Под сенью дуба (гет)

Глава малюсенькая, но важная, поверьте на слово автору😉

Рон ушёл.

«Я устал. Простите», — на потрёпанном, заляпанном чем-то сине-фиолетовым клочке пергамента, лежащем рядом с медальоном — тем самым, который они так долго искали, так берегли, так боялись потерять и мечтали уничтожить. Он ушел, ничего не объяснив и не попрощавшись. Во время своего ночного дежурства, оставил их спящих, беззащитных на произвол судьбы.

Гермиона нашла записку первой, и весь ее мир внезапно лишился звука, цвета, воздуха, такого исхода она даже вообразить не могла. Потом она медленно подняла медальон, провела пальцем по холодному металлу, надела его на себя и, сжав кулаки, впилась ногтями в нежную кожу ладоней, чтоб хоть как-то сдержать ощущение надвигающегося магического выброса. Рон не просто ушёл, он предал их, оставил спящих, а значит, беспомощных в лесу на милость Пожирателям, егерям, самому Волан-де-Морту. Они могли умереть или попасть в плен, что еще хуже, и даже не проснуться.

Гарри вышел из их с Роном комнаты, спросонья потирая глаза, и нахмурился, увидев медальон на шее подруги, но не заметив рядом с ней Рона, а потом он увидел и прочел записку…

— Он… он трусливо сбежал… — выдохнул Гарри, сжимая-разжимая кулаки. — После всего… После того, как мы… как мы не раз прощали его… — Он сорвался с места, начал крушить всё, до чего смог дотянуться: перевернул стол, расшвырял стулья, схватил с рядом стоящей тумбы стопку тарелок и с силой грохнул их об пол и ошалело заметался по палатке, но обстановка в ней была так скудна, что, не найдя больше ничего подходящего, Гарри выскочил на улицу в чем был, не удосужившись накинуть на плечи куртку, а ведь на дворе был конец октября, и погода не радовала их теплом уже как неделю. Гермиона поспешила следом за другом, боясь, что он в порыве злости натворит дел, например, не дай Мерлин, аппарирует в Нору или на Гриммо, которое теперь после их побега от Яксли наверняка стало обиталищем Пожирателей. Гарри метался по периметру защитного купола, окружающего их стоянку, как дикий зверь, попавший в капкан. Он швырял хворост и ветки, приготовленные для костра и буржуйки и сложенные в аккуратную кучу у палатки, в окружающие их деревья, как будто надеялся, что где-то там, в чаще, спрятался Рон, и сейчас он попадет ему палкой в лоб и прибьет его к чертовой матери, но лес молчал. Только ветер насмешливо шелестел редкими оставшимися на деревьях листьями.

Гермиона же… Ей казалось, что всё в ней покрылось ледяной коркой, слез не было, ее не трясло, ей не хотелось кричать и биться в истерике. Наоборот, она чувствовала себя железной, несгибаемой, холодной силой, словно примерила на себя одну из лучших масок из арсенала профессора Снейпа: никаких эмоций, никакой слабости, никаких сомнений. Только решимость, потому что теперь Гарри — исключительно ее ответственность, и если она сломается — всё рухнет.

* * *

Вечером, когда Гарри проснулся после того, как Гермиона еще утром напоила его чаем с умиротворяющим бальзамом, друзья уселись у костра. Каждый из них понимал, что разговора об Уизли не избежать, и ни один из них не хотел начинать его первым, а потому сидели они молча бок о бок, по-детски ковыряя палками горящие поленья.

Природа была на удивление тихой, и только треск костра наполнял ее хоть какими-то звуками. Гарри долго смотрел в пламя, Гермиона — на звёзды, а потом он заговорил:

— Я больше не могу так, — голос его звучал устало, даже как-то безжизненно, — все близкие мне люди покидают меня. Родители, Сириус, директор, теперь вот Рон… Ты единственная, кто… Ты всё, что у меня осталось, Гермиона. Я хотел бы, чтобы мы стали семьей, если ты не против? Мы могли бы провести какой-нибудь ритуал родства, — Гарри почесал затылок, — должно же быть в магическом мире что-то такое. На крови.

Гермиона застыла. Она давно приняла тот факт, что у них с Гарри вполне себе хорошие, здоровые братско-сестринские отношения, и, честно говоря, была этому рада (маленькой Гермионе часто бывало одиноко, родители ее были карьеристами чистой воды и второго ребенка не планировали, они и первого-то, опять же честно говоря, не планировали рожать так рано, хотя и любили ее всей своей сросшейся за годы брака душой, — в общем, детство у Гермионы было сытое, в целом радостное, но одинокое⁽¹⁾), но она никогда не думала, что он решится на что-то подобное. Это был бы очень важный шаг даже в мире магглов, что уж говорить о мире магии, где все так тесно переплетено, что порой не найти ни конца ни края. А потом она заметила, как меняется выражение лица у ее друга, он явно решил, что сейчас она откажется и прочтет ему целую лекцию о том, почему они не будут этого делать.

