Три сына (джен)

Слабость застигает на пути к машине, с ней моментальная одышка и липкий пот. Пакет с продуктами летит на асфальт, рука тянется за пилюлями, но поздно — резкая боль отдаёт в спину, тугой обруч стягивает грудь, нехватка воздуха уничтожает остатки равновесия. Последним осознанным действием становится попытка упасть, ничего не сломав, затем мозг отключается, изволив вернуться уже на койке с ощущением прикосновения кислородной маски и тонкого покрывала. Глаза фокусируются, вычленяя стерильный потолок и исходящую от руки инфузионную линию. Уши улавливают писк монитора и отдалённый шум голосов. Даже такой минимальный объем информации требует время на осмысление, сопровождаемое повторными провалами в дремоту, но понемногу силы приходят, и в какой-то момент получается дотянуться до кнопки вызова медсестры. Спустя, кажется, вечность склоняется пухлое лицо с минимальным макияжем.

Одним из сомнительных преимуществ повторного инфаркта является знание, что будет дальше, и серия дежурных вопросов, кто и где, проходит настолько быстро, насколько позволяет полусонный мозг. Давление, пульс и уровень кислорода в норме, а значит, впереди самая скучная часть, когда спать не получится, но ничего другого нельзя, и единственное развлечение — периодические проверки состояния. Два бесконечно долгих дня, где остаётся лишь вздыхать и проклинать сердце за живучесть, а то бы сидел с женой. Ну или хотя бы наблюдал за ней снизу.

Первым ожидаемо приходит Вильям. Лысеющий, в морщинах, с вечно добрыми глазами. Последний раз, когда говорили по телефону, среди бесконечных новостей о том, какие Джейк и Брайан молодцы, что поступили в колледж, а младшая, Лили, первая по успеваемости, мельком упоминается, что наконец-то стал партнёром. Тогда не удержался от комментария, что хотя бы лет десять до пенсии насладится настоящим положением, но в ответ был лишь смех и неприятное осознание, что сморозил глупость. Сейчас, после заверения доктора, что худшее миновало, снова слушает рассказы про семью. В голове бороздит странная благодарность собственной слабости за то, что не даёт вплести идиотский комментарий. Может лишь тронуть уголки губ в улыбке при упоминании особенно забавной кляузы, но, судя по реакции, Вильяму этого более, чем достаточно.

Потом навещает Герман, его время словно обходит стороной: те же очки, казуальная, но идеально выверенная одежда, цепкие серые глаза. Последние годы связь поддерживалась лишь на семейных встречах, большую часть сына видел сквозь его работы, что с детства были выверены до астрономической точности. Странное ощущение, когда знакомишь с любимым занятием, но видишь иной, почти враждебный подход. В целом ни одна книга не поразила, но и оторваться не мог. Последней была о теории шести рукопожатий — даже думать не хочется, сколько времени убито на соединение сюжетных линий. Возможно, эпоха романтиков действительно либо ушла, либо превратилась во что-то непостижимое.

Рассказывает, однако, больше об отношениях. За десять лет наконец-то отыскался баланс, и сейчас мерно распределяют время на ребёнка и сценарии. Последние всё ещё превалируют, монолог завершается сухой шуткой, что, возможно, стоит отдать сына на попечение Вильяму.

— Но если серьёзно, мы прилагаем все усилия, хотя, буду честен, твой подход к воспитанию даже не рассматривался, в этом плане предпочту путь брата. Посмотрим, что выйдет. — Помолчав, произносит другим тоном. — Если звучу слишком жёстко, то на всякий случай, от всего сердца — спасибо, что взял меня из детдома, что вырастил Вильяма, как родного, что дал шанс Джону приобрести вторую мать. Идеальных родителей нет, и без твоего влияния мы бы не нашли себя там, где мы есть — довольными тем, что имеем. Так что всё хорошо. Поправляйся. Ты прекрасный критик хотя бы тем, что используешь семейную привязанность как кнут, а не пряник.

На данную эмоциональную русскую горку остаётся лишь слабо кивнуть.

* * *

Окурок только успевает долететь до урны, как зажигается следующая. Джон стоит у входа в больницу, впитывая осеннюю промозглость. Новость о втором инфаркте сподвигает связаться с Вильямом, от которого узнаётся серьёзность ситуации. Даже без ухудшений остаток дней проведёт в хосписе, одного не отпустят. Хотя не удивится, если брат предложит свой дом, но тут как упрямство взыграет.

Больший интерес вызывает вопрос, какого чёрта он тут делает? С момента ссоры на семейные сборы приходит, либо когда отца точно не будет, либо до его приезда, чтобы потом срочно уехать. Панчлайн в том, что он совершенно об этом не жалеет. Работа смещается от разъездов по стране к более офисной, теперь продюсирует на самом высоком уровне, и уже к нему спешат промоутеры со всех уголков мира, а статус холостого богача редко оставляет постель холодной. Может, годам к семидесяти начнёт о чём-то жалеть, но сейчас жизнь хороша, и лишь остатки приличия не позволяют зайти и высказать это в лицо.

— Ты пришёл! — доносится голос Вильяма. Братья приобнимаются.

— Честно, не знаю, зачем. О чём с ним говорить из того, что уже не сказано?

— Чтобы тебе не нашлось, о чём говорить? — потрясённо оброняет Герман, выходя следом.

— Я серьёзно! Мы двадцать лет толком не общались. Но судя по тому, как всё ещё сверлит тебя, Вилл, даже думать не хочу, что там на мой счёт. Вдруг давление подскочит, осиротит ещё.

— Вполне вероятно, — без улыбки кивает Герман. — Хоспис — оптимистичный вариант. И если не разучился читать людей, одна из причин, по которой позволено навещать, — риск того, что через месяц-другой разговор будет ещё более… односторонним.

Некоторое время царит тишина. Джон зажигает третью сигарету. Герман, не привыкший ничего не делать, погружается в мысли. Наконец, Вильям мягко произносит:

— Не думаю, что всё настолько плохо. Но если так… Джон, тебе точно есть, что ему сказать. Вдруг это и правда последний…

— Ладно! — недокуренный окурок летит в урну. — ваше счастье, что он на третьем этаже. Успею связаться с адвокатом и выяснить, является ли инфаркт от семейной драмы уголовно наказуемым преступлением.

— Думаю, обойдутся административным, — по-своему поддерживает Герман. От Вильяма лишь благодарная улыбка. Цыкнув, Джон направляется внутрь. Бледная от недосыпа медсестра указывает, в какой палате мистер Люмен. Звонит телефон, палец сбрасывает быстрее, чем мозг успевает сообразить. Секунду смотрит на экран и идёт дальше. После стольких сигарет запах соответствующий, зажевать бы жвачкой, пока формулирует, как и что сказать, но, внезапно озлившись, стряхивает, как шелуху. Никакого умасления! Рука отворяет дверь. Выдохнув, родной сын заходит в палату.