Истина важнее правил (гет)

Лабораторию на Драконьем хребте окутала тишина — та особенная, звенящая тишина, что бывает перед бурей. Даже привычный скрип деревянных балок затих, будто затаив дыхание. Лишь изредка потрескивали дрова в печи, нарушая это напряженное молчание. Аврора сидела на краю кровати в своей комнатке, кутаясь в шерстяной плед — тот самый, что он оставил — украдкой смотрела в узкую щель приоткрытой двери.

Прошлая ночь после его ухода тянулась вечностью, наполненной скрипом старых балок и воем ветра в щелях. Возвращение на рассвете было таким же внезапным, как и уход. Он вошел, принесший на пальто запах морозного ветра и снежной пыли, молча поставил на тумбочку новую кружку с дымящимся чаем и пару бутербродов. После чего углубился в записи, сидя за столом в соседней комнате. Ни слова. Ни взгляда. Как будто его краткое отсутствие было лишь паузой в непрерывном наблюдении.

Аврора прислушивалась к редким звукам из-за двери: скрип пера по бумаге, едва слышный шелест переворачиваемой страницы. Обычный утренний ритуал наблюдателя за Образцом №7. Она поднесла кружку к лицу, вдыхая пар, пытаясь заглушить сковывающий все внутри комок тревоги. Его молчаливая забота, которую они оба, даже не зная об этом, называли лишь «нерациональной потерей данных», была как тот чай — согревающая, но неясная. Зачем? Ради науки? Или... что-то еще, крошечное, как искра в печи? От быстро развивающихся навязчивых мыслей становилось жутко.

Хруст.

Не скрип дерева изнутри. Не треск пламени в печи. Звук пришел извне. Четкий, неумолимый, как ломающаяся ветка под тяжестью. Шаги. Тяжелые, уверенные, врезающиеся в снежную корку где-то совсем близко. Не его легкая, почти бесшумная поступь. Чужие.

Сердце Авроры рванулось в горло и, казалось, пропускало удары. Шрам на груди едва уловимо дрогнул, послав волну холодка по груди. Она словно превратившись в статую, вжавшись в подушку, боялась даже дышать. Кто это?

За дверью основной комнаты воцарилась мертвая тишина. Перо Альбедо застыло над журналом. Его спина, видимая в щель, напряглась, как тетива лука. Голова чуть повернулась, бирюзовые глаза, мгновенно проясневшие от сосредоточенности на записях, метнулись к наружной двери. Секунда оценки ситуации — и он был на ногах. Движение было отработанным, бесшумным, как скольжение тени. Ни паники, ни суеты. Только механическая, безжалостная готовность.

Скрип петель.

Наружная дверь распахнулась без стука, впустив вихрь колючего снега и фигуру, заслонившую скудный свет. Алые глаза, острые как отточенные клинки, окинули комнату одним беглым, но невероятно цепким взглядом. Проплыли по Альбедо, склонившемуся теперь над столом с видом погруженного в расчеты ученого, по пыльным полкам, по хаотично разбросанным бумагам. Задержались. На единственной прикрытой двери в глубине лаборатории.

Аврора почувствовала, как холодный пот выступил на спине. По ее собственной двери, будто в ответ на волну слепого ужаса, поползли тонкие, паутинистые нити инея — элементальная энергия вырывалась из под контроля из-за страха.

Альбедо мгновенно шагнул. Не к столу, не к гостье. Он оказался между высокой, угрожающей фигурой с алыми глазами и злополучной дверью. Широкий взмах ткани его пальто, намеренно или случайно, скрыл только что выступивший на дереве узор инея. Он не отступил ни на сантиметр, не изменил позы. Его тело стало живым щитом, непроницаемой стеной, заслонившей дверь целиком. Руки опущены, но каждая мышца замерла в готовности, словно сжатая пружина. Взгляд, беспристрастный и абсолютно неподвижный, был прикован к Розарии.

— Сестра Розария, — его голос был гладким, как поверхность глубокого озера в безветренную ночь, лишенным малейшей ряби эмоций, — неожиданный визит.

Тишина сгустилась, наполнившись свинцовым весом. Алый взгляд Розарии буравил бездонные бирюзовые глаза Альбедо.

— Альбедо, — единственное что он услышал в ответ.

И больше ничего. Ни единого слова. Только немой поединок, где каждый микрон напряжения висел в промерзшем воздухе. В щели приоткрытой двери Аврора видела сапоги Розарии — строгие, покрытые инеем, будто вросли в пол. От женщины веяло холодом иного рода: не стихийным морозом хребта, а хищной стужей затаившегося охотника.

…Альбедо.

Имя ударило Аврору в тишине, как обухом по натянутой струне. Альбедо. Стадия «Великого делания». Символизирует очищение, процесс сотворения сознания и белизну жизни. Главный алхимик Мондштадта? Мысли метались, цепляясь за обрывки знаний: редкое имя, положение, статус... и опасность. Теперь он был не просто безликим тюремщиком в дневнике.

Гнев, острый и жгучий, сжал горло. Стыд обжег щеки — он знал о ее слабости, видел шрам. Одновременно, глубоко, по-детски, мелькнула абсурдная надежда: имя делало его человеком, а люди... Но жестокий голос разума тут же заглушил ее: "Он держит тебя в клетке. Имя — не ключ".

