Изменница (гет)

Рождественские и новогодние праздники пролетели незаметно. Гермиона всё откладывала разговор с Роном о расставании, находя каждый раз новую причину — или, точнее, отговорку. Сначала они провели Рождество в Норе вместе с семьёй Уизли. Было тепло, по-домашнему, и Гермионе казалось неправильным рушить этот уют. Потом у Рона началась суета с пересдачами — проваленные экзамены в Аврорате, постоянное напряжение, страх быть отчисленным. Он переживал, как никогда раньше, и Гермиона не решалась добавлять ещё тревог. Так серьёзный разговор всё откладывался — сначала на январь, потом на февраль.

Всё это время она часто оставалась в Норе: помогала Рону с учёбой, разбиралась с зельями, которых он терпеть не мог, объясняла юридические тонкости магических законов. Они снова начали проводить много времени вместе, и это сбивало её с толку. Гермиона всё больше сомневалась, действительно ли хочет уйти — или просто устала быть ответственной за боль другого человека.

Она несколько раз собиралась всё объяснить. Но каждый раз что-то мешало. То Рон приглашал её на праздничный ужин в честь беременности Одри, жены Перси. То приходил расстроенный после очередной провальной пересдачи — и как было сказать ему в этот момент? А то вдруг радовался первому успеху — и Гермионе казалось жестоким гасить его радость своими словами. Постепенно у неё начала появляться странная мысль: а сможет ли она вообще когда-нибудь сказать это? Или уже поздно?

С Люциусом она не виделась больше трех месяцев. Времени не хватало, да и совесть подсказывала — пока она не разберётся с Роном, не имеет права появляться рядом с другим мужчиной. Но скучала. Очень. Иногда ловила себя на том, что в самые трудные моменты ей хочется не ругани, не сочувствия — а просто молчаливого взгляда Люциуса, который всегда будто видел её насквозь.

В какой-то момент Гермиона начала замечать, что с ней что-то не так.

Сначала — по утрам. Её мутило уже не от мыслей, а буквально. Едва она вставала с кровати, желудок болезненно сжимался, а мир плыл перед глазами. Сначала она винила бессонницу, потом — нервы. Она почти не ела, а потом, наоборот, могла внезапно захотеть жареную тыкву с ванильным кремом — хотя раньше терпеть не могла сладкое на завтрак. Любимый жасминовый чай теперь казался отвратительно мыльным, а запах жареного лука в Норе однажды вызвал такой приступ, что ей пришлось выбежать из кухни.

Иногда прямо на практике в Министерстве перед глазами начинало темнеть, сердце будто сбивалось с ритма, и ей приходилось делать глубокие вдохи, чтобы не упасть в обморок. Она чувствовала, как будто тело становится чужим — тяжёлым, упрямым. В какой-то вечер, сидя у себя в комнате в Норе, она вдруг поняла: у неё уже давно не было критических дней. И тогда внутри что-то сжалось.

Сначала Гермиона решила не паниковать. Возможно, это просто гормональный сбой. От стресса, от недосыпа, от всего сразу. Но тревога не отпускала, а мысли путались, мешая сфокусироваться на прочитанном учебнике

И тогда, в один из редких выходных, она поехала к родителям. Хотела просто побыть рядом, почувствовать землю под ногами. Но мама, стоило Гермионе войти в дом, сразу нахмурилась:

— Ты плохо выглядишь, — сказала она, обняв дочь. — У тебя бледное лицо, глаза какие-то... испуганные. Что происходит?

Сначала Гермиона отнекивалась. Говорила, что всё в порядке. Но, когда мама принесла чай и заботливо подала к нему любимые имбирные печенья, Гермиону внезапно стошнило прямо в раковину. Мама лишь молча сжала губы и кивнула.

— Гермиона, а месячные у тебя были?

— М-м... — она вдруг поняла, что не может точно вспомнить. — Я... наверное, нет. Больше месяца точно. Может, и больше.

Мама присела рядом, спокойно, без паники.

— Тебя тошнит по утрам. Тебе не нравится запах еды. Ты бледная, уставшая и вся в себе. Я не врач, но у меня было двое детей. Знаешь, на что это похоже?

— Нет. — Голос сорвался. Она знала, но боялась не то что озвучить, а даже допустить эту мысль в своей голове.

— Похоже на беременность.

В комнате стало так тихо, что даже тиканье старых кухонных часов вдруг показалось оглушительным. Гермиона уставилась в точку, будто пыталась в ней найти другую реальность. У неё защипало глаза, руки задрожали. Она вдруг почувствовала, как всё внутри переворачивается. Мир — знакомый, стабильный, логичный — стал зыбким, как в жару над асфальтом.

— Мам... — прошептала она. — Я не знаю, что делать.

— Расскажи мне всё, — мягко сказала мама, убрав прядь волос с её лба. — Я не буду осуждать. Только помогу.

И Гермиона рассказала. Про Рона. Про то, как она давно хотела уйти, но не могла. Про Люциуса — неожиданного, невозможного, но такого важного. Про то, как она не уверена, от кого этот ребёнок. Она говорила всё, как есть, иногда прерываясь, иногда захлёбываясь словами. Мама молчала, слушала, гладила по плечу.

