Золотые Длани (джен)

— Ты что-то видел, Эстав? — спросил Маир только что вернувшегося с разведки товарища.

Разведчик поневоле оглянулся на залитую закатным светом поляну, где сидела на снятом с лошади седле графиня Эвлия, а рядом двое их товарищей пасли коней.

— Не хочу пугать миледи, — сказал Эстав, — но по нашим следам кто-то идет, причем уже давно. Не один и не двое — человек десять, не меньше.

— Для нас это не угроза, если только у них нет с собой арбалетов, — заметил Маир. — Но почему они не нападают? Хотят увидеть, куда мы направимся? Или загоняют в ловушку?

— Что бы ни приказал господин граф, Алатийского леса нам не миновать. А там прекрасное место для засады, если она в самом деле ожидает нас. Не иначе, хотят взять всех живыми.

— Что-то случилось, Маир?

Оба воина не ожидали, поглощенные беседой, что графиня так незаметно приблизится к ним. Пугать ее в самом деле не следовало, но разве может быть пугливой наследница рода ан Тойдре? Поколебавшись мгновение-другое, Маир ответил начистоту:

— Да, миледи. — Он поклонился, сдерживая дрожь в голосе. — Нас кто-то выследил. Мы пока не знаем, кто они такие и что им нужно, но…

— Но следует отправляться дальше, так? — мягко прервала графиня. — Не тревожьтесь, я не слишком устала и могу продолжать путь. — Она улыбнулась. — Все-таки моя Данга устает много больше меня.

— Тогда в дорогу, миледи. — Маир подал ей руку и помог сесть верхом, когда его товарищи вновь закрепили седло на спине Данги.

Небольшой отряд тронулся в путь, несмотря на сгущающиеся сумерки. Оставалась надежда добраться до селения Васант, что лежало в трех алкеймах от Алатийского леса. Там имелся крупный постоялый двор, где часто останавливались путники и особенно паломники, желающие почтить праведную Мельтану в ее обители. Только будет ли гостиница им защитой от возможных врагов? И не навлекут ли они сами беду на ее хозяев и постояльцев?

Воины окружили свою госпожу: Маир впереди, двое по бокам и один сзади. То и дело они оглядывались, порой поправляя рукояти мечей и кинжалов на поясах. Это не укрылось от взора графини Эвлии.

— Маир, — окликнула она воина, — прошу, скажите мне правду. Вы ожидаете нападения?

Воин придержал коня, пристально посмотрел в глаза своей госпоже. Его истинные чувства к ней не увидел бы сейчас только слепой. Ответ же прозвучал просто и сдержанно:

— Да, миледи, ожидаем. И, если оно случится, вы можете быть уверены: любой из нас с радостью отдаст за вас жизнь, лишь бы вы спаслись.

— Нет… — Графиня в ужасе качнула головой. — Я не могу этого допустить. Вы не должны погибать за меня.

— Миледи, — твердо сказал Маир, — мы живем ради этой жертвы. А вы, как и ваш отец, граф ан Тойдре, обязаны принять ее. Если подозрения господина графа верны и нам предстоит война, вы не должны попасть живой в руки врагов вашего отца.

По лицу графини пробежала тень — будто облако закрыло солнце в ясный полдень. Голос крови и осознание собственного долга взяли верх над нежным сердцем. Вздохнув, графиня склонила голову.

— Если так, — произнесла она, — то я готова принять вашу жертву. Но сперва сделаем все, чтобы избежать ее.

Всадники пришпорили коней. К глухому топоту их копыт вскоре прибавился отдаленный отзвук погони, с каждым ударом сердца делающийся громче. Преследователи больше не таились по рощам и оврагам — теперь они открыто выехали на дорогу, чтобы легче было коням. Отдохнувшие скакуны графини и ее спутников мчались по дороге во весь опор, словно почуяли опасность. И не напрасно.

— Там засада, Маир! — крикнул Эстав, который ехал обок с графиней.

