Там, где гаснут звёзды (гет)

Первая неделя после тестирования в Хогвартсе прошла странно спокойно. Утро начиналось с запаха тыквенного хлеба и лёгкого скрипа магических окон, открывающихся сами собой. Гарри, Рон и Гермиона словно вернулись в то редкое состояние, когда в жизни не происходит ничего ужасающего, только шорох мантии по коридорам, случайно ожившие книги в библиотеке и хаотичные уроки, в которых профессора будто бы сами не знали, чему хотят научить. Но под этой повседневной лёгкостью пряталось что-то тонкое, почти неуловимое, как если бы стены Хогвартса что-то ждали. Не зловеще, нет. Скорее внимательно.

Каждый день им подкидывал странные мелочи. У Гарри исчез один из носков, а потом вернулся с вышивкой «Счастье внутри тебя». Рон однажды нашёл под подушкой клочок пергамента, на котором рукой, подозрительно похожей на его собственную, было написано: «Не бойся. Даже если не знаешь, чего именно». А Гермиона, пролистывая один из старых томов по истории магии, внезапно обнаружила вставку, которой не было в предыдущих изданиях — главу о «Комнате Возможностей». Весь Хогвартс будто решил подбрасывать им намёки, мелкие подсказки или, может быть, испытания — не внешние, а внутренние.

Под письмом был прикреплён крошечный свёрток, завёрнутый в обрывок газеты «Ежедневный пророк», на котором красовалась неуместная реклама: «Сделай свой чай умнее! Самозаваривающаяся кружка!»

Гарри развернул свёрток, и из него выпал маленький чёрный браслет из мягкой кожи. Почти неприметный. Без украшений, без магического мерцания, но с одной деталью — тонкой гравировкой на внутренней стороне, которую можно было прочесть, только если снять браслет и заглянуть в самый свет:

«Покажи свои зубки».

Гарри провёл пальцем по надписи, потом тихо усмехнулся. Без звука. Без облегчения. Просто, как будто на мгновение вспомнил, что внутри него всё ещё есть кто-то, кто хочет жить, а не только выживать.

Он сказал это тогда, в самой глупой попытке ободрить Джинни. Они стояли перед телом василиска. Мёртвым, но всё ещё слишком впечатляющим. Она бледная, ещё трясущаяся после пробуждения, и он просто ляпнул.

— Ну… покажи свои зубки.

Он сказал это совершенно всерьёз, с самым искренним тоном. Только потом понял, насколько нелепо это прозвучало. В комнате, где валяется змея с клыками размером с полметра.

Джинни медленно повернула к нему голову, моргнула.

— Что? — спросила она, глядя на него так, будто он с ума сошёл.

— Ну… ты жива, это уже повод… эм… улыбнуться? — Он указал на свои зубы, надеясь хоть на тень усмешки. — В отличие от, ну, вот этого товарища. — Он махнул на громадную пасть василиска.

Джинни сначала фыркнула. Потом засмеялась. Настояще, хоть и сквозь слёзы.

Улыбнулась, и показала свои зубки. Слёзы всё ещё блестели у неё в глазах, но это был уже другой смех. Тот, что вырывается, когда страх уходит, но нужно за что-то уцепиться, чтобы не сорваться снова.

— Ты идиот, — сказала она с теплотой.

— Немного, да, — согласился он, почесав затылок.

С тех пор «Покажи свои зубки» стало их фразой, как дурацкий пароль от страха. Когда всё шло плохо, когда кому-то нужно было немного храбрости, Гарри просто говорил это, и Джинни понимала: всё не так уж страшно, раз он опять не умеет подбирать слова.

— Опять от Джинни? — послышался голос Рона, зевнувшего с другой кровати. Он только что вынырнул из одеяла, как сова из мягкого пуха.

Гарри не ответил, но Рон уже подходил ближе, жуя что-то невидимое.

— Подарочек, да? Покажи... О, браслет? Дай посмотреть… — он осторожно взял вещицу, повертел в руках. — Симпатичный. Стильно, просто и... подожди… у неё что, вкус появился?

— Не думаю, что она хотела быть «стильной», — пробормотал Гарри, забирая браслет обратно. — Она... просто присылает. Пишет. Я не отвечаю.

На мгновение воцарилась тишина. Даже сова у окна прекратила чистить перья и уставилась на Гарри с выражением, подозрительно напоминающим ожидание морали. Рон, который до этого вроде бы только прикалывался, вдруг на секунду замер. Он повернул голову медленно, как будто заново переосмысливал, что именно сказал Гарри. Несколько секунд просто смотрел на него, затем, не повышая голоса, сказал:

— Ну да, это же ты, — хмыкнул Рон, плюхаясь обратно на свою кровать. — Если тебе в лицо кидают чувства, ты делаешь вид, что это насекомое и притворяешься деревом. Или дверью. Смотря по настроению.

