Сгоревший дом (гет)

На следующее утро я проснулся с тяжелой головой. Вчерашний самогон, истории и внезапный визит Олега оставили после себя странное послевкусие — смесь легкой тоски, стыда за свою пьяную выходку и смутного, но навязчивого любопытства. Особенно не выходила из головы Ксюша: ее смех, когда я на нее повалился, ее серьезное лицо при рассказе о вороне, ее просьба проводить и тот самый ворон, прокричавший нам что-то на прощание у калитки ее дома. Я чувствовал, что между нами что-то изменилось, но не мог понять что именно, и эта неопределенность терзала сильнее любого похмелья.

Весь день я провел в полусне, механически выполняя поручения матери, которая, к моему удивлению, была скорее уставшей, чем злой. Видимо, мое тихое и покорное поведение ее умиротворило. Я ждал вечера как спасения. Мысли о Погожке, о друзьях, о новых историях были единственным светлым пятном в этом сером, промозглом дне. Дождь, не прекращавшийся почти неделю, наконец-то стих, небо очистилось до бледно-серого, и к семи часам вечера даже выглянуло жёлтое, бессильное солнце, не сумевшее никого обмануть своим жалким подобием тепла.

Я пришел к дому Погожевых одним из последних. Из-за двери, которая теперь, как я заметил, уже не скрипела и открывалась удивительно легко, доносились оживленные голоса. Я вошел без стука.

Внутри было как обычно многолюдно. Помимо привычного состава — Валеры, Димы, Русика и Кусымбы, сидевших за карточным столом, — здесь были Олег, развалившийся на единственном подобии кресла, сколоченном из досок и обитой старым одеялом, и все девчонки: Настя и Яна, как обычно, уткнулись в телефоны, а Ксюша, к моему смутному удовольствию, сидела чуть поодаль и смотрела в окно, вернее, в щель между досок, куда была заправлена клеенка. Она первая меня заметила и молча кивнула.

— О, а вот и наш герой-любовник! — заорал Олег, широко ухмыляясь. — Как самочувствие после вчерашних подвигов? Ксюха, он тебя не придавил насмерть?

Ксюша покраснела и отвернулась к окну, а я почувствовал, как жар ударил мне в лицо.

«Уже рассказали про вчерашнюю историю?» подумал я с негодованием. Валера, не отрываясь от карт, бросил через плечо:

— Олег, заткнись. Нечего человека смущать. Садись, — кивнул он мне. — Как дома отделался?

— Да нормально, — буркнул я, снимая куртку и стараясь не смотреть ни на Олега, ни на Ксюшу. — Мать сегодня вроде как не в себе, ругаться не стала.

— Повезло, — констатировал Дима, сбрасывая с руки карты. — Я в дураках. Кто на меня?

Я пристроился на краю лавки рядом с Кусымбой. Воздух в комнате был густой, спертый, пахнущий влажным деревом, и каким-то дешевым девичьим парфюмом. Грохотки из-под яиц на стене казались сегодня еще абсурднее, отбрасывая при свете фонаря причудливые тени, похожие на сотни пустых глазниц.

Мы сыграли несколько партий. Я снова проигрывал, не мог сосредоточиться. В голове крутились обрывки вчерашних историй: мертвый ворон на груде золота, лифт, увозящий в туманный лимб. Временами мне казалось, что за заколоченными окнами кто-то есть, что кто-то слушает наш смех и наши разговоры. Я ловил себя на том, что прислушиваюсь к тишине за стенами, но слышал лишь привычный шум деревни: лай собак, отдаленный гул мотора, крики ребятни.

— Что-то скучно сегодня, — протянул Русик, откладывая карты. — Играть неинтересно, все в проигрыше.

— Ага, — поддержал Кусымба. — Вчера хоть истории рассказывали. Страшно было, зато весело.

— Может, еще кого-нибудь вспомните? — оживилась Настя, отрываясь от экрана. — Я вчера потом до дома бежала, оглядывалась.

— Все уже рассказали, что знали, — пожал плечами Дима.

В этот момент Валера, который до этого молча курил, глядя в потолок, неожиданно выпрямился. На его лице появилось знакомое выражение — смесь азарта и таинственности, которая всегда означала, что он либо что-то задумал, либо что-то знает.

— А вот и нет, — сказал он тихо, и его голос прозвучал особенно громко в наступившей тишине. — Не все.

Все взгляды устремились на него. Даже Олег перестал щелкать зажигалкой.

— Ну? — нетерпеливо подал голос Русик. — Не томи.

