Северус.

— Она просто девчонка, — вот и все, что он смог ответить.

— Я могу убить ее, — сказал Волан-де-Морт, будто это было решено заранее. — Или позволить ей и дальше писать, если ей это так нравится, — он улыбнулся. — Может, ты прочтёшь ей что-нибудь из ее записей на ночь, Северус?

— Я не её нянька, — ответил он, и голос его был холодным, как лёд.

— Нет, ты не нянька. Ты мой верный слуга.

— Да, мой Лорд.

Когда все ушли, Северус остался один. Он стоял в темноте, держа в руках ее блокнот.

Он не должен был к нему попасть. Он не должен был его читать. Но он не мог не думать: «Она написала мне… Он знает… Он видит… Он ждёт, когда я ошибусь…».

Северус знал, где ее держали, но понимал, что не может помочь ей. Не сейчас. Не здесь. Никогда.

Его миссия была ясна, как божий свет: спасти Поттера. Спасти сына Лили. Спасти те крохи света, что когда-то освещали его жизнь.

Он снова открыл и тут же закрыл блокнот. Слишком резко. Слишком сильно. Словно это могло остановить то, что уже не остановить.

— Прости, — прошептал он в пустоту. — Я не могу тебе помочь. Я не могу тебе помочь, — повторил он, будто это могло смягчить его вину.

Северус резко проснулся с ощущением, будто его мозг превратился в раскалённую сковородку, на которой кто-то жарил мысли, превращая их в бесполезный, вонючий жир.

Голова раскалывалась. Горло пересохло. Суставы скрипели, будто ему не тридцать шесть, а семьдесят восемь. В глазах стояла мутная пелена, а язык прилип к нёбу, как будто его прибили к нему пробкой от бутылки виски, которую он, судя по всему, вчера опустошил до дна.

Он знал этот набор симптомов лучше, чем рецепт самого сложного зелья против мигрени. Похмелье. То самое, что заставляло его из года в год клясться себе: «Больше ни капли. Никогда больше. Ни за что в жизни».

И из года в год он врал самому себе, он был мастаком в этом вопросе. Это была единственная клятва в его жизни, которую он позволял себе регулярно пускать побоку, а потому утро первого ноября он встретил так, словно не проснулся, а воскрес.

Он полулежа сидел в кресле — том самом, в которое рухнул вчера вечером, вернувшись домой и раздевшись. Его спина напоминала доску, скованную ржавыми гвоздями, а шея — пересохшую ветку, готовую треснуть от любого движения.

— Блядь, — прохрипел он, попытавшись сесть. Сделал он это с большим усилием и тут же почувствовал, как желудок свело судорогой.

Северус закрыл глаза, пытаясь отдышаться. В голове стучало так, будто кто-то с помощью кувалды решил проверить, выдержит ли его череп.

Он не помнил, сколько выпил. Не помнил, как лег спать. Даже не был уверен, что вообще лег, а не вырубился в лучших традициях Тобиаса, чтоб его в аду черти драли.

Всё, что он чувствовал, — это тяжесть внутри, как будто его тело стало ему чужим, а разум — пленником собственной слабости.

Он встал, шатаясь, словно старик, и, опираясь на стену, потащился в ванную. Каменный пол ледяным холодом обжог босые ступни, но Северус даже не поморщился. Он знал: всё что угодно — это лучше, чем пустота, которая сдавливала его грудь.

Северус вошёл в душевую кабину, не раздеваясь, и включил воду. Холодная струя обрушилась на него, как удар заклинания. Он вздрогнул, но не вышел. Стоял там, как истукан, пока ледяная вода не начала смывать с него остатки алкогольной пелены.

Он вышел насквозь мокрый, дрожащий, но немного протрезвевший. Взмахом руки разделся, схватил полотенце, потом — халат. Мягкий, тяжёлый, удивительного даже для него самого тёплого бежевого цвета с запахом трав и мха. И закутался в него, как в броню, и медленно, с усилием, побрёл на кухню.

Это был маленький, почти незаметный закуток в его гостиной, спрятанный за стеной из книжных шкафов. Он редко там бывал. Обычно просто заказывал еду у эльфов. Но сегодня хотелось чего-то… живого. Настоящего. Хотя бы чашки горячего чая.