До кромки Алатийского леса, что казался в сгущающейся темноте расплывчатым черным пятном, оставалось около трети алкейма. Но враги расположились ближе и ехали навстречу, не таясь. Их было человек пятнадцать, трое держали в руках только что зажженные факелы. В свете дрожащего на ветру пламени было видно, что все воины прекрасно вооружены и не имеют нужды сходиться врукопашную: у пятерых имелись арбалеты, у прочих — луки. Графиня Эвлия и ее спутники поневоле нахмурились, когда разглядели вышитый на верхних туниках врагов герб Кайбигана — ворона на дубу. Все подозрения рассеялись без следа. Значит, герцог Секлис решил играть в открытую.

— Отец был прав… — едва слышно прошептала графиня. — Это война.

— Спасайтесь, миледи, — обернулся к ней Маир, уже держа в руке обнаженный меч и прикрываясь щитом. — Эстав, отправляйся с госпожой. Мы прикроем.

Он бросил взгляд на оставшихся двух товарищей, те молча кивнули. Эстав же повиновался приказу без единого возражения.

— Едем, миледи.

Графиня обернулась к трем своим защитникам. Губы ее тихо прошептали: «Да сохранит вас Превысший», она пришпорила Дангу и понеслась вслед за Эставом. Тот свернул с дороги, устремившись по пустым сейчас лугам, на которых человек среднего роста мог летом чуть ли не полностью скрыться в густой траве. Под копытами коней вязко чавкала грязь или хлюпал талый снег.

Из-за тяжелого капюшона графиня не увидела, что от вражеского отряда отделились несколько человек и поскакали вслед за ними. Кони у преследователей были отдохнувшие, тогда как Данга начала спотыкаться. Эстав обернулся к госпоже, словно раздумывая, не взять ли ее к себе на седло. Впрочем, конь с двойной ношей тоже не ушел бы далеко.

— Остановитесь, именем Секлиса Кайбиганского! — послышался сзади оклик.

— Нам не уйти! — выдохнула графиня Эвлия.

— Скачите, миледи, я задержу их, сколько смогу.

Эстав приготовился развернуть коня, но графиня удержала его.

— Это бесполезно — Данге не тягаться с ними. — Она умолкла на мгновение и продолжила слегка дрожащим голосом: — Вы воин, Эстав, но я не могу сражаться. Прошу вас, окажите мне последнюю услугу…

— Нет, миледи! — Воин в ужасе отшатнулся.

— Это лучше, чем позор, — продолжала настаивать Эвлия. — Отец мой предпочел бы смерть плену у бесчестного врага. Самой же мне не достанет решимости.

Эстав не успел ответить, каков бы ни был его ответ. В тот же миг ему в шею, чуть выше ворота кольчуги, вонзился арбалетный болт. Воин лишь издал короткий вскрик и рухнул на шею коня, который прянул в сторону. Мельком Эвлия заметила, что кто-то из преследователей бросился ловить его.

Графиня содрогнулась. У нее имелось последнее средство — длинный кинжал в ножнах, притороченных к седлу. Но в ней с ранних лет жило отвращение к самоубийству, и оружием она не умела владеть, да и не училась никогда. Это было редкостью среди благородных дам, хотя в аскелльских хрониках не раз упоминались имена отважных воительниц, порой превосходивших доблестью и умом своих современников-мужчин. Такой была герцогиня Йаллафана Вербанненская, отнявшая престол у слабовольного мужа и едва не объединившая Аскеллу через сто лет после распада державы Неватана. Ее жизнь и деяния оборвал кинжал подлого наемника, ибо немало гордецов в Аскелле не желали склоняться перед властью женщины. Эвлия вздохнула, пальцы ее выпустили рукоять. Увы, она совсем не такова, как воительницы былых времен.

Когда двое врагов — один с факелом в руке — направились к Эвлии, она все же схватилась вновь за кинжал и выдернула его из ножен. По клинку пробежали алые блики — будто кровь брызнула. Время словно застыло, графиня смотрела в лица врагов, заметила испуг в их глазах. Всего на мгновение она промедлила — а потом подоспел один из воинов и выкрутил ей кисть, заставляя бросить оружие.

— Кто вы такая, сударыня? — спросил он на скелле — диалекте, что был в ходу во всех трех герцогствах, с характерным отрывистым кайбиганским выговором.

