Карточный домик (гет)

Гарри шёл рядом с Хагридом, стараясь держаться на полшага позади. Толпа на улицах Лондона тянулась серым потоком, и мальчику казалось, что каждый прохожий вот-вот обернётся, уставится на него и начнёт смеяться — так бывало в школе, так бывало у Дадли. Только теперь рядом шагал великан, и это делало картину ещё нелепее.

— Ну вот мы почти пришли, — сказал Хагрид, озираясь по сторонам. — Смотри внимательно. Тут-то и начинается твой новый мир.

Гарри промолчал. Слова «новый мир» звучали так, будто его пытались заманить в ловушку. Слишком уж хорошо он знал, как бывает: сначала обещают чудо, а потом оказывается, что это розыгрыш. Он вжимал подбородок в воротник и ждал подвоха.

Они свернули в узкий переулок между магазином канцелярии и закрытой обувной лавкой. Впереди — всего лишь кирпичная стена. Никаких «новых миров».

— Слушай, Гарри, — Хагрид вдруг остановился, наклонился так, что его борода почти коснулась макушки мальчика. — Есть вещь, которую ты должен знать, прежде чем мы войдём.

Гарри настороженно поднял взгляд.

— Ты знаменит, — сказал Хагрид. Голос его был тихим, как будто он боялся, что стены подслушают. — В нашем мире твоё имя знают все.

Гарри невольно усмехнулся.

— Смешно. Я? Знаменит? — Он сжал ремень сумки так сильно, что побелели пальцы. — Наверное, это какая-то ошибка.

— Не ошибка, — твёрдо сказал Хагрид. — Ты выжил там, где никто не смог бы. Когда Тот-Кого-Нельзя-Называть напал на твоих родителей, он убил их… а на тебе его заклятие сломалось. Он исчез, и война закончилась.

Гарри замер. Слова резанули холодом. Ему слишком часто врали, но в голосе Хагрида не было насмешки. Только боль и гордость, перемешанные в странный узел.

— Вы хотите сказать… — он сглотнул, — …что я убил его?

— Нет, Гарри, — покачал головой Хагрид. — Ты был всего лишь ребёнком. Но люди так говорят: «Мальчик, который выжил». Для них это звучит так, будто именно ты победил.

Гарри резко отвёл взгляд. В груди всё сжалось. Он никогда не побеждал — ни Дадли, ни его дружков, ни взгляды взрослых, полные раздражения. Теперь ему говорили, что он «победил» кого-то настолько страшного, что о нём до сих пор шепчутся. Это было похоже на ещё одну чужую шутку.

— Пусть говорят, что хотят, — пробормотал он. — Я-то знаю, кто я есть.

Хагрид кивнул и полез в карман.

— Поэтому нам нужно быть осторожными. Если кто-то узнает тебя прямо сейчас, поднимется шум, а ты к нему ещё не готов.

Он достал потрёпанную кепку и протянул Гарри.

— Надень. С ней ты будешь выглядеть как обычный мальчишка.

Гарри взял кепку, покрутил в руках. Вещь была старой, пахла табаком и сырой шерстью. Ему не нравилось — но ещё меньше нравилась мысль, что кто-то может «узнать» его на улице. Он натянул кепку глубже, чтобы тень закрывала лицо.

— Отлично, — сказал Хагрид. — Теперь никто не будет глазеть.

Гарри ощутил облегчение — слабое, но настоящее. Когда ты привык быть объектом насмешек, мысль о толпе, которая разглядывает тебя как чудо, была пугающей.

Хагрид обернулся к стене.

— Держись рядом, — пробормотал он и поднял свой зонт. — Сейчас откроем дверь туда, куда чужие глаза не заглядывают.

Гарри сжал зубы. Часть его жаждала увидеть хоть что-то настоящее, что докажет: это не розыгрыш. Другая часть готовилась к тому, что стена останется стеной, а он снова окажется глупцом.

Хагрид постучал зонтом по кирпичу три раза.

И камни дрогнули.

