Пока смерть не разлучит нас (гет)

Прошла неделя с визита Эшли Уилкиса. Скарлетт впервые ощутила острую тоску и боль от всего, что потеряла и не могла вернуть. Одержимость занятым мужчиной, ненависть к подруге, два поспешных брака, утрата родителей, разрушенные отношения с детьми, потеря Бонни и Ретта — всё это давило на неё, мешало мыслить ясно и двигаться вперёд.

Много лет она пыталась убежать от себя, не думать о своих проблемах, выгрызать крупицы счастья. Теперь она богата, её близких не осталось, её жизни ничего не угрожает. Но оказалось, что она безумно жадна. Этого было мало, чтобы забыть о беспокойствах и упиваться своим положением. Именно в тот момент в голове бывшей мисс О’Хара вспыхнула мысль — ей нужно вернуться домой. В то место, где она выросла. Туда, где ее душевное равновесие всегда восстанавливалось.

«Атланта задыхается. Воздух здесь густой от жалости и слухов. Но земля… Земля не предает. Красная глина Тары сохранила память о моих босых ногах, а не о моих ошибках. Там сосны шепчут мое имя, а не шепчутся за спиной. Он забрал у меня все, но Тара — часть меня. Этого он не отнимет. Не отнимет!» — думала Скарлетт, ища ларец, который привезла из Тары. В нем лежал засохший дубовый листок — частичка ее дома. Ей хотелось хотя бы на мгновение почувствовать спокойствие родительского поместья.

Скарлетт не смогла найти то, что искала. Ей показалось, что это знак. Нужно срочно уезжать отсюда. Дом, город и люди, живущие в нем, стали ей ненавистны. Она выбежала из спальни и направилась в кабинет Ретта. Без его разрешения ее никто бы не отпустил.

— Я хочу уехать в Тару. На неделю. Отпусти, — вламываясь без стука, сразу же выпалила миссис Батлер с поднятым подбородком.

Ретт, сидящий за письменным столом, казалось, не удивился ее появлению. Он медленно отложил перо и поднял на нее свой ленивый, практически скучающий взгляд:

— Прекрасная мысль. Тебе нужен отдых от… общества. Я распоряжусь о карете. Скажи Уиллу, что я ожидаю отчётов о новом урожае. Удачи, дорогая, — только и произнес Батлер, возвращая свой интерес обратно к бумагам на столе.

Женщину охватили противоречивые чувства: облегчение от отсутствия борьбы и страх перед его полным контролем. Его согласие не было проявлением доброты, а лишь демонстрацией власти. Он позволил ей уйти, зная, что ей некуда деться. Ретт лишь ослабил поводок, который держал её несколько недель, ведь не хотел, чтобы она совсем потеряла рассудок. Однако Скарлетт восприняла его согласие как добрый знак и поспешила собираться. Ей не терпелось вернуться домой.

* * *

Поездка в Тару была не путешествием, а бегством. Скарлетт сидела в карете, впиваясь пальцами в обивку сиденья, словно боялась, что её силой вернут назад. Когда колеса наконец заскрежетали по знакомой гравийной дороге, с её губ сорвался сдавленный стон — смесь облегчения и боли. Она выпрыгнула, едва дверца открылась, и уперлась босыми ногами в тёплую красную глину. Земля. Её земля. Она ждала, что старый целительный покой хлынёт в неё, смоет грязь Атланты, гнетущую роскошь, ледяные уколы Ретта.

Но что-то было не так. Воздух пах не только сосной и свободой. Пахло чужим табаком, и где-то вдали слышался незнакомый грубый окрик. Её сердце сжалось.

Уилл вышел на крыльцо. Он постарел за эти месяцы. Его объятия были не прежними, медвежьими, а осторожными, и он сразу же отступил, потупив взгляд.

— Всё в порядке, Уилл? — спросила она, и её собственный голос показался ей чужим.

— Хозяйство... держимся, мисс Скарлетт, — он замялся. — Только бумаг этих новых... тьма. От мистера Батлера управляющий приезжает, проверяет.

Слово «управляющий» прозвучало для неё как выстрел. Она сидела за ужином, не чувствуя вкуса еды, слушая, как её дом, её крепость, её последний оплот превращается в отчётность, в колонку цифр в гроссбухе Ретта. Он не просто купил землю. Он впустил сюда своих людей. Его тень легла на поля, которые кормили её семью, на лес, где она играла в детстве.

