Искаженное отражение (гет)

Сознание всплывало из бездны медленно, мучительно, будто сквозь слой вязкой, холодной смолы. Первым вернулось ощущение. Холод. Грубый, неровный камень под всей поверхностью спины, боков, бедер. Неподвижность, давящая, как свинцовый саван. Потом — запах. Воздух был густой, теплый, влажный, пропитанный странной, приторно-сладкой гарью. Пережженный сахар, смешанный с запахом глубокой земли и серы. Дым. Не костра. Древний, впитавшийся в саму скалу, въевшийся в кости. Он кружил голову, вызывая тошноту.

Веки были невероятно тяжелы. Она заставила их подняться. Зрение подвело. Мир плыл размытыми пятнами: темные, нависающие своды над головой, багровые отсветы на стенах, будто запекшаяся кровь, что-то большое и розоватое по краям поля зрения. Голова гудела, в висках стучало, отдаваясь глухим эхом в черепе. Каждая мышца отзывалась непривычной ломотой и странной, чуждой тяжестью. Словно ее заковали в чужую плоть.

— Где я? — пронеслось в голове, единственная связная мысль в хаосе обрывков и гула. — Что случилось? Как я здесь оказалась? — Вопросы отскакивали от стенок сознания, не находя ответа, лишь усиливая панику, холодной змейкой проползавшую под ребрами. Голоса? Нет, не голоса. Шелест. Шепот самого дыма на камне. Или просто шум в ушах? Она не была уверена. В прошлой жизни уверенность была редким гостем.

Она попыталась пошевелить рукой — привычное движение, чтобы протереть глаза, отогнать кошмар. Но рука… не ответила. Вернее, ответила не так. Что-то большое, неуклюжее, чужое, массивное и покрытое гладкой, прохладной чешуей, сместилось рядом, издав низкий скрежет, словно камень о камень. Холодная игла паники кольнула под ребра, острая и знакомая. Она зажмурилась, пытаясь ухватиться за память, за что-то знакомое, за себя. За ту, кем была до этого камня, до этого дыма.

Обрывки, как кадры испорченной, прыгающей пленки:

* Зеркало ванной. Бледное, почти прозрачное лицо с темными кругами под глазами. Волнистые волосы цвета спелой пшеницы, спадающие на плечи. Большие, широко расставленные глаза необычного светлого аквамаринового оттенка — всегда казавшиеся немного испуганными или удивленными. Хрупкие черты. Обычная девушка. Она. Элина. Или Элуна? Имя плыло, как и все остальное.

* Институт. Шумные коридоры, гул голосов, сливающийся в неразборчивый гул. Усталость после лекции (физика? литература? детали расплывались в тумане). Головная боль, давящая на виски. Шепотки за спиной? Или просто шум в голове? Она никогда не была уверена.

* Дорога домой. Серый вечер, мокрый асфальт, отблески фонарей в лужах, похожих на черные дыры. Одно желание — кровать. Темнота. Тишина.

* Квартира. Знакомая тишина, ставшая к концу слишком громкой. Маленькая белая таблетка на ладони. Ритуал. Глоток воды. Легкая форма. Шепотки по углам комнаты, которые нужно было усмирять химией. Постель. Холодная простыня. Погружение в бездну...

…и вот это. Камень. Холод. Чужой сладкий дым. И это… тело. Не ее тело. Чужое, огромное, чешуйчатое. Паника, знакомая и старая, но теперь умноженная в тысячу раз реальностью кошмара.

С трудом, преодолевая тошноту, слабость и нарастающий звон в ушах, она снова открыла глаза. Зрение медленно прояснялось. Мутные пятна обретали форму. Пещера. Высокие, неровные своды, с которых свисали каменные сосульки-сталактиты. Стены, покрытые блестящими, багровыми натеками, будто струйками застывшей крови. И вокруг нее… лежало что-то огромное и розовое. Часть ее? Нет. Это *была* она.

Она повернула голову — движение далось с невероятным усилием, мышцы шеи гудели от непривычной гибкости. И увидела Его.

Чешуя. Крупные, перекрывающие друг друга пластины нежно-розового цвета, как лепестки дикого мака или перламутр глубоководной раковины, но излучающие необъяснимую, первобытную мощь. Они медленно поднимались и опускались в такт глубокому, гулкому дыханию, непохожему на ее собственное, человеческое. От тела исходило тепло, как от раскаленной печи, и тот самый сладковато-дымный запах был здесь сильнее всего. Хвост. Мощный, мускулистый. Хвост дракона. Ее хвост.

Галлюцинация. Побочный эффект. Просроченные таблетки? Сон! Кошмар! — закричал внутри нее голос разума, пытаясь заглушить нарастающий гул в ушах, который теперь отдавался в новых костях. Сердце бешено заколотилось, гулко отдаваясь в ушах, сливаясь с шумом дыхания чудовища. Она инстинктивно дернулась назад, пытаясь отползти от чудовищного видения, которое было ею самой. Рывок был резким и нескоординированным. Задние конечности оттолкнулись слабо, а передние запоздали, отчего ее тело дернулось вперед, а не назад, прежде чем инерция потащила его в нужном направлении.

И ощутила движение за собой. Ощущение возникло внутри, как сигнал от давно забытой, но вдруг ожившей конечности. И тут же подтвердилось громким скрежетом чешуи по камню, исходящим оттуда, сзади. От ее хвоста.

Леденящий ужас сковал ее, превратив в розовую статую. Медленно, с мучительным предчувствием, она повернула голову в другую сторону, следуя за ощущением этого неведомого, но своего члена.

И увидела его продолжение.

Тяжелый, мускулистый, покрытый той же великолепной, нежно-розовой чешуей… хвост. Ее хвост. Он плавно изгибался, уходя в полумрак пещеры, являясь неотъемлемой частью того огромного розового тела, что лежало вокруг нее. Нет. Не вокруг. Это тело было ею. Она была этим розовым драконом размером с новорожденного жеребенка.

— Нет! — хотелось закричать. — Это невозможно! Проснись! Элина, проснись!

Но вместо крика из ее горла вырвался звук. Глубокий, вибрирующий, сотрясающий воздух и самые кости. Звук, рожденный в недрах мощной глотки, похожий на скрежет скал и завывание ветра в ущелье:

— Кьяаааааааа...

Рев, жалобный и ужасающий, замер в дымном воздухе. Эхо отозвалось насмешливо, многоголосо. Она застыла, маленькая розовая дракониха, ощущая холод камня под мягким брюхом и всепоглощающий ужас. Ее аквамариновые глаза, теперь огромные и звериные, но все еще полные прежнего человеческого страха и растерянности, безучастно смотрели на розовую чешую собственной передней лапы, заканчивающейся острыми, загнутыми когтями черного цвета. Когти казались нереальными, как в самом страшном сне, от которого не могла проснуться. А шум… шум в голове усилился, смешиваясь с эхом рева.

Вибрация. Сначала сквозь камень. Глухой, мощный гул, нарастающий снизу, отдающийся в ее новых, чужих костях. Потом — звук. Грохот шагов. Нечеловечески тяжелых, размеренных, приближающихся по каменному коридору. Каждый шаг сотрясал основу, совпадая с ударами ее безумного сердца. Запах дыма усилился, смешавшись с сухим жаром и чем-то… пугающе знакомым, как смутное воспоминание из другого кошмара. Алый отсвет заиграл на стенах, пульсируя в такт гулу.

Из полумрака выступила Гигантская Голова. Голова другого дракона, затмевающая все вокруг. Чешуя — ярко-алая, как расплавленная сталь или запекшаяся кровь под солнцем, переливающаяся собственным багровым сиянием. Глаза, огромные, вертикально-щелевые, как у могучей змеи, уставились на нее. Взгляд, полный древней силы, обрушился на нее, как физическое давление, заставив инстинктивно вжать голову в плечи. Он читался как предвестник ярости. Или осуждения. Она не знала. Знакомое чувство вины сжало горло.

Она инстинктивно попятилась, издав короткий, испуганный всхлип — "Кхы!". Алое чудовище (ее мать, но она этого не знала, не могла знать) вошло в грот целиком. Его размеры были ошеломляющими — не менее шести метров в высоту и, казалось, десяти в длину. Ряд с ним она почувствовала себя крошечной, жалкой букашкой, ошибкой природы. Мать издала низкое ворчание-шипение, похожее на тлеющие угли и движение лавы под камнем. Звучало как строгий выговор, полный упрека. Словно голоса прошлого, обвиняющие, шипящие.

— Гррммфф… — прогремело из бездонной глотки, и алый исполин шагнул к ней.

Она сжалась в комок розовой чешуи, ожидая удара, огненного дыхания, смерти. Но огромная голова лишь наклонилась. Мощные челюсти, способные перекусить дуб, раздвинулись. Вместо смерти она ощутила, как что-то крепко, но аккуратно сжало ее за загривок — за толстую складку кожи у основания черепа. Как кошка берет котенка. Ее собственное тело, весомое в неподвижности, вдруг стало невесомым в этой могучей хватке. Ее оторвали от земли. Мир поплыл, закружился. Гул в ушах слился с гулом шагов матери.

— Мррр-кхх! — снова ворчание-шипение. Элуна уловила в нем нетерпение и заботливую досаду, как будто ее упрекали за суетливость и этот панический крик. За то, что она не такая, не справляется. Знакомое чувство. Алый дракон легко встряхнул ее, будто поправляя хватку, развернулся с удивительной для своих размеров грацией и понес вглубь пещеры. Она болталась у нее в пасти, видя мелькающие под собой громадные каменные глыбы и могучий, покрытый алыми пластинами хвост матери, волочившийся с глухим шуршанием. Скрежет чешуи по камню резал слух, накладываясь на внутренний шум.

И вдруг — свет. Не тусклое мерцание пещеры, а ровный, теплый, искусственный свет. Он лился из высокого арочного проема, аккуратно вырубленного в скале. За этим проемом было… невозможное.

Алый дракон вынес ее из первобытного мрака пещеры прямо в… роскошный аристократический дом. Высокие потолки с темными дубовыми балками. Стены, обшитые резными деревянными панелями. Огромный камин, где мирно потрескивали дрова, отбрасывая теплые блики. Богатые гобелены, изображавшие незнакомые пейзажи и битвы. Густые ковры, глушившие любой звук. Тяжелая резная мебель из темного дерева. Воздух пах старым деревом, пейзажем, сушеными травами и все тем же, но теперь едва уловимым, сладковатым дымом. Контраст с сырой пещерой был ошеломляющим, сюрреалистичным. Как скачок из одной реальности в другую. Она замерла, болтаясь в пасти, уставившись огромными глазами на этот кусочек цивилизации, втиснутый в сердце горы. Каминный огонь прыгал, отбрасывая странные, зловещие тени на стенах. Или ей просто мерещилось?

Мать аккуратно опустила ее на толстый, узорчатый ковер у входа. Элуна грузно плюхнулась на живот, ее розовые чешуйки на брюхе мягко зашуршали по ворсу. Мать задержалась над ней на мгновение, ее алое величие казалось еще более невероятным и чужеродным в этой уютной, человеческой обстановке. Потом она сделала шаг назад, на середину зала.

И произошло чудо.

— ПУФФ!

Не взрыв, а мощный, сдавленный "пуф", как от раскрытия гигантского зонта или выброса пара под огромным давлением. Волна теплого, плотного воздуха, пахнущего серой и статикой, ударила в Элуну, заставив ее моргнуть. Воздух вокруг алого дракона сгустился, заколебался, как над раскаленным камнем. Иллюзия монстра дрогнула. Чешуя не исчезла, а сжалась, стала мельче, плотнее, приняв вид причудливого, переливающегося алым металлом доспеха, покрывающего уже не звериное, а человеческое тело. Огромные крылья схлопнулись, превратившись в роскошный, ниспадающий плащ из той же алой, кожистой материи. Морда отступила, обнажив лицо — женское, властное, с высокими скулами, острым подбородком, темными, как вороново крыло, волосами, вплетенными тонкими нитями с рубинами, и теми же змеино-щелевыми глазами, светящимися внутренним багровым светом, но теперь человеческого размера. Получеловек-полудракон. Женщина потрясла головой, будто стряхивая остатки драконьей инерции, и ее взгляд — все еще строгий, ожидающий — упал на розовую дракониху.

Юное создание просто смотрело. Разум, уже перегруженный сменой форм, запахов и реальностей, окончательно отказал. Дракон... женщина... пещера... дворец... Все рухнуло в бездну чистого, немого шока. Это был конец? Или начало чего-то невообразимо чудовищного? Тени от камина на стене за спиной женщины двигались странно, слишком резко. Или это снова она?

Женщина что-то сказала. Голос низкий, мелодичный, но твердый и властный, звучал на незнакомом языке, полном шипящих, гортанных звуков и вибрирующих нот. Интонация была явно ворчливой, полной нетерпения. Она повернулась и направилась в сторону, откуда доносился аппетитный запах тушеного мяса и трав — в арку, ведущую предположительно на кухню.