— Спасибо за поддержку.

Рон никогда не был сентиментальным. По крайней мере, старался таким не казаться. Он рос в доме, где шутки были защитой, а ирония стала языком выживания среди старших братьев. Но когда дело касалось Джинни, что-то внутри него всегда сдвигалось. Незаметно, глубоко, как если бы где-то в груди срабатывало невидимое заклинание тревоги.

Он мог быть раздражён, мог закатить глаза, мог назвать её упрямой до невозможности. Но внутри, каждый раз, когда она делала вид, что всё в порядке, он знал, что не всё. И сейчас, глядя, как Гарри молча вертит в пальцах её письмо, Рон чувствовал эту знакомую щемящую искру под рёбрами. Ту самую, что появлялась, когда Джинни в детстве плакала в саду из-за сломанной метлы, а он притворялся, будто не видел. Или когда она на пару минут дольше сидела у окна, не дождавшись ответа от кого-то важного.

Она была сильной. Слишком сильной. Настолько, что почти никогда ничего не просила. Даже любви, особенно её. И оттого каждый её шаг навстречу казался Рону бесконечно храбрым. В письмах, в словах между строк, в том самом браслете, который она отправила Гарри, был не просто намёк, не просто тонкая игра чувств. Там была уязвимость. Открытая, почти обнажённая. И теперь, когда Гарри упрямо хранил молчание. Не холодное, не злое, но всё же молчание. Рону становилось по-настоящему тяжело.

Он не сказал той мысли вслух, крутилась внутри его головы эти минуты:

«Если бы Гарри. видел, сколько в ней света, он бы не молчал. Он бы ответил. Хоть чем-то. Хоть как друг, хоть как дурак, но не так, не этим пустым невозвратом.»

Он понимал Гарри. Понимал его страх, его внутреннюю сломленность, осторожность. Но понимание не отменяло боли. Потому что когда ты видишь, как твоя младшая сестра пишет тому, кого любит, не ожидая ничего, просто продолжая надеяться, и не получает ни строчки, это в тебе что-то ломает.

— Всегда пожалуйста. Хотя, если бы мне присылали такие штуки — я бы хотя бы "сову вежливости" отправил. Знаешь, ту, что делает "у-ху" и улетает обратно с листом "я жив, всё норм".

Гарри снова взглянул на письмо. Не на слова, на саму бумагу. Тот пергамент от чего то пах полем. Или летним вечером. Или чем-то, что уже почти ушло, но ещё не забылось.

В этот момент дверь распахнулась с громким «БУМ!», и вошла Гермиона. С книгой. С серьёзным лицом. И с выражением «сейчас кто-то получит по мозгам».

— Рональд! — сказала она, как раскат грома. — Ты всё ещё не открыл письмо?

Рон тихо завыл в подушку.

— Гарри, — обратилась Гермиона теперь к нему, на тот случай, если Рон уже слился с матрасом. — Ты только подумай! Письмо! Волшебное! Отправленное по имени, которое даже не указано в архивах школы, вероятно зачарованное каким-то древним артефактом! И он. Его. Не. Открыл. До. СИХ. ПОР.

— Ну, мне оно не пришло, — заметил Гарри дипломатично, отхлебнув из кружки. — Хотя… я бы и сам не спешил, если бы письмо начиналось с фразы «всё изменится». Это звучит как начало очень длинного приключения, желательно не до завтрака.

— И после него тоже, — пробубнил Рон из-под одеяла. — Я вообще-то хотел недельку просто дожить. Без катастроф.

— Недельку?! — Гермиона выглядела оскорблённой. — А если там ключ к твоему предназначению? Или секрет древней магии, утерянной при основании Хогвартса?

— Или налоговое уведомление, — предложил Гарри. — Вроде тех, где написано «Вы унаследовали участок в Драконьей Пустоши. Уточните свою форму превращения».

Гермиона проигнорировала оба комментария.

— Ты хоть понимаешь, насколько редко такие письма вообще возникают? Это как… как если бы сам Хогвартс решил с тобой поговорить напрямую. И ты такой: «Ой, не сейчас, я тут чай пью».

— Ну, а вдруг он решил просто сказать "привет", — пожал плечами Рон. — Мы ж не знаем, что у этих древних писем на уме. Может, оно по-дружески. Может, там рецепт оладий.

— Если там рецепт, я сожгу его вместе с твоим халатом, — отрезала Гермиона.

— Рон, открой письмо, — в который раз сказала Гермиона.

