Любовь, которой не было (гет)

Он нашёл её на детской площадке около полудня. День был серым, воздух влажным — та самая весенняя сырость, от которой в прежнем теле у него бы наверняка разболелись суставы.

Между горкой, качелями и песочницей носилось с десяток ребятишек. Мерзкая погода им была нипочем. Лайла стояла у самой ограды, не спуская глаз с копошащихся в песке близнецов.

— Поздравляю, — сказала она вместо приветствия. — Ты уже почти похож на человека.

— Я старался, — усмехнулся он. После душа, литра кофе и пары таблеток аспирина голова уже раскалывалась не так, как утром.

Они помолчали. Пятый прятался за тёмными очками — они избавляли от рези в глазах и позволяли украдкой разглядывать Лайлу, не рискуя встретиться с ней взглядом. Её лицо, наполовину скрытое белым капюшоном, казалось ему усталым и напряжённым.

После вчерашнего мысли текли лениво и вязко. Лайла тоже была непривычно молчалива, из-за чего казалась особенно далёкой и чужой. Пятому вдруг пришло в голову, что, возможно, теперь она испытывает к нему отвращение. Возиться с ним пьяным — сомнительное удовольствие.

За все семь лет, что они провели вместе, он ни разу не напивался. Крепкий алкоголь был редкостью — его берегли для дезинфекции, да и бдительность при их образе жизни была жизненной необходимостью. А позже, когда они обосновались в доме с теплицей, ему уже не нужны были суррогаты, он и так чувствовал себя счастливым.

— Так что там с Беном? — наконец спросил он.

Она что-то говорила о нём накануне, но смысл ускользнул. Вчерашний вечер остался в памяти мутным пятном. Он помнил её руки у себя на плечах, помнил, как его пошатывало, как едва не вырвало ей на ботинки. Он, должно быть, выглядел жалко и гадко.

— Пока ничего особенного, — пожала плечами Лайла. — Лежит, смотрит в потолок. Не узнаёт никого Клаус его навещал.

— Ладно, может еще все обойдется. — сказал Пятый. — Главное, чтобы щупальца не распускал.

— Это вряд ли, — хмыкнула Лайла.

— Да уж, ты его приложила от души.

— Сама от себя не ожидала, — Лайла покачала головой и снова замолчала, заставляя его нервничать.

Долорес всегда смотрела на него с молчаливым укором, когда он перебирал. Да и в Комиссии некоторые не скрывали раздражения — его срывы были редкими, но жесткими. Только тогда ему было плевать, кто и что о нём думает.

Разговор не клеился. Лайла скрестила руки на груди и молча смотрела вдаль. Тем временем близнецы наигрались в песочнице и перебрались на качели.

Пока Пятый размышлял, стоит ли извиняться за вчерашнее, раздался детский вопль:

— Мама, а Стенли обзывается!

— Она сама обзывается! — немедленно отозвался другой голос.

— А он язык показывает!

Головная боль, едва ощутимая до этого, разрослась в полноценную мигрень. Лайла отошла к детям, чтобы восстановить справедливость. Пятый сел на скамейку, и уткнулся лбом в ладонь. Он ненавидел этот таймлайн, и ненавидел себя в этом таймлайне.

Некстати вспомнился приснившийся под утро сон. Кошмары были для него делом привычным. И если раньше они в основном были о том, как он задыхается от пепла или падает сквозь прогнившие доски пола куда-то в темноту, то теперь к ним прибавился новый — о том, как он теряет Лайлу.

Двери вагона захлопывались прежде, чем он успевал заскочить внутрь. Он оставался на платформе, а Лайла смотрела на него из-за стеклянной двери, пока поезд увозил ее все дальше и дальше.

— Ещё какие-нибудь новости? — спросил он, когда Лайла вернулась и села рядом. — Диего ещё не стал чемпионом мира?

— Его взяли в городскую лигу, а ещё он выиграл холодильник, — без выражения произнесла она. — Тебе, случайно, не нужен?

— У меня уже есть.

Что-то было не так. Она нарочито держалась спокойно, но Пятый знал её слишком хорошо, чтобы поверить.

— Лайла, что-то случилось? — наконец спросил он.

Она посмотрела на него с мимолетным удивлением, словно не ожидала напора, с которым он это произнес.

— Так, ерунда. С родителями повздорили, — поморщилась она.

Пятый ждал. Она молчала.

— А на самом деле? — спросил он, не дождавшись продолжения.

— Мы с Диего разводимся, — выдохнула она.