Валера медленно докурил, раздавил окурок о подошву и встал. Он прошелся по комнате, словно проверяя, не подслушивает ли кто за стенами, хотя кроме нас здесь никого не могло быть.

— Вы все про города да про лифты, — начал он, снисходительно покачивая головой. — Это там, далеко. А у нас тут, под боком, история покруче будет. И не сказка какая-то, а почти что быль.

Он остановился посреди комнаты, и свет фонаря падал на него сверху, делая его лицо резким, почти зловещим.

— Вы все, наверное, знаете старый кирпичный дом на выезде из деревни, в сторону Ясного Поля? Тот, что один стоит, крыши уже нет, стены кое-где развалены, а подвал весь завален хламом?

— Ну, знаем, — хором отозвались несколько голосов. Я тоже кивнул. Мы часто проезжали мимо него на велосипедах. Место всегда казалось мертвым и недобрым.

— Так вот, это сейчас он такой. А раньше, еще при царе, это была школа. Нормальная такая, церковно-приходская. Учились там дети местных кулаков. А метрах в ста от него, на пригорке, стояла церковь. Красивая, каменная, с голубыми куполами. Построили ее в 1900 году, к новому веку. И служил в ней поп, отец Гермоген. Строгий, говорят, был, богомольный, но справедливый. Богатый, само собой. Церковь-то была не бедная.

Он помолчал, давая нам это представить. Комната затихла. Слышно было, как за стеной пролетела птица, с шуршанием задевая крылом сухие стебли бурьяна.

— И вот, — продолжил Валера, понизив голос до доверительного шепота, — ходили слухи, что между школой и церковью был прорыт подземный ход. Говорили, поп по нему ходил в школу уроки закона божьего преподавать, чтобы по улице, значит, под дождем или снегом не мотаться. А может, и для других дел. Ход был глубокий, кирпичами выложенный, говорят, даже телегу протащить можно было.

— И что? — прошептала Яна, широко раскрыв глаза.

— А потом революция грянула, — голос Валеры стал жестче. — Восстали тут наши крестьяне. Мужики злые, голодные. Церковь — это же первое, что на ум пришло. Золото, богатство. И поп им как бельмо на глазу. Решили они церковь ограбить, а попа схватить да, значит, революционным судом судить. Понятно, чем бы это кончилось.

Он сделал паузу, чтобы усилить эффект.

— Пришли они к церкви толпой, с вилами да косами. А там — пусто. Поп как сквозь землю провалился. Все перерыли, все обыскали — нету. И золота главного, ризницы, тоже нет. Только мелкая утварь осталась. Обезумели мужики от злости, чуть саму церковь не разнесли тогда. А поп-то, отец Гермоген, он как раз тем самым ходом и смылся. Из церкви прямо в подвал старой школы. А там у него, говорят, одежда простая была припрятана. Переоделся он в мужика и ушел, а потом и вовсе за границу сбежал. А главное — золото с собой прихватил. Но не все, конечно. Тяжело много нести. Говорят, часть клада он как раз в том подземном ходе и оставил. Замуровал в нише, что ли. На черный день. Чтобы потом вернуться и забрать.

В комнате стояла гробовая тишина. Казалось, мы все видим эту картину: темный, сырой подземный ход, убегающего попа при свете огарка, ящик, спрятанный в нише.

— Потом, уже при советах, — продолжал Валера, — церковь, понятное дело, закрыли. Сделали в ней клуб. Место культурного отдыха. Кино там крутили, по выходным танцы устраивали, спектакли самодеятельные. Весело было. У меня туда дед ходил. А в пятидесятые, моя бабка рассказывала, она еще девчонкой была, так там такой бал-маскарад устроили на новый год — вся деревня гуляла. Но в шестидесятых, году, кажется, в 63-м, клуб этот сгорел. Случайно, печку, видно, плохо потушили. Сгорел дотла. Остались одни почерневшие стены да груды кирпича. Восстанавливать не стали — денег не выделили. Так и стоял он потом лет двадцать, черный, обугленный, как скелет. Местные его «Горящим» прозвали.

Олег хмыкнул:

— Звучит. Погожка да Горящий. Как два брата-неудачника.

— Ага, только наш хоть под крышей, — парировал Валера. — Так вот. В восьмидесятые в эти развалины стала молодежь приходить тусоваться. Выпивали, гуляли. А взрослые-то, те поумнее будут — они золото искать стали. Поповское. С лопатами ходили, внутри и снаружи копали. Много чего находили: монеты царские, крестики, образки. Не клад, конечно, но мелочь. А в девяностые, когда металлоискатели пошли в народ, тут вообще паломничество началось. Со всей области копари сюда ломились. Кое-кто и правда уезжал с добычей: однажды, говорят, целый оклад от иконы нашли, из чистого серебра. А в начале нулевых, когда от клуба уже мало что осталось, его на кирпичи и растащили. То, что не сгорело — на стройматериалы. Сейчас от него только фундамент да ямы от копарей остались.

