Джеймс Сириус Поттер (джен)

Гарри несколько раз прокручивал в голове предстоящий разговор, но чем дольше он это делал, тем труднее становилось открыть рот. Мысль позвать Джинни в Хогсмид казалась одновременно простой и невозможной. Простая — потому что они с недавних пор и так проводили много времени вместе. Невозможная — потому что в его воображении это звучало не как дружеская прогулка, а как что-то куда более серьёзное.

Он нашёл её в гостиной у камина: Джинни сидела в кресле с книгой на коленях, волосы отливали медью в отблесках огня. Гарри заметил, как легко она улыбается чему-то на странице, и внутри у него всё сжалось.

Он сделал шаг ближе, потом ещё один, и только когда она подняла голову и встретилась с ним взглядом, понял, что давно перестал дышать от нервов.

— Эм… Джинни, — начал он и тут же прокашлялся, потому что голос предательски дрогнул. — Я хотел… ну… то есть… э-э… ты ведь… — он сглотнул, сжал кулаки в карманах. — В общем, ты пойдёшь в Хогсмид?

Джинни застыла, не выражая своим лицом совершенно ничего. Гарри растерялся — лучше бы она нахмурилась, даже закатила глаза. Но эта пустота в её взгляде была хуже любого отказа.

На самом деле сердце Джинни колотилось так сильно, что она боялась, будто оно может выпрыгнуть. Её пальцы невольно сильнее сжали книгу, оставив на обложке вмятину. Она давно представляла себе подобный разговор, но когда он наконец произошёл, внезапно оказалось невозможно ни улыбнуться, ни выдать хоть какую-то эмоцию — только с трудом удерживать выражение лица адекватным.

— Я… — она прокашлялась, и голос вышел чуть выше обычного. — Я собиралась. А почему ты спрашиваешь?

— Ну… я подумал… то есть… если ты хочешь… можем пойти вместе. Типа, как свидание, — Гарри уставился на пол, где узор ковра вдруг стал невероятно интересным.

Джинни почувствовала, как внутри всё сжалось — то ли от радости, то ли от ужаса, что он заметит её смятение. Она подняла голову, притворно небрежно поддёрнула прядь волос за ухо и сказала почти буднично:

— Звучит неплохо.

Только уголок её губ дрогнул — едва заметно, но Гарри ухватился за это движение, как за спасительную соломинку.

— Тогда увидимся тут через пару часов, — он поспешил в спальню, чтобы немного прийти в себя.

Когда Гарри скрылся за лестницей, Джинни позволила себе то, что так отчаянно сдерживала всё это время. Уголки губ сами рванулись вверх, и улыбка чуть не растянулась до самых ушей. Она едва не прыснула смехом от того, как нелепо и прекрасно одновременно прозвучало это приглашение.

Книга с глухим стуком упала на кресло, забытая в ту же секунду. Джинни вскочила, сердце колотилось так, что казалось — оно грохочет на всю гостиную. Пролетев мимо ребят, игравших в шахматы у дальнего стола, она выскочила из портретного проёма и слетела по лестнице, почти перепрыгивая через ступеньки.

Джеймс услышал быстрый стук в дверь и, приподняв бровь, недоумевая, кто это может быть, открыл её. На пороге стояла Джинни, раскрасневшаяся, сияющая так, словно вот-вот взлетит.

— Джонни! — Джеймс не успел даже спросить, что случилось, как Джинни вихрем влетела в его комнату и сразу закружилась, пританцовывая так, что её волосы разлетелись медным облаком. — Ты был прав!

Джеймс моргнул, не успев уловить сути, и машинально прикрыл за ней дверь.

— Я всегда рад быть правым. Но всё ещё не очень понимаю тебя, — он засмотрелся на счастье в её глазах.

— Он позвал меня в Хогсмид! — выпалила она, едва переводя дыхание.

Джеймс улыбнулся.

— И за тебя я тоже очень рад.

— А твоя практика затягивается, да? — Джинни наконец остановилась, уставившись на него сияющими глазами. — Ты решил остаться в Хогвартсе?

Маховик пришёл ещё несколько недель назад, но Дамблдор захотел разобраться с записями отца. Джеймс ещё в самом начале пребывания в этом времени переписал и пересказал ему всё, что знал. И сейчас директор просил его подождать ещё немного.

— Не знаю, Джинни. Но меня пока что здесь всё устраивает. Без понятия, сколько ещё тут пробуду.

— В любом случае, я надеюсь, что мы будем видеться даже после неё.

Джеймс слегка посмурнел, придавая этим словам немного другой смысл, чем она.

— Да. Я тоже надеюсь.

— Ладно, мне пора собираться на свидание, — легко бросила она, схватившись за ручку двери, но затем отпустила и подошла к нему, крепко обняв. — Ты хороший друг, Джонни. Без тебя я бы окончательно отчаялась.