* * *

Косой переулок жил своей шумной, завораживающей жизнью. Гермиона вертела головой во все стороны: вывески с движущимися буквами, витрины, где книги сами перелистывали страницы, котлы в стопках, словно собирались шагнуть вниз по мостовой. Девочка едва поспевала за строгим силуэтом Макгонагалл, которая уверенно вела её сквозь толпу.

— Сначала купим мантию, — сказала профессор, не замедляя шага. — Без формы вас не пустят на занятия.

Гермиона кивнула, но глаза её уже зацепились за яркую витрину: золотые нити на бархатных шторах, зеркала в позолоченных рамах, манекены в мантиях, которые переливались, словно ткань была соткана из света. Над дверью блестела вывеска: «Мадам Малкин. Одежда на все случаи жизни».

— О, это же как раз то, что нужно! — воскликнула Гермиона. — Давайте сюда!

Она сделала шаг к двери, но рука Минервы легла ей на плечо.

— Нет, — сказала профессор мягко. — Нам лучше пойти дальше, есть другие лавки.

— Но это же форма! — Гермиона нахмурилась. — В письме сказано: «мантия чёрная, без излишеств». Здесь их шьют. Почему мы должны идти куда-то ещё?

— Потому что не все магазины одинаково подходят, — сухо произнесла Макгонагалл и уже направилась было дальше.

Но Гермиона упрямо замерла на месте. В её голосе впервые прозвучала нотка протеста:

— Я хочу знать почему. Если это самая лучшая лавка, почему я не могу туда?

Минерва остановилась. Несколько секунд она молчала, глядя на яркую витрину. Её губы поджались, будто она спорила сама с собой. Наконец она произнесла тихо, чтобы никто посторонний не услышал:

— Потому что эта лавка обслуживает в первую очередь чистокровные семьи.

Гермиона моргнула.

— Чистокровные?

— Те, чьи родители и предки были волшебниками, — объяснила профессор. — В их кругу особое значение придают происхождению. И если девочка магглорожденная закажет здесь мантию… скорее всего, это станет поводом для унижения.

Гермиона порозовела.

— То есть… меня не пустят?

— Пустят, — кивнула Макгонагалл. — Но вам дадут понять, что вы чужая. Может быть, даже не словами, а взглядом, тоном. Я предпочитаю избавить вас от этого.

Девочка опустила глаза, крепко сжимая ремень сумки. В груди неприятно кольнуло — будто холодной рукой.

— Но… разве я не такая же ученица, как остальные? — её голос дрогнул. — В письме было написано, что все равны.

Макгонагалл посмотрела на неё пристально, но не сурово. В её глазах было что-то тяжёлое, как старая усталость.

— На моих уроках — да. В стенах Хогвартса мы стремимся к этому. Но за пределами школы мир устроен сложнее. И я не хочу, чтобы вы узнали это через оскорбление, полученное в первый же день.

Гермиона стиснула зубы. Слова звучали несправедливо, и от этого хотелось спорить.

— Но это неправильно! — выпалила она. — Если они ведут себя так, почему их не остановят?

— Потому что предрассудки не изгоняются указами, — спокойно ответила Макгонагалл. — Увы, это часть нашего общества. Мы боремся, но не всё меняется так быстро, как хотелось бы.

Гермиона шумно выдохнула, чувствуя, как обида превращается в упрямство.

— Тогда я всё равно хочу туда. Пусть посмотрят. Пусть знают, что я не хуже.

На губах Минервы мелькнула слабая тень улыбки — уважение к этой дерзости, хотя и тревога за последствия.

— Вы очень похожи на многих выдающихся ведьм, мисс Грейнджер. Они тоже начинали с борьбы, — сказала она. — Но позвольте мне совет: упрямство — хорошая сила, если направить её правильно. А иногда мудрее выбрать обходной путь.

Гермиона сжала кулаки. Ей хотелось возразить, закричать, что она имеет право войти в любой магазин. Но в глубине души она понимала: профессор говорит не для того, чтобы обидеть, а чтобы защитить.