Он поставил чайник, сел за стол и, опираясь локтями, уткнулся лбом в ладони и попытался вспомнить вчерашний вечер. Озарение пришло внезапно, будто кто-то осторожно коснулся его плеча. Не рукой, а воспоминанием. Его лицо исказилось. Он вспомнил, как вернулся в покои из Большого зала, вспомнил, как сидел у камина. Вспомнил, как держал в руках блокнот. Как его пальцы дрожали. Как ее игры, ее нерешительность вывели его из себя. Что ж, она поистине настоящая гриффиндорка. Вспомнил, как написал…

— Чёрт возьми… — прошептал Северус, открывая глаза. — Нет, только не это. Я не должен был этого делать.

Он вскочил как ошпаренный и босиком, не обращая внимания на холод камня, бросился обратно в гостиную.

Кресло. Пол. Блокнот.

Он валялся там, где Северус его обронил — или, точнее, выронил после того, как, напившись и психанув, написал эту чертову фразу:

«Грейнджер, ты гриффиндорка или кто?»

Северус поднял его с пола, будто он был раскалённым добела, и долго смотрел на обложку. Потом перевернул на ту самую страницу.

Он действительно сделал это. Он написал ей. Просто потому, что не смог удержаться.

Просто потому, она начала преследовать его даже в этом, в одной-единственной фразе, которую она написала в его в их блокнотах.

Она видела это? Она должна была увидеть.

Северус знал, что рано или поздно она снова напишет. Но не знал, как он на это отреагирует и что он ей ответит.

Он рухнул обратно в кресло, уставившись в огонь. Чайник засвистел и тут же замолк. Антипохмельное зелье помогло. Но голова все еще болела, но уже не от вчерашнего, а от осознания того, что он сделал.

Он написал ей и напишет снова. Потому что теперь уже не сможет остановиться.

Гермиона

Гермиона не спала почти всю ночь.

Сердце билось так, будто хотело вырваться из груди, а мысли бились в голове, как испуганные птицы в клетке. Она лежала под плотным одеялом, сжав кулаки, и смотрела в

потолок, но не видела ничего. Перед ее глазами снова и снова всплывали слова, которые появились на странице ее блокнота:

«Грейнджер, ты гриффиндорка или кто?»

Он знал.

Проанализировав всё, что ей было известно, Гермиона пришла к выводу, что блокнот директор все-таки передал профессору.

И он знал.

Он написал ей.

Он провоцировал ее на ответ.

Она не могла понять, что это значит. Это был вызов? Испытание? Или что-то большее? Она вспоминала, как держала блокнот в руках, как гладила его обложку, как чувствовала странное тепло, исходящее от него. Это не было случайностью. Это не могло быть случайностью. Но еще пару дней назад она и представить себе не могла, что что-то столь теплое и странно притягательное будет у нее ассоциироваться с вечно холодным и застегнутым на все пуговицы профессором зельеварения.

Она переворачивалась с боку на бок, дергая за собой одеяло, ворочалась, как будто пытаясь найти позу, в которой мысли перестанут терзать её. Но они не отпускали.

Что он знает?

О чем думает?

И почему он ей написал?

В какой-то момент она всё же задремала, но даже сон не принёс облегчения — в нём Снейп вновь и вновь появлялся перед ней в темном школьном коридоре, с блокнотом в руке и с холодным взглядом.

Утро пришло резко. Громко. С пронзительным писком Лаванды, которая, как всегда, проснувшись, тараторя, стала пересказывать Парвати свой сон. Гермиона резко села на кровати, сердце снова заколотилось о ребра. Она скинула одеяло, спустила ноги на пол и, не здороваясь ни с кем, схватила блокнот, который лежал на тумбочке, как будто ждал её.

Её руки дрожали, когда она раскрыла его.

Нет.

Ей это не приснилось.

Слова были там.

Он написал ей.

Он начал диалог.

Гермиона закрыла блокнот и прижала его к груди.

Он написал.

* * *

За завтраком она почти не притронулась к еде. Сидела задумчивая, с чашкой теплого чая в руках, и смотрела, казалось, сквозь стены Большого зала, не замечая ничего вокруг. Даже когда Рон, с набитым ртом, спросил ее, почему у неё такой вид, будто она провела ночь с вампиром, она не ответила.

— Гермиона? — окликнула ее Джинни, обеспокоенно накрывая её руку своей. — Ты в порядке?

— Да, — рассеянно ответила она. — Просто… не выспалась.

Что ж, вновь правда, и вновь не вся.

* * *

Обед прошёл в том же духе. Гермиона сидела за гриффиндорским столом, но не слышала ни слова из разговора друзей. Гарри что-то рассказывал про ЗоТИ. Рон, кажется, про квиддич, а Джинни про магазин про близнецов. Гермиона же думала о своем.

