Искаженное отражение (гет)

Боль не ушла. Она пульсировала глухой, навязчивой волной вдоль спины, от основания черепа до копчика. Не острая, как вчера при первом расправлении, а ноющая, укоренившаяся, как напоминание о новой, непрошеной тяжести крыльев. Элуна лежала на лежанке, ворочалась, пытаясь найти положение, где эти огромные, складчатые придатки не давили бы, не тянули бы мышцы. Розовая чешуя на брюхе была прохладной на ощупь, но внутри все горело от беспокойства. Взгляд Джейны перед сном, тот самый, полный спрятанной тревоги и грусти, преследовал ее, как тень. Он смешивался с умильными возгласами рынка, с мощью Джраха, с уверенностью Кайда — в один сплошной, давящий ком ожиданий. Принцесса. Розовый рассвет. Надежда. Слова звенели в голове фальшивыми колокольчиками. А в уголке сознания, тускло мерцая, маячил темно-синий переплет книги с пентаграммами из библиотеки. Те символы, живые и непонятные, словно звали ее, шептали что-то на краю слышимости, смешиваясь с гулом Кузен. Все это — боль, ожидания, зов книги — сплелось в невыносимый узел, гнавший ее прочь. Наверх. К холодной, чистой тишине. К звездам, которые не осуждают.

Она поднялась бесшумно, насколько позволяло ее неуклюжее, не до конца освоенное тело, полное новых, непривычных мышц и костей. Каждое движение отзывалось тупым эхом в спине. Книга, массивный фолиант с тускло поблескивающими металлическими застежками, лежала там, где она спрятала ее после безуспешных дневных попыток разгадать мерцающие знаки. Элуна осторожно, но с усилием сомкнула челюсти на прочном переплете. Груз тянул голову вниз, создавая неудобство, но это было терпимо. Надо уйти. Хотя бы ненадолго. На самый верх. Там, где только ветер и бескрайнее небо. Там, где нет их глаз, — пронеслось в голове, и тут же из зеленоватого сияния мха в углу ей померещился знакомый силуэт — высокий, тонкий, как будто сложенный из теней. Она резко повернула голову. Никого. Только дрожащие тени от мха. Шшш... пора... — прошелестело где-то за ухом, но это мог быть лишь скрип камня в глубине.

Проползти мимо спальни родителей оказалось испытанием для нервов. Джрах храпел с грохотом обвала в дальних шахтах, сотрясая стены. Но в паузах между его раскатистыми выдохами Элуне чудились другие звуки — тихий шепот, будто множество голосов обсуждало ее уход. ...уйдет... ...розовая... ...сломается... Она замерла у самого порога их спальни, сердце колотилось где-то в горле, чешуя на загривке встала дыбом. Джейна спала чутко, как тень на горячем камне. Ее силуэт под грубым покрывалом казался слишком неподвижным, слишком... наблюдающим. Элуна прижалась к холодной стене, чувствуя, как камень впивается в бок. Реальность. Просто мать спит. Она проскользнула мимо, не дыша.

Через знакомые залы с высокими сводами, где лунный свет из бойниц рисовал на полу длинные, зловеще вытянутые прямоугольники. Мимо черного обсидианового зеркала, где ее отражение было лишь смутной розовой рябью с двумя огромными темными пятнами-глазами. Казалось, тени в углах залов сгущались, принимая зыбкие очертания, следуя за ней. Не оглядывайся... — прошипело в сознании, и она ускорила шаг, цокот когтей по камню отдавался гулким эхом, как шаги преследователя. Массивные бронзовые ворота Главного входа были заперты на тяжелые засовы, но рядом, почти незаметный в глубокой тени, зиял маленький потайной лаз — служебный ход для драконорожденных слуг, узкий и низкий. Элуна, втянув голову и прижав крылья изо всех сил, протиснулась в него с усилием, поцарапав нежную чешую молодых боков о шершавый камень. Острая боль царапин была почти благом — знаком реальности. И вот она — свобода.