Они прошли мимо витрины. Манекен в ослепительно-белой мантии чуть склонил голову, будто насмешливо глядя на девочку, которой тут «не место». Гермиона отвернулась, но внутри у неё родилась мысль, которая зацепилась намертво:

Они могут считать меня чужой. Но я докажу, что я лучше них. Я буду знать больше, чем все их чистокровные дети вместе взятые.

Минерва заметила этот блеск в глазах и вздохнула про себя. В этом блеске было и горе, и сила — та сила, которая могла либо сделать Гермиону великой, либо сжечь её изнутри.

— Пойдёмте, — сказала она, чуть мягче. — Я знаю место, где вам сошьют форму без вопросов и без косых взглядов.

И они свернули в сторону, оставив позади витрины мадам Малкин, сиявшие так, словно нарочно подчеркивали чужую недосягаемость.

* * *

Каменные арки над входом в Гринготтс возвышались так, что Гарри, задрав голову, едва не споткнулся о порог. Высеченные руны, суровые гоблины у дверей и двери из бронзы, сиявшие, будто их натирали каждое утро, производили впечатление даже на взрослых. Для Гарри же это было скорее давяще, чем восхитительно.

— Вот он, банк волшебников, — сказал Хагрид, положив огромную ладонь ему на плечо. — Самое надёжное место на свете.

Гарри только кивнул. Он держался настороженно, прижимая кепку к голове. Толпа вокруг казалась слишком шумной и уверенной: люди в длинных мантиях с коробками, сумками, животными в клетках. Все выглядели так, будто они принадлежат этому миру. Все — кроме него.

Внутри пахло воском, металлом и холодным камнем. Высокий зал, мраморные колонны, длинные ряды столов, за которыми сидели гоблины с перьями и стопками пергаментов. Их длинные пальцы быстро бегали по книгам и монетам, а острые глаза поднимались на посетителей лишь на мгновение, чтобы тут же снова уткнуться в работу.

Гарри сжал плечи, чувствуя, что каждый шаг отзывается в тишине слишком громко.

— Профессор Дамблдор велел, чтоб я показал тебе всё как есть, — сказал Хагрид. — У твоих родителей тут счёт.

— У родителей? — переспросил Гарри. В слове чувствовалась недоверчивая горечь.

— Ага. Джеймс и Лили Поттеры, — подтвердил Хагрид, будто боялся сказать лишнее. — Всё, что они оставили, ждёт тебя здесь.

Они подошли к столу, где гоблин с седыми волосами поднял голову и смерил Гарри взглядом.

— Ключ? — резко спросил он.

Хагрид неловко засуетился, доставая из кармана крошечный золотой ключик, который выглядел почти игрушечным в его лапищах.

— Вот он. От сейфа Поттеров.

Гоблин проверил ключ, покосился на Гарри и кивнул.

— Следуйте за мной.

Они спустились вниз по узким лестницам, потом пересели в вагонетку. Холодный ветер хлестал в лицо, туннели мелькали один за другим, и Гарри пришлось вцепиться в край сиденья, чтобы не вылететь. Хагрид, напротив, казался бледным и держался обеими руками, явно с трудом переносил поездку.

Наконец вагонетка резко остановилась у массивной двери, усеянной замками. Гоблин открыл её ключом, и створки медленно поползли в стороны.

Гарри шагнул внутрь — и замер.

Сейф был завален золотыми галеонами, серебряными сиклями и медными кнатами. Монеты переливались в тусклом свете факелов, отражались от каменных стен, будто пытались ослепить его.

Хагрид хмыкнул:

— Ну вот. Теперь видишь. Твои родители позаботились о тебе. У тебя есть всё, что нужно.

Гарри стоял неподвижно. Его сердце билось быстро, но не от восторга. От чего-то другого — пустоты.

Они позаботились… Повторялось в голове, как насмешка. Эти люди, которых он никогда не видел, чьё имя слышал только как проклятие от дяди и тёти, вдруг обернулись мешком золота.

