Выбор (гет)

Вопреки опасениям Гермионы своих приспешников Волдеморт не стал убивать. Переломал им заклятьями кости, оглушил, но оставил в живых. Всё это он проделал быстро, почти бесшумно: она не успела сделать и пяти шагов по коридору, как всё было кончено.

«Не хочешь видеть, как я с ними расправлюсь, Гермиона?» — всплыла в памяти его усмешка. Она и не увидела бы, и не услышала, если бы не вышла в коридор за ним. Опасаясь. Теперь было даже смешно. Опасаясь за кого? За того, кто в считанные секунды разобрался с тремя волшебниками, а затем спокойно вернулся в спальню, будто ничего не случилось?

Затем он пропадал на бесконечных обысках, и Гермиона не решалась тревожить его так, как тогда — в день нападения. Только когда он сам проявлял к ней интерес, она отвечала ему.

Своим вопросом к Волдеморту о том, почему вдруг понадобилось ещё и полукровок приравнивать к существам, Гермиона запустила цепочку интересных событий, приведших её в итоге в зал Визенгамота. Не в качестве подсудимой, а как свидетеля, который пока за весь процесс не проронил ни слова.

Она подняла голову на Волдеморта, практически у ног которого сидела — скорее как трофей. Как демонстрация: тронете моё — окажетесь в клетке внизу. От колких взглядов у неё пробежали мурашки по спине, и ей захотелось пригнуться, чтобы её не видели.

— Выпрямись, Гермиона, — тихий властный голос, заставивший вздрогнуть, и палец, прошедшийся вдоль позвоночника.

Их ложа, выстроенная недавно, высилась над всеми, и её было отлично видно с любого места зала. И слышно было прекрасно, даже без заклинания Сонорус. Сюда также долетал гул голосов, неразличимых из-за их множества. Большинство смотрело на них, кто-то перешёптывался между собой.

Величественные своды судебного зала казались непроницаемым, потонувшим в камне гротом, от стен которого гул отражался эхом. Чёрные стены, чёрный мраморный пол. И так зал выглядел всегда — и до прихода к власти Волдеморта зал пугал попавших в него. Пугал неотвратимостью наказания и слепотой правосудия.

Гермиона взглянула вниз. Как много людей пришло на этот суд. Как много знакомых по школе лиц она увидела… Перси Уизли, Ханна Абботт, Энтони Голдштейн и другие… а они ведь все воевали на одной стороне с Гермионой и участвовали в битве при Хогвартсе. Теперь они… покорились? И даже не глядели в сторону ложи, только Перси поднял глаза и тут же опустил. Она с тревогой взглянула на Волдеморта, а тот усмехнулся, будто прочёл её мысли.

Зал, заметив шевеление в ложе, притих: остались только редкие шепотки да тихие возгласы. И всё же всеобщее напряжение витало в воздухе — оно давило и душило, как живое. Сотни глаз устремились вверх, и Гермионе вновь стало не по себе. Как бы ей ни хотелось убежать, самым безопасным для неё было находиться рядом с Волдемортом, как это ни парадоксально. Сам он, не вставая, провёл рукой полукруг, призывая всех к тишине. Он не спешил говорить: медленно обвёл взглядом зал, оправил рукав мантии и вскинул голову вверх.

— Итак, — начал он величественно, взирая сверху вниз на волшебников, — продолжим. Надеюсь, небольшого перерыва всем хватило, чтобы… остыть?

Он не выглядел глумливым: Волдеморт источал уверенность и сдержанность. Лидер. Новый лидер Магической Британии. И Гермиона рядом с ним, у его ног, но нашёптывающая ему те вещи, к которым он прислушивался. Иногда. Ночами.

— С бесцельной растратой магического ресурса мы, кажется, разобрались, — его глубокий голос звучал на весь зал. Волдеморт встал, чтобы его было отчётливо видно всем. — Мы не уничтожаем оборотней, вампиров, домовиков. С чего вдруг некоторые, — он бросил взгляд на «сцену» зала, на клетку с предателями, — решили, что таким рабочим ресурсом, как грязнокровки, можно нелепо разбрасываться?

Гермиону трясло от этих слов — ресурс. Просто ресурс. Как какая-то слепая графа в отчёте, не говорящая ни о чём. Будто они являлись углём или иным видом топлива. Просто ресурс для волшебного мира — бесплатная рабочая сила…

В зале начался гул. Кто-то одобрительно восклицал, кто-то недовольно качал головой. Слышалась даже пара редких хлопков в ладоши.