На следующее утро она, как заведённая, побежала к своей роще — месту, где она хоронила своих собак, где целовалась с Эшли, где плакала о матери. И наткнулась на незнакомца с ружьём.

— Проход закрыт. Частная собственность, — буркнул он, глядя куда-то мимо неё.

В этот момент Скарлетт не просто поняла — она увидела. Она увидела невидимые стены, которые Ретт возвёл вокруг неё в Атланте, теперь выросшие и здесь, посреди её родных полей. Он не отнял Тару. Он сделал её частью тюрьмы. Он осквернил самый святой алтарь её души. Из её горла вырвался не крик, а хриплый, животный звук, полный такого отчаяния, что даже сторож на мгновение встревоженно на неё посмотрел. Она обернулась и побежала прочь, чувствуя, как почва уходит из-под ног в буквальном смысле. Ей было физически плохо.

* * *

В кабинете особняка на Персиковой Ретт стоял, опершись лбом о холодное стекло окна. В руке он сжимал не бренди, а маленькую бархатную собачку — ту самую, что Бонни так любила таскать с собой. Игрушка была стёртой, почти без запаха, но ему казалось, что он всё ещё чувствует её.

«Она сейчас там, — думал он, и мысль эта была полна не злорадства, а какой-то извращённой, мучительной надежды. — Она ходит по этим проклятым полям, дышит этим воздухом... и видит не их, а нашу дочь. Видит ту ночь. Видит, как всё рухнуло. Так же, как вижу это я».

Он не мстил. Он делился своей болью. Единственным способом, который знал. Одиночество в этом аду было невыносимым. Если он должен сходить с ума, то она будет сходить с ума вместе с ним. Это была не справедливость. Это была агония. Он с силой швырнул игрушку в камин, но та не загорелась, лишь грустно упала на золу. Как и его ярость — она не приносила очищения, лишь оседала тяжёлым пеплом на душе.

* * *

Когда Скарлетт вернулась, её не было видно в темноте холла — лишь слышны были тихие, шаркающие шаги. Она появилась из полумрака, как призрак. Платье её было помято, волосы спутаны, а на щеках засохли грязные следы слёз. Она не плакала сейчас. Она была пуста.

Ретт вышел из гостиной. Он увидел её глаза — и его собственное сердце сжалось от леденящего холода. Это были не глаза женщины, которую он любил и ненавидел. Это были глаза существа, из которого вынули душу.

— Ну что, как дома? — его голос прозвучал хрипло, без намёка на издевку. Это был просто вопрос. Последняя проверка.

Скарлетт медленно перевела на него взгляд. Казалось, ей потребовались усилия, чтобы сфокусироваться.

— Дома... больше нет, — прошептала она. И в этом шёпоте было не отчаяние, а констатация факта. Финальный приговор.

Она двинулась к лестнице, и он не сдвинулся с места, чтобы пропустить её. Они не соприкоснулись. Он почувствовал исходящий от неё холод — холод глубокой, бездонной скважины, в которую она провалилась. В этот момент он не почувствовал победы. Он почувствовал, как дно провалилось и под ним самим. Он остался стоять в холле, слушая, как её шаги затихают наверху. Тишина, которая воцарилась, была страшнее любой ссоры. Это была тишина могилы.

* * *

За ужином они сидели друг напротив друга, разделённые океаном полированного дерева. Скарлетт не притронулась к еде. Она сидела неподвижно, глядя в своё отражение в тёмном окне. Она видела не свою уставшую бледность, а то, что было за стеклом — абсолютную, непроглядную тьму. Ту самую тьму, что теперь была внутри неё.

Ретт смотрел на неё. Он видел, как свеча отражается в её стеклянных глазах, но не видел в них жизни. Его собственная еда стояла нетронутой. Подняв бокал, он хотел произнести свой ядовитый тост, свою очередную колкость... но слова застряли в горле. Они потеряли смысл. Она его больше не слышала. Она ушла.

Он опустил бокал. Звон хрусталя о скатерть прозвучал оглушительно громко в тишине. Война кончилась. Они оба проиграли. Теперь им предстояло вечно делить это опустошённое поле боя, где не осталось ничего, кроме призраков и тишины. Он откинулся на спинку стула, закрыв глаза. Впервые за долгое время он не думал о мести. Он думал о том, как же они до этого докатились. И не находил ответа.