Мышонок и Лягушонок (гет)

Конечно, Берти стал старостой школы, как будто у кого-то были какие-то сомнения. И дело даже не в том, что он был самым любимым учеником директора Слагхорна. Просто… а кто, если не он?

И не менее предсказуемым стало назначение Сьюзен Боунс. Эта парочка наверняка будет кошмарить Хогвартс.

Блейз оставил их патрулировать вагоны, а сам малодушно спрятался в купе с друзьями. Занял место у окна, вытянул ноги под столик и так реалистично, как мог, притворился спящим.

А потом совершенно по-глупому сорвался и сразу после банкета пошёл следом за Лавгуд. Её сложно было не заметить — эти волосы…

Он весь второй семестр прошлого года старательно притворялся, что они друзья. Причём не особенно близкие. И писал ей летом мало, отговаривался тем, что из дворца сложно отправлять письма.

— Привет, Блейз, — произнесла она, не оборачиваясь.

— Я идиот, ты в курсе?

— Ты опять это делаешь?

— Что?

— Ты хочешь, чтобы я сказала тебе, что ты виноват.

Мордредов Лягушонок!

Она шла достаточно быстро и ступала тяжело, не подпрыгивала, не резвилась, как обычно. У неё что-то случилось.

— Лавгуд.

— Я немного устала, Блейз, но это очень мило с твоей стороны — проводить меня.

«Убирайся к Мордреду, видеть тебя не желаю», — примерно так это переводилось. Они оба, эти двое, предпочитали деликатные формулировки. А Блейз не мог убраться, хотя и должен был. Они отстали от общего потока — было очевидно, что Лавгуд совсем не стремится поскорее оказаться в башне.

Он понятия не имел, что сказать. Она чётко дала понять, что извинения её не интересуют, а оправдания…

Что ж, оправдания терпеть не мог Мышонок. Как-то пояснил: «Когда ты оправдываешься, это всегда про тебя — твои проблемы, переживания и решения. Но обидел ты не себя, а другого». Звучало жёстко, но доходчиво.

Вероятно, Лягушонок думал так же.

— Тебя расстроили, Лягушонок, — сказал он вместо оправданий. — Сильно. Нарглы?

Лавгуд покачала головой. Теперь она шла совсем медленно, едва переставляя ноги.

— Расскажешь?

Снова то же движение. Действительно, с чего бы ей что-то рассказывать. Он попросту струсил после того поцелуя. Оказался совершенно не готов к чему-то подобному, настолько острому и сильному.

Разумеется, Лавгуд не стала переубеждать. Она не собиралась насильно удерживать возле себя каких-либо диких животных. А теперь что-то расстроило её, но она молчала.

Заранее готовясь к тому, что она немедленно вырвется, он обнял её за плечи. Сплошные кости. Она совершенно не выросла и не окрепла за лето, теперь едва-едва доставала макушкой ему до подбородка. Хотя нет, не доставала.

Нет, не вырвалась, даже не дёрнулась, зато прижалась теснее. Запрокинула голову, и стало видно, что в глазах у неё блестят слёзы.

— Лавгуд… — и впервые решился: — Луна.

— Меня не расстроили, Блейз. Я расстроилась сама, но это пройдёт. Иногда мне бывает очень грустно. Ты знаешь, грусть вызывают серокрылые шнырки. Они залетают в уши и копошатся в голове. Их почти невозможно прогнать, надо просто подождать, пока они не сбегут сами. На самом деле, они полезные — очищают мысли.

Блейзу было наплевать на то, сколько с них снимут баллов, если увидят. Он поцеловал её посреди коридора, прервался и спросил на ухо:

— Как там шнырки?

— Ты им не нравишься.

— Отлично.

Ему было необходимо, чтобы Лавгуд улыбалась и рассказывала сказки про шнырков.

* * *

Он просчитался, причём капитально. Думал, что его сомнительная репутация пресечёт всю идиотскую болтовню. И вообще, он общался с Лавгуд уже третий год, кому какое дело?..

— Всем, Блейз. Всем всегда до всего есть дело, — со вздохом сказал Мышонок.

Новость «Блейз Забини встречается с Луной Лавгуд» облетела школу и вызвала животрепещущий интерес. К самому Блейзу с вопросами мало кто решался подойти — понимали, что можно отправиться в больничное крыло с отвратительными симптомами. Но у Лавгуд такой защиты не было. А Блейз никак не мог таскаться за ней постоянно — курсы-то разные.

Поэтому её доставали свои и чужие — на переменах, на уроках и в Большом зале.

Бред какой-то!

Он встречался с толпой девушек, и никому из них это не портило жизнь. Собственно, это никого и не интересовало, даже если он ухаживания превращал в представление. Да Мышонок со своей Боунс вызывал больший ажиотаж! Всё-таки принц.

А тут…

— Это довольно забавно, — заметила Лавгуд. — Они не со зла, просто им любопытно.

