Тени во дворе (джен)

Улики лежали на столе, как обвинение. Ботинок с засохшей кровью в протекторе и крошечным осколком подвески. Тряпка с бурым пятном. Волков пил воду. Его трясло, но не от абстиненции — от нахлынувших чувств и ответственности. Позвонить Сомову? Отдать улики анонимно? Или... пойти к Марине?

Воспоминания о его собственном провале, о нераскрытом деле, из-за которого сломался и ушёл, давили грузом. Он боялся снова ошибиться. Боялся последствий. Если Сергей узнает... Но взгляд Алины, мёртвой на асфальте, был сильнее страха. Он не мог позволить, чтобы невиновных гнобили, а убийца ходил свободно, пугая мать ребёнка. Это было не восстановление справедливости — это был последний шанс его собственной души не утонуть окончательно.

Он выбрал Марину. Подкараулил её утром, когда она вышла вынести мусор. Её глаза были пустыми, с синяками недосыпа и страха.

— Марина, — хрипло позвал он. Она вздрогнула, отшатнулась.

— Чего надо? — голос дрожал.

— Про Алину. Я... знаю.

Она побледнела как полотно. — Не знаешь ты ничего! Отстань!

— Сергей? — тихо спросил Волков, глядя ей прямо в глаза. — Он её ударил? Потому что она за тебя заступилась? В тот день, когда вы ругались?

Слезы хлынули у Марины градом. Она зажала рот рукой, чтобы не закричать, кивая с безумной жадностью.

— Он... он не хотел! — прошептала она сквозь рыдания. — Он в сердцах... толкнул... Она упала, головой о качель... Он испугался... Убежал... Я нашла её уже... — Она задыхалась. — Он сказал, если кому скажу — убьёт меня. И скажет, что это я... Что я в запое была...

Волков молча достал из кармана пакет с ботинком и тряпкой.

— Это его. С мусора. Там кровь Алины. И кусочек её серёжки. — Он протянул пакет. — Отдай это следователю. Сомову. Он не Седов, он порядочный. Скажи все, как было. Это твой шанс. Шанс для Алины.

Марина с ужасом смотрела на пакет, потом на Волкова. В её глазах был немой вопрос: "Почему ты?"

— Потому что я тоже когда-то не смог, — тихо сказал Леонид Петрович. — Не повторяй мою ошибку. Иди.

Он повернулся и пошёл к себе, не оглядываясь. Сердце колотилось, но в груди было непривычно легко. Он не пошёл в магазин за портвейном. Вместо этого налил чаю. Горячего, крепкого. Сел у окна. Внизу, во дворе-колодце, все ещё висела жёлтая лента. Но теперь он смотрел не вниз, на асфальт, а сквозь узкую щель между домами, где виднелся клочок серого неба. Света не прибавилось. Небо было по-прежнему тяжёлым и низким. Но тьма в его личном колодце чуть отступила. Он сделал то, что должен был сделать. Для Алины. Для Марины. Для самого себя. Доказательства были в руках у того, кто должен был ими распорядиться. Его роль кончилась. Он снова был просто Леонидом Петровичем Волковым, опустившимся алкашом. Но впервые за долгие годы этот образ не вызывал в нем полного отвращения. Где-то внутри, под слоями вины и отчаяния, теплилась крошечная, хрупкая искра — искра того, кем он был. Искра, которая сегодня, во тьме колодца, дала небольшой, но настоящий свет. Он допил чай и закрыл глаза. Завтра будет новый день.