Он осторожно прижал её к себе крепче, стараясь запомнить каждый миг, каждую деталь — как мягко щекочут щёку её волосы, как горячо бьётся её сердце.

— Я тоже рад, что у меня есть ты, — выдохнул он почти беззвучно, так, что она этого, кажется, даже не услышала.

Джинни отстранилась, всё ещё улыбаясь, и легко хлопнула его по плечу.

— Всё, мне правда пора, а то он подумает, что я сбежала.

И, звонко рассмеявшись, выскочила за дверь, оставив после себя только тепло от нежного прикосновения. Он ухмыльнулся от того, как забавно она выглядела, когда получила то, о чём мечтала столько лет. Вся сияющая, на грани того, чтобы подпрыгивать от радости, Джинни была похожа на маленькую девочку. Он раньше и не догадывался, что его мама была влюблена в его отца с самого раннего детства.

Но улыбка быстро покинула его лицо. Внезапно ему пришла чудовищная догадка. Джеймс схватился за голову, пальцами вцепившись в волосы, и начал нервно нарезать круги по комнате, чувствуя себя зверем в клетке. Сердце забилось бешено, дыхание сбилось, а в голове заметались мысли, каждая из которых была страшнее предыдущей.

Он вышел в коридор и подошёл к окну, прижавшись лбом к холодному стеклу. Туман над Хогвартсом медленно сползал всё ниже, фонари мерцали в мягком сумраке. Портрет Леди Игретты на стене за спиной внимательно наблюдал за каждым его нервным движением.

— Ты выглядишь так, будто увидел призрака, милый, — мягко заметила она, склонив голову набок. — Хотя ты давно уже должен был к ним привыкнуть, это же волшебный замок.

Джеймс не слышал её шутки. Он уставился в тёмное стекло, в котором смутно отражалось его собственное, искажённое ужасом лицо.

— Именно сейчас, — прошептал он, обращаясь скорее к самому себе, чем к портрету. — Отец только сейчас обратил внимание на маму. До этого для него она была просто младшей сестрой его лучшего друга. И этот маховик… он перенёс меня именно сюда, в самый момент, когда всё начинается.

Леди Игретта нахмурилась, её нарисованные глаза стали серьёзными.

— О чём ты говоришь, дитя?

— Он не хотел этого! — вырвалось у Джеймса, и он обернулся к портрету, его голос дрожал. — Отец. Он не хотел, чтобы мама вышла за него замуж. Он знал, чем это закончится. Она умрёт. Маховик должен был переместить его сюда, чтобы они никогда не сошлись. Чтобы... чтобы я не родился.

Глаза Игретты расширились от ужаса и сочувствия.

— Джимми, — сказала она тихо, пытаясь предотвратить истерику. — Милый мальчик, не руби с плеча. Ты не знаешь мыслей своего отца. Возможно, всё не так.

Джеймс застыл у окна, холод стекла проникал сквозь кожу, но не мог охладить жар паники, пылавший внутри. Слова Леди Игретты звучали приглушённо, будто из-под воды.

Это казалось... предательством? Да, предательством.

У них с отцом были ужасные отношения, с этим никто не сможет поспорить. Но... но так поступать с ним? Никогда не родиться — это не то же самое, что умереть. Джеймс это знал и понимал. Но отец...

Он оттолкнулся от окна и снова зашагал по коридору, не в силах усидеть на месте. Леди Игретта молчала. Её нарисованные глаза были полны немой жалости. Он закрыл лицо руками, пытаясь загнать обратно хаос мыслей. Что он должен чувствовать? У него внутри был такой ворох разномастных эмоций, что Джим боялся взорваться.

Портрет словно почувствовал его внутреннее напряжение и внезапно заговорил, будто решив, что молчание лишь усугубляет беду. Она начала болтать обо всём на свете, слегка притупив его смятение.

— Ты знаешь, Джимми, — начала Игретта, перебивая его нервное шагание, — я ужасно ненавижу это место. Представь себе: целые годы висеть на одной стене, смотреть на один и тот же коридор, где нет ни единой живой души. Скоро я сама начну бояться призраков. Скука — вот моё истинное проклятие.

Джеймс вздрогнул от резкости её голоса, но постепенно почувствовал, как невесёлые мысли начинают немного отступать.

— До того как ты здесь поселился, — продолжала она, слегка наклонив голову, словно обсуждая самую досадную мелочь на свете, — я вообще ни с кем из живых не общалась.

Джеймс, хоть и пытался удержать хаос в голове, невольно сочувствующе усмехнулся.

— И вот теперь — она кинула взгляд на него, — появилась возможность хоть с кем-то поговорить. Ты представляешь, какое это облегчение? Ну да, я знаю, ты здесь ненадолго, но даже несколько недель человеческих разговоров — это маленькое чудо.