Он закончил свой рассказ и снова сел на место, принимая вид человека, сказавшего все, что хотел.

— И что, — первым нарушил молчание Дима, — там до сих пор что-то есть?

— Кто его знает, — пожал плечами Валера. — Говорят, ночью иногда на том месте огоньки видны. Блуждающие. То ли клад себя так проявляет, то ли дух попа бродит, свое золото стережет. А может, это те копари, что сгинули в тех ямах, света белого ищут.

— Какие копари? — насторожилась Ксюша.

— А были и такие. Одного, сказывают, в девяностых завалило в одной из ям. Мужик копал один, ночью, никому не сказал. Утром нашли лопату, а его — нет. Яма обрушилась. Так и не откопали.

По спине у меня пробежал холодок. История неожиданно стала очень реальной и очень мрачной.

— И… и подземный ход? Его так и не нашли? — спросил я.

— Нет, — Валера многозначительно посмотрел на меня. — Говорят, вход в него был либо в подвале школы, либо в подалтарной части церкви. Оба места сейчас — груды камней. Не найдешь. Но некоторые уверяют, что если ночью приложить ухо к земле на том месте, где был алтарь, можно услышать, как поет ветер в подземелье. Или не ветер.

Воцарилась тишина. Мы переваривали услышанное. История была настолько плотно вплетена в знакомый нам ландшафт, в те места, мимо которых мы ходили каждый день, что казалась невероятно правдоподобной и оттого еще более жуткой.

— Бред, — вдруг резко сказал Олег, ломая настроение. — Сказки для сопляков. Какой нахрен подземный ход в деревне? Это ж сколько кирпича надо? И куда поп с золотом бежал? До границы отсюда тысяча верст. Все это бабки на лавочке придумали.

— Может, и бред, — не стал спорить Валера. — Но место там и правда нехорошее. Я сам там пару раз был — мурашки по коже. Воздух тяжелый, как в склепе.

— А давайте сходим? — неожиданно предложил Русик. Его глаза горели. — Ночь как раз на дворе. Проверим, горят ли там огоньки и поет ли ветер в подземелье.

Предложение повисло в воздухе. Я посмотрел на Ксюшу. Она смотрела на Валеру с смесью страха и интереса.

— Я не пойду, — сразу заявила Настя. — Я и до дома одна боюсь идти после таких историй.

— Я с тобой, — тут же подхватила Яна.

— А я пойду, — неожиданно твердо сказала Ксюша. Все посмотрели на нее. — Интересно же.

— Конечно, пойдем, — вскочил Валера, явно довольный, что его история произвела эффект. — Посмотрим на «Горящего». Постоять на костях — это вам не в дурака перекидного резаться.

Решение было принято быстро. Настя и Яна, побледнев, заявили, что пойдут прямо по домам. Олег, поколебавшись, зевнул и сказал: «А чего бы и нет? Развлекуха». Дима и Кусымба молча кивнули. Я понимал, что идти мне совершенно не хочется, но отступать было позорно, особенно после вчерашнего и особенно перед Ксюшей.

Через десять минут наша компания — Валера, Дима, Русик, Кусымба, Олег, я и Ксюша — выскользнула из Погожки и двинулась по темной деревенской улице в сторону выезда.

* * *

Ночь была безлунной, но ясной. После долгих дождей небо очистилось, и звезды горели холодными, острыми иглами. Воздух был чист и промыт дождём, пах прелой листвой, влажной землей и дымком из печных труб. Под ногами хрустел песок и щебенка. Мы шли молча, кучкой. Валера шел впереди, задавая шаг. Олег закурил, и красная точка его сигареты мерцала в темноте, как одинокий, блуждающий огонек.

Дорога заняла минут двадцать. Сначала мы шли по центральной улице, мимо освещенных окон, потом свернули на грунтовку, которая вела к полям. Фонари остались позади, и только звездный свет и привычка не спотыкаться на ухабах выводили нас вперед.

Наконец Валера остановился.

— Вон он, — сказал он тихо, указывая рукой вперед.