О блокноте. О Снейпе. О Дамблдоре. О том, как всё это связано.

— Гермиона! — наконец, не выдержав, окликнула её подруга. — Земля вызывает Гермиону! Ты вообще нас слышишь?

— Прости, что? — встрепенулась она.

— Я спрашиваю, в каких ты облаках витаешь сегодня?

Гермиона замялась. Потом медленно спросила:

— Джинни… помнишь, вы с Луной подарили мне блокнот?

— Конечно, — Джинни кивнула. — А что такое?

— Почему вы выбрали именно его? — Гермиона постаралась говорить спокойно, но голос ее дрогнул. — Почему именно этот блокнот?

Джинни задумалась. Потом нахмурилась.

— Не знаю, честно. Это Луна его нашла. Сказала, что «чувствует его взгляд». Я тогда подумала, что это просто очередная её фантазия. А что?

Гермиона не ответила. Она просто кивнула и отложила ложку в сторону.

* * *

После обеда вся их компания пошла к Хагриду.

День выдался хмурым, как будто сам Хогвартс ощущал приближение зимней меланхолии. Небо нависло тяжёлыми свинцовыми тучами, сквозь которые не пробивался даже намёк на солнце. Ветер, пронизывающий и резкий, гнал по каменным дорожкам вихри из пожухлых листьев и мелких камешков, будто пытался сорвать с деревьев последние клочья осени. Запах сырой земли и далёкого дождя висел в воздухе — не то чтобы лило как из ведра, но постоянная морось делала их мантии тяжёлыми и неприятными на ощупь.

Гермиона шагала, почти не замечая погоды. Её мысли, как и небо над головой, были затянуты плотной пеленой. Каждый порыв ветра казался отзвуком её внутренней суеты — вопросов, которые рвались наружу, но не находили ответа. Она машинально засунула руки глубже в карманы, пытаясь укрыться от холода, но ощущала лишь тепло блокнота, который взяла с собой, просто не сумев оставить его в комнате. Он словно напоминал о себе, будто шептал сквозь кожаную обложку: «Ты знаешь, что должна что-то сделать. Но решишься ли ты?»

Рон, идущий чуть впереди, громко жаловался на погоду, перемежая речь ругательствами в адрес Хагрида, который, по его мнению, «явно с ума сошёл, раз в такую погоду весь день провозился с какими-то мерзкими тварями». Гарри, как обычно, молчал, лишь время от времени кивая, а Джинни, укутанная в яркий шарф, смеялась над братом. Но Гермиона опять не слушала их. Её взгляд скользил по замёрзшей траве, по серым лужам, в которых отражалась тоска неба. Она думала о том, как странно сочетается эта мрачная, почти зловещая атмосфера с тёплым, почти живым ощущением блокнота. Как будто внутри него одновременно бушевал ураган и горел костёр.

Когда они наконец подошли к хижине Хагрида, ветер внезапно стих, будто замер, затаившись за деревьями. Тишина, наступившая после гула, показалась Гермионе зловещей. Она поёжилась не столько от холода, сколько от ощущения, что за ней кто-то наблюдает. Но, оглянувшись по сторонам, увидела лишь пустынные поля и чащу Запретного леса, где ветви деревьев раскачивались, как руки призраков, пытающихся дотянуться до неё.

* * *

Все смеялись.

Рон пытался погладить какого-то нового существа, которое Хагрид назвал «лесным пыхтошем» и которое, к счастью, было неядовитым.

Гарри и Джинни обсуждали новую стратегию командной игры в квиддич.

А Гермиона сидела чуть поодаль от них, у окна, сжимая в руках бокал с горячим чаем, и думала: «Он написал. Но почему?»

* * *

Вечером, вернувшись в гриффиндорскую башню, Гермиона, как заворожённая, положила блокнот перед собой на стол и долго сидела, разглядывая его и не решаясь открыть.

Её руки дрожали.

Она перебирала в голове все возможные варианты:

Может, это шутка? Может, кто-то хочет её подставить? Может, это директор всё подстроил? Или сам Снейп?

Она закрыла глаза и вспомнила Дамблдора, как он улыбался, когда она попросила его передать блокнот Снейпу, как он смотрел на неё — не как директор, не как учитель, а как человек, который знал больше, чем говорил, и хотел сделать что-то доброе.

Она открыла блокнот, взяла перо и, собравшись с мыслями, написала:

Шляпа предлагала мне Когтевран.