— Я согласна, — быстро выпалила она, всей душой желая успокоить Гарри, — но сначала, — Гермиона тяжело вздохнула, понимая, что идет ва-банк, но просто не может поступить иначе — она хочет стать его сестрой, ведь у нее, как и него, больше никого не осталось, но не может начать строить историю их семьи со лжи, а значит… — Я тебе кое-что расскажу. И ты должен будешь мне довериться. Клянусь, я не стану врать ни словом, ни полусловом. Ты должен меня выслушать и попробовать мне поверить. Я бы показала тебе воспоминания, но омута у нас нет, да и легиллимент из тебя так себе, — Гермиона ободряюще улыбнулась, но вышло плохо, уж слишком многое сейчас было поставлено на кон.

Гарри какое-то время молчал, что-то обдумывая, а потом кивнул: — Я доверяю тебе, как самому себе, — рассказывай.

Гермиона судорожно глотнула воздуха и, бросившись с разбега в карьер, рассказала другу всё как на духу: о том вечере, когда она, поссорившись с Роном, сбежала в оранжерею и стала там невольной свидетельницей человечности профессора Снейпа, рассказала о том, что их «подземельный упырь» играет на гитаре и на самом деле тот еще рыцарь печального образа, что он единственный, кто поздравил ее с днем рождения, даже сам того не зная. Она рассказала Гарри о том, где и как добыла те самые овощи и о дальнейшем разговоре по душам с профессором. Тяжелее всего ей было рассказывать другу о смерти директора Дамблдора, но о личных мотивах Северуса Гермиона не сказала ни слова — не ее это тайна, и не ей о ней кому бы то ни было рассказывать. Хотя, возможно, это и облегчило бы ей задачу.

Гарри слушал ее молча, сжав челюсти и напряженно хмуря брови, а когда она закончила изливать ему душу — вскочил на ноги.

— Это… это бред какой-то… — бормотал, как помешанный, Гарри. — Он убил директора! Он годами смеялся над нами! Он… он ненавидит меня!

— Он не ненавидит тебя, он защищает тебя даже сейчас, когда тебя нет в замке, — тихо возразила Гермиона. — Он поклялся в этом директору, Гарри. Это правда, большего, прости, рассказать не могу — это не моя тайна, но поверь, он поклялся мне своей магией перед тем, как начал свой рассказ, и ты знаешь, что это значит. Альбус хотел, нет, вынудил Северуса убить его. У него не было выбора, Гарри.

Гарри опустил голову, прошёлся по кругу, остановился, потом глубоко вздохнул.

— Я… Я не знаю, верю ли, но, несмотря ни на что, я хочу поверить. Потому что если это правда… То у нас есть союзник, и не абы какой, а взрослый и опытный волшебник, шпион в тылу врага… А если он из года в год подставляется под гнев Того-кого-нельзя-называть для того, чтобы защитить меня, несмотря на всё, что ему сделали мой отец и крестный… То я в долгу перед ним… — Он посмотрел на Гермиону широко раскрытыми глазами. — Я всё ещё хочу стать тебе братом. Даже если весь мир рухнет, даже если Рон вернётся и тем более, если не вернется. Даже если мы проиграем… Я хочу умереть, зная, что у меня есть семья. Умереть, защищая свою сестру.

Гермиона, с трудом проглотив застрявший в горле ком, улыбнувшись дру… брату, кивнула.

Они не знали настоящего, хотя Гермиона была уверена, что такой есть, ритуала, а потому она, вспомнив всё, что когда-либо читала о ритуалах в магических книгах и видела в маггловском мире, придумала свой. В конце концов, магия — это намерение.

Разувшись, чтобы ногами чувствовать землю, и приготовив чашу с речной водой, Гарри с Гермионой устроились у костра. Гарри достал нож и аккуратно, без дрожи, провёл лезвием по ладоням Гермионы, потом Гермиона сделала то же самое с ним. Затем они, опустившись на колени, сцепились ладонями, чтобы смешать свою кровь. Огонь начал потрескивать громче, воздух вокруг них как будто стал гуще, а на удивление теплая земля словно вибрировала под их босыми ногами.

— Клянусь, — начал Гарри голосом твёрдым, как сталь, — быть тебе братом. В горе и в радости. В войне и в мире. В жизни и в смерти. Я не брошу тебя. Я не предам тебя. Я люблю тебя как родную сестру и буду с тобой до конца.

— Клянусь, — в ответ прошептала Гермиона, — быть тебе сестрой. Хранить тебя. Верить в тебя. Я не предам и не оставлю тебя. Я буду с тобой в горе и в радости. В войне и в мире. В жизни и в смерти. Я люблю тебя как родного брата и буду с тобой до конца.

Они стояли так рука к руке, кровь к крови, душа к душе, пока их не озарила яркая вспышка и они не почувствовали, что раны их начали заживать. Костёр успел стать угольками, миска с водой стала пуста, а ночь обняла их, как мать обнимает своих уставших детей.

Они больше не были просто Гарри и Гермионой, они стали семьей. Настоящей. И связь их была отныне нерушима.

1) от автора

Вернуться к тексту