Джеймс медленно опустил руки с лица и присел на край подоконника, вслушиваясь в звук её речи. Его мысли постепенно успокаивались, обрывки паники растворялись, и взгляд слегка прояснился.

— Спасибо, — тихо выдохнул он.

— Не за что, милый, — ответила Игретта, уловив смысл его благодарности. — Я знаю, что тебе сейчас трудно. Но если хочешь, можешь сидеть здесь, слушать мои жалобы на скуку и отвлекаться от собственных тревог. Если это хоть немного помогает.

— Я зайду к директору. Нужно всё-таки узнать, что с записями отца и как Дамблдор планирует действовать дальше. — Джеймс покачал головой, медленно вставая с подоконника.

Он поднялся, ещё раз провёл рукой по волосам и сделал шаг к портрету, благодарно кивнув Леди Игретте.

— Спасибо, — повторил он уже громче, — Это правда немного помогло.

Она улыбнулась мягко, едва заметно, но глаза её стали теплее.

— Иди, Джимми. Надеюсь ты найдёшь ответы на все свои вопросы.

Коридор встретил его тишиной и мерцанием факелов. Джеймс шагал быстро, стараясь не дать себе снова утонуть в мыслях. Но каждый поворот будто подбрасывал ему новые, острые, как осколки, размышления. Когда именно он оказался у каменной гаргульи, ведущей в кабинет директора, он даже не заметил. Он глубоко вдохнул, назвал пароль и, услышав тяжёлое скольжение камня, начал подниматься по винтовой лестнице.

Дверь распахнулась сама собой. В кабинете горели свечи, и ароматы воска и старого пергамента смешивались в воздухе. Дамблдор сидел за столом, склонившись над свитками, и поднял глаза, когда Джеймс вошёл.

— Ты выглядишь встревоженным, мой мальчик, — тихо заметил директор, поправив очки.

Джеймс остановился у стола, сжимая кулаки в карманах мантии, чтобы скрыть дрожь.

— Простите, что отвлекаю, сэр, — натянул он вежливую улыбку. — Я хотел узнать… как продвигается работа с записями отца.

Дамблдор мягко улыбнулся, но глаза его были серьёзными. Он отложил перо и переплёл пальцы на столе.

— Работа продвигается, Джимми. Твой отец сделал нечто удивительное, — он указал на кресло, приглашая присесть. — Я никогда не видел ничего подобного.

Джеймс кивнул и медленно опустился на мягкое сиденье, стараясь держать взгляд на директоре, а не на узоре ковра под ногами.

— Но у меня есть к тебе вопросы, Джеймс, — продолжил Дамблдор, чуть подвинув к себе один из свитков. — Дело в том, что изначально ты оказался совершенно прав. Эта модификация действительно была рассчитана на две тысячи седьмой год.

Голова Джеймса резко вскинулась, а в ушах зашумела кровь.

— Но как это возможно? — почти шёпотом. — Почему тогда я здесь?

— У меня есть одно предположение, — тихо сказал Дамблдор, поднимаясь из-за стола. Он подошёл к каменной чаше с серебристой жидкостью — к омуту памяти. Кончиком палочки он коснулся поверхности, и та дрогнула, вспыхнув синим светом.

— Здесь, в твоих воспоминаниях, — продолжил директор, — одна руна выглядит иначе, чем та, что ты нанёс на схему. — Он провёл длинными пальцами по пергаменту, лежавшему рядом. — Эти знаки могут записываться очень похоже, но их трактовка радикально различается.

Джеймс подался вперёд, словно от этого зависела вся его жизнь.

— Так это была моя ошибка?

Дамблдор кивнул медленно.

— Выходит, что так.

Несмотря на дерьмовость ситуации — он всё же ошибся, и эта ошибка могла стоить всего, — Джеймс испытал облегчение. Отец не хотел появляться именно в этом году. И не хотел стирать его из реальности. С плеч словно свалился невидимый камень. Он прикрыл глаза и позволил себе глубокий вдох.

— Видишь ли, Джеймс, — начал Дамблдор, когда серебристая поверхность омута снова стала спокойной, — я должен рассказать тебе кое-что, что, возможно, изменит твоё представление о собственном положении. Магия времени — это материя куда более хрупкая, чем люди готовы признать. В ней нет абсолютных законов. Скорее, есть вероятности и петли, которые стремятся замкнуться.

В голосе его не было обычной мягкой иронии.

— Я не совсем вас понимаю, директор. Расскажите мне всё, прошу.

Дамблдор склонил голову набок, словно вслушиваясь в собственные мысли, и ответил мягко:

— Увы, Джеймс, никто не способен сказать с полной уверенностью. Всё это остаётся лишь теориями, и я не решусь назвать их истиной. Мне даже не ведомо, случалось ли когда-нибудь прежде нечто подобное.