Ночной воздух ударил в ноздри — острый, как лезвие, ледяной, пропитанный запахом сосновой смолы, горного льда и бескрайней, пугающей высоты. Город-гнездо внизу спал, лишь редкие огоньки маячили в окнах-пещерах, как потухшие угольки в огромном каменном очаге. Элуна рванула вверх по знакомой козьей тропе, ведущей к самой вершине. Книга в зубах мешала дышать, перекрывая горло, но она упрямо шла, цокая острыми когтями по твердому сланцу. Чем выше, тем круче становился склон, тем яростнее дул ветер. Он выл в ушах, пытался сбить с ног, трепал складки кожи вдоль позвоночника, где спали пока крылья, заставляя их непроизвольно подрагивать и отзываться новой волной ноющей боли. Тени скал по бокам тропы казались живыми, двигающимися синхронно с ней. Не одна... — мелькнула мысль, но она гнала ее прочь, фокусируясь на камне под когтями, на ледяном ветре, выжигающем навязчивые шепотки из головы.

Она почти добралась до уступа под самой вершиной. Отсюда открывался вид, от которого перехватывало дыхание и на миг изгоняло всю боль, весь страх: бескрайнее море черно-зеленого леса внизу, погруженное в лунные тени, реки серебра — отражения луны на цепочке горных озер далеко внизу, и небо. Оно было глубоким, бархатисто-синим, усеянным мириадами ослепительно ярких звезд, чей свет никогда не пробивался сквозь смог человеческих городов. Воздух был кристально чистым, холодным, пьянящим, наполнял легкие ледяной свежестью, смывая остатки гулких звуков Гнезда и шепотков.

Элуна опустила книгу на плоский камень, задрав голову. Ее охватила эйфория. Чистая, дикая, захлестывающая. Она была здесь. Одна. Сильная. Свободная. Это был ее мир. Ее небо. Ее горы. Она вдохнула полной грудью, расправила плечи, ощущая мощь в каждой мышце... и ветер, коварный порыв, вырвавшийся из-за скального выступа, ударил ей точно в бок.

Она поскользнулась на мелком, как песок, щебне. Потеряла равновесие. Резкий, панический толчок инстинкта — и мышцы вдоль позвоночника сжались в судорожном спазме. Что-то огромное, тяжелое, совершенно незнакомое рвануло ее вверх и назад одновременно. Крылья!

Они распахнулись. Неловко, резко, как два огромных, складчатых паруса из тонкой кожи и крепких сухожилий. Не по ее воле, а от чистейшего, животного страха падения. Воздух ударил в кожаную перепонку, наполнил их с глухим, влажным хлопком. Падение превратилось в стремительный, совершенно неуправляемый бросок вниз, параллельно почти отвесному склону.

И в этот миг... эйфория вернулась. Затмила все. Она летела! Не падала — неслась! Холодный воздух резал глаза, заставляя слезиться, но она видела все: лунные блики на чешуйках сосен далеко под ней, черные зубцы скал, проплывающие мимо, бездонную синеву ночи. Гул ветра в ушах стал дикой, захватывающей музыкой. Тяжесть крыльев — невероятной силой. Страх сменился неудержимым, диким восторгом. Она издала звук — протяжный, вибрирующий вопль чистой радости, смешанный со свистом ветра. Это был крик свободы, мощи, полного слияния с ночью и горами.

Но контроля не было. Никакого. Крылья были чужими, могучими, но глухими к ее мысленным командам. Она не умела маневрировать. Не умела набирать высоту. Не умела даже нормально планировать. Ее несло ветром, как огромный розовый лист. Восторг длился мгновения. Лес внизу стремительно приближался. Из темно-зеленого ковра он превратился в угрожающую чащу отдельных крон, острых вершин сосен, черных провалов между деревьями. Скорость была ужасающей.

Паника вернулась, острая и леденящая кровь. Она судорожно дернула плечами, пытаясь развернуть крылья, поймать хоть какой-то поток, что-то сделать! Книга, забытая в зубах, больно ударила ее по подбородку. Крылья лишь дернулись, сломав хрупкое равновесие. Вместо плавного снижения она закрутилась, потеряв ориентацию. Небо смешалось с лесом. Ветви, как костлявые руки, рванулись ей навстречу.