Однако Волдеморт вновь обвёл зал гипнотизирующим взглядом, призывая всех смолкнуть.

— Если бы всё было только из-за грязнокровок, — покачал он головой, — меня бы не испугало и вероломное нападение на мой дом. И попытка убить мою собственную рабыню. — Он мазнул взглядом по Гермионе, наблюдавшей представление. При этом она заметила, как его пальцы, дрогнув, чуть сжались. В этом она почувствовала: речь шла не только о власти и собственности — он имел в виду её, и только её.

Она прекрасно понимала, что всё происходящее здесь — фарс для простых смертных. Попытка их успокоить и показать, что в выборе власти они не ошиблись. И Волдеморт именно тот, кто им нужен. Кто защитит их чаянья, как свои.

— Вы помните, как год назад, стоя в этом зале, я обещал вам? — он вновь выпрямился и посмотрел в зал. — Я обещал вам порядок и стабильность. В обмен на покорность. И как же хотели вас отблагодарить эти три трусливых червя?

Гермиона всё это помнила. Она тогда сидела на месте Уордена Макнейра, Рабастана и Рудольфуса Лестрейнджей. Когда Тёмный Лорд приносил свои обещания — она была здесь.

— Я не буду вам рассказывать. Я хочу, чтобы вы сами увидели, — его голос стал ниже, холоднее. — Убедились, что ваш Лорд вас защищает и держит своё слово.

На мгновение повисла пауза, тягучая и страшная.

— Внесите зерцало! — прогремело на весь зал, будто гром.

Он решил показать всем воспоминания? Чтобы все увидели планы, зревшие в некоторых семьях на полукровок. Видимо, сейчас он извлечёт чьи-то воспоминания и с помощью магического усилителя покажет их всему залу.

— Вот тут. — Он достал из складок мантии небольшой флакон с серебристой жидкостью и подсветил его палочкой, чтобы всем было лучше видно. — Содержатся воспоминания о планах, готовящихся против вас. О планах, которым я противился и отметал, так как не мог предать ваше доверие.

Неужели он? Волдеморт решил показать то совещание, в ход которого вмешалась Гермиона? И все увидят, как она дерзко вошла, как она смотрела на Тёмного Лорда, склонив голову сама. Увидят, как она попросила его… Будто в подтверждение этого он бросил на неё косой взгляд, уголки губ едва-едва дёрнулись вверх, а затем лицо закрыла прежняя маска спокойствия.

— Скабиор, — позвал он, махнул рукой, и пузырёк поплыл по воздуху прямо вниз, в центр зала Визенгамота, где уже стояло приготовленное Зерцало. — Будь любезен, продемонстрируй нашим почтенным гражданам, каких гнилых людей вынуждено будет отторгнуть из себя наше скромное сообщество.

Для Гермионы мир словно замер. Пульс будто отмерял тиканье часов. Тик-так: воспоминания полились серебристой струйкой на Зерцало. Так-тик: взмах палочкой и заклинание «Призрачная память» вздымает клубами на весь зал воспоминание… Тик-так: Рудольфус, как бы мимоходом, вбрасывает предложение о том, что полукровки слишком свободны. Так-тик: Рабастан с Макнейром его горячо поддерживают; Макнейр, тряся кулаком, пытается доказать, что полукровки почти как грязнокровки. Сейчас… сейчас войдёт она и… Зажмурилась, чтобы не видеть, хотела бы ещё и уши закрыть. Сердце замерло. Один глаз открыла… Тик-так: ладонь Волдеморта опускается на каменный стол.

«Мои обещания — не пустой звук! Вы просите меня нарушить слово! Ещё год назад, в зале Визенгамота, я сказал…»

Их не было — воспоминаний о том, как она вошла. Волдеморт вырезал их. Вырвал из самого контекста — будто стёр сам её след.

По залу прокатился ропот. Вначале это был негромкий шёпот, но гул становился всё громче и громче. Кто-то начал ругаться — оно и немудрено: полукровок в мире волшебства было очень и очень много.

Для всех было важно то, что Волдеморт для них раскрыл. Для Гермионы же оказалось самым главным то, что он скрыл ото всех и не отдал публике. Оставил это между ними.

— Вы видели и слышали, — пальцы Волдеморта сомкнулись на ограждении ложи, он подался немного вперёд, — какое вероломство готовилось за вашей спиной. Эти жалкие трусы, — его ладонь метнулась в сторону клетки, — решили, что они могут распоряжаться вашей судьбой без моего ведома!