И сработал инстинкт следования. Полностью отключившееся сознание. Ее человеческий разум кричал Стой!, цеплялся за осколки логики, но мощные мышцы спины и конечностей уже сократились, поднимая туловище на все четыре короткие, но сильные лапы. Неуклюжая, размером с жеребенка, розовая дракониха поплелась следом. Короткие конечности по сравнению с длинным туловищем заставляли ее двигаться низко, почти волоча брюхо. Хвост тянулся сзади, подрагивая от усилий сохранить равновесие на гладком дереве. Когти мягко цокали по дубовому полу. Каждый шаг давался с трудом, незнакомый центр тяжести угрожал опрокинуть ее на бок, а длинный хвост норовил запутаться между задних ног. Не думая, не понимая, она поплелась следом за этим получеловеческим-полудраконьим существом через зал к арке. Звук ее собственных когтей по дереву отдавался в голове металлическим лязгом.

Дойдя до арки, ведущей в кухню, женщина внезапно развернулась, заполнив собой проход. Ее получеловеческая фигура, все еще внушительная и излучающая силу, стала непреодолимой преградой. Багровые, змеиные глаза, светящиеся из-под темных прядей, устремились на Элуну. Взгляд был грозным, требовательным, полным ожидания и нарастающего раздражения. Она заговорила снова, ее голос звучал резче, настойчивее. Поток чужих, шипящих звуков обрушился на юную дракониху. Слова сливались в угрожающий гул, похожий на шипение из прошлых кошмаров.

Элуна съежилась, инстинктивно поджав хвост и прижав уши к черепу. Паника снова сжала горло. Но сквозь нее, как первые лучи сквозь тучи, начали пробиваться отдельные нотки смысла. Не слова, а интонации, ритм, повторяющиеся звукосочетания, вплетенные в незнакомую речь. Ее мозг, отчаянно ищущий хоть какую-то опору, начал работать, сопоставлять. Шум в ушах чуть стих, уступая место попытке анализа.

Женщина сделала резкий, раздраженный жест рукой — сначала тычок в сторону Элуны, потом размашистое движение вниз, к полу, а затем — на себя. На свою получеловеческую форму. Ее выражение лица было криком: "Ну?! Сколько можно?!" И в этом жесте, в этой интонации, в повторяющемся звуке, похожем на "морф" или "морт", внезапно сложился узнаваемый шаблон. Жест "на себя" + этот специфический звук + требовательный взгляд + ее собственное чуждое драконье тело + недавнее чудо трансформации, свидетелем которого она была...

Мать не просто ворчала. Она требовала. Требовала изменения. Требовала, чтобы Элуна сделала то же самое.

Прими получеловеческую. Как она.

Мысль была настолько чудовищной, настолько невозможной для ее перегруженного сознания, что Элуна издала короткий, высокий писк — уже не драконий рык, а что-то вроде "Иип?!", полное чистого, нефильтрованного недоумения и ужаса. Она инстинктивно напряглась, как будто пытаясь втянуть свое огромное тело внутрь, но почувствовала лишь беспомощное дрожание мышц под розовой чешуей. Как?! Она едва научилась ходить в этом огромном, неудобном теле! Как она может его... сжать? Изменить? Это же... Это безумие! Как таблетки, которые меняли ее изнутри, но никогда не меняли вот так.

Требовательный взгляд получеловека-полудракона, полный ожидания и нарастающего раздражения, давил на Элуну сильнее каменных сводов пещеры. Мысль о необходимости изменить свою форму, сжать это огромное, незнакомое тело во что-то иное, казалась абсолютно невозможной. Беспомощность накрыла ее с новой силой. Ком в горле сдавил дыхание, а в огромных аквамариновых глазах, все еще полных человеческого страха и растерянности, выступили нечеловечески крупные, теплые слезы. Они скатились по гладкой розовой чешуе щек, оставив влажные, блестящие дорожки. Из горла вырвался не рык, а жалобное, прерывистое всхлипывание — странный, булькающий звук.

— Иии... кхы... иип... — звучало тихо, но отчаянно, эхом отдаваясь в ее собственной грудной клетке, смешиваясь с нарастающим гулом в голове.

Джейна замерла. Ее багровые, змеиные глаза, светящиеся из-под темных прядей, смягчились. Раздражение рассеялось, уступив место внезапной волне усталой нежности и, возможно, легкому укору самой себе. Она тихо, сдавленно выдохнула. Воздух вышел с легким шипением, теплый и пахнущий серой и печеными камнями. Грозная осанка дрогнула. Вместо требования в ее взгляде теперь читалось понимание, почти сочувствие.

— Шшшш, маленькая искра, — прошелестел ее голос, но теперь интонация была низкой, успокаивающей. Она опустилась на одно колено перед растерянной драконихой, ее алый доспех-чешуя мягко блеснул в теплом свете кухни. Тень от ее фигуры накрыла Элуну, но теперь это было скорее укрытием.

Теплая, сильная рука мягко легла Элуне на голову, между небольшими рожками-бугорками. Поглаживание было неожиданно нежным, успокаивающим. Оно шло от основания черепа вдоль шеи, повторяя глубокий, древний ритм. Это был жест матери. Элуна невольно прижалась к этой руке, чувствуя ее прохладную твердость. Всхлипывания стали тише, превратившись в тихое, дрожащее поскуливание. Страх не исчез, но острая паника начала отступать, уступая место изнеможению и смутной, робкой надежде. Пряный, дымный запах, исходивший от Джейны, теперь казался знаком странного уюта. Шум в ушах стих до едва слышного фона.

— Мммррр... — промурлыкала Джейна, и в этом звуке была только ласка. Она встала с легким скрипом чешуи и сделала небольшой, приглашающий жест рукой в сторону кухни. Плавное движение говорило само за себя: "Идем, дитя. Пора подкрепиться." Ее взгляд теперь был терпеливым.

Элуна, все еще дрожа мелкой дрожью под розовой чешуей, неуклюже поднялась на все четыре лапы. Когти снова зацокали по отполированному дубовому полу. Она робко шагнула за матерью в просторное, залитое теплым светом кухонное помещение. Длинный хвост волочился сзади.

Запахи здесь обрушились на нее с новой, ошеломляющей силой. Теплый, хлебный дух выпечки. Пряная, медово-терпкая сладость тушеных фруктов. Травяная горчинка. Но сильнее всего ударил запах мяса. Сырой, железной свежестью крови, теплой плоти, жира и чего-то дикого. Запах, который раньше вызывал бы отвращение, теперь щекотал ноздри, пробуждая глубокий, животный голод, пульсирующий в глубине ее нового желудка. Ее драконье нутро отозвалось глухим, булькающим рычанием. Слюна обильно потекла из пасти, капая на каменные плиты с тихим шипящим звуком. Голод был реальным, физическим, заглушающим на мгновение все остальное, даже шепотки в углу сознания.

Джейна подвела ее к огромной, низкой каменной платформе у стены. На ней лежала туша незнакомого животного, размером с крупного козла. Она была свежеразделана, темно-красное мясо блестело влагой, пар поднимался от теплых внутренностей. Рядом стояла массивная каменная чаша с чистой, прохладной водой.

— Ну вот, искра. Кушай, — сказала Джейна, указывая на тушу. Голос ее был мягким, ободряющим. Сама она подошла к другому столу, где стояла глубокая глиняная миска с ароматным рагу. Она взяла длинную ложку из темного дерева, демонстративно показывая Элуне, что ей тоже пора есть.

Но как? Элуна растерянно уставилась на тушу. Ее человеческий разум кричал о варварстве. Но драконье тело требовало своего с неумолимой силой. Слюна текла обильнее. Она неуверенно, почти стыдливо ткнулась мордой в жесткий, покрытый темной шерстью бок животного. Шкура была неподатливой. Она попыталась ухватить ее зубами — огромными, острыми кинжалами. Получилось неловко. Она лишь поцарапала шкуру, издав скрежещущий звук.

Джейна наблюдала краем глаза, неторопливо отправляя в рот ложку рагу. Видя беспомощность дочери, она снова тихо вздохнула, но без раздражения. Отложив ложку, она подошла к платформе. Ее рука с острыми ногтями легко, как ножом масло, вспорола брюхо туши в одном месте, обнажив темно-красное, сочное мясо и жир.

— Вот так, глупышка. Бери нежное. Вот здесь, — она ткнула пальцем в обнаженную мякоть, ее голос был терпеливым. Потом она отломила небольшой кусок и поднесла его ко рту Элуны. — Открой пасть. Кусай.

Запах свежего мяса прямо перед мордой был невыносим. Инстинкт пересилил отвращение. Элуна неловко схватила кусок. Челюсти сомкнулись с непривычной силой. Вкус обрушился на нее — дикий, насыщенный, металлический от крови, невероятно жирный и… неотразимый. Это было как пробуждение древнего кода. Она с жадностью проглотила кусок, почти не прожевав. Голод проснулся с яростью.

Следующий кусок она оторвала сама, уже понимая, куда кусать. Поначалу выходило неуклюже — она роняла мясо, слишком сильно сжимала челюсти, разбрызгивая сок. Но с каждым куском движения становились увереннее, естественнее. Она погрузилась в процесс, забыв на время о страхе и шоке, слушая только рев драконьего голода и нежные, одобрительные мурлыкающие звуки матери. Ее розовый хвост, ранее беспомощно волочившийся, теперь слегка подрагивал от удовольствия, а когти цокали по камню в такт ее жадным движениям. На мгновение даже шум в голове отступил, заглушенный простым, животным удовлетворением.

Джейна вернулась к своей миске, время от времени поглядывая на дочь. Усталость смешивалась в ее взгляде с заботой и тенью озабоченности. "Принимать форму она все равно должна научиться. И скоро," — думала она. Но сейчас, видя, как маленькая розовая дракониха с жадностью и неловкостью первобытного существа утоляет свой первый по-настоящему драконий голод, она позволяла себе эту передышку. Завтра будет новый день, новые уроки. А сегодня... сегодня было достаточно пробуждения в дыму и первого шага по дубовому полу. Пусть пока на четырех лапах. Пусть пока драконом. Завтрашние тени подождут.

Сон был черным, бездонным и милостиво пустым. Сознание возвращалось постепенно, медленно, словно всплывая сквозь теплую, тяжелую воду, утяжеленную остатками кошмара. Первым пришло ощущение невероятной мягкости под брюхом и боками. Не камень, не холодный пол пещеры, а что-то податливое, обволакивающее, нежно поддерживающее ее тяжелое, чешуйчатое тело. Пахло чистотой, солнцем, нагретой тканью и едва уловимо тем же сладковатым дымом, но приглушенным, впитавшимся в стены, как запах старого дома.

Мысль о постели мелькнула, еще сонная, липкая, но полная сладкого, обманчивого предвкушения. Ее постель? Дом? Сердце забилось чаще, гулко отдаваясь в новых ребрах. Она не решалась открыть глаза, боясь разрушить этот миг, этот хрупкий островок нормальности. Кошмар о драконах, пещерах, сыром мясе… был просто сном. Страшным сном. Она дома.

Она глубоко вдохнула, ожидая знакомых запахов пыли, старой мебели, соседской кухни…

Вместо этого в ноздри ударил тот же пряный, глубокий аромат — смесь сандалового дерева, воска, сушеных трав и всепроникающей, въевшейся нотки древнего дыма. И еще… запах себя. Не привычный человеческий, а что-то минеральное, отдающее теплым камнем и гладкой чешуей.

Надежда лопнула с тихим хлюпающим звуком где-то внутри. Ледяная волна разочарования и страха накрыла ее с головой. Она медленно, с усилием, подняла тяжелые веки, словно приподнимая каменные плиты.

Зрение подтвердило кошмар. Высокие потолки с темными дубовыми балками. Стены, обшитые резным деревом теплых тонов. Огромное окно с полупрозрачными бумажными вставками, сквозь которое лился поток утреннего солнца, освещая не ее кровать. Она лежала на гигантской, невероятно мягкой лежанке, устланной толстыми стегаными одеялами из прочной, блестящей ткани, похожей на парчу с восточными узорами. Лежанка занимала добрую половину просторной, чуждой комнаты. Вокруг стояла лаконичная, но явно дорогая мебель из темного дерева, с плавными линиями и инкрустацией перламутром. На стенах висели свитки с иероглифической вязью и изображениями горных вершин, окутанных облаками, и силуэтов драконов в стремительном полете.

Она была все еще розовой драконихой. Все еще на этом огромном ложе, в этом доме, вмурованном в сердце горы. Она не проснулась дома. Реальность обрушилась на нее с новой, сокрушающей силой.

И тогда хлынули воспоминания о вчерашнем вечере. О кухне. О тушке незнакомого зверя. О резком запахе свежей крови и сырого мяса, щекотавшем ноздри. О том, как ее челюсти, вооруженные острыми кинжалами-зубами, легко разрывали упругую плоть. О невероятно насыщенном, диком, металлически-жирном вкусе, взорвавшемся во рту. О том, как она поглощала кусок за куском с жадностью первобытного зверя под низкое, успокаивающее мурлыканье матери.

Стыд вспыхнул жгучим пламенем под розовой чешуей, от кончика хвоста до основания рожек. Она почувствовала, как уши прижимаются к черепу, как хвост судорожно поджимается под мягкое брюхо. Ее огромные аквамариновые глаза расширились от ужаса перед самой собой. Она ела это. Сырое. С жадностью. Как животное. Человеческая часть ее сознания корчилась от отвращения. Она зажмурилась, пытаясь стереть картинку, но ярче всплыло ощущение теплой, липкой крови на языке, хруст хряща... Слюна предательски наполнила пасть, вызывая новый приступ тошноты. Она сглотнула, издав тихий, стыдливый булькающий звук.