Удар. Не один. Серия. Сначала хлесткий хруст тонких веток, бивших по морде, по бокам, царапая чешую. Потом тяжелый, оглушающий удар грудью о что-то толстое и упругое — молодой ствол? Боль пронзила, как нож. Воздух вырвало из легких. Еще удар по левому крылу — резкая, режущая боль. Треск рвущейся кожи. Ее собственный визг, заглушенный густой хвоей. Падение. Сквозь слои веток, ломающих ребра молодых побегов. Тяжелый, глухой удар о землю, покрытую мягким, но неумолимым ковром из мха и хвои. Тьма.

Тишина. Густая, лесная, звенящая от шума в ушах. Боль. Везде. Глухая, пульсирующая в груди. Острая, жгучая в левом крыле. Ноющая в передней правой лапе и вдоль спины. Холодная, влажная земля под щекой. Запах сырости, хвои, раздавленных ягод и... своего собственного страха. И где-то рядом, в темноте, тускло мерцал корешок той самой книги с пентаграммами, выпавшей из ее ослабевших челюстей. Эйфория рассеялась, как дым. Осталась только ночь, непроглядная чаща, всепроникающая боль и горькое осознание: она не умеет летать.

Каждое движение отзывалось острой болью в крыле, где перепонка была порвана, а правая передняя лапа ныла тупой болью при малейшей опоре. Элуна, постанывая, подняла тяжелую книгу с пентаграммами — ее углы оставили красные вмятины на чешуе под мордой. Надо вверх. Надо лететь! Мысль была ясна, но тело, избитое падением, сопротивлялось. Она доползла до ближайшей полуповаленной сосны, цепляясь когтями за шершавую, пахнущую смолой кору. С трудом взобралась на толстый, косо торчащий сук. Вдохнула, расправила крылья — рвущая боль в левом крыле заставила ее сдавленно застонать. Собрав всю волю в комок, она сжалась. Прыжок! Ветер! Лети!

Оттолкнулась. На миг — ощущение опоры под крыльями, надежда. Потом — неуклюжий рывок вбок, потеря баланса, и снова падение. Она рухнула в заросли колючей малины ниже, острые шипы впиваясь и царапая розовую чешую. Книга выпала из пасти с глухим стуком. Лежала среди папоротников, мерцая зловещим корешком в лунном свете. Бессилие. Горькое, сдавливающее горло комом. Она не умела летать. Она была пленницей земли, враждебного леса.

Собрав остатки сил, Элуна поднялась, схватила книгу, теперь волоча ее в передней лапе, как неподъемный щит, и побрела. Хромая. Направление — примерное, по памяти о склоне, откуда падала. В сторону Гнезда, надеясь выйти к знакомым тропам. Лес был густым, темным, враждебным. Корни, как капканы, цеплялись за лапы, цепкие ветки хлестали по морде. Каждый шорох в кустах, каждый треск сучка заставлял сердце колотиться, приливая к вискам. Она брела, прижимая холодный переплет книги к груди, единственную знакомую вещь в этом чужом, страшном мире.

Щелчок. Четкий, громкий, как выстрел, в ночной тишине. Сломанная ветка. Прямо за ней.

Элуна замерла. Холодный ужас окатил с головы до кончика хвоста. Не раздумывая, она рванула вперед. Боль в крыле и лапе забылась, затопленная ледяной волной адреналина. Она неслась сквозь чащу, как загнанный зверь, не разбирая дороги. Тернии рвали чешую на боках, оставляя кровавые царапины. Книга тяжело била по ребрам, замедляя бег. За спиной — тяжелый топот, лязг когтей по камню, шум ломаемых кустов, прерывистое, хриплое, злобное дыхание. Что-то большое, темное, неумолимое. Не медведь, не волк — что-то другое. Что-то древнее и голодное из глубин этого первозданного леса. Тени деревьев смыкались над головой, превращая лунный свет в жалкие, дрожащие пятна. Впереди мелькали силуэты — то высокая, тонкая фигура, скользящая между стволов (Джейна? Нет, не может быть!), то темная, бесформенная масса, плывущая параллельно ей. "...близко..." — прошелестело прямо над ухом, заставляя ее взвизгнуть и рвануться в сторону, прямо в колючий кустарник. Острые шипы впились в бока. Боль была реальной. А тени... тени были лишь игрой света и страха. Но от этого не легче.