— Я не готова, — призналась Гермиона наконец. — Я не хочу ребёнка. Я не хочу быть матерью. Не сейчас. Не так. Мне страшно. И я не знаю, как жить дальше.

Мама вздохнула.

— Ты имеешь право на всё, что чувствуешь. Никто не может сказать тебе, что ты должна. Даже я. Но если хочешь знать моё мнение — я верю, что ты справишься. С любой дорогой, которую выберешь. Главное — чтобы этот выбор был твоим. Не из чувства вины. Не из страха. Только твоим.

А Гермиона смотрела на детский рисунок и чувствовала, как внутри всё сжимается.

Сердце — будто упало куда-то глубоко, за грудину, и теперь там тихо звенело.

Она не хотела этой роли. Не сейчас. Не в этой жизни.

Она пыталась убедить себя, что это ошибка. Что это невозможно. Она ведь пила зелья, использовала заклинания — и всё делала правильно. Но три теста подряд показывали одно и то же. И теперь казалось, что даже магия отвернулась. Бывают сбои. Бывают исключения. И Гермиона оказалась в числе тех, кому не повезло.

Мама — Джин Грейнджер — молча записала её на приём к гинекологу.

— Мы просто проверим. Простые тесты могут ошибаться, — мягко сказала она. — А врач скажет точно. И, главное, расскажет, как ты себя чувствуешь. Как действительно.

Гермиона покинула отчий дом в расстроенных чувствах. В своей маленькой квартире она не могла уснуть до самого утра. В голове крутились одни и те же мысли, как заезженная пластинка: это конец, это конец, это конец. Её жизнь только начиналась — работа в Министерстве, мечты о защите прав магических существ, исследования, которые она хотела вести... И вдруг — вот так.

Она почти не сомневалась, что ребёнок от Рона. Всё указывало на это. И от этой мысли становилось только хуже. Перед глазами вставала картина: она, в фартуке, с младенцем на руках, а Рон сидит в кресле, поигрывая волшебной палочкой, жалуясь на работу и забывая купить подгузники. Она не знала, откуда у неё возник этот образ, но он казался пугающе реальным. Она станет похожа на миссис Уизли. Жизнь превратится в быт. Рон — милый, но безалаберный, всё ещё ребёнок — будет отцом. А она — вечно уставшей матерью, с потухшими глазами и списком "надо" вместо "хочу".

Утром она приняла решение.

Аборт.

Гермиона понимала, насколько серьёзно это. Понимала, как к этому отнесутся родители, друзья, даже врачи. Но иного выхода она не видела. Она не была готова. Ни морально, ни физически. Она не могла дать ребёнку того, чего он заслуживал — любви, уверенности, гармонии. А вырастить ещё одного несчастного человека — было бы предательством.

Если я уже его не люблю, как он может быть счастлив?

С этими мыслями она подошла к обычной маггловской клинике. Была зима, лёгкий морозный воздух щипал щёки. Она пришла почти за час до приёма — просто не могла сидеть дома. Хотелось подышать, подумать ещё раз, быть одной. Гермиона наложила согревающее заклинание и села на лавочку у входа.

Но вскоре к ней подсела женщина лет тридцати пяти, сорока. Она громко разговаривала по телефону и мешала сосредоточиться.

— Да, ты представляешь, это всё-таки случилось… — говорила она с улыбкой в голосе. — Я счастлива. Я думала, что уже не получится. тринадцать лет попыток, пятнадцать. Мы почти отчаялись, хотели уже взять ребенка из приюта. А знаешь может еще и возьмем! Не знаю, может и не из-за этого, но ты не представляешь, как я жалею о том, что сделала в восемнадцать. Такая дура была. Мой ребёнок бы уже был подростком семнадцать лет! Если бы Лютер узнал, он бы не простил. Я понимаю, мы тогда не были знакомы, я жила в общаге, ела лапшу, и едва сводила концы с концами, но… — женщина вздохнула. — Я стала убийцей. Убийцей своего ребёнка.

Гермиона застыла. Не потому, что слова были громкими, а потому, что они ударили в самое уязвимое.

Я стала убийцей…

Женщина убежала, её забрал муж, кажется, новоиспечённый отец.

А Гермиона осталась сидеть на лавке, чувствуя, как холод пробирается даже сквозь чары.

Она — защитница домовых эльфов, справедливости, жизни. И сейчас она всерьёз собиралась лишить жизни того, кто ещё даже не начал дышать. И, самое страшное, — она уже чувствовала, что не сможет с этим жить.

Она подняла глаза. Неподалёку была детская площадка. Снег искрился, дети бегали, смеялись, строили крепости, катались с горок. Родители стояли рядом. Некоторые были совсем юные, младше её. Но у всех в глазах — свет.

Разве эти дети были ошибкой? Разве они не заслуживали шанса?..

Она вспомнила Мари-Виктуар — прелестную девочку, дочку Билла и Флёр. Вспомнила Джеймса. И что-то внутри сломалось. Словно пелена спала.