Гарри шагнул вперёд и поднял одну монету. Она была тяжёлая, прохладная. Настоящая.

— Это… всё моё? — спросил он тихо.

— Конечно! — Хагрид даже улыбнулся. — Тебе хватит и на форму, и на книги, и ещё останется.

Но Гарри смотрел на монеты так, будто они были чем-то чужим, враждебным. В голове звучала мысль: Если у меня всегда были эти деньги… почему я всё детство носил Дадлины обноски? Почему я спал в чулане под лестницей?

Он не сказал этого вслух. Лишь крепче сжал монету в ладони, будто проверял, не растворится ли она, как сон.

— Я возьму немного, — сказал он наконец. Голос прозвучал сдержанно, даже холодно. — Остальное оставим здесь.

Хагрид кивнул, будто это было разумным решением. Он не видел того, что творилось в глазах Гарри: не жадности, не радости — только осторожность и недоверие.

Гарри спрятал несколько монет в карман и отвернулся от гор золота. Оно сверкало за его спиной, но для него это был не дар, а напоминание: родители, которых он не знал, оставили ему не любовь, а холодный блеск монет.

* * *

В воздухе витал лёгкий аромат трав и дорогих тканей. Сотни рулонов аккуратно лежали на полках, сверкая серебристой вышивкой и глубокими оттенками чёрного, синего, изумрудного. Мадам Малкин, в лиловой мантии, величаво скользила по залу, как хозяйка, которой принадлежит не магазин, а целый мир.

На высоком подиуме стоял мальчик — светловолосый, в идеально выглаженной рубашке и дорогих ботинках. Он сдержанно расправлял плечи, пока портной-эльф подшивал подол мантии. Каждый его жест был уверенным, будто он всю жизнь привык к тому, что на него смотрят.

Это был Драко Малфой.

Он наблюдал своё отражение в зеркале, слегка приподняв подбородок. Лицо оставалось спокойным, но в глазах светилось удовлетворение: мантия ложилась точно, подчёркивая его фигуру. Всё было так, как и должно быть для наследника рода Малфоев.

Дверь тихо скрипнула, и в зал вошёл мальчик в поношенной рубашке, которая висела на нём мешком. На ногах — стоптанные ботинки, слишком большие. Он оглядывался неуверенно, словно зашёл туда, куда не имел права входить.

Драко сразу заметил его.

— Эй, — произнёс он с лёгкой усмешкой, обращаясь не к мадам Малкин, а прямо к новенькому. — Кажется, ты перепутал двери. Это не лавка поддержанных вещей.

Гарри остановился, сжал губы и посмотрел прямо на него. Взгляд был колючий, но спокойный. Он уже слишком хорошо знал это ощущение — быть чужим, быть лишним.

— Я пришёл сюда за тем же, за чем и ты, — ответил он тихо, но твёрдо.

Мадам Малкин приподняла брови, но промолчала. Она видела таких мальчишек не первый раз и знала: иногда лучше позволить им самим разобраться.

Драко усмехнулся.

— Правда? — он оглядел Гарри с ног до головы. — В таком виде? Я думал, сюда приводят учеников Хогвартса, а не уличных сирот.

Гарри сжал кулаки, но не дрогнул и сказал сухо:

— Ну да, шмотки у тебя дорогие. Жаль, мозгов к ним не прилагается.

Эльф-портной застыл с иглой в воздухе. В комнате повисла напряжённая тишина.

Драко прищурился, губы дёрнулись. Он привык, что другие задыхаются от страха, а этот пацан даже не моргнул.

— Ты вообще знаешь, кто я? — холодно спросил он, делая шаг ближе.

Гарри усмехнулся уголком губ:

— Судя по твоему тону — избалованный сынок, которого вне дома слушают только потому, что его родители платят за это.

Драко побледнел, глаза сверкнули. Он собирался ответить, но мадам Малкин хлопнула в ладоши:

— Достаточно! У меня шьют мантии, а не устраивают драки. Если хотите меряться наглостью — делайте это в Хогвартсе.