Элуна судорожно попыталась зарыться мордой в мягкие одеяла, спрятаться, исчезнуть. Шелковистая ткань была приятно прохладной, но не могла укрыть от внутреннего позора. Она замерла, прислушиваясь к стуку собственного сердца, гулкому, как удары молота по наковальне в тишине комнаты.

Тишину нарушили шаги. Легкие, быстрые, почти бесшумные, но отдающие нечеловеческой силой и уверенностью. Они приближались по каменному коридору. Элуна инстинктивно напряглась, каждый мускул под чешуей готовый к бегству или защите. Дверь с легким шорохом раздвинулась в сторону.

В проеме стояла Джейна. В своем получеловеческом облике: статная, высокая фигура, облаченная в переливающийся алыми и золотистыми отсветами доспех, который был ее собственной чешуей, сжатой и уплотненной до вида фантастической латной брони. Темные, как вороново крыло, волосы были убраны с помощью изящных серебряных шпилек с каплями рубинов. Ее лицо было властным, с высокими скулами и острым подбородком, почти человеческим, если бы не глаза — вертикально-щелевые, светящиеся изнутри багровым светом, как тлеющие угли. За спиной ниспадал тяжелый плащ из алой, кожистой материи. Но сегодня в этих змеиных глазах не было вчерашнего гнева или нетерпения. Была мягкость, усталая нежность и глубокая, приглушенная тревога.

Джейна вошла, ее багровый взгляд сразу нашел сжавшуюся в розовый комок на лежанке фигуру дочери. Уголки ее губ чуть дрогнули — не улыбка, но что-то близкое к горькому пониманию.

"Проснулась, маленькая искра?" — ее голос звучал низко, тепло, как глубокое журчание подземного источника. Он был лишен привычной резкости. Она подошла к лежанке и села на ее край. Сила ее присутствия была ощутимой, как давление теплого камня, но не давящей. "Солнце давно перевалило за пик. Пора вставать."

Элуна нерешительно приподняла голову, не смея встретиться с материнским взглядом, все еще сгорая от стыда, который жёг чешую изнутри. Она издала тихий, невнятный звук, похожий на сдавленное "Мфф…".

Джейна мягко положила руку ей на загривок, там, где кожа была особенно мягкой и чувствительной между начинающими твердеть рожками-бугорками. Ее пальцы, покрытые мельчайшими, почти незаметными алыми чешуйками и заканчивающиеся острыми, но сейчас аккуратно подобранными ногтями, совершали успокаивающие, ритмичные поглаживания.

"Не терзайся вчерашним," — сказала она, словно читая мысли дочери сквозь розовую чешую. Ее голос стал еще тише, почти шепотом, шипящим от легкого призвука драконьего "ррр". "Первые дни пробуждения… всегда так. Твое новое тело — оно знает, что ему нужно. Слушай его. Не сопротивляйся." Она замолчала на мгновение, ее пальцы продолжали нежно водить по теплой чешуе. Потом ее голос приобрел новую, стальную нотку. "Но сегодня, маленькая искра, тебе нужно собраться. Быть сильной. Как скала."

Она наклонилась чуть ближе, и в ее светящихся багровых глазах Элуна увидела не только заботу, но и четкое предупреждение, тень глубокой озабоченности.

"Твой отец," — произнесла Джейна четко, делая паузу, чтобы каждое слово врезалось в сознание, — "возвращается. Сегодня." Она мягко, но неотвратимо поймала растерянный, полный страха взгляд дочери. "Он… ждал тебя. Очень долго. Века." Голос Джейны дрогнул на этом слове. "И его терпение… оно иное. Не такое, как мое."

В тишине комнаты, наполненной пыльными лучами солнца и запахом древнего дерева и дыма, эти слова прозвучали как удар бронзового гонга, от которого задрожала сама скала. Отец. Возвращается. Сегодня. Элуна почувствовала, как огромный холодный ком страха снова сдавил ее под грудиной, перехватывая дыхание. Вчерашняя неуклюжесть, неумение ходить на четырех лапах, жадное поедание сырого мяса… и главное — немыслимое, невозможное для нее неумение изменить форму. Что скажет этот незнакомый отец-дракон? Что он сделает? Стыд сменился новой, леденящей до костей паникой. Она невольно прижалась к материнской руке, ища защиты, ее розовый хвост нервно дернулся, как плеть, сбив угол роскошного одеяла на пол.

Слова матери о возвращении отца повисли в воздухе, тяжелые и неумолимые, как горная порода. Паника, холодная и липкая, снова схватила Элуну за горло, сжимая сильнее материнских объятий. Отец. Незнакомый. Могучий. Ждал веками. И он не будет терпеливым. Мысли путались, рисуя грозного исполина из багровых теней пещеры, разгневанного ее беспомощностью, ее недраконьей слабостью. Ей отчаянно нужно было пространство. Воздух. Хотя бы минуту не чувствовать на себе этого багрового, всепонимающего и всевидящего взгляда.

Элуна судорожно сглотнула ком в горле и издала тихий, сдавленный звук, указывая мордой в сторону двери и делая неуклюжий, но понятный жест передней лапой к животу. Нужно выйти.

Джейна взглянула на нее с легкой, почти незаметной усмешкой, но кивнула.

"Коридор налево. В конце — дверь с вправленной синей галькой в рукоять. Не заплутай, искра." — Она указала направление острым ногтем. "И не задерживайся. Завтрак скоро." — В ее голосе снова появилась мягкая, но ощутимая, как натянутая струна, нотка напоминания о неумолимых сроках.

Элуна, стараясь не выглядеть слишком поспешной, спотыкаясь на коротких, еще неловких лапах, выбралась с высокой лежанки и зацокала когтями по отполированному деревянному полу к двери. Выйдя в прохладный полумрак каменного коридора, она почувствовала мимолетное облегчение, как глоток воды в пустыне. Она не пошла к указанной двери. Оглядевшись — высокие своды, мерцающие магическим светом светильники-сферы в нишах, несколько одинаково строгих дубовых дверей — она свернула в противоположную сторону, туда, где коридор уходил вглубь горы.

Дом был огромным, лабиринтообразным и неестественно тихим. Казалось, он спал вместе с древними горами, храня свои тайны. Элуна шла медленно, ее длинный хвост волочился по гладкому камню, издавая мягкий шуршащий звук. Она заглядывала в приоткрытые двери: просторные комнаты с нечеловечески крупной мебелью из камня и черного дерева; зал, где с потолка свисали кристаллы, излучавшие мягкий голубоватый свет; что-то похожее на оружейную с рядами причудливого оружия на стенах. Все дышало немыслимой древностью, сокрушающей мощью и абсолютной чуждостью. Каждая комната, каждый предмет — навязчивое напоминание: ты не дома. Ты — здесь. Ты — это.

Она свернула за неосвещенный угол и остановилась как вкопанная. Перед ней возвышались массивные дубовые двери, украшенные сложной инкрустацией из серебра и темного камня — спирали галактик и холодные звезды. Одна створка была чуть приоткрыта. Оттуда веяло знакомым, но забытым за минувшую ночь запахом — старой бумаги, пыли веков и едва уловимого, озонового электричества. Элуна осторожно просунула морду в щель, толкнула дверь тяжелым плечом.

Библиотека. Огромная, как собор. Высокие своды терялись в полумраке где-то в вышине. Тысячи, десятки тысяч томов в темных кожаных и металлических переплетах заполняли бесконечные стеллажи, уходящие ввысь и вглубь. Массивные столы из черного дерева, покрытые зеленым сукном. В дальнем конце комнаты тлели угли в гигантском камине, высеченном прямо в скале. Свет из узких, высоких окон, забранных решетками, освещал клубящиеся в лучах пылинки, превращая их в золотую взвесь. Воздух был тихим, священным, насыщенным знанием и временем.

Элуна вошла, завороженная, забыв на мгновение о страхе и стыде. Здесь, среди этих бесчисленных книг, она почувствовала слабый, дрожащий отголосок чего-то знакомого. Эхо своей человеческой жизни. Институтская библиотека, запах типографской краски… Она подошла к ближайшему стеллажу, встала на задние лапы, упираясь передними в полку, и попыталась разглядеть названия на корешках. Язык был незнаком, буквы — угловатые, чуждые, как шипы. Отчаяние сжало сердце ледяной рукой. Она не сможет прочесть. Никогда. Она потеряла не только тело, но и слова.

Она потянулась мордой к полке повыше, желая хотя бы прикоснуться к толстому переплету из потемневшей кожи, почувствовать его шершавость. Неловкое движение, неуверенная постановка лапы на скользкий край нижней полки…

Тяжелый фолиант, толстенный, в потертом темно-синем кожаном переплете, стоявший на краю полки прямо над ней, качнулся, сорвался вниз. Он ударился ей по морде тупым углом, оглушив, а затем с оглушительным, гулким БА-БАХ! рухнул на каменный пол, раскрывшись посередине, как гигантская бабочка.

Элуна взвизгнула от внезапной боли и шока, отпрыгнув назад, задев хвостом соседний стеллаж. Она тряхнула головой, оглушенная, в глазах поплыли темные пятна. Облако пыли взметнулось вверх, закрутившись в солнечном луче. Она уже хотела развернуться и бежать, но взгляд упал на раскрытые страницы, освещенные солнцем.

Это были не буквы. Это были символы. Сложные, переплетающиеся пентаграммы, вписанные в концентрические круги и спирали бесконечности, перевитые незнакомыми, угловатыми знаками. Некоторые линии, выведенные серебристой тушью, светились едва уловимым тусклым светом прямо на пожелтевшей бумаге. От них веяло энергией — вибрирующим напряжением, щекочущим ее драконьи нервы, как статическое электричество. Они казались понятными. На каком-то глубинном, инстинктивном уровне. Как будто ее новое тело, ее драконья кровь узнавали их язык.

Любопытство охватило ее сильнее страха и боли. Она забыла про отца, про стыд, про угрозу. Осторожно, стараясь не повредить хрупкие страницы острыми когтями, она присела над гигантской книгой, упираясь передними лапами по бокам от фолианта. Ее глаза, огромные, звериные, но теперь сосредоточенные, с нечеловеческой интенсивностью впивались в загадочные узоры. Она осторожно водила кончиком когтя по серебристым линиям, чувствуя, как по чешуе спины пробегают мурашки, а в груди что-то отзывается низким гудением. Что это? Магические схемы? Карта миров? Древний язык силы? Она уловила ритм, повторяющиеся элементы, скрытую логику в хаосе линий. Мир сузился до старой, пахнущей временем бумаги и таинственных, светящихся знаков. Треск углей в камине, тихие скрипы древнего дома — все отступило, растворилось. Она не заметила, как солнце сместилось, а тени удлинились и сгустились.

Она не услышала, как массивные дубовые двери библиотеки бесшумно, на удивление легко, распахнулись шире.

Она не почувствовала, как в проеме возникла фигура. Высокая, невероятно широкая в плечах, закутанная в тяжелую меховую накидку из шкуры белесого, инеем покрытого зверя. Свет из коридора падал ему за спину, бросая длинную, могущественную тень, которая накрыла Элуну и книгу. Лицо скрывала глубокая тень капюшона и густая, непослушная чёлка пепельно-стального цвета. Он замер, наблюдая: маленькая розовая дракониха, вся в пыли, сосредоточенно изучающая раскрытый фолиант на полу, ее розовый хвост непроизвольно подрагивал от сосредоточенности.

Потом он двинулся. Стремительно, с грацией крупного хищника, но абсолютно бесшумно. Он пересек огромное пространство библиотеки за несколько широких шагов. Элуна очнулась от своего транса только тогда, когда огромная, холодная тень полностью накрыла ее и книгу, а запах морозного ветра, снега и камня ударил в ноздри. Она вздрогнула, резко подняла голову, встретив лишь меховую накидку на уровне своей морды — и в этот момент сильные руки в толстых, потертых кожаных перчатках схватили ее под брюхом и за загривок.

Не грубо, но с невероятной, сокрушающей силой чистой, безудержной радости.

"ЭЛУНА!" — прогремел голос, низкий, мощный, как горный обвал, полный ликования, от которого задрожали стекла в высоких окнах и посыпалась пыль с верхних полок. Он подхватил ее, легко оторвав от пола, как перышко, и прижал к груди, обвитой грубым мехом накидки и ощутимыми под ним твердыми, как скала, мышцами. "Моя искорка! Моя доченька! Наконец-то!"

Элуна завизжала от шока и внезапной боли — его объятия сдавили ребра, перехватывая дыхание, кости затрещали под напором. Она беспомощно болталась в воздухе, короткие лапы бессильно упирались в его туловище, хвост бешено дергался, как пойманная змея. Она видела только грубый мех накидки, массивную серебряную пряжку ремня и в тени капюшона и пепельной чёлки мелькнул овал почти человеческого лица. Высокие скулы, сильный подбородок, покрытый короткой щетиной цвета стали. Но над висками, сквозь пряди волос, ясно виднелись массивные, изогнутые рога пепельно-серого цвета, как у горного козла, но мощнее. И глаза… не точки. Узкие, вертикальные щели, но не темные. Они светились изнутри ослепительно-ярким, холодным бело-голубым светом, как сжатое пламя звезды или дуга молнии. Это был взгляд дракона, вписанный в человеческое лицо.