— Гермиона, сначала я съем пять круассанов, полежу на балконе, подышу волшебным воздухом, а потом, может быть. Я к этому подхожу философски. С душой.

— С прокрастинацией, ты хотел сказать, — фыркнула она, прищурив карие глаза. — В этом мире ты узнаешь о себе последним.

— А может, и первым. Просто сюрпризом, — сказал Рон и подмигнул ей.

Гарри сидел и улыбался. После всех тревог, битв, потерь, так приятно было просто сидеть, пить чай, слушать, как друзья спорят, и знать, что где-то в будущем есть сюрприз. И письмо Рона, которое всё ещё ждало, когда его откроют.

После плотного, почти праздничного завтрака в Большом зале, наполненного шорохом сов, хрустом тостов и бесконечными философскими спорами о том, кто в «Великой битве завтраков» победит — варёные яйца или жареный хлеб, троица, сытая и слегка лениво-умиротворённая, направилась на урок.

Рон, всё ещё сонный, налил себе в кружку тыквенного сока... не проверив, что в ней до этого было зелье для чистки котлов. Сок зашипел, запузырился и взлетел вверх фонтаном, окатив не только его, но и половину гриффиндорского стола.

— Гарри, это был знак. Надо было не вставать сегодня вообще, — простонал он, выжимая рукав мантии.

Гарри смеялся. Даже Гермиона — хоть и выдала своё фирменное «Мерлин, Рон!», — всё же хихикнула. Настроение было почти летнее. За окном — солнце, утренние совы лениво кружили над башнями, и даже профессор Макгонагалл на входе в Большой зал выглядела не строгой, а скорее задумчивой.

И в какой-то момент стало ясно: сегодня — необычный день. В расписании — один короткий урок, после чего «самостоятельное исследование» — звучало подозрительно, но волшебно. Свободное время в Хогвартсе — вещь редкая и загадочная. Его можно было потратить на всё, что угодно. Ну, почти.

Именно поэтому, после урока по магической ботанике, где Рон снова наступил на плющ, который потом обиженно шипел на него весь остаток занятия, они решили не торопиться в замок.

— Погода как в сказке, — сказал Гарри, присаживаясь на траву. — Если бы ещё не чихал от пыльцы как дракон на перцовом порошке.

— Ты драматизируешь, — сказала Гермиона, вытаскивая из сумки книгу. — Хотя чихнул ты действительно с отдачей.

Они устроились под клёном, у пруда. Солнце играло бликами на воде, в воздухе плавали редкие перья сов, а над головой лениво летал чей-то шляпный предмет, потерянный, наверное, во время утренней пробежки первого курса.

Рон жевал мармелад в форме скорпионов и пытался уговорить Гарри на мини-соревнование по броскам гальки в цель, Гермиона сдержанно морщилась, но в какой-то момент и сама втянулась — и, конечно же, выиграла. С отрывом. Хотя никто не понял, когда она вообще научилась так метко метать камушки.

Клён знал многое: пережил поколения учеников, и его ствол, в щелях и мхах, казался хранителем тайн. Над их головами лениво пролетали совы — возвращающиеся после утренней доставки писем — и редкие мотыльки, задержавшиеся в августовском свете. Воздух был насыщен запахом травы, тёплой древесины и чего-то еле уловимого — как будто замок сам выдыхал спелое лето.

Гарри сидел, прислонившись к стволу, и наблюдал, как Рон кидает гальку в пруд. Камешки с тихим "плюх" исчезали в глубине, не оставляя следа. Рядом Гермиона делала вид, что читает, но по наклону книги было ясно — она слушала их, просто пряча улыбку за страницами.

И в какой-то момент, без причины, без слов — Гарри вспомнил. Тот же пруд. Тот же клён. Только год был другой, и мир — ещё не разломан. Он сидел здесь с Джинни. Это был, кажется, пятый курс. Уже после разговоров, уже после поцелуев, но ещё до войны. До потерь. До того, как всё разделилось на "до" и "после".

Они тогда почти не говорили. Просто сидели. Её голова на его плече, его ладонь в её руке. Покой, настолько редкий, что он не осознал его ценности, пока не потерял. Гарри тогда впервые подумал, что мог бы быть счастлив. Не как герой, не как «мальчик-который-выжил», а просто как парень, которому повезло сидеть рядом с Джинни Уизли.

Теперь же, он смотрел на пруд, и в воздухе витала та же тишина, но внутри было не то. Спокойствие осталось снаружи, а внутри было тёплое, но тревожное чувство, будто кто-то заглядывает в его прошлое и просит не забывать. Он провёл рукой по траве, вспомнив, как она тогда смеялась, когда на его нос села пчела, и он чуть не упал в воду. Воспоминание было ясным, как светлый кадр в старом альбоме, но за ним та лёгкая горечь.