Она чуть не убила собственного ребёнка.

Гермиона расплакалась — тихо, беззвучно. Слёзы текли по щекам, пока она смотрела на часы. До приёма оставалось десять минут.

Она встала. И пошла.

Руки дрожали, в груди было пусто, но ноги несли её вперёд — к двери клиники, к кабинету, к правде, от которой она уже не могла убежать.

Врач оказался спокойным, уверенным — мужчина лет сорока с усталым, но доброжелательным лицом. Он не задавал лишних вопросов, только уточнял данные, вел себя так, будто видел таких, как она, тысячу раз.

Он сделал осмотр, мягко и аккуратно. Потом — УЗИ. Сердцебиение, глухой ритм, едва различимый звук — и вдруг на экране появилось крошечное пятнышко. Сердце. Бьющееся. Живущее.

Гермиона вжалась в кушетку, будто хотела исчезнуть.

— Поздравляю, — произнёс врач спокойно, но не холодно. — Беременность маточная, около девяти недель. Плод развивается нормально, отклонений не выявлено. Всё протекает в пределах нормы. Если у вас не будет сильных болей, кровотечений или внезапных изменений самочувствия — поводов для беспокойства нет. В остальном мы всё обсудим на первом плановом приёме. Вы хотите сохранить беременность?

— Да, — прошептала Гермиона, понимая это правда.

Она приняла решение — не из страха, не из стыда. А потому что вдруг почувствовала: внутри неё — жизнь. Настоящая. Её. И она может от неё избавится, только потому, что та не вписывается в её планы. В следующем году она должна была защитить диплом, пойти на полный день в Министерства. Она должна была строить карьеру, но она ведь подождет. Её мама работала сколько она себя помнила, да и в магическом мире таких, как Молли Уизли было не много.

Может её ребенок, это знак, что её решение ошибочно?

Может они с Роном действительно созданы друг для друга?

Немного успокоившись, Гермиона отправилась домой. Она хотела обрадовать Рона этой новостью, но всё же решила, что для начала нужно окончательно расстаться с Люциусом — это не правильно — изменять мужу. Решив начать их отношения с Роном с чистого листа, она пообещала себе, что в её семейной жизни не будет измен. Что её ребенок будет расти в любви, но при этом это никак не помешает её карьере, ведь многие женщины так делают.

У неё всё получится и этот ребёнок — это настоящее чудо.

Немного успокоившись, Гермиона вернулась домой. Она собиралась рассказать Рону — обрадовать его. Но чем ближе становился этот разговор, тем яснее становилось: сначала она должна закончить всё с Люциусом.

Это было неправильно. Продолжать отношения, когда в её жизни уже появился кто-то другой. Если она хочет начать с Роном заново, если хочет, чтобы её ребёнок рос в любви и честности — измена не может быть частью этой истории.

Больше — никаких тайн.

С этим решением она отправила Люциусу сову с просьбой о встрече. Они договорились увидеться в небольшом ресторанчике недалеко от её дома, в маггловском районе. Её до сих пор поражало, как легко он — потомственный аристократ, бывший сторонник чистокровности — чувствовал себя в маггловской среде.

Он, как всегда, пришёл в безупречном костюме светлого оттенка, подчёркивающем его сдержанную элегантность. Люциус не любил производить впечатление — он просто его производил. Утончённые манеры, ровный голос, лёгкая, почти ленивое очарование — всё в нём говорило: перед тобой человек, привыкший к власти. Даже официантки, не зная, кто он такой, подсознательно выпрямлялись и начинали говорить тише, как будто общались с дипломатом или членом королевской семьи. А потом всё равно улыбались, попадая под его обаяние.

Он был вежлив, но сдержан. Его отношение к Гермионе — внимательное, но с лёгкой надменной дистанцией. И всё же она чувствовала: он рад её видеть. Наверное, даже больше, чем хочет показать.

Рон в такие моменты казался подростком на фоне Люциуса. Краснел, забывал манеры, не знал, что сказать.

Только Драко мог тягаться с отцом в элегантности — хотя делал это по-своему.

После войны он неожиданно для всех почувствовал себя куда свободнее в маггловском мире. Джинсы, яркие рубашки, фильмы, концерты — Гермиона до сих пор помнила их вечер на рок-концерте, когда Драко растворился в толпе так, будто всю жизнь к ней принадлежал. Даже друзей среди магглов у него было больше, чем в Хогвартсе.

А ещё — нелюбовь отца и сына к футболкам. Гермиона всегда улыбалась, вспоминая, как Драко говорил:

— Я, конечно, не сноб, но футболка — это как нижнее бельё. На людях — неприлично.

Вид Люциуса сбил Гермиону с толку. Её решение — твёрдое, важное — вдруг потускнело в лучах его холодной красоты и старой, опасной привязанности. Их разговор быстро потерял строгость, и вместо прощания вышел флирт. А после — отель. Слишком близко. Слишком привычно. Слишком по-старому.

Гермиона опомнилась только тогда, когда Люциус заказал ужин в номер — ту самую курицу по-французски, которую она когда-то обожала. И внезапно её вывернуло. Настоящая, резкая, жгучая тошнота. Она бросилась в ванную, цепляясь за стены, проклиная себя.