Первым пришло облегчение. Она не испытывала к нему отвращения. У неё была куда более веская причина для дурного настроения — её семья трещала по швам.

Пятый вдруг вспомнил, как давным-давно, еще на дне рождения у Грейси, Бен с гадкой ухмылкой кивнул на ссорящихся Лайлу с Диего и предложил ему сделать ставку, через сколько они разведутся. Тогда Пятый просто отмахнулся, в полной уверенности, что Бен просто завистливый мудак. Но, в отличие от него самого, Бен, похоже, неплохо разбирался в людях.

Больше всего Пятому хотелось сказать: «Ну и хрен с ним, приходи жить ко мне, мы снова будем счастливы». Но, конечно же, он этого не сказал.

— Может, вам сходить к психологу? — выдал он вместо этого.

Виктор на его месте, скорее всего, так бы и отреагировал — тот и его самого уже не первый раз пытался убедить в необходимости терапии. Пятый каждый раз кивал, обещал подумать… и, разумеется, так и не собрался.

— Ты прямо как моя мама, — фыркнула Лайла. — Но, похоже, мы упустили момент, когда ещё что-то можно было исправить.

— Всё настолько плохо?

— Мы только бесим друг друга, и с каждым днем все сильней. К тому же он вбил себе в голову, что я ему изменяла. Лучше уж разойтись сейчас, пока мы ещё в состоянии сохранять цивильные отношения. В конце концов, нам ещё вместе детей воспитывать.

— Если тебе что-нибудь понадобится, что угодно, — сказал Пятый, — дай мне знать.

— Просто не пропадай больше, — тихо попросила она.

Он пообещал, что не будет. Затишье закончилось.

* * *

Выяснилось, что Лайле на самом деле не так уж много от него нужно. Родственники, хоть и не были в восторге от развода, и по ее словам донимали нравоучениями, тем не менее помогали деньгами и сидели с детьми, когда у Лайлы поджимали сроки с очередным переводом, а Диего был занят на соревнованиях.

В следующем месяце Пятый совсем с ней не виделся. Лайла полностью погрузилась в хлопоты — документы, суд, быт, а ему наконец позвонили с работы. Их отдел так и не восстановили, зато освободилась должность консультанта, и он сразу на нее согласился: было необходимо чем-то занять голову, да и деньги были не лишними.

Несмотря на дела, Лайла регулярно ему звонила. То ли ей действительно нужна была моральная поддержка, то ли просто хотела убедиться, что он снова не запил.

Несколько раз он порывался её куда-нибудь пригласить. Теоретически, снова добиться взаимности было не так уж невозможно. У него было преимущество: он знал Лайлу лучше, чем кто-либо другой. Однако, что-то его удерживало. Скорее всего — воспоминание о том, как легко она отказалась от него в том таймлайне. Пятый не мог её в этом винить — она выбрала семью. Но стоило воскресить в памяти то, с какой поспешностью она собралась домой, как только появилась возможность, его накрывало безысходностью. Чувством, что у него всё равно никаких шансов.

Ранее Пятый почти никогда не сомневался в себе. Он всегда был человеком действия. Знал, чего хочет, умел строить планы и неуклонно им следовать, будь то во благо или во вред. Однако стоило ему услышать её голос, как его перебрасывало в реальность, где всё подчинялось другим законам. Четкие траектории начинали петлять, расчёты блекли, а навыки и знания, на которые он привык полагаться, обращались в пепел.

Чем больше он об этом думал, тем безнадёжнее всё казалось. Пусть Лайла и была к нему настроена дружелюбно, но у нее не было семи лет, чтобы хоть немного к нему привязаться. И он больше не был её единственным союзником в чужом, враждебном мире. Здесь она прекрасно справлялась сама. В отличие от него, Лайла без труда вписывалась в любое окружение. Ее дар к мимикрии распространялся не только на сверхъестественные способности.

Так зачем он ей, убийца ее родителей, человек, по чьей вине она была лишена нормального детства, когда кругом полно людей, не отягощенных прошлым? При таком раскладе надеяться на что-либо было просто глупо. В этом таймлайне она явно могла рассчитывать на лучшую партию, чем мрачный старик со склонностью к алкоголизму.

Снова и снова прокручивая в голове эти невесёлые мысли, он приходил к одному и тому же абсурдному выводу: если бы она оставалась с Диего, было бы легче. Тогда его хотя бы грела иллюзия, что если бы не её брак, всё могло бы сложиться иначе.