Рокот в зале усилился, стал громче. Вот как нужно было управлять толпой, вот как нужно было подавать им информацию для укрепления своей позиции. Теперь Тёмный Лорд выглядел в их глазах благородным радетелем магического народа. Буквально спасителем.

Гермиона вытянулась вперёд, чтобы посмотреть на публику внизу. Десятки лиц: кто-то кивал согласно, кто-то смотрел с одобрением, некоторые — с сомнением. Перси… даже Перси, кажется, кивнул в знак согласия.

— А теперь, — Волдеморт повернулся к клетке с предателями, и голос его впервые стал жёстче, чем до этого, — я спрошу вас, мой народ: какого наказания достойны те, кто решил предать вас всех?

Зал словно взорвался. С разных сторон стали слышаться предложения. Одни кричали: «Азкабан!», другие — «Казнить!». Кто-то выкрикивал: «Пожизненное рабство!». Гул нарастал, как шторм. Толпа превращалась в стадо, легко направляемое в нужную пастырю сторону. Наблюдать это было жутко, Гермиона невольно поёжилась.

Волдеморт не спешил вмешиваться. Он позволил хаосу набрать силу, а потом поднял руку. Гул оборвался, будто ножом отрезало.

— Сильнее, — произнёс он почти шёпотом. И этот шёпот был громче крика. — Наказание должно быть сильнее.

Прищурившись, он обвёл взглядом толпу, смотревшую на него в тишине, замершую в ожидании предложения.

— В Азкабане они уже были, и он их не сломил; казнь — слишком мало за содеянное. Вы согласны? — он взмахнул рукой, и шар света вспыхнул над ним, озаряя лицо и фигуру, чтобы из каждого уголка зала была возможность наблюдать за ним. — Пусть станут теми, кем сами пренебрегали… Их имущество будет конфисковано, то, что осталось от семей, — разорено. Их магия будет ограничена. Пусть сами станут рабами.

Волдеморт опустился обратно на место, и его пальцы легко коснулись её плеча — жест почти незаметный для зала, но отчётливый для неё. Как будто он отмечал: смотри, Гермиона. Вот что значит власть. Вот что значит сила.

Его слова были страшны. Ещё ужаснее для Гермионы было осознание того, что она уловила в них логику. Безупречную логику приговора.

На мгновение толпа замерла, снова послышались шепотки. Затем — редкие хлопки. И потом послышались одиночные выкрики:

— Правильно! — воскликнул кто-то из центра зала.

— Справедливо! — под самой ложей произнёс молодой волшебник-полукровка.

А затем раздались аплодисменты. Сначала единичные, осторожные, будто люди проверяли, не обернётся ли это для них бедой. Потом — громче, увереннее. Разразилась гневная буря, и гнев этот был направлен на троицу внизу. Ведь, исходя из речей Волдеморта и показанного в воспоминаниях, выходило, что под удар могли поставить каждого второго. Большинство отлично понимало, что для Лестрейнджей и Макнейра «полукровками» являлись все, кто был чист не до седьмого колена.

Гермиона почувствовала, как этот шум обрушился на неё оглушающей волной. Сотни голосов, аплодисменты, восторг. Они принимали его правила. Они соглашались. Им не было дела до того, что ещё вчера они называли его чудовищем.

И только пальцы на её плече — лёгкие, почти невесомые — обжигали. Он будто спрашивал: «Видишь, Гермиона? Они на моей стороне. Они не просто хотят силы — они хотят быть частью моей силы».

* * *

Казалось, что в опустевшем зале даже дыхание отдавалось эхом от каменных стен. Гермиона поднялась с подушки, на которой сидела всё это время. Ноги затекли, спина занемела. С лёгким вздохом она повела плечами, вытянула спину, распрямляя позвоночник. Волдеморт наблюдал за ней, сидя на огромном кресле, больше походящем на трон. Глаза его странно горели — не азартом вождя, заводящего толпу. В них было что-то иное…

Положив ладонь на ограждение ложи, Гермиона посмотрела вниз — на пустые ряды сидений, на клетку внизу, прутья которой торчали из пола, как гнилые зубы.

И тут она ощутила за спиной движение. Ладонь Тёмного Лорда легла на её руку, сжала.

— Год назад ты сидела там, внизу, — прошептал он ей на ухо, едва касаясь губами кожи. — Гордая, непокорная…

Он откинул прядь с её шеи и впился губами в нежную кожу. Провёл языком по пульсирующей венке, прихватил зубами, чтобы оставить болезненный засос.