Она обратилась к Гарри уже мягче:

— Подойди, милый, снимем с тебя мерки.

Гарри шагнул вперёд, не глядя на Драко. Но уголком глаза видел, как тот сверлит его взглядом.

Драко сжал губы. Он впервые столкнулся с тем, что на его фамилию и тон можно ответить так же жёстко. И внутри закипала злость — непривычная и оттого чувствовалась она ещё острее.

* * *

Собирать Рона в Хогвартс было делом простым: залезь на чердак, сними с сундука пыль, достань вещи предыдущего ребёнка — и готово. Можно даже глаз не поднимать, всё равно одежда от Билла до Чарли ходит кругами быстрее, чем сова с газетой.

— Мам, а вдруг мантия окажется мала? — спросил Рон, когда Молли вытряхивала что-то длинное и блестящее… ну, должно было быть блестящим лет десять назад.

— Ты у нас высокий, Рональд, но я подогну рукава. — Она ловко прошила край. — Будет как новая.

Как новая. У Рона было ощущение, что это их семейное заклинание. Вот только заклинание работало криво.

Учебники достались от Перси. На обложке каждого — аккуратная подпись «П. Уизли», зачёркнутая, и рядом новая: «Р. Уизли». Отличный маркер, наверное, специально покупают коробками для детей, которых никто не планировал баловать новым.

— Мама, а можно мне хоть одну книгу свою? — рискнул он спросить.

— Зачем? — удивилась Молли. — Вот же хорошие, аккуратные.

Конечно аккуратные. Перси, похоже, открывал их только ради запаха чернил.

В Косом переулке Уизли разбрелись кто куда. Джинни завидовала каждой витрине. Близнецы норовили сбежать в лавку со взрывпакетами. Перси важно поправлял значок старосты, будто уже маршировал по коридорам Хогвартса.

А Рон шёл позади, вечно натыкаясь на чужие плечи и пакеты. Единственное, чего он ждал, — палочка. Ну хоть её-то купят новой. Это же палочка! С ней человек связан на всю жизнь. Как ботинки, только навсегда.

Но у дверей Олливандера мама вдруг остановилась, открыла сумку и достала футляр.

— Вот, Рональд. Биллова. Отличная палочка, дуб, волос единорога. Ещё послужит.

Рон уставился на футляр. Хотелось спросить: «Послужит кому? Мне или собаке?» Но он только вздохнул.

Внутри магазина пахло стружкой и чем-то хвойным. Старик Олливандер поднял бровь, когда ему протянули футляр.

— Хм… дуб, да… — пробормотал он. — Немного потеряла гибкость.

Ну ещё бы. За двадцать-то лет она, наверное, сама попросится на пенсию.

— Сгодится, — кивнул Олливандер и сунул палочку Рону.

Та легла в ладонь холодная и чужая. Ни искры, ни тепла, только ощущение, что держишь палку, которую уже трижды списали.

— Спасибо, — буркнул Рон.

На улице близнецы радостно показывали новые шутихи.

— Смотри, Ронни, — ухмыльнулся Фред, — у нас настоящая коробка для экспериментов.

— Отлично, — ответил Рон, поняв на что намекает брат. — Но у меня теперь есть палочка и я смогу заколдовать тебя, а если она не будет работать, то я просто засуну ее тебе в жопу.

Джинни дёргала маму за рукав:

— Ну хоть маленькую палочку! Чтобы потренироваться!

— Нет, дорогая, ты ещё слишком мала, — отвечала Молли.

Конечно, — подумал Рон. — Джинни мала, поэтому ей не дадут палочку. А я большой, поэтому мне дают чужую. Всё логично. У нас семейная математика такая: чем меньше ты нужен, тем больше тебе достанется чужого.

Он тащился сзади, крутил в руках палочку и представлял, как на первом же уроке она задымится, заискрит или вообще откажется работать. Будет весело. Преподаватель спросит: «У кого палочка не слушается?» Я подниму руку, а он скажет: «Неудивительно, у тебя же палочка старшего брата». Отличный способ прославиться в первый день.