"Я так ждал! Века! Целые эпохи!" — он тряс ее от восторга, его голос дрожал, как земля перед извержением, переполненный чувствами. Он прижал ее холодной от уличного воздуха щекой к своей шее. Под грубым мехом накидки и перчатками она чувствовала не кожу, а твердые, гладкие пластины, похожие на чешую, но холодные, как полированный мрамор, чередующиеся с участками обычной, обветренной кожи. "Смотри какая! Розовая! Совсем как моя Джейна, когда вылупилась! Ах ты моя радость вылупившаяся!"

Он снова принялся ее тискать — обнимать с сокрушающей силой, встряхивать, гладить огромной заперчатанной рукой по спине и загривку с такой мощью, от которой хрустели позвонки и звенело в ушах. Каждое прикосновение перчаток было грубым, каждое сжатие лишало воздуха. Это была буря любви, обрушившаяся без предупреждения, слепая и всесокрушающая. Не грозный исполин из страхов, а огромный, не знающий меры в своей радости ребенок-титан. Он абсолютно не замечал ее паники, ее беспомощных попыток вырваться, ее драконьего облика, пыли от книги или раскрытого фолианта под ногами. Мир снова перевернулся. Теперь ее захлестнул не страх пещеры и не стыд кухни, а ураган отцовской любви, грозивший раздавить. И ей не хватало воздуха. Совсем. Грудная клетка горела, в ушах звенело нарастающим гулом, а сверкающие щели его глаз в получеловеческом лице казались единственными маяками в этом бушующем море меха, нечеловеческой силы и оглушительной, сокрушающей радости.

Воздуха катастрофически не хватало. Объятия Джраха сдавливали, как стальные обручи, обтянутые шкурой и нечеловеческой силой. Элуна беспомощно дергалась, розовые лапы скользили по грубой меховой накидке, когти цеплялись за толстые ремни. Его восторженный рев еще гудел в костях, а мощные руки уже перехватили ее, прижимая холодную щеку, покрытую мелкими гладкими чешуйками, к ее морде.

"Джрах!" — раздался резкий, властный голос из дверного проема.

Элуна, задыхаясь, сумела повернуть голову. В проеме стояла Джейна. Ее получеловеческий облик казался хрупким рядом с монолитом мужа, но осанка была прямой. В светящихся багровых глазах мелькали раздражение, усталость, тревога и глубокая, бездонная жалость. Этот последний взгляд был для Элуны: вижу твою панику. Мне жаль.

"Вот мы и пришли!" — прогремел Джрах, ставя Элуну на каменный пол рядом с платформой и свежей тушей. "Кушай, доченька! Расти большая!"

Элуна, почувствовав твердый пол и отсутствие тисков, инстинктивно рванула в сторону. Цель — дальний угол. Она сделала два неуклюжих, но быстрых шага.

Но Джрах был быстрее. Его рука в перчатке метнулась с ловкостью ястреба.

"Опа!" — весело воскликнул он, хватая ее за основание хвоста, как щенка за загривок. "Куда это, искорка? Закон тяготения еще не учила? Ха! Папа научит! Вот смотри!"

И, к ужасу Элуны и сокрушенному взгляду Джейны, он поднял ее за хвост. Метра на полтора. Элуна завизжала, беспомощно болтая лапами в воздухе. Ее розовый хвост дернулся судорожно.

"Видишь?" — Джрах раскачивал ее, как маятник. Он сбросил капюшон, открыв молодое лицо с острыми чертами, сверкающими голубыми глазами-щелями и пепельной чёлкой, из-под которой виднелись массивные рога. "Всё тянется вниз! К полу! Вот так и еда в тебя потянется, если не убегать! Физика, доченька!"

Джейна закрыла лицо ладонью, плечи слегка подрагивали. Она подошла, положив руку на его руку.

"Джрах. Положи. Ее. На пол." — каждое слово было гвоздем, вбиваемым в камень. "И дай ей поесть. Как дракону. Самостоятельно." Она кивнула на тушу.

Джрах задумался, выражение разочарования на лице было комичным. Но он послушно опустил Элуну у платформы.

"Ну ладно, ладно," — буркнул он, скидывая меховую накидку на стул. Стул треснул жалобно. Теперь был виден его получеловеческий облик: мощное тело в белоснежной, сияющей чешуе, как первый снег под солнцем. Он потянулся, чешуя на плечах и предплечьях блеснула ослепительно. "Ешь, искорка! Не стесняйся! Папа рядом!"

Элуна, дрожа от урока физики, осторожно ткнулась мордой в тушу. Стыд боролся с голодом и страхом, что папа снова схватит. Она оторвала кусок мяса, стараясь жевать бесшумно.

"Вот так! Молодец!" — загремел Джрах, хлопая себя по чешуйчатому бедру. Эхо разнеслось по кухне. Он схватил огромный кусок приготовленного мяса со стола Джейны и впился зубами. "Чавкай! Громче! Покажи еде, кто тут главный! Ха! Видишь, Джейна? Наша девость кушает!"

Джейна, накладывая овощи в свою миску, подняла глаза к потолку, словно ища там терпения. Элуна, чувствуя жар на чешуе под его пристальным взглядом, старалась жевать еще тише, почти крадучись.

Джрах расхаживал вокруг платформы, как тренер:

"Сильнее челюсти! Вот этот жилок — хрясь! Чувствуешь хруст? Это музыка!"

"Не ковыряйся! Бери больше! Тебе же расти! Будешь грозой небес!"

"Хвост! Хвост не поджимай! Хвост — баланс! Им тоже работать надо! Вот так!" — он вильнул своим мощным белым хвостом, сбив со стола деревянную миску Джейны. Грохот покатившейся миски оглушил кухню.

Джейна вздохнула, поднимая миску. Элуна, пытаясь угодить и сделать хвостом работу, неловко дернула им. Хвост задел большую каменную чашу с водой, стоявшую рядом. Чаша опрокинулась, вода хлынула на ее лапы и каменный пол. Элуна взвизгнула от холода и неожиданности.

Раскатистый смех Джраха заполнил кухню, игнорируя лужу. "Вот это я понимаю! Активность! Жизнь кипит! Держи, вытрешься!" Он сорвал кухонное полотенце Джейны со спинки стула и швырнул Элуне на голову. Тряпка накрыла морду целиком.

Пока Элуна, фыркая и чихая, пыталась стряхнуть полотенце когтистой лапой, Джрах отвлекся. Он увидел огромный остывающий пирог на столе.

"А это что? Пирог? Для нашей вылупившейся радости?" — не дожидаясь ответа, он отломил половину. "Вот, искорка, десерт! На, лови!"

Он швырнул кусок в сторону Элуны. Пирог пролетел мимо ее закутанной головы и с громким плюх приземлился прямо в лужу воды у ее лап.

Тишина. Джейна замерла с ложкой в руке. Элуна наконец сбросила полотенце, уставившись на пирог, плавающий в грязной воде. Она медленно подняла взгляд на отца. Он уплетал свою половину пирога, крошки сыпались на безупречную белую чешую его груди.

"Вкусно?" — спросил он с полным ртом, улыбаясь ослепительно, не замечая лужи, утонувшего пирога, отчаяния дочери или убийственного взгляда жены. "Пирог отличный! Мама у нас — волшебница!"

Элуна тихо всхлипнула. Ее первый семейный завтрак был стихийным бедствием. Главной стихией был отец — белоснежный ураган по имени Джрах. Она осторожно отступила от платформы и лужи с пирогом, найдя временное убежище под огромным кухонным столом из черного дерева. Оттуда, в прохладной тени, было хоть немного безопаснее наблюдать за хаосом его любви.

Завтрак закончился так же хаотично, как и проходил. Джрах, слизав последнюю крошку пирога с ладони и облизав пальцы, хлопнул себя по чешуйчатому бедру с гулким звуком.

"Ну что, искорка!" — прогремел он, глаза-щелки сверкнули азартом. "Посидели! Теперь — гулять! Надо показать тебе твои владения!"

Элуна, прячась под столом и вылизывая розовую лапу, запачканную в луже с пирогом, почувствовала ледяной укол предчувствия. Она попыталась забиться глубже под массивные дубовые ножки стола.

Но Джрах был неумолим. Он присел, заглянул под стол, его белоснежная чешуя на щеке блестела в полумраке.

"Ага! Нашлась!" — весело воскликнул он и протянул руку. Элуна попыталась отползти вглубь, но его пальцы в перчатке легко обхватили ее за загривок. Он вытащил ее, как мешок с зерном. "Не прячься, принцесса! Народ ждет!"

"Джрах, может, дать ей отдышаться?" — попыталась вступиться Джейна, вытирая воду с пола, но в ее голосе слышалась привычная покорность урагану.

"Отдышится на свежем воздухе!" — парировал Джрах, уже таща Элуну к выходу из кухни. "Воздух горный — лучший бальзам! Особенно для драконьих легких! Иди, Джейна, проветришься!"

Джейна покачала головой, но последовала за ним, ее алый доспех-чешуя мерцал в полумраке коридора. Джрах шел быстро, неся Элуну под мышкой, как мяч. Она беспомощно болталась, розовый хвост волочился по гладкому камню пола. Он нес ее мимо знакомой библиотеки (дверь распахнута, фолиант все еще лежал раскрытым на полу), мимо зала со светящимися кристаллами, прямо к массивным дубовым воротам, окованным темной бронзой и увенчанным барельефом драконьей головы.

"Открывай!" — скомандовал Джрах стражу в тяжелых каменных доспехах. Тот молча отворил створки, скрип петель отдался эхом в тоннеле.

За воротами был выход из самой горы. Элуна впервые увидела дневной свет не сквозь окно, а напрямую. Яркий, слепящий после полумрака горного дома. Свежий, холодный воздух, пахнущий сосной, снегом и камнем, ударил в ноздри. Она зажмурилась.

Джрах не остановился. Он вынес ее из темного тоннеля прямо наружу, на широкий каменный уступ.

Элуна издала тихий, невольный звук удивления, смешанный с тревогой. Слепящий свет после полумрака ударил по глазам, заставив щуриться.

Перед ней, в гигантской горной чаше, раскинулся Главное Гнездо. Город драконов, высеченный в самой горе. Здания цеплялись к отвесным склонам, словно гнезда гигантских птиц — частью вырубленные прямо в скалах, частью построенные из циклопических камней и костей. Мосты, похожие на скелеты древних драконов, перекинуты между острыми пиками. Бесчисленные пещерные входы, украшенные резьбой, служили домами. Воздух гудел низким грохотом: стук тяжелых молотов из кузниц, крики торговцев на гортанном, шипяще-рычащем языке, гул сотен голосов и периодический низкий рев. Деловой рев драконов.

Но самое поразительное были драконорожденные. Как ее родители, но с большим разнообразием: маленькие крылья, намек на хвост, чешуя на лице или руках. Цвета чешуи: медные, бронзовые, изумрудные, черные, розовые. Они ходили, торговали, работали, летали на ящерах. Все они были огромными, выше человеческого роста.

Джрах, не обращая внимания на ее оцепенение, спрыгнул с уступа на широкую площадь, вырубленную в скальном основании. Он поставил Элуну на лапы.

"Вот оно!" — раскатисто объявил он, широко раскинув руки, его чешуя сияла на солнце. "Главное Гнездо! Сердце Драконьего Хребта! Твой дом, Искорка! Ну, один из домов!"

Они оказались в центре площади. И мгновенно стали центром внимания.

Проходящие замирали. Воины в каменных доспехах, торговцы у лотков с блестящими минералами и странными плодами, старейшины в длинных одеяниях — все поворачивали головы. Затем склоняли головы и прикладывали руки к груди в глубоком, почтительном поклоне. Их взгляды были прикованы к Джраху и к ней.

"Принцесса Элуна!" — пронесся шепот по площади. "Принцесса вышла! Смотрите! Принцесса!"

"Доброго утра, ваше сиятельство!" — крикнул кузнец с наковальней, кланяясь так низко, что рога чуть не ткнулись в камень.

"Слава возвращению Принцессы!"

"Добро пожаловать в Гнездо, Принцесса Элуна!"

Элуна съежилась, пытаясь спрятать морду за спину Джраха. Уши прижались, хвост нервно забил по камню. Принцесса? Мне? Нелепо. В гул голосов вплелись чужие шепотки, знакомые по прошлой жизни, будто кто-то за спиной шипит: "Дурная… Не место ей здесь… Чужак…" Она резко обернулась, сердце колотилось, но там были лишь кланяющиеся драконорожденные. Никто не смотрел на нее с ненавистью. Шум в ушах усилился на миг, сливаясь с реальными голосами, искажая их. Это они? Или просто эхо площади? Она не могла понять. Пространство поплыло.

Подошла группа молодых драконианок. Чешуя лавандовая, персиковая, мятная. Глаза большие, смотрели с восторженным умилением. Их улыбки казались Элуне слишком широкими, неестественными.

"Ой, смотрите! Она такая крошечная!" — прошептала одна с лавандовыми чешуйками на скулах. Голос звучал двойным эхом в голове Элуны.

"И розовая! Как лепесток горной розы!" — добавила другая, ее персиковые чешуйки на руках переливались. "Фальшивая роза", — прошипел другой голосок в сознании.