— Ты не просила, не умоляла, — шёпот стал ниже, появились шипящие ноты. — В отличие от этих червей.

Пальцы сомкнулись на её подбородке, заставляя повернуть к нему лицо, смотреть на него. Алые глаза горели, подобно факелам.

— И так хотелось тебя заполучить. Тогда. И сейчас.

Волдеморт наклонил к ней голову, губы почти касались её, но не спешили целовать. В этом «почти» чувствовалась вся его привычка дразнить и держать в узде.

Он не спешил. Как и в зале, где дал толпе разойтись на волнах гнева, так и теперь — растягивал паузу, словно наслаждаясь её напряжением. Его пальцы скользнули от подбородка ниже, по ключице, остановились у выреза платья. Гермиона замерла, выжидая новой ласки от него. Сегодня от него не будет мягкости — только власть.

— Они все склонили головы, — почти змеиное шипение, почти в губы. — И ты сидела рядом. Видела, как даже твои друзья опускали глаза?

Видела, как они были накрыты стыдом — то ли за то, что оставили её здесь год назад, то ли за то, что пришли поддержать новую власть…

Склонился ближе к её щеке, горячим дыханием можно было выжечь метку, но коротким властным поцелуем он словно зародил в ней бурю.

— Даже молча ты дерзишь… Даже молча ты сопротивляешься. — Пальцы сомкнулись на её шее легко, просто намекнув, на чьей стороне сила.

Он резко потянул её ближе к себе: ладонь скользнула по бедру, другая — в вырез платья, отрывая пуговицы одну за одной. Внизу под ними чернел пустой зал, как чудовищная разверстая пасть; над ними кружили зачарованные огни. В гулкой тишине слышно было только, как сердце бьётся, как дыхание срывается и тяжелеет.

— Им я обещал порядок, — дыхание жгло её губы. — Тебе же обещал наказание…

— Чаще и… — вырвалось у неё, потому что терпеть уже не было сил. — Слаще…

— И сильнее.

Его губы накрыли её настойчиво, глубоко. Не поцелуй благодарности или нежности — поцелуй завоевателя, властителя, празднующего победу. Его язык, как генерал, принимал её капитуляцию, брал в плен, заставлял хотеть сдаться. Пальцы жадно раздвинули ткань на декольте, платье уже почти не держалось на Гермионе. Несколько движений — и верх был освобождён, а ладонь очертила покрывшуюся мурашками молочную кожу. Сжала грудь. У Гермионы перехватило дыхание.

— Теперь я хочу, чтобы ты кричала только для меня, — ласкающие движения вдоль бёдер, платье, падающее к ногам. — Кричала, когда я скажу…

Он развернул её лицом в зал, ладонь легла на металл ограды; позади зашуршала его чёрная мантия… Затем — касание её бёдер, горячее, властное. Гермиона едва удержалась, чтобы не выдохнуть громко — слишком резким было прикосновение. Он будто пробовал на вкус её дрожь, её сопротивление, её стыд.

— Сильнее, — шепнул он, когда её пальцы вцепились в ограждение. — Я хочу сильнее. Хочу, чтобы твои крики были громче, чем их аплодисменты.

Ладонь легла на живот, второй рукой он накрыл её пальцы, побелевшие от напряжения. Толкнулся резко, глубоко. Гермиона прикусила губу, чтобы не издать и звука. Но он тут же ухватил её за подбородок, разжал рот.

— Громче, Гермиона, — приказал он. — Сильнее, на весь зал.

В пустом зале, эхом разносящем звуки, её крик стал бы его личной собственностью. Только его музыкой.

Гермиона сорвалась на стон, который тут же отразился от сводов, будто по приказу, разнеся эти ноты по залу. Холодный металл, к которому была прижата грудь, студил, а спину обдавал жар от тела Волдеморта. Одновременно испытывать страх и томление было и унизительно, и странно освобождающе. Зал гудел её голосом, но она знала точно — слышал его только Тёмный Лорд.

Волдеморт прижался ближе, толчки стали жёстче, рванее. Пальцы его держали её бедро, не давая увернуться, другая ладонь сжала её горло — не душил, только напоминал, кто управляет её дыханием, её голосом.

— Да, — прошипел он у уха, уловив дрожь в её крике. — Только так. Только для меня.

Её пальцы побелели на металлическом поручне ограды, колени подгибались, но он не позволял упасть — держал, вколачивал в неё ритм, от которого весь мир за пределами ложи переставал существовать. Был только он. Его сила. Его власть. Его жажда слышать её сломленный голос.