На деревянной поверхности стены, куда она вжалась спиной, быстро поползли ледяные узоры, сгущаясь в молочную пелену. Холодный туман выдоха заволок лицо. "Нет! Остановись! - мысль превратилась в отчаянную молитву, - Розария почует! Альбедо заметит!" Шрам над солнечным сплетением ответил глухой, тревожной пульсацией, как второе сердце, бьющееся в унисон с ее страхом.

Каждый нерв Авроры кричал об опасности. "Она чувствует меня, — проносились мысли в панике, — чувствует эту странную силу во мне". Аврора в ужасе впилась ногтями в ладони, сдерживая новый выброс энергии. Мысли метались: неужели Альбедо выдаст ее? Сочтет слишком большим риском? Но он стоял неподвижно, его спина — единственная преграда между ней и гибелью. "Защищает... Но кого? Меня? Или Образец №7, который может сбежать или навредить его драгоценным исследованиям?" Холод страха внутри чуть отступил, сменяясь горькой, знакомой неопределенностью. Шрам пульсировал бледным золотом ровно, но настойчиво, напоминая о своем присутствии.

Казалось, прошла вечность. Розария отвела взгляд первая, ее лицо осталось бесстрастной маской, вырезанной из бледного мрамора. Она медленно, с нарочитой неспешностью, окинула комнату еще раз. Взгляд, тяжелый и оценивающий, скользнул по закрытой двери за спиной Альбедо, по пустым, пыльным полкам, по новым склянкам с разноцветными жидкостями и толстому кожаному тому "Элементальные Аномалии", который он принес с утра и поставил на единственную относительно чистую полку на стене. Они выглядели теперь как единственное, скудное оправдание его присутствия здесь. Без слов, без кивка, она развернулась. Дверь захлопнулась за ней с негромким, но окончательным щелчком. Холодный воздух, принесенный ею, еще висел в комнате, смешиваясь с запахом пыли и старого дерева.

Аврора прижала ладонь ко рту, заглушая прерывистое дыхание. Опасность миновала, но осадок был горше яда. Она вернется. Интуиция шептала это с жестокой уверенностью. Розария не удовлетворилась увиденным. Ее пронзительный взгляд, скользнувший по склянкам, был насмешкой — она видела театральность жеста ее защитника. Лаборатория теперь помечена. Запах страха Авроры, энергетический след шрама, сама география этого места — все это стало оружием против них. Страх сменился отчаянием: своим присутствием она подставила под удар единственного человека, который... который что? Дал ей плед? Или просто изучал как диковинку?

Альбедо не шевелился. Он стоял спиной к Авроре, лицом к теперь уже закрытой наружной двери, долгие, тягучие минуты. Казалось, он вслушивался в отдаляющиеся шаги, анализируя каждый отзвук, каждый намек на возвращение. Его фигура была воплощением сдержанной бдительности. Потом, внезапным, почти механическим движением, он развернулся. Его взгляд, тяжелый и неумолимо оценивающий, упал на дверь в ее комнату. Аврора дернулась от резкости, сердце снова заколотилось. Он не попытался открыть ее. Не окликнул.

Вместо этого он прошел к столу. Движения были отрывистыми, лишенными привычной методичной плавности, словно пружина, резко распрямившаяся после сжатия. Он взял свою рабочую сумку, ту самую, что принес сегодня утром и поставил на стол — Аврора раньше не придала ей значения. Из нее он достал еще три склянки с мутноватыми растворами и аккуратно поставил их рядом с предыдущими на полку. Книгу «Элементальные Аномалии» поправил, выровняв корешок. Это было действие, лишенное его обычной сдержанной элегантности, почти демонстративное. На всякий случай. Для правдоподобия. Каждое его движение, каждая поставленная склянка словно кричали в ледяную тишину: "Видите? Обычная полевая лаборатория. Обычные исследования аномальных крио-явлений. Нечего скрывать".

Аврора не могла отвести взгляд от его рук. Раньше такие точные, уверенные в каждом движении, сейчас они чуть дрожали, когда он выравнивал склянки. Эта мелкая дрожь, почти невидимая, говорила больше, чем все его записи в дневнике. Он напуган. Осознание ударило, как обухом. Не просто рассержен или насторожен — именно напуган. Страх молодого человека, стоящего за дверью, был страшнее Розарии, рушил последние опоры в ее мире. Если он, этот непоколебимый алхимик, с его жестким контролем и бездонными знаниями, боится... тогда угроза была абсолютной. И она сидела в ее груди, пульсируя четырехконечной звездой.

Аврора обхватила себя руками, чувствуя, как дрожь пробегает по телу — не от холода, а от осознания. Убежище перестало быть просто пещерой, куда ее принесли умирать. Оно стало крепостью под осадой, а она — ее самым уязвимым, самым опасным секретом, спрятанным за деревянной дверью. Пыль на новых склянках, призванных создать видимость работы, казалась горькой карикатурой на уют. Но эти склянки означали и другое: он оставался. Исследования продолжались. Для науки? Для нее? Ответа не было. Только ледяной воздух, скрип старых балок и мерцающий свет масляной лампы, освещающей спину человека, который только что встал между ней и миром, назвавшим ее изгоем.

Альбедо продолжал расставлять склянки, строя хрупкую декорацию нормальности, а Аврора смотрела сквозь щель, понимая, что игра началась. И ставки в ней были не просто научными открытиями, а ее жизнью и его репутацией. Доверие, которого между ними еще не было, уже подверглось первой проверке. И они оба молчали, потому что единственным ответом могла стать только правда — страшная и слишком опасная для произнесения вслух.