Нет. Это не забыть. Это не передумать. Это не просто интрижка.

У неё внутри — ребёнок.

И он не заслуживает жить между ложью и слабостью.

— Люц… Нам нужно поговорить. — Гермиона тяжело оперлась о край кресла, едва не согнувшись пополам. — Пожалуйста, убери это блюдо. Запах… он... просто невыносимый. — Её лицо стало белее простыни, а голос дрожал от усилия не поддаться приступу тошноты.

Люциус молча взмахнул палочкой — еда исчезла, вместе с ней пропал и навязчивый запах. Он подошёл ближе, сдержанно, но с явным беспокойством. Его взгляд задержался на её лице. Он видел это раньше — слишком хорошо знал, как резко у Нарциссы менялось самочувствие, когда она ждала ребёнка. И в глазах Гермионы он будто увидел то же самое.

Она поняла, что он догадался. И вдруг всё, что она собиралась сказать, оборвалось в горле. Вместо строго подготовленной речи — мокрые ресницы и судорожный вдох:

— Нам нужно расстаться… Всё это — ошибка. У тебя есть жена, у меня скоро свадьба… и...

Слова захлебнулись в рыданиях. Горьких, беспомощных, странно чужих даже самой себе. Всё внутри скручивало от грусти. Она больше не будет с ним. Не увидит, как он улыбается уголками губ, не услышит его ироничного «м-м» вместо смеха. Кто-то другой будет рядом с ним. Кто-то, кто имеет право.

— Всё хорошо. — Его голос был тёплым и спокойным. Он обнял её, крепко, надёжно, будто мог одним прикосновением унять бурю. — Всё будет хорошо. Но… почему такая спешка?

— Я… — сквозь всхлипы она будто захлёбывалась словами, — я беременна. Девять недель.

Она всмотрелась в его глаза, и голос стал тише:

— Ребёнку нужна семья. Настоящая. А не такая... мать. Я… я не справлюсь. Мне страшно, Люц. Я даже не знаю, как держать ребёнка, как его любить… если я ещё сама себя-то толком не понимаю. Мне двадцать три. Я не хотела быть мамой до двадцати семи. Сначала — карьера, аспирантура, работа. А теперь... Всё рушится. Я боюсь, что стану как Молли — чудесной матерью, но женщиной, которую никто не узнает за пределами кухни. Я боюсь исчезнуть.

Люциус слушал внимательно, не перебивая. Потом медленно провёл ладонью по её волосам и, чуть улыбнувшись, сказал:

— По началу всем страшно. Но я уверен, ты справишься будешь прекрасной мамой и потом в карьере добьешься всего чего захочешь. Ты сильная, ты справишься и станешь потрясающей мамой. Представляешь, сколько ты сможешь рассказать своему малышу? Ведь дети такие почемучки.

Он чуть отстранился, взглянув на неё с мягкой усмешкой:

— Драко в детстве буквально мучил нас вопросами. «Почему небо голубое?», «Почему белый цвет называется белым?», «Почему вода кипит, а камень — нет?» И главное — не просто спрашивал, а устраивал целые опыты в лаборатории Северуса. Ты бы видела лицо Снейпа.

Гермиона тихо фыркнула сквозь слёзы:

— Как он вообще дожил до одиннадцати?

— О, он прилагал массу усилий, чтобы не дожить. — Люциус улыбнулся шире. — В пять лет он однажды попытался аппарировать к Панси. Мы не разрешили — она болела. Так он решил, что сам справится. Представляешь наше состояние? Чудом не расщепился — только пальцы покорёжило. Северус лечил его, а нас с Нарциссой поил умиротворяющим бальзамом. Думаю, нам он понадобился даже больше, чем Драко.

Смех Гермионы был тихим, влажным, но настоящим. Её глаза уже не были такими растерянными.

Гермиона вспомнила, как впервые познакомилась с друзьями Драко. Это произошло в конце первого курса университета. Тогда Драко предложил необычную идею — собрать всех школьных друзей на небольшой встрече, но с одним условием: каждый должен привести с собой кого-то нового. Это было что-то вроде ироничного соревнования — кто удивит остальных своим выбором больше всех. Они смеялись, что после школы разучатся заводить друзей, вот и решили подстегнуть себя к эксперименту.

Драко сразу предупредил Гермиону об этом «конкурсе без смысла и цели», и она, слегка озадаченная, но заинтригованная, согласилась. Её подспудно волновало, как слизеринцы воспримут её — бывшую гриффиндорку, «героиню войны» и девушку Рона Уизли. До встречи она уже много слышала о них от самого Драко и даже от Люциуса, но мысленно всё равно не могла совместить слова «Слизерин» и «дружба». Эта компания разрушила её представления.

Пэнси Паркинсон, та самая высокомерная и язвительная девочка со школьных лет, оказалась на деле вовсе не такой. Она была энергичной, искренней и деятельной. У Гермионы и Пэнси неожиданно нашлось много общего: они обе были амбициозными, упрямыми, и обе в своё время были влюблены в лучших друзей. Только Пэнси так и не добилась взаимности Драко — и, казалось, не страдала от этого, принимая всё с лёгкой иронией. Гермиона же добилась внимания Рона — и иногда жалела об этом.