Эвлия не ответила. «Быть может, если они не узнают, кто я, они сами убьют меня. Так было бы лучше…» Додумать она не успела — ее перебил другой воин:

— Это дочь графа ан Тойдре! — Он приблизил факел к лицу Эвлии, его товарищ откинул ее капюшон. — Да, точно она. — Воин указал на пряжку плаща графини, на котором сверкал золотом герб владельцев замка Периллинен. — Вот их герб, да и без него видно, что не простая девчонка.

— Если так, его светлость будет доволен, — улыбнулся другой воин, свет факела заплясал по его рябому, заросшему лицу. — Гордый граф мигом сдастся, стоит лишь пригрозить его дочери.

Эвлия поняла, что запираться бессмысленно. Промолчать же она не смогла: мысль о том, что отцу придется поступиться родовой гордостью ради спасения ее жизни, вызвала ужас и отвращение.

— Вы напрасно надеетесь, — произнесла Эвлия и вновь накинула капюшон, — что граф ан Тойдре падет столь низко, чтобы жертвовать Периллиненом ради жизни дочери.

— Помолчите, миледи, — оборвал ее воин с факелом, — и следуйте за нами.

Он поскакал обратно, не выпуская из руки поводьев Данги. Его товарищ ехал рядом, остальные звенели оружием позади. Один из них вел в поводу коня, на шее которого остывал труп Эстава. Данга зафыркала, задергалась, почуяв мертвое тело, — она не была боевой лошадью. Эвлия успокоила ее прикосновением и несколькими ласковыми словами и бросила из-под капюшона последний взгляд на верного воина, погибшего из-за нее. Новая мысль заставила ее содрогнуться: «А как же Маир и прочие?» Ответ на безмолвный вопрос не заставил себя долго ждать.

Отряд, сопровождающий пленницу, вернулся на дорогу. К тому времени слабые крики и звон оружия давно стихли. Эвлия взглянула на лежащие на дороге три трупа, пронзенные стрелами и арбалетными болтами; из тела Маира их торчало не меньше двенадцати. У кайбиганских воинов тоже были потери: двое убиты, двое ранены. Видно, они не снизошли до честного боя, но расстреляли защитников графини издалека. Как бы ни были храбры и искусны воины Периллинена, в этой перестрелке они не могли победить.

Эвлия подавила тихий всхлип и мысленно обратилась к Превысшему с просьбой упокоить души храбрых воинов в небесных чертогах. Одно утешало: они погибли быстро, без мучений, которые наверняка ожидали бы их в плену. О своей судьбе она старалась не думать — и так было понятно, что ничего доброго ее не ждет.

— Возвращаемся к Периллинену, — приказал кайбиганский командир. — Завтра его светлость намеревается начать бои. Думаю, наша добыча ему пригодится. — Он поглядел на Эвлию, потом на тела погибших. — Трупы возьмем с собой и похороним в той роще. А теперь в путь — нужно поспеть в лагерь к рассвету, если не хотите пропустить все сражение и дележ добычи.

— Смотрите, какой туман расстилается, — указал один из воинов, пока вместе с несколькими товарищами грузил на свободных лошадей трупы. — Даже необычно для ранней весны. Сейчас затянет всю дорогу так, что мы собственной руки не увидим.

Командир пробормотал что-то сквозь зубы — выругался, как решила Эвлия, — но кивнул.

— Хорошо, тогда заночуем в роще. Вперед! И приглядывайте за девицей, чтоб не сбежала.

Дружным строем отряд направился по дороге. Туман в самом деле сгущался, окрашивая ночь мутно-белым, и факелы теперь были бесполезны. Эвлия с трудом различала круп коня переднего воина и руку того, кто ехал рядом с нею и по-прежнему сжимал поводья Данги. Становилось холодно, и Эвлия несколько раз украдкой дышала на сжатые руки в перчатках, чтобы хоть немного согреться. Ноги тоже зябли, и плащ не слишком защищал от ночного морозца. Ехали молча, лишь глухой стук копыт по сырой дороге, фырканье коней, тихое бряцанье оружия и порой шумное дыхание продрогших воинов слегка оживляли холодную тишину.