Она вырвалась на небольшую поляну, освещенную лунным светом, и застыла в ужасе. Тупик. Высокие, почти отвесные, скользкие от влаги скалы сомкнулись, образуя каменный карман. Выхода не было. Только вверх — по гладкой, мокрой от росы и лишайника скале. Не взобраться даже дракону-скалолазу. Узкая, темная щель в скалах — вход в пещеру, едва шире ее самой, зияющий чернотой. И небо — недостижимое и безжалостное в своей недосягаемости.

Топот и хрип приближались стремительно. Из чащи вырвался силуэт. Крупный, приземистый, покрытый лохматой, слипшейся шерстью цвета запекшейся крови. Глаза светились тусклым, мутно-желтым светом безумия. Элуна не разглядела детали, только ощутила первобытную, нерассуждающую ненависть и голод, исходящие от существа. Шерсть на его загривке была взъерошена, как щетина, из пасти капала слюна, смешанная с чем-то темным. Запах — гнилого мяса, крови и дикой ярости — ударил в ноздри.

Чудовище рыкнуло, низко припав к земле, мощные задние лапы сжались для прыжка. Элуна метнулась к щели в скалах. Она была узкой. Слишком узкой для дракона ее размера. Она попыталась протиснуться грудью вперед — шершавый камень впился в чешую, сдавил ребра, остановив ее как стеной. Она застряла! Паника, ледяная и всепоглощающая, сжала горло. За спиной — лязг клыков, тяжелые шаги, звериный запах падали и ярости. Мысли смешались в одну вопиющую, беззвучную мольбу: Хочу быть маленькой! Хочу пролезть! Хочу убежать! ХОЧУ СТАТЬ ЧЕЛОВЕКОМ!

И в этот миг отчаяния, под давлением камня, сдавливающего кости, и леденящего страха смерти, сработало то, что не получалось днем. Тело ответило на истерический крик души.

ПУФФ!

Не громкий взрыв, а сдавленный, болезненный хлопок, как лопнувший под водой пузырь. Воздух сгустился вокруг нее в видимую, мерцающую дымку. Элуна почувствовала, как ее тело сжимается, ломается, перестраивается. Боль была острой и мгновенной, как тысячи игл, вонзающихся одновременно. Чешуя не просто втянулась — она смягчилась, поблекла, потеряла металлический блеск, превратившись в грубую, песочного цвета ткань, обернувшуюся вокруг ее резко уменьшающегося тела как простая туника до колен. Кости с треском уменьшились, мышцы перекрутились, крылья растворились в покалывающем онемении вдоль позвоночника. Огромная сила сменилась хрупкостью, невесомостью. Давление камня исчезло — щель теперь казалась просторным проходом. Но она упала вперед, уже не на четыре лапы, а на две маленькие руки и колени, чувствуя холодную землю и острые камешки на голой коже.

Она была ребенком. На вид лет десяти. Худенькая, бледная, с волнистыми волосами цвета спелой пшеницы, спадавшими на испуганное, детское лицо с огромными аквамариновыми глазами, все еще полными немого драконьего ужаса. На ней была лишь та самая грубая туника из "бывшей чешуи", до колен, оставляющая руки и ноги голыми. Она дрожала всем телом — от холода, шока и адреналина, мелкая дрожь пробегала по тонким ручкам и ножкам.

Книга с пентаграммами лежала рядом, теперь казавшаяся ей огромной, тяжелой каменной плитой. Рык чудовища за спиной стал оглушительным, близким. Оно было уже у щели, не понимая метаморфозы, но чуя добычу. Желтые глаза сверкнули в темноте входа, огромная лапа с когтями, как кинжалы, просунулась в проход, царапая камень там, где только что застревала дракониха, пытаясь дотянуться до девочки.