Отец Пэнси сидел в Азкабане, и Гермиона с удивлением узнала, что Пэнси была даже благодарна за это — он был жестоким, хладнокровным человеком, воспринимающим дочь как инструмент продолжения рода. Мать давила меньше, но всё равно Пэнси предпочла уехать и начать жизнь заново. Она поступила во французскую Академию магического дизайна, где подружилась с Анджел — яркой, лёгкой, почти воздушной блондинкой с небесно-голубыми глазами. Гермиона сразу заподозрила в ней частицу вейлы — что-то от Флёр Делакур точно сквозило в манерах и взгляде. Однако, в отличие от Флёр, Анджел относилась к своей внешности с ироничным равнодушием и гораздо меньше думала о производимом впечатлении. Она была удивительно рассудительной, что делало её идеальным дополнением к живой и импульсивной Пэнси. Вместе они мечтали изменить моду, создавая волшебную одежду с характером. Позже они даже прислали Гермионе несколько нарядов — «в рекламных целях», но ей действительно понравилось.

Ещё одним сюрпризом стал Тео Нотт. В школе он остался для Гермионы тенью за спиной Малфоя, но на встрече он проявился как человек удивительно спокойный, начитанный, внимательный. Его глаза с интересом следили за её речью, и обсуждение книг между ними стало почти отдельной параллельной реальностью — уютной и полной смыслов. Он привёл с собой Дина Томаса, и Гермиона была ошеломлена. Никогда бы не подумала, что Дин и слизеринец Тео могут подружиться. Оказалось, что они учатся в одном университете, играют в квиддич и, главное, оба обожают спорт. Тео был увлечён маггловским футболом, и с Дином они могли спорить часами о тактике, составах и даже новых формах команд.

Грегори Гойл не стал выдающимся волшебником, но оказался мастером на все руки. Он мог починить практически любой магический артефакт — казалось, у него были пальцы зачарованные на ремонт. Он учился в магическом финансовом колледже и привёл с собой однокурсника — Джона Тенкинса, который очень напомнил им покойного Креба. Джон был добродушен, прост и быстро влился в компанию. Грегори оказался невероятно искренним и бесконфликтным — человек-успокоение, чья доброжелательность сглаживала любые острые углы.

Блейз Забини, в школьные годы элегантный и немного надменный, изменился: стал увереннее, целеустремлённым и даже чересчур активным. Он вносил в компанию атмосферу праздника. С ним пришёл его друг Дарен — мрачноватый парень с ангельски бледной кожей и чёрными, как вороново крыло, волосами. Дарен увлекался оккультизмом, знал древние руны и почти не улыбался. Но Блейз называл его «своим якорем». Они подружились в Италии, как два одиночки, уставшие от образов и ожиданий. Это был редкий, но крепкий союз.

В какой-то момент в камине вспыхнуло зелёное пламя, и появилась Алисия Бенет — последняя из школьной компании. Она сейчас училась в Китае и физически не смогла приехать, но очень старалась не терять связи с друзьями. Насколько Гермиона помнила она встречалась и с Блейзом и с Драко, и после разрыва сумела сохранить с ними теплые отношения.

— Дружба важнее любви, — сказала она, увидев недоумение в глазах Гермионы.

Она привела свою соседку по общежитию — Алису Морозову. Она была из России, и, казалось, вобрала в себя весь ледяной дух северной магии. Не такая яркая, как Анджел, не такая выразительная, как Алисия, но невероятно сильная и цельная. Она владела другим типом волшебства, и Гермиона, как и Тео, не могла оторваться от разговоров о магии славянских земель. Ей было жаль, что Алиса живёт так далеко — в их дуэте она чувствовала вдохновение, поддержку и настоящее уважение.

В ту ночь Гермиона впервые по-настоящему почувствовала: факультет — это не определяющий ярлык. Эти слизеринцы были честными, верными, умными — и куда менее склонными к драмам, чем многие из её прежних знакомых.

К концу вечера появилась и Аврора Сентерс — слизеринка младшего курса, ныне жена Тео. Девушка была спокойной, почти невидимой, но в ней чувствовалась сила. Улыбаясь, она держалась за живот, и Тео бережно обнимал её за плечи.

— Уже чувствует волшебство, — мягко сказал он, когда Гермиона обратила внимание на округлившийся живот.

Аврора кивнула и добавила:

— Ещё немного — и начнёт брыкаться. Особенно, когда Тео снова начнёт читать свои свитки вслух.

Все засмеялись.

Гермиона вдруг ощутила странное тепло — даже зависть. Эта компания, такая разная и такая настоящая, приняла её не как чужую, не как чужака, а как свою. И в этом новом мире она нашла куда больше дома, чем ожидала.

— Ого, настойчивым он был ребенком. Хотя и сейчас такой. Ой, а что я буду делать. если мой ребенок попробует аппартацию? У меня же нет такого прекрасного зельевара, — отвлеклась от собственных мыслей о Драко девушка.