Но самым странным оказалось то, что они нашли потом. Гарри просто хотел попить воды. Он подошёл к краю, наклонился, увидел это.

Под поверхностью воды, будто под стеклом, был рисунок. Магический. Не отражение, а как будто.. ожившая сцена. Башня, которую они не видели никогда. Ни в замке, ни за его пределами. Но она была знакомой. До мурашек.

— Вы это тоже видите?..

— Да, — хором ответили Рон и Гермиона.

Башня мерцала в воде, её окна светились мягким синим. Внутри кто-то двигался. Силуэты — смутные, как сны.

— Этого… не было раньше. Я сто раз тут сидел, — пробормотал Гарри.

— Это не просто вода, — сказала Гермиона, уже доставая перо и чернила. — Это может быть портал. Или послание. Или видение. Магия отражения? Или... Но на этом изображение исчезло. Как будто его стёрли.

— Пропало, — Рон разочарованно уставился в воду. — Ну вот, я даже морду не успел построить.

Они долго смотрели в воду, но ничего не вернулось.

И всё-таки, когда они поднялись и пошли обратно в замок. У всех троих было ощущение, будто день, начавшийся с шипящего сока, плавно перетёк в нечто другое.

Но, как заметила Гермиона с прищуром:

— В Хогвартсе нет «просто случайностей». Тут даже лужи — потенциальный источник тайн.

И Гарри, взглянув на свои мокрые от пруда ботинки, подумал, может, она права.

Они молча развернулись и пошли обратно в замок. Солнце уже клонилось к горизонту, и дорожка вдоль замковых стен золотилась в последних лучах дня. Шли, не спеша. То и дело кто-то из них оборачивался, будто боясь, что отражение вернётся и им придётся что-то с этим делать.

— Ты собираешься читать письмо или ты надеешься, что оно само зачитается во сне? — вдруг обратилась Гермиона к Рону, на пятом шаге после молчания.

Рон закатил глаза.

— Опять ты…

— Рон, это письмо от твоего имени. Волшебный конверт. Архив основателей. С печатью. Ты держишь его у себя в кармане уже неделю! Это возмутительно. Гарри, скажи ему!

Гарри вздохнул, но ничего не сказал.

Они почти дошли до входа в замок, когда Рон вдруг остановился. Без лишнего звука, без театральности — просто застыл. Гарри с Гермионой прошли ещё пару шагов, прежде чем заметили.

Он стоял, опустив взгляд. Доставал из кармана письмо — то самое. Всё ещё нераскрытое. Пальцы двигались медленно, будто сдерживая что-то — не страх даже, не сомнение. Скорее вес момента.

— Я всё думал, почему не открываю, — сказал он, не поднимая глаз. — Не потому что боюсь. Не потому что ленюсь. А потому что… это письмо пришло ко мне. Не к нам, не к Гарри, не к Гермионе, а ко мне. Как будто кто-то, кто наблюдает за всем этим со стороны, решил: «Вот теперь — ты».

Он говорил спокойно. Но в голосе было что-то, что Гарри и Гермиона не слышали от него давно. Не ирония. Не раздражение. И даже не шутка, маскирующая уязвимость. Это было честно. Он посмотрел на них. На Гарри внимательно. На Гермиону чуть дольше. Потом убрал письмо обратно. Не как прежде, так небрежно, не в глубину, не с мыслью «потом», а аккуратно. Почти бережно.

— Завтра, — сказал он.

Гарри перевёл взгляд на Гермиону и заметил, как её глаза на мгновение задержались на Роне. Её взгляд был удивительно мягким, тёплым, почти восхищённым. Не взгляд сестры или подруги, скорее взгляд того, кто видит в человеке редкую силу, которую он сам часто прячет от всех.

Гарри не раз замечал, как Гермиона смотрела на людей, с которыми она общалась. Это был взгляд, в котором было нечто особенное. То тёплое восхищение, проникающее глубже, чем просто уважение. Она, казалось, видела в каждом человеке нечто большее, чем они могли сами себе признать. Это было не просто сочувствие, а настоящая вера в их силу, даже если эта сила пряталась где-то глубоко внутри. И этот взгляд был её особенностью: она даровала его не часто, но если кто-то его получал, он мог почувствовать, как его поддерживает какая-то невидимая сила.

Гарри, наблюдая за ней, не раз задумывался, что иногда ей удавалось видеть в людях даже то, что они сами не могли признать. Но кто бы мог подумать, что вскоре этот взгляд — взгляд, в котором не было ни малейшей тени сомнения, окажется скрытой реакцией на нечто гораздо более сложное и болезненное.