— И всё же… — Джеймс поднял на него взгляд, полный напряжённой надежды. — Я верю, что вы ближе к истине, чем кто-либо. Пожалуйста, расскажите мне всё, что знаете.

Директор задержал на нём долгий, серьёзный взгляд и тихо вздохнул.

— Ты, должно быть, слышал о мысленном опыте одного любопытного учёного-мага из мира маглов, — Дамблдор чуть улыбнулся краем губ. — Он ставил в воображении кота в запертую коробку. Внутри — механизм, способный и убить, и не убить животное. Пока коробка закрыта, — кот одновременно и жив, и мёртв.

Джеймс нахмурился.

— Эксперимент Шрёдингера… — пробормотал он.

— Именно, — кивнул директор. — Идея в том, что до того, как кто-то заглянет внутрь, обе реальности существуют одновременно. Но стоит наблюдателю открыть крышку — остается лишь одна.

Дамблдор подался вперёд, взгляд его потяжелел.

— Так вот, Джеймс, сейчас ты и есть этот наблюдатель. Наша вселенная в настоящий момент находится в состоянии суперпозиции. Перед ней два пути.

Он поднял палочку, и над столом вспыхнули два тонких светящихся луча, расходясь в стороны, как развилка дороги.

— Если ты вернёшься в своё будущее, — продолжил Дамблдор, указывая на правый луч, — то всё, что произошло здесь, изначально будет частью этой петли. Твоё путешествие всегда было вплетено в ткань времени. Для твоего мира ничего не изменится: твои знакомые, твой отец, все они останутся теми, кем были. Петля замкнётся, и история останется целостной.

Затем он коснулся другого луча. Свет задрожал, стал тусклее.

— Но если ты останешься… твоя реальность, та, из которой ты пришёл, перестанет быть для тебя доступной. Для тебя она исчезнет, станется закрытой дверью, ключ от которой навсегда потерян. Люди, которых ты любишь, будут жить дальше — но без тебя. Петля разорвётся, а здесь начнётся совершенно новая ветка времени. И всё может пойти по совсем неожиданному пути.

В кабинете снова воцарилась тишина. За окнами мягко зашуршал дождь. Джеймс сжал подлокотники кресла, слегка покачнувшись на месте.

— Значит… если я вернусь, это будет… просто петля? Ничего не изменится?

— Для мира — да, — тихо ответил Дамблдор. — Но не для тебя. Ты будешь помнить. Ты — тот, кто видел закрытую коробку, когда оба исхода существуют.

— А если останусь? — голос Джеймса дрогнул.

Дамблдор долго смотрел на него поверх очков.

— Тогда ты сотворишь новый мир, Джеймс. Но цена — твой старый. Ты никогда больше не вернёшься туда, к тем, кто тебя ждал. — Он снова переплёл пальцы, и его глаза за стеклом очков блеснули мягким светом.

— Мультивселенные… серьёзно?.. — пробормотал Джеймс, напряжённо всматриваясь в сложный узор ковра.

— Я ведь уже говорил, — спокойно напомнил Дамблдор, — всё это остаётся лишь теорией. Но именно она кажется мне наиболее вероятной.

— Значит… мама всё равно умрёт, если я вернусь…

Дамблдор закрыл глаза на миг.

— Боюсь, что да, Джеймс… — тихо ответил он. — Петля сохранит всё, что уже произошло. Даже если ты вернёшься, твоё настоящее останется тем же самым.

Юноша сжал кулаки, ногти впились в ладони.

— И значит… папа не собирался никуда возвращаться…

Дамблдор посмотрел на него с долгим сочувствием.

— Пожалуй, нет, — произнёс он негромко. — Но позволь мне сказать тебе одну вещь, Джеймс. Я знаю твоего отца достаточно хорошо, чтобы быть уверенным: он неизбежно винит себя за многое. В особенности — за твоё детство.

Дамблдор вздохнул и слегка наклонился вперёд, его голос стал мягче, почти исповедальным.

— Гарри Поттер был, есть и будет человеком, который слишком легко принимает на себя бремя вины. И, зная его, я не сомневаюсь: он искренне мог верить в то, что без него тебе будет лучше.

Джеймс сидел, не двигаясь, слова Дамблдора эхом отдавались в его сознании. Дождь за окном застучал настойчивее, заливая стёкла стекающими потоками. В них преломлялся свет свечей, создавая призрачные, движущиеся узоры на стенах, похожие на намокшие акварельные подтёки.

Но теперь у него была проблема посерьезнее, чтобы думать о своих семейных драмах — выбор.

Ты ведь наблюдатель, Джимми.

Ага. Ещё один избранный Поттер. Что с этим миром не так?