— У тебя есть не менее прекрасный целитель. Я думаю, Драко тебе не откажет.

— Да, Драко меня в беде не бросит, — с улыбкой произнесла девушка.

— Так что всё будет хорошо. Ты будешь прекрасной мамой, главное не волнуйся. Я желаю тебе счастья.

И девушка в прекрасном настроении отправилась домой, такими простыми словами мужчина вселил в неё уверенность в собственном будущем. Она решила, что все будет хорошо, она станет прекрасной мамой и женой и жизнь заиграет яркими красками.

Как и ожидалась, Рона новость о скором пополнении безумно обрадовала, и их отношения вышли на новый уровень. Парень стал терпимей относиться к общению девушки со слизеринцами и сам старался окружить её заботой и любовью. В их отношения вернулась та легкость и сердечность, которая присутствовала сразу после войны. Свадьба их была очень пафосная и красивая. Гермиона настояла на том, чтобы позвать Малфоев, Забини, Нотта с супругой и остальных своих знакомых слизеринцев. Девушка очень хотела сделать подружкой Асторию Малфой, с которой в последнее время очень сдружилась, но Рон был сильно против, и Гермиона решила не портить только-только налаженные отношения. Так что подружкой Гермиона предложила стать Луне Лавгуд — девушка она была конечно своеобразная, зато добрая и искренняя и всегда могла дать дельный совет.

Выбирать свадебное платье ходили выбирать вчетвером: Гермиона, её мама, а также Луна и Тори. Перемерив очень много вариантов, по совету Тори и одобрению мамы, Гермиона остановилась на достаточно простом кружевном корсетном платье цвета айвори, которое ей очень шло. Пэнси и Анджел, которые к сожалению не смогли присутствовать на выборе платья, полностью одобрили выбор девушки. Свидетелем со стороны Рона был конечно Гарри, и Джинни была очень обижена, что в качестве подружки выбрали не её, а Луну, и что её и Молли не позвали выбирать свадебный наряд.

Свадьба прошла без эксцессов, не смотря на достаточно разношерстную компанию. Но присутствие маленькой Мари-Виктуар не давало никому учинить скандал и высказать своё неодобрение собравшейся компанией. Девочка в белом пушистом платье и с милым бантиком выглядела маленьким ангелочком и ей нравилось гулять по праздничному залу и подкрадываться к гостям, так что волей не волей она отбирала часть внимания у Гермионы и Рона, чему молодожены были несказанно рады. Джеймс же наоборот весь день капризничал, и Джинни пришлось уйти с мероприятия раньше чтобы уложить сына, который ни в какую не хотел успокаиваться и оставаться под присмотром домовых эльфов. Мари же никому особых хлопот не доставляла и даже посидела на ручках у Люциуса и Астории, которые ей почему-то понравились больше остальных гостей, чем безумно удивила родителей. Но всё же свадьба прошла довольно ярко и интересно.

Следующим этапом в жизни Гермионы стал поход к колдомедику. Несмотря на то, что она уже побывала у обычного врача, который заверил, что беременность протекает нормально, её не оставляла тревога. Она была ведьмой — и интуитивно ощущала, что магическая сторона её состояния тоже требует внимания. Поэтому она записалась на приём к профильному специалисту.

Однако, как оказалось, врач, к которому она должна была попасть — мистер Элвинс, — неожиданно отсутствовал. Её направили к другому медику — молодому, но, по словам администратора, весьма перспективному. Имени того в регистратуре не озвучили, что Гермиону насторожило. Когда она зашла в кабинет, мужчина сидел за столом спиной к двери, сосредоточенно заполняя документы.

— Добрый день. Я была записана к мистеру Элвинсу, но меня направили к вам, — сказала она немного неуверенно.

— Добрый, проходите. Что вас беспокоит? — отозвался он, даже не поднимая головы. Голос был подозрительно знаком.

— Драко? — удивлённо спросила Гермиона. Мужчина обернулся. Это действительно был он — Драко Малфой. В мантии целителя, с аккуратно зачёсаными назад волосами и чуть насмешливой, но не враждебной улыбкой.

— Грейнджер, — коротко кивнул он. — Вернее, теперь уже Уизли? Рад видеть. Хорошо, что пришла на плановый осмотр. Что у тебя?

— Я беременна. Срок примерно двадцать недель, я ходила к магловскому специалисту. Но решила, что нужно прийти к магичесскому и встать на учёт, если вы этим занимаетесь.

— Молодец, поздравляю, — улыбнулся Драко, открывая карту пациентки. — И надеюсь, ты не собираешься закатывать сцену из-за того, что тебя будет осматривать бывший Пожиратель Смерти, а по совместительству — пока ещё студент интернатуры?

— Нет. Были прецеденты?

— Конечно. Твоя золовка, например, сегодня подняла на уши полбольницы. Срок две недели, а истерики — на триместа вперёд.