"А глазки! Аквамариновые! Просто чудо!" — воскликнула третья. "Можно погладить, ваше сиятельство? Ой, простите!" — она всплеснула руками, смутившись. "Чудо уродства", — отчетливо прозвучало где-то за правым ухом. Элуна дернула головой, но рядом был только Джрах.

Джрах сиял. Он гордо выпрямился, положив руку на спину Элуны (чуть не пригнув ее). Его прикосновение, твердое и реальное, немного приглушило шепотки.

"Конечно можно!" — загремел он. "Гладить принцессу — честь! Только аккуратнее! Она нежная!"

Девушки с радостными восклицаниями осторожно протянули руки. Пальцы, покрытые мелкими чешуйками, нежно коснулись ее бока, загривка, маленьких рожек. Прикосновения были теплыми, осторожными. Элуна замерла, оглушенная вниманием и внутренней бурей. Стыд и паника боролись с новым чувством... тепла? Принятия? Шепотки стихли, отступили перед реальностью этих прикосновений, но не исчезли, затаившись где-то на задворках сознания, как тени от камина в первый вечер. Было неловко, но в этих взглядах драконианок не было страха. Только умиление. Настоящее?

Джрах, довольный, наблюдал:

"Вот, видишь, искорка? Народ тебя любит! Будешь у нас звездой! Главной звездой!"

Элуна стояла посреди площади, окруженная кланяющимися драконорожденными и умиляющимися драконианками, под рукой отца. Она была принцессой. Она была розовой драконихой. Она была в сердце Главного Гнезда, города, высеченного в самой горе. И в ее голове, поверх реального гула города, все еще тихо шипели призраки прошлого. Единственное, что ей хотелось, — забиться под стол. Но под рукой Джраха это было невозможно. Оставалось терпеть, краснеть под чешуей и пытаться понять, как жить в этой новой, ослепительной, оглушительной реальности, где эхо собственного разума могло быть опаснее любого дракона.

День Первый: Каменное Дыхание и Латунные Призраки

Глухой гул снизу был не просто вибрацией под когтями. Он был живым. Он наполнял костяные стены пещеры-спальни Элуны, проникал сквозь толщу розоватой чешуи на брюхе, отдаваясь в грудной клетке глухим, мерным биением. Дыхание горы. Глубинные Кузни. Каждый удар гигантского молота где-то в чреве Некрополиса-Горы отзывался эхом в ее собственном скелете, смешиваясь с тревожным стуком сердца. Бум-бум. Тум-тум. Где кончался гул горы и начинался ее собственный? Голова, все еще слишком легкая, слишком человеческая внутри, кружилась от этого симбиоза. Шум в ушах усилился, смешиваясь с эхом... Или это снова они? Она вжалась в холод камня, пытаясь найти опору в его несомненной реальности, в его шершавой, неумолимой твердости под мягким брюхом. Камень впивался в чешую, оставляя отпечатки. Реальность. Вот она.

По выдолбленным в камне желобам, с легким журчанием-шепотом, текла вода. Ледяная, чистейшая, пахнущая вечными снегами вершин и тайной глубин. Она наполняла огромную, отполированную до зеркального блеска чашу у стены. Элуна подошла, опустила морду. Отражение дрожало: огромные аквамариновые глаза в розовой рамке чешуи, маленькие, острые рожки, еще мягкие на вид. Она коснулась воды языком. Холод ударил в мозг, пронзительный и очищающий. Шшшш, — будто зашипел поток в желобе. Или это...? Она резко отдернула голову. Только вода. Только камень. Только гул. Шепоток стих, оставив после себя лишь натянутую тишину в собственной голове, звенящую пустоту. Но эхо шипения застряло где-то в затылке.

Свет в спальне был призрачным. Зеленоватое, фосфоресцирующее сияние люминесцирующих мхов, втиснувшихся в ниши и трещины стен. Они боролись с вечным полумраком пещеры, отбрасывая на пол дрожащие, неясные тени. Тени, которые иногда казались слишком густыми, слишком вытянутыми, будто готовыми отделиться от стены и шагнуть вперед, обрести форму. Элуна моргнула, и они снова были просто тенями. Гул Кузен нарастал. БУМ. Она прижалась к холодному камню стены всем телом, всем весом. Твердо. Реально. Ты здесь. Ты дракон. Это твой дом, — попыталась убедить себя, но мысль прозвучала неуверенным эхом в пустой пещере собственного сознания, чужой и хрупкой. Шепоток отозвался где-то за правым ухом: "Дом? Или клетка?"

Запах донесся первым. Сладковато-едкий, густой, въевшийся в сам камень Некрополиса-Горы. Дым драконьих углей. Жирное, аппетитное амбре жарящегося мяса, перебивающее дымную ноту. Элуна, ведомая ноздрями, словно на привязи этого аромата, вошла в кухню-пещеру. Размеры помещения захватывали дух — своды терялись в полутьме где-то высоко над головой. В центре пылал котел, сложенный из черных, пористых камней. Внутри — не угли, а пламя. Живое, яростное, почти белое в сердцевине, драконье пламя, питаемое Джрахом.

Он сидел на корточках перед очагом, его мощная спина в белых чешуйчатых пластинах напряглась. КХ-ХРЫК! — его легкие сжались, и струя воздуха, сокрушающей силы, ударила в основание костра. Пламя взметнулось вверх гигантским языком, едва не лизнув своды, осветив на мгновение причудливые сталактиты, отбрасывая на стены гигантские, пляшущие тени. Мясо в подвешенных над огнем чугунных котлах — каждый размером с человеческую повозку — забулькало, зашипело, выпуская соблазнительные клубы пара, которые тут же втягивались в ноздри Элуны, заполняя их жаром и жиром.

— Аккуратнее, громовержец! — рявкнула Джейна, не отрываясь от разделки туши какого-то горного козла на огромной каменной плите. Ее получеловеческая форма была стройной и опасной. Алые чешуйки, как латы, покрывали плечи, предплечья, голени, поблескивая в отблесках огня. Остальная кожа была темно-бронзовой, гладкой, но невероятно прочной на вид. Один клок ее темных, словно вороново крыло, волос, выбился из строгой косы и упал на щеку. Она отбросила его резким движением головы, не прерывая работы острым, как бритва, когтем, выступающим из ее пальца. — Опалишь завтрак Элуны. Опять. — Ее голос был низким, с легким шипящим призвуком, как раскаленный металл, опущенный в воду.

Завтрак Элуны уже ждал — аккуратная горка нежнейших, тонко нарезанных ломтиков того же козла, слегка подрумяненных на краю плиты, где жар был слабее. Рядом лежали коренья, запеченные до мягкости в углях, их земляной аромат смешивался с мясным, создавая плотную, насыщенную ауру. Но взгляд Элуны прилип не к еде. На самом краю стола, рядом с грубо вытесанной солонкой из горного хрусталя, стояло нечто... инородное. Небольшая коробочка. Латунь, местами потертая до бледно-желтого, местами покрытая темной патиной. Черное дерево, инкрустированное по краю. Маленький рычажок сбоку. Совершенно, до жути знакомое. Обыденное. Чужое.

— Диковину человеческую привезли, — голос Джейны прозвучал прямо над ухом Элуны, заставив ее вздрогнуть всем телом, сердце екнуло. Она не слышала шагов. Мать стояла рядом, вытирая руки о грубый кусок кожи. Ее глаза, золотистые, со змеиными вертикальными зрачками, скользнули по тостеру, холодные и оценивающие, как взгляд хищника на беспомощной добыче. — Зовут тостер. Говорят, хлеб поджаривает. Чудо инженеров Людей. — Она фыркнула, короткий звук, похожий на шипение углей. — Попробовали. Наш каменный хлеб — КРУХ! — треснул латунный механизм внутри. Теперь безделушка. Пылится. — Голос был ровным, но в нем чувствовалось презрение к хрупкости человеческих изобретений, к их нелепой попытке укротить огонь в такой хлипкой оболочке.

Тостер. Слово отозвалось в памяти Элуны четким, ясным образом, как удар колокола в тишине. Утренняя кухня в маленькой квартирке. Липкий от тепла линолеум под босыми ногами. Запах кофе и подгорающих тостов. Звонок будильника. Тик-так. Тик-так. Она протянула лапу, осторожно тронула холодную латунь кончиком когтя. Металл скрипнул. Внутри что-то дребезжало, будто сломанное сердце, будто запертая в клетке птица. Это просто вещь. Мертвая вещь. Но почему тогда воздух вокруг нее казался гуще, тяжелее? Почему в ушах, поверх гула Кузен, вдруг зазвенел тонкий, высокий писк? Как сигнал... как зов... чего-то давно забытого, от чего сжималось горло? Она отдернула лапу, будто обожглась.

— Да. Безделушка, — прошептала она, но голос сорвался, выдавая внутренний перекос, трещину в только что обретенной уверенности. Гул Кузен на мгновение слился с навязчивым звоном в ушах, создавая дисгармонию. "Не безделушка... ключ..." — прошелестело где-то за спиной, но когда она обернулась, там была лишь тень от котла.

Пришла наставница. Звали ее Верита. Она была древней, ее чешуя цвета окисленной меди потрескалась и потускнела по краям, глаза мутные, как замерзшие озера, но проницательные, видящие насквозь, будто читающие мысли по дрожи чешуи. Вместо книг она принесла тяжелые каменные плиты, испещренные угловатыми, глубоко выбитыми рунами, и свитки из обработанной, почти прозрачной драконьей шкуры, исписанные теми же непонятными, угрожающе мерцающими символами. Верита молча, без предисловий, начала рисовать углем прямо на стене пещеры — сложные схемы звезд, переплетения горных хребтов, линии, похожие на потоки магии или, возможно, подземные реки. Уголь скрипел по камню, оставляя черные, нестираемые следы.

Элуна пыталась сосредоточиться. Руны на плитах плясали перед глазами, сливаясь в нечитаемые узоры, будто оживая и извиваясь. Гул Кузен настойчиво заполнял череп, пульсируя в висках, сливаясь с ритмом ее собственного сердца. А за окном... За окном-бойницей, прорубленным в скале, двигалось нечто. Огромный, покрытый грубой каменной броней ящер, больше похожий на живую крепость, чем на существо. Его мускулы играли под чешуей, как канаты под кожей великана. Он тянул за собой платформу, груженную черной, сверкающей вкраплениями рудой, его когти впивались в камень моста с силой, сотрясающей камень. Платформа скрипела и грохотала по каменному мосту, перекинутому через бездонную пропасть, из которой поднимался холодный, сырой ветер, пахнущий тьмой и древностью. Ящер пыхтел, как перегретый паровой котел, из ноздрей валил густой, белый пар. ХРРРУУУУФ! ХРРРУУФ! — его дыхание сливалось с гулом снизу, становясь неотъемлемой частью симфонии Гнезда, его каменного дыхания, его живой мощи.

Взгляд Элуны завороженно следил за этим проявлением грубой, неоспоримой силы. Руны Вериты, ее тихое, бормочущее объяснение, запах угля и мяса — все отступило на второй план перед этой каменной поступью реальности. Вот он. Мир. Настоящий. Грубый. Сильный. Она прижалась лбом к прохладному камню у окна, чувствуя, как вибрация от шагов ящера проходит сквозь кость рогов, отзывается в зубах, в самой глубине костей. Здесь. Я здесь. Но где-то глубоко, в самой сердцевине, шевельнулся холодок сомнения. А кто здесь? Элуна? Или... кто-то другой? Шепоток промелькнул, неразборчивый, как шорох крыс за стеной, и тут же растворился в грохоте проезжающей платформы, оставив лишь смутную тревогу. Тени на стене от движений Вериты на миг слились в знакомый очертаниями силуэт, но распались при следующем движении руки. "Не здесь... не ты..." — замерло в воздухе.

День Второй: Рынок Шума и Медный Тик

Рынок Главного Гнезда не просто шумел. Он рвал слух на части. Он бил по ноздрям кулаком запахов. Он давил со всех сторон чешуйчатой массой тел, как живой, дышащий лавиной. Джрах, сияющий, гордый, как будто сам создал этот хаос, вел Элуну сквозь этот каменный ад, и толпа драконорожденных расступалась перед Принцессой с низкими, почтительными поклонами и гулким рокотом возгласов, сливавшихся в один громовой гул: "Принцесса Элуна! Благословенны чешуйки твои!" "Розовый рассвет Некрополиса-Горы!" Их размеры поражали — от существ лишь на голову выше человека до гигантов, чьи спины терялись где-то в дыму, поднимающемся от жаровен, а их шаги сотрясали пол, заставляя дрожать мелкие предметы на прилавках. Каждый поклон, каждый взгляд, полный умиления ее розовой чешуей, был еще одним камнем, давящим на грудь.

Запахи! Гора въедливых ароматов, обрушившаяся на ноздри! Дым десятков очагов, где жарилось мясо — целые туши мамонтоподобных зверей, потрошеные тушки горных козлов, связки неведомых птиц с перьями цвета пепла. Сладковато-гнилостное амбре огромных куч свежих шкур и кишок, сваленных в углу, привлекающее тучи черных мух с гудящими крыльями. Терпкий, кисловатый дух ферментированных кореньев и грибов, бродящих в гигантских деревянных кадках, ударяющий в нос как уксус. Пряная, обжигающая ноздри острота редких горных трав, разложенных на грубых циновках, смешивающаяся с запахом раскаленного металла от кузнечных рядов. Запах пота, чешуи, горячего камня под ногами. Запах жизни, кипящей, неудержимой, грубой, как необработанная руда, как удар кузнечного молота. Воздух был густым супом, который приходилось продирать грудью.