Она закричала вновь, и эхо сорвалось ввысь, возвращаясь обратно, умноженное каменными стенами. Он не дал крику полностью разлиться — его губы резко накрыли её рот, жадно, требовательно. Словно он хотел присвоить себе даже её голос, проглотить его вместе с дыханием.

— Тише… — уже не приказ, а рык в её губы. — Теперь тише. Только для меня.

Дыхание сбилось, плечи дрожали от напряжения, а он держал её так, будто никогда не позволит вырваться. Толчки становились всё более медленными, нарочито мучительными, каждый — как удар, закрепляющий её подчинение.

Гермиона зажмурилась, пальцы её вцепились в ограду так сильно, что казалось — металл хрустнет. Внутри неё всё горело, сжималось, требовало освобождения. Но он не давал ей сорваться — держал этот ритм, этот гнетущий контроль, пока её крик не превратился в сдавленное всхлипывание.

— Вот так, — прошипел он, скользнув ладонью по её животу выше, к груди. — Словно музыка...

Её спина прогнулась в пояснице, она уже не могла сдерживаться. Голос вырвался вновь — рваный, хриплый, но он поймал его поцелуем, приглушил, словно запер в себе. Сильнее прижал к ограде, резче толкнулся — и Гермиона разорвалась на крик, который каменные своды вернули им звонким эхом.

Он зарычал в её волосы, замер на миг в глубине её тела, а затем медленно выдохнул, будто выдавливал из себя остатки ярости и триумфа. Его пальцы всё ещё держали её, не позволяя упасть, пока дрожь сходила с её ног. Руками она из последних сил держалась за ограждение, едва на нём не повиснув.

Некоторое время они стояли так, сплетённые дыханием, телами, тишиной. И только отголоски её собственного крика ещё саднили горло и жгли лёгкие.

Он отпустил её подбородок, провёл по щеке кончиком пальца — и тихо, почти ласково, сказал:

— Вот теперь я почти верю...

Его руки крепко держали её, пока дрожь не прошла, пока дыхание не стало чуть ровнее. Затем он медленно отстранился, развернул Гермиону к себе и подтолкнул в сторону кресла.

Волдеморт сел, откинулся на спинку, как на троне, и, не спрашивая, потянул её на себя. Она почти без сил опустилась к нему на колени, прижимаясь щекой к прохладной ткани его мантии.

— Дыши, — тихо велел он, касаясь пальцами её волос. — Успокойся.

Гермиона послушно втянула воздух, потом выдохнула, пытаясь унять бешеный стук сердца. Его ладонь мягко скользила по ее спине — не торопила, не требовала, лишь удерживала. И эта сдержанность пугала её сильнее прежней ярости. Почему он был с ней так противоречив? Почему он мог и ранить, и одновременно довести до экстаза, от которого её голос заходился в сладостном крике?

Её пальцы сами вцепились в его мантию, и впервые за всё это время она не знала, держится ли за него из страха или из того странного облегчения, что обрушилось вместе с тишиной.

— Почему ты приняла правила моей игры, Гермиона? — прошептал он ей в макушку.

Пальцы сжались сильнее. Но он хотел от неё честного ответа. Она не могла заставить себя сказать — только не сейчас, только не ему…

Волдеморт же усмехнулся тихо, почти с удовлетворением.

— Когда-нибудь признаешься.

— Это была настоящая сладость? — вдруг шёпотом спросила Гермиона, пряча лицо в его мантии.

Он, не спеша, перебирал её чуть влажные волосы, мягко касаясь при этом спины. Наклонился ближе, обдав горячим дыханием её ухо.

— Нет, — медленно произнёс он. — Это было «сильнее».

Пауза — тяжёлая и значительная, словно он сам смаковал то, как звучат его слова.

— «Слаще»… — его пальцы скользнули по её губам, как будто снова вспоминали тот поцелуй, — было тогда, когда ты впервые осмелилась просить. «Мягче»… — ладонь прошла по её кудрям, задержалась на затылке, — когда ты впервые не сопротивлялась. «Тише»… — его пальцы очертили линию её горла, — когда пыталась скрыть стон и не смогла.

Гермиона подняла на него взгляд. Её карие глаза блестели от предшествующей разговору бури. Щёки всё ещё алели, а губы подрагивали.

— А сегодня… ты кричала для меня, — тон полного удовлетворения. — Это было «сильнее».

Он откинулся назад, глядя ей прямо в глаза. Они всё ещё горели жаждой.

— А дальше будет… — его голос стал ниже, тягучей нотой проник в самое нутро. — «Дольше».