— Ну, судя по её реакции, и правда не хочет. Пришла ко мне требовать заклинание для прерывания, я отказался. Так что она решила, что логичнее всего обвинить меня во всех смертных грехах. Типично. Но давай перейдём к тебе, — Драко встал, взял палочку, и, произнеся несколько сложных диагностических чар, осторожно провёл ею над животом девушки. — Всё в норме. Плод развивается согласно сроку. Магическое ядро формируется — это важный этап, кстати. На данный момент никаких отклонений. Но я рекомендую ограничить использование активной магии, особенно боевых и трансформационных чар. И будь готова к временному снижению магического потенциала ближе к третьему триместру.

Он замолчал, всматриваясь в результаты диагностического заклинания, и вдруг нахмурился, а потом осторожно спросил: — прости, конечно за нескромный вопрос, а твоя дочь случайно не моя будущая родственница?

— С чего ты взял?! — возмущенно и немного испуганно произнесла Гермиона, а потом задумавшись, добавила, — стоп! Малышка? У меня будет дочь?

— Да, поздравляю, — коротко кивнул Драко, сохраняя нейтральную вежливость. — Что касается того, что ребёнок может быть мне родственником... это вполне закономерный вопрос. У тебя с моим отцом роман сколько? Два года? Три? В формирующемся магическом ядре ребёнка есть след рода Малфоев — это нечасто, но встречается. Я обязан был уточнить.

— Ты… ты знал? Всё это время?! — Гермиона чуть не задохнулась от испуга и стыда. — Почему же ты молчал? А Нарцисса?.. Она знает?

— Конечно, знал. Но, Грейнджер, это ваша личная жизнь, не моя. Мы, в Слизерине, предпочитаем не совать нос туда, где нас не звали. Вы оба взрослые люди. И, уж поверь, мне есть чем заняться помимо обсуждений семейных интрижек.

Он сделал небольшую паузу, а затем с почти ленивой насмешкой добавил:

— Что касается матери... Понятия не имею. Их с отцом брак — скорее контракт. Давно. Дети были частью соглашения, наследство, чистота рода, статус. А чувства… ну, не прилагались. Как и верность. Такие браки, если измена не становится публичным позором, не считаются нарушением приличий. Ты удивлена?

— Но... почему? — выдохнула Гермиона, не в силах принять холодную логику.

— Ты вроде умная, но временами такая наивная. Потому что чувства — роскошь. Особенно для чистокровных семей. Всё строится на расчёте: совместимость магии, финансовая устойчивость, стратегические союзы. Брак — не про любовь. Он про магический результат.

— Совместимость магии? Это вообще что?

— О Merlin, Грейнджер, тебе бы не помешало хоть раз заглянуть в литературу по наследственной магии. Магическая совместимость — это степень резонанса магических полей двух волшебников. Если они совпадают, ребёнок получает стабильную, мощную магическую основу. И да, матери с высокой совместимостью с партнёром гораздо легче переносят беременность. Минимум осложнений, сильный наследник, устойчивый магический канал. Всё просто.

Он посмотрел на неё чуть дольше, чем требовала ситуация, потом продолжил:

— Сейчас я работаю над дипломным проектом по теме формирования магического потенциала у младенцев в зависимости от чистоты крови и совместимости родителей. Поэтому и оказался в этой клинике — набираю практику и собираю статистику. Если ты не против, я бы хотел внести твой случай в базу данных. Анонимно, разумеется.

— Допустим... — медленно сказала Гермиона. — И как это влияет в реальности?

— Конкретный пример: твоя золовка. Она отказалась от полного обследования, но, по данным из архива, её первая беременность проходила с серьёзными осложнениями. Это говорит о низкой совместимости с Поттером. Их сын, Джеймс, родился слабее, чем ожидалось. Между тем, Мари, дочь Билла и Флёр, демонстрирует магические всплески, которые редки даже для её возраста.

— Но ведь Поттер один из самых сильных волшебников!

— Верно. А Билл — магически довольно посредственный. Однако у Флёр и Билла очень высокая совместимость. Плюс, насколько я знаю, семья Делакур соблюла ритуалы стабилизации перед зачатием. Это даёт огромную фору. К слову, у Делакуров сильнейшие ведьмовские линии — не забывай про вейлу в их роду.

— Значит, моя дочь... тоже будет считаться предателем крови?

— Предатели крови, это те люди, чей род в какой-то момент совершил преступление против самой магии. У тех же Уизли была совсем мутная история не сколько веков назад. У нас, кстати, с ними кровная вражда, поскольку из-за них на нашей семье висит проклятие про рождение единственного наследника.