Инстинкт. Чистый, животный, детский страх. Элуна вскочила на дрожащие, тонкие, незнакомые ноги. Она изо всех сил схватила непомерно тяжелую книгу, едва удерживая ее в маленьких, слабых руках, и ринулась в темноту щели. Проход был узким, низким, заваленным острыми камнями. Она спотыкалась о валуны, падала, царапала голые колени и ладони о выступы. Книга тянула ее вниз, била по ногам. За спиной — яростный рев, лязг когтей, скрежет камня о камень. Чудовище яростно рвалось вслед, но его огромная туша не пролезала в узкий проход! Его бешенство сотрясало скалы, сыпался песок и мелкие камни. В темноте перед ней мелькали огоньки — то ли фосфоресцирующие лишайники, то ли галлюцинации. "...маленькая..." — прошептал кто-то прямо в ухо, холодным дыханием. Она вскрикнула и побежала быстрее, спотыкаясь о невидимые камни.

— Мама! — вырвался у Элуны детский, сдавленный всхлип, прежде чем она снова стиснула зубы. Она бежала, не разбирая дороги, подгоняемая чистым ужасом, натыкаясь на стены в кромешной тьме. Темнота была абсолютной, давящей. Воздух становился влажным, холодным, пахло сыростью, камнем и... странным, резким запахом, как перед грозой — озоном. И впереди... впереди чудилось легкое, призрачное сияние.

Она бежала, казалось, вечность. Ноги горели, в боку кололо, голова кружилась от нехватки воздуха, паники и абсолютной дезориентации. И вдруг — проход расширился, потолок ушел в непроглядную высь. Она вывалилась из тесного каменного горла...

...в огромную, соборных размеров пещеру. И замерла, пораженная, роняя книгу к своим босым, израненным ногам. Тяжелый фолиант глухо стукнул о камень.

Перед ней лежало озеро. Но не простое. Вода в нем светилась. Мягким, призрачно-бирюзовым светом, исходящим из самых глубин, будто там горели подводные звезды. Свет переливался, как живой, освещая фантастические своды пещеры, покрытые сталактитами, похожими на застывшие капли светящегося стекла или слезы гиганта. Воздух был тихим, влажным и наэлектризованным, с чистым, холодным, почти металлическим запахом. На другом берегу озера виднелся естественный каменный мост, перекинутый через светящуюся воду. И еще дальше — еще один выход, тоже светящийся, но уже теплым золотистым светом, будто там был выход к солнцу или другому источнику света.

Элуна стояла на краю светящейся воды, худенькая девочка в грубой тунике, дрожащая, покрытая царапинами, ссадинами и синяками, с разбитыми коленками и грязью на руках. Ее детское лицо было мертвенно-бледным от пережитого ужаса и нечеловеческого усилия. Рев чудовища остался далеко позади, заглушенный толщей камня. Здесь царила потусторонняя, звенящая тишина, нарушаемая лишь ее прерывистым, всхлипывающим дыханием и тихим плеском воды у берега, от которого расходились светящиеся круги.

Она огляделась, ее огромные, все еще драконьи по выражению безмерного страха и изумления, глаза широко раскрылись. Эйфория полета, жуткое падение, смертельная погоня, мучительная трансформация — все осталось снаружи, за каменной щелью. Осталась только она — сбежавшая принцесса-дракон в теле потерянного человеческого ребенка, таинственное светящееся озеро, неподъемная книга с пентаграммами и два выхода: один через мост в золотой свет, другой — назад, в темноту, где ее ждал голодный кошмар. Сердце бешено колотилось в маленькой грудной клетке, казалось, готовое вырваться наружу. Она была спасена. Но она была совершенно одна, потерянная в недрах гор, в чужом, хрупком, беспомощном теле, и путь домой в Главное Гнездо казался бесконечно далеким и невозможным.