Роща оказалась неподалеку — разглядеть ее в тумане тоже удалось с трудом. С похоронами возиться не стали, отложив их до утра, и Эвлия с горечью отметила, как кайбиганцы наспех побросали на землю тела ее верных защитников. С них сняли броню, сапоги и одежду получше, забрали оружие и все ценное, что нашли, — это зрелище оказалось еще горше. Коней воины привязали к деревьям, а сами принялись устраиваться на неуютный ночлег. Тем временем командир подошел к Эвлии.

— Вот, миледи. — Он бросил на землю снятое седло, на котором лежали два походных воинских плаща. — Седло под голову, один плащ постелите на землю, другим укроетесь поверх своего — все теплее будет. И не вздумайте бежать — все равно не отыщете дорогу в таком тумане. Мне бы не хотелось обращаться грубо с благородной дамой, но, если попытаетесь сбежать, привяжу к дереву. Вряд ли вам это понравится.

— Благодарю вас, сударь, — произнесла Эвлия и подняла плащи, от которых разило человеческим и конским потом. — Не беспокойтесь, я не доставлю вам хлопот. Вы правы, я бы не нашла дорогу в тумане, да и не ушла бы далеко пешком — ведь вы расседлали мою лошадь.

Эвлия коротко поклонилась и принялась устраивать себе постель из седла и плащей. Повозившись так и сяк, она решила не укладываться спать на холодную землю, но поставила седло у подножия ближайшего дерева и оперлась спиной на ствол. Толстые косы, уложенные на затылке, послужили ей подушкой, плащи же оказались теплыми, хотя и грубыми. Командир же хмуро следил за пленницей, словно ожидал подвоха, но, как только она уселась под деревом и прикрыла глаза, он отошел, так и не сказав больше ни слова.

Пока воины рядом бряцали оружием, перебирали добычу, шуршали жесткой прошлогодней травой и тихо переговаривались о чем-то, Эвлия задумалась. Знавшая о войне из книг и скупых рассказов отца и брата, она не могла представить себе в полной мере, какая участь ждет Периллинен. Будет ли он захвачен или разрушен до основания? Впрочем, кайбиганский командир сказал, что она, графиня ан Тойдре, пригодится герцогу Секлису — зачем? Не затем ли, чтобы вынудить ее отца сдать замок?

Эвлия качнула головой, слегка усмехаясь. Нет, скорее солнце повернет вспять и взойдет на западе, чем граф ан Тойдре согласится сдаться или выполнить любые условия врага. Даже если бы его дочь жестоко казнили у него на глазах, он защищался бы до последнего воина и сам бы пал в бою. Или же Секлис желает добиться именно добровольной сдачи? Почему? Что ему нужно от графа ан Тойдре?

«Превысший Создатель, молю, дай мне силы вынести то, что суждено, — произнесла мысленно Эвлия, стараясь не воображать картины возможных испытаний и не пугать себя понапрасну. — Жизнь моя в Твоих руках. Если будет на то Твоя воля, укажи мне путь к спасению».

С этими мыслями Эвлия уснула, несмотря на неудобную позу и ночной холод, от которого в полной мере не спасали ни плащи, ни разведенный кайбиганцами костер. Кто знает, сумела бы она уснуть, если бы слышала, о чем ведут сейчас свою тихую беседу ее спутники-чужестранцы?

* * *

— Говорю вам, больше возни, — стоял на своем командир по имени Онодиг. — Щеррь с нею, с этой графиней. Если герцог вправду решит держать ее заложницей, она должна быть невредима.

— А кто ее спросит? — ухмыльнулся один из воинов — самый горячий сторонник ночного развлечения. — Девка есть девка, хоть десять раз графиня. Пригрозим, запугаем, и будет молчать. Думаете, кто-то станет проверять, целая она или нет?

— Холодно страсть, будто в зимнюю стужу, — поддержал другой. — Хоть согрелись бы, раз уж повезло раздобыть бабу. А чтоб не кричала, заткнем рот. Ежели кто не хочет — не надо, нам больше достанется…

— Если вы все разом накинетесь на нее, она не доживет до утра, — отрезал Онодиг, которому до смерти надоел этот разговор. Да и что ему делать, если все воины воспротивятся его решению? — Есть такие женщины, которым насилие — хуже смерти. Эта, видно, из таких — гордая, как все графы ан Тойдре, хотя с виду кажется этакой смиренницей, тихоней. А вы потерпите до Периллинена — мало там баб и девок, что ли? Завтра он уже будет наш. Сами знаете, герцог никого не обделит добычей.