Так вот. Жила-была девушка Анабелла, происходила она из древней чистокровной семьи, и была красоты неземной: длинные светлые волосы, огромные голубые глаза, да ещё и характером был, что называется ангельский. И было у этой девушки два друга — Дориан Малфой и Одран Уизли. Вместе они устраивали шалости, вместе играли и вместе окончили Хогвартс. Дружили, дружили и как-то незаметно влюбились Дориан и Анна друг в друга. Попросили у родителей благословения и сыграли свадьбу. И были они самой красивой парой, и любили друг друга. Но их общий друг Одран, оказывается, тоже был влюблен в Анабель, и тоже просил руки девушки у её отца. Но девушка предпочла другого. Казалось бы, и сказочке конец, но был этот Одран не простой, затаился и решил выкрасть девушку у своего друга. Вскоре у молодоженов родился сын, а Одран женился на какой-то женщине и тоже вскоре ожидал наследника. Шло время, и вот Анабель снова в положении, все рады — не рад только Одран, завидует он другу и решился он на страшную вещь. Все спланировал заранее: отослал Дориана за границу по важным делам — они ещё вели семейный бизнес. И выкрал он девушку из её собственного дома, привез в ненаходимый домик в каком-то лесу, изнасиловал и запер. Сам вернулся домой к жене и сыну, и долго он так и жил — на два дома. Пока не вернулся Дориан и не узнаал, что его жену похитили. Обратился к другу, а тот, мол, ищем. Повезло, что между Дорианом и Анабель был магический брак, так что спустя какое-то время по кровному ритуалу Дориан нашел свою жену. Но было поздно, девушка была слишком истощена физически и магически, она пыталась спасти жизнь своему малышу, но постоянные изнасилования и избиения мешали ей это сделать. Девушка потеряла ребенка, и спустя несколько недель сама скончалась. Дориан решился на отчаянный шаг, он призвал магический суд наказать виновных. Что стало с Одраном, я не знаю, все средства его рода были переведены нашему роду, а на его род была наложена эта страшная печать — "предатели крови". Предательство друга и двойное убийство не должно было остаться безнаказанным. А в нашем роду за ту заминку, которую мой пра-пра-прадед так себе и не простил, не могут теперь рождаться больше одного наследника. Да и браки теперь заключаются исключительно по договору, ибо любовь — штука болезненная.

— Это ужасно, но если это так, почему ты решил, что моя дочка — твоя родственница?

— Я вижу магический след отца, это значит, или она его дочь, или у вас был интим уже после беременности и умный малыш принял его за своего, скажем так, донора. Да и "печати крови" пока нет, это может быть или из-за небольшого срока, или из-за отсутствия отцовства между ней и предателем крови.

— Нет, это, к сожалению, дочь Рона. Но, я не хочу чтоб у неё было это клеймо. Может, можно это как-то исправить?

— В твоем случае твоя умная дочь немного исправила ситуацию, но вот полностью победить это может, наверное, только введение в род. Но я не уверен, я не особо изучал эту тему. А вот Поттеру скажи, пусть примет титул лорда и введет сына в род, ибо пока он такой же предатель крови, как и его мать.

— Понятно, спасибо, — задумчиво произнесла девушка, — я пойду, нужно будет поискать об этом информацию.

У Гермионы было много информации для размышления, и конечно же первым делом она рассказала обо всем Гарри. Не смотря на то, что они за последние несколько лет сильно отдалились друг от друга, девушка желала своему другу и крестнику самого лучшего. Гарри был сильно удивлен её рассказом и конечно же обратился в Гринготский банк, где он стал лордом Поттер-Блек, за неимением других близких кровных родственников. И сразу же ввёл Джеймса-Сириуса в свой род, где мальчик стал наследником рода Поттеров и перестал носить метку предателя крови. Гермиона думала, что Гарри введет и жену в свой род, но перечитав подаренную книгу, поняла, почему он этого не сделал. Все-таки у него с Джинни был министерский брак и, по наблюдениям Гермионы, не особо счастливый. Джинни нравилось ходить на различные мероприятия и она пыталась осваивать карьеру журналистки, раз с квиддичем не сложилось, а вот к мужу и сыну была достаточно равнодушна. И Джеймс много времени проводил с бабушкой, чем безумно радовал Молли. Второго ребенка Джинни все-таки оставила, видимо испугалась получить магическую отдачу, и, насколько знала Гермиона, к концу декабря семья Поттеров ожидала пополнения.

Сама Гермиона много времени проводила с родителями и братом. Мама давала советы по поводу будущего материнства, а Джонатан, так сказать, был "практикой" по работе с детьми. Беременность проходила достаточно легко. В то время, как Джинни постоянно капризничала, нервничала, не могла нормально питаться из-за постоянного токсикоза, а Астория со второго триместра практически не покидала поместье из-за слабости, Гермиона много читала, отдыхала и практически не ощущала никаких побочных явлений. К сожалению, девушка так и не смогла найти подходящий способ избавиться от этого клейма "предателей крови", зато она всё знала про беременность, роды и воспитание младенцев. Так что, когда 3 октября, в 8 вечера девушка почувствовала острую боль в животе, она поняла — пора. Роды же у неё были тяжелые и длились почти семнадцать часов, что значительно превышало норму. Но малышка родилась здоровая и получила имя Даниэла Роуз.

Буквально за месяц до рождения Роуз у Перси и Одри родилась дочь Абигэйл Молли, а через месяц во Франции у Билла и Флер родилась вторая дочь — Элионора Доминик. Примерно в то же время у Драко родился сын Скорпиус, а в января Джинни родила своего второго сына Альбуса Северуса Поттера. Против второго имени воспротивилась вся семья, но Гарри был непреклонен, и спустя месяц после его рождения принял его в род, и мальчик стал наследником рода Блек.