Звуки! — СВЕЖАЯ ПЕЧЕНКА ГРОМОХОДА! ДЛЯ СИЛЫ И ЧЕШУИ! — ревел торговец, брызгая слюной и потрясая окровавленным куском мяса размером с лошадиную голову. — КРИСТАЛЛЫ ГЛУБИННЫЕ! ЗАРЯД ДЛЯ ДЫХАНИЯ! НЕДОРОГО! — звенел другой, потрясая гроздью светящихся синим, как ледник, камней. Скрежет когтей по камню, как нож по стеклу, пронзительный и нервный. Грохот падающих тяжестей — БА-БАХ! — РАЗОЙДИСЬ! РАЗОЙДИСЬ! — орал, надрываясь, носильщик, таща на горбу тушу, втрое больше его самого, его чешуйчатая спина напряглась до посинения, сухожилия выпирали, как канаты, голос хриплый от усилия. Транспорт поражал воображение: волокуши, запряженные шестиногими, покрытыми панцирем вьючными тварями, скребущими камень копытами с глухим стуком; платформы на полозьях, которые тянули драконорожденные носильщики, их мускулы вздувались под чешуей, как горные хребты, лица искажены гримасой напряжения; сложные системы блоков и лебедок, скрипя и лязгая железом о железо — КРЯК-КРЯК! — поднимали грузы на верхние ярусы рынка. Где-то высоко в дыму пролетел дракон поменьше, с кожаной почтовой сумкой на боку — живая, стремительная авиапочта. Его крылья разрезали дым с резким, пронзительным свистом.

Элуна шла, прижавшись к могучему, чешуйчатому бедру Джраха, чувствуя его тепло и мощь, как скалу в бурном море. Ее голова гудела, как потревоженный улей, наполненный яростными пчелами. Звуки сливались в один оглушительный, невыносимый рев, бивший по барабанным перепонкам. Запахи обжигали ноздри, вызывая слезотечение, сливаясь в одно едкое, удушающее облако. Толпа, мелькающие чешуйчатые тела всех форм и оттенков — от черного обсидиана до огненно-рыжего, сверкающие глаза всех оттенков желтого и красного — все это давило физически, как груда камней на груди, не давая вдохнуть полной грудью. Она чувствовала, как по ее собственной розовой чешуе пробегают мурашки тревоги, каждая чешуйка будто встала дыбом, ощетинилась. Слишком много. Слишком громко. Слишком... реально? Или это опять ловушка, иллюзия такой плотности, что ее нельзя отличить? И вдруг, сквозь общий оглушительный гвалт, пробился другой звук. Тонкий, металлический, ритмичный. Безупречно четкий. Неумолимый. Тик-так. Тик-так. Тик-так.

Она остановилась как вкопанная, будто наткнулась на невидимую стену, застыв посреди людского потока. Джрах, не заметив, прошел пару шагов вперед, потом обернулся, его белые брови поползли вверх, образуя складки на чешуе лба.

— Искорка? Что там? Чего замерла? — Его голос, обычно громовой, казался приглушенным рыночным гулом, доносящимся словно из-под воды.

Элуна не отвечала. Ее взгляд, острый и испуганный, уперся в прилавок, заваленный блестящими безделушками — отполированными до зеркального блеска когтями хищников, сверкающими осколками минералов всех цветов радуги, замысловатыми амулетами из черной кости, похожими на крошечные черепа. И среди этого буйства драконьего тщеславия — медная коробочка. Круглая. Со стеклянным окошком. С двумя тонкими стрелками. И маленькой секундной стрелочкой, которая... двигалась. Непрерывно. Монотонно. Тик-так. Тик-так. Тик-так. Звук шел именно от нее, чистый и отчетливый сквозь рыночный рев, как игла сквозь ткань.

— А, это! — Джрах вернулся, его громовой голос на мгновение перекрыл рыночный шум, заставив ближайших торговцев вздрогнуть и обернуться. Он протянул руку, его огромные пальцы с короткими, толстыми когтями бережно, почти нежно, как будто боясь раздавить, взяли хрупкую вещицу. — Карманные часы. Трофей! Купил у человека-торговца на границе. За горсть блестящих камушков — он аж заплясал! — Джрах поднес часы к своему лицу, разглядывая механизм сквозь стекло. Его белая чешуя на лбу сморщилась в выражении легкого недоумения. — Тикает красиво, правда? Звук приятный. Но толку? — Он фыркнул, и теплый воздух пахнул дымом и серой. — Наш горный гонг бьет каждый час — слышно на пять уровней вглубь и ввысь! И видно, когда тень от Пика Падающего Камня ляжет на отметку. А эта штукенция... — Он потряс часами, заставив механизм внутри жалобно дребезжать. — Маленькая. Хрупкая. Сломается, чихни рядом. Забавная безделушка. Человечья выдумка. — Он положил часы обратно на прилавок с легким стуком. Медный корпус тускло блеснул в зеленоватом свете светящихся грибов, подвешенных над прилавком.

Элуна не сводила с них глаз. Карманные часы. Символ. Якорь. Призрак. Призрак ее прошлого. Призрак размеренной жизни по минутам, по секундам. Призрак хрупкого человеческого времени, которое здесь, в этом каменном чреве, под вечным гулом Кузен, под пляшущими тенями от огненных языков на жаровнях, казалось... смешным. Нелепым. Ничтожным. Тик-так. Звук был таким отчетливым. Таким настоящим. Но Джрах не слышал его значимости. Для него это был лишь тикающий курьез, диковинка, не стоящая и горсти блесток. Тик-так. Он звучал прямо у нее в ухе. Близко. Очень близко. Как будто кто-то дышал ей в ушную раковину, теплым, влажным воздухом, и шептал... Что? Она не разбирала слов. Только шелест. Только тик-так. Паника, холодная и липкая, как подземная слизь, поднялась по позвоночнику, сжала горло. Это они? Шепотки? Она резко повернула голову, чуть не задев когтем стоящего рядом драконорожденного. Никого рядом. Только Джрах, смотрящий на нее с легким беспокойством, сквозь дымную завесу, и толпа драконорожденных, умильно взирающих на свою розовую принцессу, их глаза блестели, как драгоценные камни в полутьме. Но звук тиканья не исчез. Он стал громче. Громче гула. Он бился в висках. "Время вышло... время..." — пронеслось в голове, чужим, шипящим голосом.

— Верно, Принцесса наша! — прогремел Джрах вдруг, хлопая себя по бедру со звуком, как удар кувалды по наковальне, его смех прокатился громовой волной, на мгновение заглушив и рынок, и тиканье, и шепот. — Красивая! Редкая! Верно? — Толпа ответила одобрительным гулом, волной поклонов и возгласов. Элуна почувствовала, как ее толкают в спину — не со зла, просто кто-то огромный проходил мимо, его чешуйчатый бок скользнул по ее плечу, грубый и горячий. Реальность грубо вернулась, материальная и давящая. Запахи. Шум. Давление чешуйчатых тел. Тик-так часов растворился в общем гаме, как капля в океане. Шепоток стих. Но холодок в спине остался, как ледяная игла. Призрак был здесь. Он просто надел другую маску. Медную и стеклянную. И он тикал. Где-то в толпе. Всегда рядом. "Отсчитывает твое время..." — шепнуло что-то прямо в ухо, и Элуна вздрогнула, вжавшись в Джраха сильнее.

День Четвертый: Зуд, Паста и Контроль

Проснулась Элуна не от гула Кузен, а от невыносимого, ползучего зуда. Он горел огненной полосой вдоль позвоночника, от шеи до основания хвоста, где новая чешуя пробивалась сквозь кожу, плотная и острая, как битое стекло. Каждое движение, каждый вдох отзывался жгучим дискомфортом. Она попыталась почесаться о каменную стену спальни, извиваясь, как угорь, терлась боками, спиной, но шершавая поверхность лишь раздражала воспаленную кожу сильнее, не принося облегчения. В отчаянии она дернулась резче — и потеряла равновесие. Грохот ее падения на каменный пол эхом отозвался в пещере, смешавшись с ее тихим стоном. Бессилие и ярость закипели внутри. Чужое тело! Чужое, непослушное, больное!

Дверь открылась беззвучно. На пороге стояла Джейна. В руках она держала плошку, из которой валил густой, едкий дымок, пахнущий хвоей, смолой и холодной глиной.

— Рост чешуи, — констатировала она просто, без сочувствия, но и без осуждения. Ее алые чешуйки на предплечьях отсвечивали в зеленоватом свете мхов. — Усаживайся.

Элуна поднялась, потирая ушибленный бок, и послушно уселась на корточки. Джейна опустилась рядом, ее движения были точными, экономичными. Она сняла грубые перчатки с обрезанными пальцами, обнажив сильные руки с короткими, острыми когтями. Пальцы, темно-бронзовые и прохладные, коснулись воспаленной полосы на спине Элуны. Та вздрогнула, ожидая боли, но прикосновение было лишь легким нажимом. Потом пальцы зачерпнули пасту из плошки. Она была неожиданно прохладной, почти ледяной. Джейна нанесла ее толстым слоем вдоль позвоночника. Мгновенное облегчение! Жжение сменилось приятным холодком, зуд притупился, уступая место ощущению плотной, успокаивающей тяжести. Элуна невольно расслабилась, издав низкое, довольное урчание, которое вибрировало у нее в груди. Звук был странным, чужим, но... приятным.

— Так лучше? — спросила Джейна, ее голос потерял привычную резкость, стал чуть мягче. Она продолжала наносить пасту, ее пальцы уверенно скользили по розовой чешуе, не задевая воспаленных участков. — Скоро затвердеет. Перестанет зудеть. Терпение.

— Да... — прошептала Элуна, чувствуя, как напряжение покидает тело под умелыми руками матери. Тени от мхов на стене казались сегодня спокойными, не шевелятся. Реальность пасты, ее запах, холод и твердые пальцы Джейны были якорем.

После завтрака Джейна повела ее не в главные залы, а в небольшой грот за их жилыми пещерами. Здесь пахло сыростью и пылью. В беспорядке стояли каменные глыбы разной плотности — от мягкого, пористого туфа до темного, твердого базальта, и обрубки черного, как ночь, горного дерева.

— Учись чувствовать силу, — сказала Джейна просто. Она подошла к глыбе туфа, подняла руку. Ее коготь, острый и короткий, едва коснулся поверхности. Легкое движение — и на камне осталась четкая, глубокая борозда, будто прочерченная резцом. Пыль осела белой линией. Потом она подошла к обрубку черного дерева. Рука взметнулась быстрым, резким ударом. КХЫСЬ! Коготь вошел в древесину до основания, легко, как в масло. Она вытащила его без усилий. — Не сила главная. Контроль. Чувствуй материал. Твердость. Плотность.

Элуна подошла к туфу. Подняла лапу. Ее собственные когти казались такими тонкими, хрупкими по сравнению с материнскими. Она попыталась повторить движение. Коготь лишь слегка царапнул камень, оставив жалкую белую черточку. Она сжала челюсти, напряглась, рванула лапу сильнее. Скр-р-рах! Коготь соскользнул, оставив глубокий, рваный след, а кончик когтя неприятно заныл, будто ушибся.

— Медленнее, — прозвучал рядом голос Джейны. Ее пальцы обхватили Элунино запястье, сильные и уверенные, направляя движение. — Чувствуй камень под когтем. Не рви. Веди. Вот так.

Под ее руководством Элуна снова провела когтем. На этот раз борозда получилась ровнее, глубже. Потом дерево. Первая попытка — коготь застрял в древесине, едва войдя на треть. Пришлось дергать, чтобы вытащить. Джейна терпеливо объясняла угол удара, напряжение мышц. К концу урока рука Элуны ныла от непривычного усилия, но на куске мягкого камня ей удалось выцарапать простой угловатый знак — символ Гнезда. Ее когти, обычно блестящие, были слегка сточены, покрыты серой пылью камня и бурыми опилками дерева. Усталость смешивалась с каплей гордости. Сделала. Сама. Пусть ерунда, но сделала.

Вечером, сидя у очага, она полировала когти о кусок грубой кожи, пытаясь вернуть им блеск. Вошел Джрах, его белая чешуя отсвечивала в пламени, рога отбрасывали на стены гигантские, пляшущие тени. Увидев ее занятие, он засмеялся, громко и раскатисто.

— Дай-ка я покажу, искорка! — прогремел он, подхватывая обрубок черного дерева, оставшийся с урока. Он вскинул руку, его мощные мышцы вздулись под чешуей. БАМ! Когти, толстые и короткие, как кинжалы, вонзились в древесину сокрушающей силы. Дерево расщепилось с громким хрустом, разлетевшись на две части. — Вот! Мощно! — Джрах сиял, потрясая обломком.

Элуна смотрела на свои тонкие, изящные царапины на камне, на сточенные когти. Чувство гордости испарилось, оставив кислый привкус несоответствия. Никогда не смогу так.

Джейна, чистившая котлы, вздохнула, шипяще-раздраженно:

— Джрах, она учится контролю. Точности.