Несколько воинов неожиданно поддержали командира — не из жалости к пленнице, а из практичности: «С этими недотрогами-дворянками возиться — себе дороже». Некоторые испугались гнева герцога — заложники в самом деле должны быть неприкосновенны, иначе они теряют свою ценность. Все кайбиганцы хорошо знали, что его светлость в равной мере щедр на награду и скор на расправу.

Пришлось оставить споры и улечься спать, предвкушая завтрашнее сражение, к которому нужно еще поспеть вовремя. Онодиг, слегка сомневаясь в своих воинах, предпочел сам бодрствовать до утра, поддерживать огонь и заодно следить за пленницей, чье внешнее спокойствие вызывало у него недоумение и странную досаду. Он словно сердился на графиню ан Тойдре за ее храбрость, которой мало кто мог ожидать от женщины в подобном положении. «Просто она еще не знает, что ждет ее впереди», — подумал Онодиг, смутно различая сквозь молочную пелену тумана темную фигуру графини, сжавшейся у дерева под походными плащами.

Проклятый туман испортил следующее утро — никак не желал рассеиваться, дорога тонула в белых клубах, и разглядеть что-то дальше собственной вытянутой руки было невозможно. После рассвета, едва заметного во мгле, пришлось бы трижды перевернуть большие песочные часы, прежде чем солнце наконец разогнало туман. Холодная земля поддавалась с трудом, да и времени оставалось немного. Воины кое-как вырыли на том месте, где горел ночью костер, неглубокую могилу, в которую уложили трупы убитых — и своих, и графских.

— Вы собираетесь похоронить их, словно собак, без молитвы? — прервал занятых работой воинов голос пленницы.

— Это потребует времени, миледи, — сурово ответил Онодиг. — У нас его нет — из-за тумана, щеррь бы его побрал!

Он осекся, глядя на графиню. Она между тем спокойно прошла мимо него, словно не заметила брани, и опустилась на колени в весеннюю грязь рядом с могилой.

— Эй, сударыня, что вы делаете?

— Я желаю помолиться за души тех, кто погиб, защищая меня, — ровным голосом ответила графиня. — Вы не смеете отказывать в этом ни им, ни мне, если в самом деле уважаете доблесть врагов, как подобает воинам. И странно, что вы не желаете почтить память даже своих погибших товарищей.

Онодиг открыл рот, чтобы ответить, — и тут же закрыл. Нужно было взять эту упрямую девчонку за шкирку, точно непослушного ребенка, поднять на ноги и продолжить путь. А он-то еще вздумал защищать ее нынче ночью! Пожалуй, ей бы не помешал хороший урок, пусть даже столь суровый. Будет знать, что ее дело — повиноваться, а не перечить.

И все же он не тронул пленницу. Она так и стояла на коленях, словно не замечая, что испачкала юбки и плащ сырой землей. Губы ее тихо шевелились, лицо оставалось спокойным, хотя в глубине серо-голубых глаз сверкали непролитые слезы. Пока воины зарывали могилу, графине достало времени, чтобы исполнить то, что она мнила своим долгом перед убитыми.

— Вы сделали это нарочно, графиня? — сказал ей Онодиг, когда она поднялась с колен, закончив молитву, а воины принялись седлать коней. — Желаете затянуть время?

— Неужели у герцога Секлиса каждый воин на счету, если вы так торопитесь поспеть к битве? — спросила эта непостижимая девушка. — Или же вас привлекает военная добыча? Напрасно…

— У его светлости достаточно воинов, чтобы взять один за другим десять таких замков, как ваш Периллинен, — перебил Онодиг, с трудом сдерживая злость. — Вам не на что надеяться. Не успеет зайти солнце, как твердыня графов ан Тойдре откроет ворота Кайбигану. Тогда и вы, и ваш отец горько пожалеете о своем высокомерии.