Мы остановились на краю большого пустыря. Впереди, на едва заметном вдали пригорке, темнел неясный, низкий силуэт. Это было всё, что осталось от клуба «Горящий». По мере приближения стали проступать детали: груды битого кирпича, очертания полузасыпанного фундамента, тёмные провалы ям, поросшие по краям жёсткой, колючей травой. Место выглядело абсолютно мёртвым. От него веяло таким ледяным холодом, что, казалось, он исходит не от ночного воздуха, а из-под земли.

Я вспомнил, как в детстве мне доводилось здесь играть. Я прибегал сюда с Димой, и мы играли в догонялки, забирались на остатки кирпичных стен. Тогда, в детстве, они казались невероятно большими и очень древними. Домой я непременно приходил после игры с разбитой коленкой, а руки были красные — рассыпавшаяся кирпичная пыль прилипала к ним. Сейчас эти высокие стены ещё больше поросли травой и даже не видны с дороги.

— Ну и жуть, — прошептал Русик. — Как после бомбежки.

Мы медленно, не сговариваясь, растянулись в линию и стали подниматься на пригорок. Ноги то и дело проваливались в ямы и колеи, оставленные искателями сокровищ. Кирпичи хрустели под ногами с сухим, костяным звуком.

— Осторожнее, — предупредил Дима, — тут ямы, как на луне. Сломаешь ногу.

Мы собрались в центре того, что когда-то было зданием. Стояли молча, вслушиваясь в тишину. Она была здесь особой, густой, давящей. Далекий лай собак и шум машин на трассе доносились сюда как из другого мира.

— Ну что, Валера, — нарушил молчание Олег, и его голос прозвучал неестественно громко, — где твои огоньки? Где поющий ветер? Одна грязь и кирпичи.

— Терпение, — огрызнулся Валера. — Прислушайся.

Мы замерли. Я прислушался. Сначала слышалось только собственное дыхание и биение сердца. Потом я различил шелест какой-то ночной букашки в траве. Потом — очень далекий гул трактора. А потом… мне почудилось, что из-под земли, прямо из-под моих ног, доносится какой-то очень слабый, протяжный звук. То ли вой, то ли стон.

— Слышите? — аж захлебнулся Русик.

— Что? — спросил Кусымба.

— Тише! — резко прошипела Ксюша.

Все замолкли. Звук повторился. Теперь его слышали все. Он был едва уловимым, похожим на свист ветра в узкой щели, но в нем была какая-то странная модуляция, почти мелодичность.

— Это ветер, — неуверенно сказал Дима. — Между кирпичами гуляет.

— А по-моему, не ветер, — прошептал я. Мне стало до жути страшно. Хотелось немедленно бежать отсюда, обратно к погожке или же вообще домой...

— Да это ж… — начал Олег, но не закончил.

В метрах двадцати от нас, на краю фундамента, мелькнул слабый, голубоватый огонек. Он был маленьким, размером с кулак, и горел ровным, холодным светом. Он не колыхался, как огонь, а просто висел в воздухе. Повисел секунды три и так же внезапно погас.

В следующее мгновение мы были уже внизу, на дороге, задыхаясь от бега. Мы не сговариваясь бросились прочь от этого места. Бежали, не оглядываясь, спотыкаясь о кочки и хватая ртом холодный ночной воздух. Только отбежав метров на триста, мы остановились, чтобы перевести дух.

— Вы видели? — первым выдохнул Русик, его голос дрожал. — Вы видели?!

— Видел, — хрипло ответил Валера. — Видел, черт возьми.

— Что это было? — спросила Ксюша, вцепившись мне в рукав.

— Свет… фонаря какого-нибудь, — попытался найти логичное объяснение Дима, но сам в это не верил.

— Какой фонарь? — фыркнул Олег, но в его голосе уже не было прежней уверенности. — Там никого не было. Мы бы услышали.

— Может, тот копарь, что засыпался? — зловеще предположил Кусымба. — Свое золото ищет.

Мы молча смотрели назад, на темный силуэт пригорка. Теперь он казался не просто грудой кирпичей, а чем-то живым, спящим и очень опасным. История Валеры перестала быть сказкой. Она стала частью этой ночи, этого места, частью нас.

— По домам, — тихо, но твердо сказал Валера. — Быстрее.

Мы зашагали обратно к деревне, уже не разговаривая. У каждого в голове были свои мысли, свои образы: убегающий поп с золотом в руках, обвалившаяся яма, голубоватый огонек, горящий в пустоте. Я чувствовал, как холодок страха, пробежавший по спине у развалин, теперь прочно поселился внутри и уже никуда не денется. Мы шли быстро, почти бежали, и темнота позади нас, казалось, становилась гуще и тяжелее.