— А? Ну... мощь тоже важна! — ответил он, почесывая затылок, глядя на разломанное бревно. — Не все же царапать... Иногда и сокрушать надо! — Он уселся рядом с Элуной на корточки, его массивность ощущалась как теплая скала. Из складок одежды он достал крошечную бронзовую статуэтку — диковинный человеческий паровоз с крошечными колесиками. — Купил за смешную цену! Торгаш-человечек чуть не прыгал от радости за горсть стекляшек! — И он начал рассказывать, как чуть не обрушил штольню на границе, чихнув слишком сильно на переговорах. Его голос, громовой и бесхитростный, заполнил пещеру. Элуна слушала, незаметно уютно устроившись у его ног. Ее хвост, тонкий и гибкий, сам собой обвил его мощную лодыжку, ищуя опоры. Тени от огня плясали на стене, но сегодня они были просто тенями. Зуд на спине под затвердевшей пастой почти не чувствовался. Здесь. Сейчас. Почти... спокойно.

День Пятый: Тяжесть за Спиной и Зеркало

Странная тяжесть. Не боль, а глубинное напряжение, как будто между лопатками заложили огромный, невидимый камень. Мышцы вдоль позвоночника налились упругой силой, которой раньше не было, но и не давали покоя. Элуна вертела головой, пытаясь увидеть спину, но видел только бок, розовую чешую да изгиб ребер. Ощущение было чужим, тревожным. Она подошла к огромному зеркалу из вулканического стекла, стоявшему в нише зала. Оно было огромным, но все равно не могло отразить всего. Она крутилась, напрягала мышцы спины, чувствуя, как тяжесть сгущается, как что-то огромное и спящее пытается расправиться под кожей. В отражении мелькали лишь смутные выпуклости под тонкой кожей между лопатками, розовые и напряженные. Беспомощность снова защемила горло. Что там? Что со мной?

В гости пришел Кайд. Сын Джраха от первой жены. Старший брат. Он вошел без стука, как тень. Высокий, стройный, с чешуей холодного стального цвета, гладкой и плотной, как полированная броня. Его глаза, серые и спокойные, как горное озеро перед бурей, сразу нашли Элуну у зеркала. Взгляд был наблюдательным, внимательным, но без капли умиления или навязчивого любопытства толпы. В руках он держал связку огромных сизых ягод, покрытых инеем.

— Принцесса, — поклонился он сдержанно, голос ровный, без раскатов отцовского грома. — Ягоды ледниковые. Для силы.

Джрах, появившийся из кухни с запахом дыма, громко хлопнул Кайда по спине:

— Смотри, искорка, твой брат! Он тебе все покажет! Лучший летун в Гнезде после меня!

Кайд, не удостоив отца даже взглядом, подошел к Элуне. Его движения были плавными, экономичными, без лишних усилий.

— Ты чувствуешь их? — спросил он тихо, указывая взглядом на ее спину. — Напряжение? Тяжесть?

Элуна кивнула, не в силах вымолвить слово. Кайд молча повел ее на открытую солнечную террасу. Здесь пахло ветром, камнем, нагретым за день, и далеким снегом. Горные пики резали синее небо.

— Это крылья готовятся к первому расправлению, — сказал Кайд. Его слова были просты, без сюсюканья, как констатация факта. — Болезненно, но необходимо. — Он стал показывать жестами, как напрягать новые мышцы вдоль позвоночника, не пытаясь дергать плечами. — Почувствуй связь. От основания шеи... вот сюда... и к крестцу. Напряги. Держи. Отпусти. Ищи баланс. Они — часть твоего скелета, а не поклажа за спиной.

Элуна сосредоточилась, кряхтя от усилий. Казалось, она управляет чужим телом. Напряжение росло, становилось почти болезненным. Она поймала взгляд Кайда — спокойный, ожидающий. Никакой жалости. Только уверенность, что она сможет. Он верит. Значит, возможно. Она снова напряглась, уже не просто дергая мышцами, а пытаясь вызвать движение изнутри, из самой глубины спины. И вдруг — ДВА ОГРОМНЫХ СКЛАДЧАТЫХ "ПАРУСА" НА ЕЕ СПИНЕ ДЕРГНУЛИСЬ И ЧАСТИЧНО РАСПРАВИЛИСЬ! КРРРАХ! Звук рвущейся ткани кожи смешался с шелестом тонкой, перепончатой кожи. Ощущение было ошеломляющим. Свобода. Готовность к полету. И невероятная, сбивающая с ног тяжесть! Центр тяжести сместился мгновенно. Она ахнула и рухнула на бок, неуклюже шлепнувшись на каменные плиты террасы, крылья неловко сложившись за спиной.

Кайд не засмеялся, не бросился помогать. Он просто подошел, его стальная чешуя блеснула на солнце.

— Хорошо, — произнес он ровно, протягивая руку. Его пальцы были сильными и прохладными. — Первый раз всегда так. Скоро научишься управлять. — Он помог ей встать. В его глазах не было ни насмешки, ни излишней нежности. Было понимание. И уверенность. Взрослая уверенность в ее способности научиться. Она кивнула, стараясь не показать, как дрожат ноги от адреналина и стыда. Но под стыдом теплилось что-то новое. Предвкушение.

Перед сном Элуна снова подошла к зеркалу. Она глубоко вдохнула, вспомнив указания Кайда. Напрягла мышцы спины, не дергая плечами, сосредоточившись на глубине, на связи вдоль позвоночника. Крылья дрогнули. Складки кожи и тонких перепонок разгладились, расправляясь медленно, неловко, как мокрая парусина, но они РАСПРАВИЛИСЬ! Пусть лишь наполовину. Пусть дрожа от усилия. Она смотрела на отражение. Розовая чешуя, гладкая там, где прошла паста Джейны. Аквамариновые глаза, широко раскрытые. Маленькие, острые рожки. И за спиной — огромные, складчатые, розовато-перламутровые тени крыльев. Неуклюжие? Да. Чужие? Еще да. Но это было ЕЕ тело. Неуклюжее, но сильное. В нем была грубая мощь Джраха, терпеливый контроль Джейны, и теперь — обещание полета, данное спокойствием Кайда. Она почувствовала не детский восторг, а глубокую, взрослую искру гордости. Мое. Я могу. Она напрягла мышцы сильнее, заставив крылья расправиться чуть шире. Отражение в темном стекле ответило ей взглядом, в котором смешались удивление, страх и это новое, хрупкое принятие. Дракон.

Джейна, стоявшая в дверном проеме в тени, не вошла. Она видела этот клубок эмоций в глазах дочери, отраженный в зеркале. В ее золотистых глазах с вертикальными зрачками мелькнула глубокая, быстро сдержанная грусть. Потом — волна нежности. И следом, как тень от крыла, — острая, спрятанная тревога. Она тихо отступила в полумрак коридора, оставив Элуну наедине с ее отражением и тяжестью новых крыльев. Воздух террасы был пронизан холодком ночи и тихим гулом далеких Кузен. Пять дней в Чешуе Гнезда закончились. Что-то сломалось. Что-то начало расти.

Боль не ушла. Она пульсировала глухой, навязчивой волной вдоль спины, от основания черепа до копчика. Не острая, как вчера при первом расправлении, а ноющая, укоренившаяся, как напоминание о новой, непрошеной тяжести крыльев. Элуна лежала на лежанке, ворочалась, пытаясь найти положение, где эти огромные, складчатые придатки не давили бы, не тянули бы мышцы. Розовая чешуя на брюхе была прохладной на ощупь, но внутри все горело от беспокойства. Взгляд Джейны перед сном, тот самый, полный спрятанной тревоги и грусти, преследовал ее, как тень. Он смешивался с умильными возгласами рынка, с мощью Джраха, с уверенностью Кайда — в один сплошной, давящий ком ожиданий. Принцесса. Розовый рассвет. Надежда. Слова звенели в голове фальшивыми колокольчиками. А в уголке сознания, тускло мерцая, маячил темно-синий переплет книги с пентаграммами из библиотеки. Те символы, живые и непонятные, словно звали ее, шептали что-то на краю слышимости, смешиваясь с гулом Кузен. Все это — боль, ожидания, зов книги — сплелось в невыносимый узел, гнавший ее прочь. Наверх. К холодной, чистой тишине. К звездам, которые не осуждают.

Она поднялась бесшумно, насколько позволяло ее неуклюжее, не до конца освоенное тело, полное новых, непривычных мышц и костей. Каждое движение отзывалось тупым эхом в спине. Книга, массивный фолиант с тускло поблескивающими металлическими застежками, лежала там, где она спрятала ее после безуспешных дневных попыток разгадать мерцающие знаки. Элуна осторожно, но с усилием сомкнула челюсти на прочном переплете. Груз тянул голову вниз, создавая неудобство, но это было терпимо. Надо уйти. Хотя бы ненадолго. На самый верх. Там, где только ветер и бескрайнее небо. Там, где нет их глаз, — пронеслось в голове, и тут же из зеленоватого сияния мха в углу ей померещился знакомый силуэт — высокий, тонкий, как будто сложенный из теней. Она резко повернула голову. Никого. Только дрожащие тени от мха. Шшш... пора... — прошелестело где-то за ухом, но это мог быть лишь скрип камня в глубине.

Проползти мимо спальни родителей оказалось испытанием для нервов. Джрах храпел с грохотом обвала в дальних шахтах, сотрясая стены. Но в паузах между его раскатистыми выдохами Элуне чудились другие звуки — тихий шепот, будто множество голосов обсуждало ее уход. ...уйдет... ...розовая... ...сломается... Она замерла у самого порога их спальни, сердце колотилось где-то в горле, чешуя на загривке встала дыбом. Джейна спала чутко, как тень на горячем камне. Ее силуэт под грубым покрывалом казался слишком неподвижным, слишком... наблюдающим. Элуна прижалась к холодной стене, чувствуя, как камень впивается в бок. Реальность. Просто мать спит. Она проскользнула мимо, не дыша.

Через знакомые залы с высокими сводами, где лунный свет из бойниц рисовал на полу длинные, зловеще вытянутые прямоугольники. Мимо черного обсидианового зеркала, где ее отражение было лишь смутной розовой рябью с двумя огромными темными пятнами-глазами. Казалось, тени в углах залов сгущались, принимая зыбкие очертания, следуя за ней. Не оглядывайся... — прошипело в сознании, и она ускорила шаг, цокот когтей по камню отдавался гулким эхом, как шаги преследователя. Массивные бронзовые ворота Главного входа были заперты на тяжелые засовы, но рядом, почти незаметный в глубокой тени, зиял маленький потайной лаз — служебный ход для драконорожденных слуг, узкий и низкий. Элуна, втянув голову и прижав крылья изо всех сил, протиснулась в него с усилием, поцарапав нежную чешую молодых боков о шершавый камень. Острая боль царапин была почти благом — знаком реальности. И вот она — свобода.

Ночной воздух ударил в ноздри — острый, как лезвие, ледяной, пропитанный запахом сосновой смолы, горного льда и бескрайней, пугающей высоты. Город-гнездо внизу спал, лишь редкие огоньки маячили в окнах-пещерах, как потухшие угольки в огромном каменном очаге. Элуна рванула вверх по знакомой козьей тропе, ведущей к самой вершине. Книга в зубах мешала дышать, перекрывая горло, но она упрямо шла, цокая острыми когтями по твердому сланцу. Чем выше, тем круче становился склон, тем яростнее дул ветер. Он выл в ушах, пытался сбить с ног, трепал складки кожи вдоль позвоночника, где спали пока крылья, заставляя их непроизвольно подрагивать и отзываться новой волной ноющей боли. Тени скал по бокам тропы казались живыми, двигающимися синхронно с ней. Не одна... — мелькнула мысль, но она гнала ее прочь, фокусируясь на камне под когтями, на ледяном ветре, выжигающем навязчивые шепотки из головы.

Она почти добралась до уступа под самой вершиной. Отсюда открывался вид, от которого перехватывало дыхание и на миг изгоняло всю боль, весь страх: бескрайнее море черно-зеленого леса внизу, погруженное в лунные тени, реки серебра — отражения луны на цепочке горных озер далеко внизу, и небо. Оно было глубоким, бархатисто-синим, усеянным мириадами ослепительно ярких звезд, чей свет никогда не пробивался сквозь смог человеческих городов. Воздух был кристально чистым, холодным, пьянящим, наполнял легкие ледяной свежестью, смывая остатки гулких звуков Гнезда и шепотков.

Элуна опустила книгу на плоский камень, задрав голову. Ее охватила эйфория. Чистая, дикая, захлестывающая. Она была здесь. Одна. Сильная. Свободная. Это был ее мир. Ее небо. Ее горы. Она вдохнула полной грудью, расправила плечи, ощущая мощь в каждой мышце... и ветер, коварный порыв, вырвавшийся из-за скального выступа, ударил ей точно в бок.

Она поскользнулась на мелком, как песок, щебне. Потеряла равновесие. Резкий, панический толчок инстинкта — и мышцы вдоль позвоночника сжались в судорожном спазме. Что-то огромное, тяжелое, совершенно незнакомое рвануло ее вверх и назад одновременно. Крылья!

Они распахнулись. Неловко, резко, как два огромных, складчатых паруса из тонкой кожи и крепких сухожилий. Не по ее воле, а от чистейшего, животного страха падения. Воздух ударил в кожаную перепонку, наполнил их с глухим, влажным хлопком. Падение превратилось в стремительный, совершенно неуправляемый бросок вниз, параллельно почти отвесному склону.