Графиня не ответила, но направилась к своей уже оседланной кобыле. Перед тем она вручила одному из воинов аккуратно сложенные плащи, под которыми ночевала сегодня, с поклоном и несколькими словами благодарности. Онодиг заметил, как тот вытаращился на нее во все глаза, словно на чужеземную диковину. Это был тот самый человек, который громче всех предлагал надругаться над пленницей минувшей ночью.

«Проучить тебя как следует, маленькая гордячка, тогда будешь знать! — бросил Онодиг мысленно. — Но ничего — кто знает, вдруг именно сегодня это случится. Когда мы возьмем Периллинен, твоя гордыня разлетится на куски!» Он отбросил пустые мысли и повел свой отряд по дороге, ведущей на юго-восток, к осажденному замку.

Как ни спешили кайбиганские воины, как ни подгонял их доносящийся издали гром пушек — и своих, и вражьих, — Онодиг понял, что они поспеют в Периллинен только к вечеру. «С таким численным перевесом герцог возьмет замок и без нас, — мысленно сокрушался он, хотя и прикидывал размер награды, которую они получат за пленную графиню. — Но зачем нам тогда будет нужна эта девчонка? Или же у его светлости свои планы?»

Онодиг слышал от своего начальника, лорда Камписа, что герцог поставил непременное условие всем своим воинам — захватить графа ан Тойдре живым. Он не привык размышлять над приказами, но предпочитал повиноваться без вопросов. И все же любопытство снедало его — и не его одного в кайбиганском войске. Зачем граф нужен живым? Брать с него выкуп ни к чему, ибо герцог Секлис и так завладеет всем его имуществом, движимым и недвижимым. Неужели желает переманить его на свою сторону? Что ж, если молва не лжет, проще сдвинуть с места Мендритские горы или вычерпать шлемом Хиризийское море, которое Онодиг видел один раз в жизни во время неудачной кайбиганской кампании против горцев. И если так, заложница окажется как нельзя кстати.

Сама же графиня по-прежнему держалась бесстрастно — молчала, ни на что не жаловалась и не требовала постоянных остановок, якобы ссылаясь на усталость. Так они и ехали, останавливаясь разве что по нужде, даже есть пришлось в седлах. Графиня тоже получила свою долю походной пищи и приняла ее без капли недовольства.

Порой Онодигу казалось, что девушка украдкой вытирает слезы под своим капюшоном, и тогда его снедало странное чувство. Как ни было это непривычно, он ощущал жалость к пленнице, хотя старался подавить ее. Последнее удавалось не всегда.

Когда отряд преодолел то же расстояние, что и вчера, пока следил за беглецами, уже начало смеркаться. Грохот пушечной пальбы усилился, словно заговорили одновременно все орудия Кайбигана. Стены Периллинена вырисовывались вдали темно-серым массивом, над ним по-прежнему трепетало на ветру крохотное сине-золотое знамя. Значит, твердыня еще держится.

Онодиг заметил, как вглядывается вдаль из-под руки графиня ан Тойдре. В глазах ее сияла тайная надежда — не иначе, девушка верила, что родовое гнездо устоит в жестоком бою. Лицо ее так преобразилось при виде полыхающего в закатном зареве стяга, что Онодиг вновь ощутил знакомую жалость. Он был воином и привык сражаться с воинами привычным оружием — мечом и щитом. Но не безвинными юными девицами, оказавшимися в самом сердце громадного костра, имя которому — война.

«На войне без жертв не обойтись», — сурово сказал он себе и отвернулся от пленницы. До Периллинена оставалось не так далеко — как раз поспеют к последнему бою. Но тут воинам пришлось отвлечься на очередного лазутчика — крестьянского парня лет двадцати, который тайком пробирался за пригорками и голыми кустами к той самой дороге, по которой ехал сейчас кайбиганский отряд.

Парень умер, не успев крикнуть, — арбалетный болт вонзился ему точно в горло. Не было причин брать его в плен: и так ясно, откуда он шел и зачем, ничего нового он бы не рассказал. С похоронами возиться не стали, просто оттащили тело в нерастаявший еще сугроб и зарыли там. Несколько недель — и никто не сможет узнать, отчего погиб незадачливый лазутчик.

Графиня этого не видела. Ей дозволили ненадолго спешиться, но расседлывать ее кобылу не стали. Когда посланные воины вернулись и доложили, что с лазутчиком покончено, Онодиг задумался. Далекий грохот орудий стих.

— Не иначе, дело сделано, — сказал он своим, так, чтобы не слышала пленница. — Герцог уже взял замок или вот-вот возьмет. Нам нет особой нужды торопиться.

— А как же графиня? — спросил один из воинов. — Если она нужна герцогу…

— Она и так устала, пусть отдохнет, — ответил Онодиг. — А ты, Лейм, скачи в Периллинен и доложи его светлости, что мы захватили графиню ан Тойдре. А дальше — как он прикажет. Велит доставить к нему — доставим, даже если снова поднимется такой же туман, как накануне. Хотя это вряд ли, здесь места повыше, чем те низины близ Алатийского леса.

Цокот копыт коня посланца растворился в вечерней тишине. Прочие же воины во главе с Онодигом продолжили свой путь неспешно, пока не добрались до перекрестка. Южная дорога вела к Периллинену, северная — в Кайбиган, к крепости Каннатан, ближайшей приграничной твердыне Секлиса, что держала путь на столицу.

* * *

Известия, которые принес гонец, вновь растравили рану в душе герцога Кайбиганского.

— Значит, вы захватили его дочь, — медленно повторил он.

Больше слов не было. Горечь жгла сердце каленым железом, в голове тупо билось: «Слишком поздно». Всего несколькими переворотами больших часов раньше, до того рокового выстрела — и у ныне покойного графа не осталось бы пути к отступлению. Но теперь…

Но теперь — кто может хранить тайну?

Граф ан Тойдре был не тем человеком, чтобы не позаботиться о сохранности. Кому еще мог он передать сберегаемый с давних времен секрет, как не своим детям? Вероятнее всего, сыну, но и дочь может что-то знать. Открыть же это можно одним лишь способом.

— Тем лучше, — произнес наконец Секлис и одобрительно поглядел на усталого гонца. — Я сам допрошу ее. Вряд ли женщина станет запираться.

— Возможно, станет, ваша светлость, — поклонился гонец. — Насколько мы успели узнать ее за минувшую ночь и день, она не похожа на других женщин. Она кажется тихой и смиренной, но воля ее сильна. Она способна внушить уважение к себе любому.

— Этого следовало ожидать, если вспомнить, кто ее отец, — поморщился герцог. — И все-таки она женщина, а значит — слаба. Надеюсь, ей достанет благоразумия покориться мне, если она желает спасти свою жизнь.

— Прикажете доставить ее сюда, в Периллинен?

Герцог задумался. Это было бы самое простое и верное решение, и он чуть не кивнул гонцу, когда его осенила иная мысль: «Не взбунтуется ли периллиненская челядь, если увидит свою госпожу плененной?» С другой стороны, так будет легче пригрозить и слугам, и самой графине: вряд ли ей придется по нраву, если вместо нее пострадает кто-то другой. Но не пробудят ли в графине родные стены, захваченные врагом, то самое семейное упрямство? Вдруг, воодушевленная примером отца, она решит молчать, чем бы ей ни грозили и что бы с нею ни сотворили? Герцог не верил в стойкость и мужество женщин, однако в стойкость дочери Ардара ан Тойдре готов был поверить.

Кроме того, Секлис не намеревался задерживаться в Периллинене. Замок был важен для него только владельцем, но теперь, когда граф мертв, на счету несколько иное. Герцог ждал известий от союзника, Лабайна Ходаннского, дабы согласовать дальнейшие вторжения в Вербаннен. Путь на юг, к Маннискору, свободен. Деревни и город Ирван с рудниками и каменоломней они возьмут быстро, дорога на запад и на восток по-прежнему будет перекрыта, дабы никто в Вербаннене не узнал о случившемся раньше времени. Даже если узнают, Фандоан и его военачальники не станут посылать войско, чтобы отбить незначительную приграничную крепость. Все их силы сосредоточатся на столице — вот куда должно нанести основной удар.