И в этот миг... эйфория вернулась. Затмила все. Она летела! Не падала — неслась! Холодный воздух резал глаза, заставляя слезиться, но она видела все: лунные блики на чешуйках сосен далеко под ней, черные зубцы скал, проплывающие мимо, бездонную синеву ночи. Гул ветра в ушах стал дикой, захватывающей музыкой. Тяжесть крыльев — невероятной силой. Страх сменился неудержимым, диким восторгом. Она издала звук — протяжный, вибрирующий вопль чистой радости, смешанный со свистом ветра. Это был крик свободы, мощи, полного слияния с ночью и горами.

Но контроля не было. Никакого. Крылья были чужими, могучими, но глухими к ее мысленным командам. Она не умела маневрировать. Не умела набирать высоту. Не умела даже нормально планировать. Ее несло ветром, как огромный розовый лист. Восторг длился мгновения. Лес внизу стремительно приближался. Из темно-зеленого ковра он превратился в угрожающую чащу отдельных крон, острых вершин сосен, черных провалов между деревьями. Скорость была ужасающей.

Паника вернулась, острая и леденящая кровь. Она судорожно дернула плечами, пытаясь развернуть крылья, поймать хоть какой-то поток, что-то сделать! Книга, забытая в зубах, больно ударила ее по подбородку. Крылья лишь дернулись, сломав хрупкое равновесие. Вместо плавного снижения она закрутилась, потеряв ориентацию. Небо смешалось с лесом. Ветви, как костлявые руки, рванулись ей навстречу.

Удар. Не один. Серия. Сначала хлесткий хруст тонких веток, бивших по морде, по бокам, царапая чешую. Потом тяжелый, оглушающий удар грудью о что-то толстое и упругое — молодой ствол? Боль пронзила, как нож. Воздух вырвало из легких. Еще удар по левому крылу — резкая, режущая боль. Треск рвущейся кожи. Ее собственный визг, заглушенный густой хвоей. Падение. Сквозь слои веток, ломающих ребра молодых побегов. Тяжелый, глухой удар о землю, покрытую мягким, но неумолимым ковром из мха и хвои. Тьма.

Тишина. Густая, лесная, звенящая от шума в ушах. Боль. Везде. Глухая, пульсирующая в груди. Острая, жгучая в левом крыле. Ноющая в передней правой лапе и вдоль спины. Холодная, влажная земля под щекой. Запах сырости, хвои, раздавленных ягод и... своего собственного страха. И где-то рядом, в темноте, тускло мерцал корешок той самой книги с пентаграммами, выпавшей из ее ослабевших челюстей. Эйфория рассеялась, как дым. Осталась только ночь, непроглядная чаща, всепроникающая боль и горькое осознание: она не умеет летать.

Каждое движение отзывалось острой болью в крыле, где перепонка была порвана, а правая передняя лапа ныла тупой болью при малейшей опоре. Элуна, постанывая, подняла тяжелую книгу с пентаграммами — ее углы оставили красные вмятины на чешуе под мордой. Надо вверх. Надо лететь! Мысль была ясна, но тело, избитое падением, сопротивлялось. Она доползла до ближайшей полуповаленной сосны, цепляясь когтями за шершавую, пахнущую смолой кору. С трудом взобралась на толстый, косо торчащий сук. Вдохнула, расправила крылья — рвущая боль в левом крыле заставила ее сдавленно застонать. Собрав всю волю в комок, она сжалась. Прыжок! Ветер! Лети!

Оттолкнулась. На миг — ощущение опоры под крыльями, надежда. Потом — неуклюжий рывок вбок, потеря баланса, и снова падение. Она рухнула в заросли колючей малины ниже, острые шипы впиваясь и царапая розовую чешую. Книга выпала из пасти с глухим стуком. Лежала среди папоротников, мерцая зловещим корешком в лунном свете. Бессилие. Горькое, сдавливающее горло комом. Она не умела летать. Она была пленницей земли, враждебного леса.

Собрав остатки сил, Элуна поднялась, схватила книгу, теперь волоча ее в передней лапе, как неподъемный щит, и побрела. Хромая. Направление — примерное, по памяти о склоне, откуда падала. В сторону Гнезда, надеясь выйти к знакомым тропам. Лес был густым, темным, враждебным. Корни, как капканы, цеплялись за лапы, цепкие ветки хлестали по морде. Каждый шорох в кустах, каждый треск сучка заставлял сердце колотиться, приливая к вискам. Она брела, прижимая холодный переплет книги к груди, единственную знакомую вещь в этом чужом, страшном мире.

Щелчок. Четкий, громкий, как выстрел, в ночной тишине. Сломанная ветка. Прямо за ней.

Элуна замерла. Холодный ужас окатил с головы до кончика хвоста. Не раздумывая, она рванула вперед. Боль в крыле и лапе забылась, затопленная ледяной волной адреналина. Она неслась сквозь чащу, как загнанный зверь, не разбирая дороги. Тернии рвали чешую на боках, оставляя кровавые царапины. Книга тяжело била по ребрам, замедляя бег. За спиной — тяжелый топот, лязг когтей по камню, шум ломаемых кустов, прерывистое, хриплое, злобное дыхание. Что-то большое, темное, неумолимое. Не медведь, не волк — что-то другое. Что-то древнее и голодное из глубин этого первозданного леса. Тени деревьев смыкались над головой, превращая лунный свет в жалкие, дрожащие пятна. Впереди мелькали силуэты — то высокая, тонкая фигура, скользящая между стволов (Джейна? Нет, не может быть!), то темная, бесформенная масса, плывущая параллельно ей. "...близко..." — прошелестело прямо над ухом, заставляя ее взвизгнуть и рвануться в сторону, прямо в колючий кустарник. Острые шипы впились в бока. Боль была реальной. А тени... тени были лишь игрой света и страха. Но от этого не легче.

Она вырвалась на небольшую поляну, освещенную лунным светом, и застыла в ужасе. Тупик. Высокие, почти отвесные, скользкие от влаги скалы сомкнулись, образуя каменный карман. Выхода не было. Только вверх — по гладкой, мокрой от росы и лишайника скале. Не взобраться даже дракону-скалолазу. Узкая, темная щель в скалах — вход в пещеру, едва шире ее самой, зияющий чернотой. И небо — недостижимое и безжалостное в своей недосягаемости.

Топот и хрип приближались стремительно. Из чащи вырвался силуэт. Крупный, приземистый, покрытый лохматой, слипшейся шерстью цвета запекшейся крови. Глаза светились тусклым, мутно-желтым светом безумия. Элуна не разглядела детали, только ощутила первобытную, нерассуждающую ненависть и голод, исходящие от существа. Шерсть на его загривке была взъерошена, как щетина, из пасти капала слюна, смешанная с чем-то темным. Запах — гнилого мяса, крови и дикой ярости — ударил в ноздри.

Чудовище рыкнуло, низко припав к земле, мощные задние лапы сжались для прыжка. Элуна метнулась к щели в скалах. Она была узкой. Слишком узкой для дракона ее размера. Она попыталась протиснуться грудью вперед — шершавый камень впился в чешую, сдавил ребра, остановив ее как стеной. Она застряла! Паника, ледяная и всепоглощающая, сжала горло. За спиной — лязг клыков, тяжелые шаги, звериный запах падали и ярости. Мысли смешались в одну вопиющую, беззвучную мольбу: Хочу быть маленькой! Хочу пролезть! Хочу убежать! ХОЧУ СТАТЬ ЧЕЛОВЕКОМ!

И в этот миг отчаяния, под давлением камня, сдавливающего кости, и леденящего страха смерти, сработало то, что не получалось днем. Тело ответило на истерический крик души.

ПУФФ!

Не громкий взрыв, а сдавленный, болезненный хлопок, как лопнувший под водой пузырь. Воздух сгустился вокруг нее в видимую, мерцающую дымку. Элуна почувствовала, как ее тело сжимается, ломается, перестраивается. Боль была острой и мгновенной, как тысячи игл, вонзающихся одновременно. Чешуя не просто втянулась — она смягчилась, поблекла, потеряла металлический блеск, превратившись в грубую, песочного цвета ткань, обернувшуюся вокруг ее резко уменьшающегося тела как простая туника до колен. Кости с треском уменьшились, мышцы перекрутились, крылья растворились в покалывающем онемении вдоль позвоночника. Огромная сила сменилась хрупкостью, невесомостью. Давление камня исчезло — щель теперь казалась просторным проходом. Но она упала вперед, уже не на четыре лапы, а на две маленькие руки и колени, чувствуя холодную землю и острые камешки на голой коже.

Она была ребенком. На вид лет десяти. Худенькая, бледная, с волнистыми волосами цвета спелой пшеницы, спадавшими на испуганное, детское лицо с огромными аквамариновыми глазами, все еще полными немого драконьего ужаса. На ней была лишь та самая грубая туника из "бывшей чешуи", до колен, оставляющая руки и ноги голыми. Она дрожала всем телом — от холода, шока и адреналина, мелкая дрожь пробегала по тонким ручкам и ножкам.

Книга с пентаграммами лежала рядом, теперь казавшаяся ей огромной, тяжелой каменной плитой. Рык чудовища за спиной стал оглушительным, близким. Оно было уже у щели, не понимая метаморфозы, но чуя добычу. Желтые глаза сверкнули в темноте входа, огромная лапа с когтями, как кинжалы, просунулась в проход, царапая камень там, где только что застревала дракониха, пытаясь дотянуться до девочки.

Инстинкт. Чистый, животный, детский страх. Элуна вскочила на дрожащие, тонкие, незнакомые ноги. Она изо всех сил схватила непомерно тяжелую книгу, едва удерживая ее в маленьких, слабых руках, и ринулась в темноту щели. Проход был узким, низким, заваленным острыми камнями. Она спотыкалась о валуны, падала, царапала голые колени и ладони о выступы. Книга тянула ее вниз, била по ногам. За спиной — яростный рев, лязг когтей, скрежет камня о камень. Чудовище яростно рвалось вслед, но его огромная туша не пролезала в узкий проход! Его бешенство сотрясало скалы, сыпался песок и мелкие камни. В темноте перед ней мелькали огоньки — то ли фосфоресцирующие лишайники, то ли галлюцинации. "...маленькая..." — прошептал кто-то прямо в ухо, холодным дыханием. Она вскрикнула и побежала быстрее, спотыкаясь о невидимые камни.

— Мама! — вырвался у Элуны детский, сдавленный всхлип, прежде чем она снова стиснула зубы. Она бежала, не разбирая дороги, подгоняемая чистым ужасом, натыкаясь на стены в кромешной тьме. Темнота была абсолютной, давящей. Воздух становился влажным, холодным, пахло сыростью, камнем и... странным, резким запахом, как перед грозой — озоном. И впереди... впереди чудилось легкое, призрачное сияние.

Она бежала, казалось, вечность. Ноги горели, в боку кололо, голова кружилась от нехватки воздуха, паники и абсолютной дезориентации. И вдруг — проход расширился, потолок ушел в непроглядную высь. Она вывалилась из тесного каменного горла...

...в огромную, соборных размеров пещеру. И замерла, пораженная, роняя книгу к своим босым, израненным ногам. Тяжелый фолиант глухо стукнул о камень.

Перед ней лежало озеро. Но не простое. Вода в нем светилась. Мягким, призрачно-бирюзовым светом, исходящим из самых глубин, будто там горели подводные звезды. Свет переливался, как живой, освещая фантастические своды пещеры, покрытые сталактитами, похожими на застывшие капли светящегося стекла или слезы гиганта. Воздух был тихим, влажным и наэлектризованным, с чистым, холодным, почти металлическим запахом. На другом берегу озера виднелся естественный каменный мост, перекинутый через светящуюся воду. И еще дальше — еще один выход, тоже светящийся, но уже теплым золотистым светом, будто там был выход к солнцу или другому источнику света.

Элуна стояла на краю светящейся воды, худенькая девочка в грубой тунике, дрожащая, покрытая царапинами, ссадинами и синяками, с разбитыми коленками и грязью на руках. Ее детское лицо было мертвенно-бледным от пережитого ужаса и нечеловеческого усилия. Рев чудовища остался далеко позади, заглушенный толщей камня. Здесь царила потусторонняя, звенящая тишина, нарушаемая лишь ее прерывистым, всхлипывающим дыханием и тихим плеском воды у берега, от которого расходились светящиеся круги.

Она огляделась, ее огромные, все еще драконьи по выражению безмерного страха и изумления, глаза широко раскрылись. Эйфория полета, жуткое падение, смертельная погоня, мучительная трансформация — все осталось снаружи, за каменной щелью. Осталась только она — сбежавшая принцесса-дракон в теле потерянного человеческого ребенка, таинственное светящееся озеро, неподъемная книга с пентаграммами и два выхода: один через мост в золотой свет, другой — назад, в темноту, где ее ждал голодный кошмар. Сердце бешено колотилось в маленькой грудной клетке, казалось, готовое вырваться наружу. Она была спасена. Но она была совершенно одна, потерянная в недрах гор, в чужом, хрупком, беспомощном теле, и путь домой в Главное Гнездо казался бесконечно далеким и невозможным.