Гонец же из Ходанна, как договорились, прибудет в Каннатан, крепость на южной границе Кайбигана, в двух сутках неспешного пути верхом от Периллинена. Там Секлису и следует ожидать вестей от союзника. И пленницу будет лучше доставить туда, ибо незнакомая, мрачная обстановка наверняка гнетуще подействует на дочь графа и сломит ее упрямство. И пусть никто из периллиненских слуг не узнает, что сталось с их молодой госпожой.

— Везите ее в Каннатан, — приказал Секлис. Гонец поклонился. — Я сам вскоре прибуду туда и встречусь с этой девицей. Можете пока ненавязчиво намекнуть ей, что ее ожидает, если она вздумает противиться моей воле. Если же она согласится ответить на мои вопросы, я возьму ее под свое покровительство и по окончании войны выдам замуж. У нее нет жениха?

— Не знаю, ваша светлость, но мы расспросим.

Секлис кивнул, размышляя. Если у девицы есть жених, ему придется заплатить изрядный выкуп за невесту. Если же она свободна, то в Кайбигане найдется немало охотников за ее рукой. Периллинен уже отошел Кампису, но у графов ан Тойдре имеются другие владения помимо него. Впрочем, у графини есть брат — что ж, быть может, он окажется мудрее отца.

Герцог отпустил посланца, наказав как можно скорее доставить пленную графиню в Каннатан. Сам же он покинул негостеприимные покои, словно пропитанные гордостью их недавнего владельца, и спустился в общую залу на первом этаже, где праздновали победу сотники и лорды-командиры. Десятники и простые воины почти все пировали во дворе, и отзвуки кровавого веселья окутали весь замок.

Завидев герцога, те воины, что еще могли стоять на ногах, поднялись и испустили торжествующий, не слишком дружный вопль:

— Многая лета победителю! Аскелла и Кайбиган!

Секлис знаком остановил их, призывая продолжать веселье. Он подозвал к себе лорда Камписа, который был трезв и следил за охраной захваченного замка. Лицо военачальника раскраснелось без всякого хмельного, глаза светились торжеством: волею герцога он наконец-то сделался наместником Периллинена. Заветный приказ, на котором едва просохли чернила, прятался у него на груди, под одеждой. Перешагивая через пьяных, раненых, предающихся разврату со служанками воинов, лорд Кампис подошел к герцогу.

— Вам известно, лорд наместник, где сейчас находится сын покойного графа ан Тойдре? — спросил герцог и, заметив недоуменный взгляд, продолжил: — Тогда расспросите этот сброд, — он указал на слуг, покорно подающих еду и напитки, — пригрозите им или выпорите, если понадобится, но узнайте. Завтра я намерен отправиться в Каннатан, и я должен знать это. Вы же останетесь здесь с гарнизоном. — Герцог слегка усмехнулся. — Жаль, что вы женаты, иначе я одарил бы вас богатой невестой — юной графиней ан Тойдре.

— Стало быть, графиня нашлась, ваша светлость? — удивился лорд Кампис. — Местная челядь уверяет, что девица уехала, и клянется, что не знает, куда.

— Зато я знаю, — был ответ. — И узнаю много больше, как только оба отпрыска дома ан Тойдре окажутся в моих руках. Надеюсь, волею Превысшего и всех святых, с детьми нам более посчастливится, нежели с отцом.

Следующий день герцог все же посвятил очередным поискам, надеясь, что в архивах Периллинена найдутся прямые упоминания тайны или намеки на нее. Покойный граф и здесь взял верх: даже если в библиотеке хранились нужные документы, он позаботился загодя спрятать их. На поиски тайников времени уже не оставалось, и раздосадованный Секлис в сопровождении двух сотен всадников отправился в Каннатан.

Все остальное войско осталось в Периллинене — с повелением по-прежнему стеречь границы захваченных владений и заодно отрезать примыкающие деревни и город Ирван, прежде чем двинуться на Маннискор. Секлис не сомневался, что лорд Кампис, как его наместник, выполнит эти приказы столь же успешно, как выполнил недавний.

Теперь кайбиганский герцог знал, что молодой граф Ойнор ан Тойдре несет службу на заставе Эредеро.