О, нет. Они со зла. И если сплетни в духе «Какие странные у Забини вкусы стали» он пропускал мимо ушей, то другие, менее целомудренные, доводили его до бешенства.

Болтали в основном девчонки — и за спиной. Хоть одна бы посмотрела в глаза — и его джентльменские манеры испарились бы. Но не в толпу же заклятиями кидаться!

Лавгуд наблюдала за происходящим как за повадками загадочных существ. Блейз, поняв, что его нервы сдают, повадился садиться за стол к Рейвенкло. Смотрели на него там косо, пытались выгнать — он огрызался.

И вдруг, спустя неделю этого кошмара, произошло совершенно неожиданное. Блейз, как водится, упал на лавку возле Лавгуд, а потом услышал вежливое:

— Найдётся место? Спасибо.

Не совсем рядом, через одного, опустился Берти. И если с Блейзом у факультета воронов были натянутые отношения, то к Берти претензий не было. Он заговорил с Тони Голдштейном о планах переоборудования квиддичного стадиона — директор интересуется; спросил у Терри Бута, как поживает его проект по арифмантике…

Бесконечные вежливые разговоры со всеми и обо всём. Берти оттягивал на себя всё внимание — нельзя было не слушать его. Доев, он поблагодарил студентов за приятную беседу, поднялся и совершенно спокойно спросил:

— Луна, если не сложно, могу я попросить тебя о помощи? Боюсь, профессор Граббли-Планк не справляется с выводком нюхлеров. А у тебя настоящий талант…

Он подал ей руку и увёл за собой, продолжая рассказывать о кошмарном положении профессора по уходу за магическими существами. Блейз закончил обед в тишине. И хотя сплетни по-прежнему витали в воздухе, Лавгуд оставили в покое.

То, чего не мог добиться Блейз угрозами и тёмной магией, без труда сделал скромный Мышонок за один обед.

* * *

— Блейз, расскажи про тёмную магию, — попросил Лягушонок.

Они вдвоём сидели в тайной оконной нише, скрытой гобеленом с танцующими нимфами. Это было тихое, уединённое место, и найти его было по силам разве что Гарри с заколдованной картой или Мышонку. Но они оба не стали бы.

Разумеется, было ещё одно максимально тихое и крайне уединённое место. Но Блейз точно знал, что не поведёт Лавгуд в Выручай-комнату. Просто…

Нет.

Всё было спокойно. Блейз читал свеженькую монографию о применении желчи магических и немагических существ в зельях лечебной группы, Лавгуд бестолково делала вид, что пишет эссе по трансфигурации.

И тут — такое!

— Не расскажу.

— Почему?

— Потому. Пиши своего Гэмпа.

— Я уже знаю про Гэмпа, а записывать то, что знаешь, скучно. Если бы я писала тому, кто про него ещё не слышал, было бы весело, но ведь профессор точно в курсе. Получается, я делаю бесполезную работу.

— Угу, она называется «домашка». Я не собираюсь говорить с тобой о тёмной магии.

— Ты хорошо рассказываешь.

— И я тебе расскажу о чём угодно, кроме одной… — ладно. — Кроме двух вещей: тёмная магия — в этом списке. Не отвлекай.

— Какая вторая?

— Лавгуд!

Зря он об этом вообще заикнулся. Но сказал правду. С Лавгуд он готов был обсуждать что угодно, кроме тёмной магии и секса. Это — ни при каких условиях.

— Ты ей занимаешься.

— Я много чем занимаюсь. Лавгуд, ты в зеркало смотрела?

Надо же, ему удалось её удивить.

— Бывало…

— Какого цвета у тебя волосы? Светлые, Лавгуд. А у меня чёрные. Из этого логически проистекает, что мне можно заниматься тёмной магией, а тебе — нет. И чего ты теперь хихикаешь, противный Лягушонок?! Отвянь.

— Мне не нравятся описания, которые есть в библиотеке, — отсмеявшись, упрямо продолжила Лавгуд, — а папа сказал, что это чистое зло, о котором даже думать нельзя.

— Хорошее объяснение, поддерживаю.

— Это неправда.

Мордредов Лягушонок! Не отстанет ведь!

— Ладно. Ладно. Но я буду тебя расчёсывать в процессе, это условие.

Она закрыла чернильницу, убрала свиток и учебник в сумку, завозилась и послушно повернулась спиной. Блейз коснулся кончиком палочки её макушки. Заклинания для волос он применял последний раз лет в восемь — мама иногда позволяла плести ей косы. Но специально для Лавгуд посидел вечером в библиотеке, освежил знания. Под действием чар мусор исчез, начали распутываться узлы и колтуны.

В целом Блейзу было плевать, как она выглядит — всё равно Лягушонок. Ему просто было интересно посмотреть на неё без этой грязной соломы на голове.

Выполняя свою часть сделки, он спросил:

— Ты знаешь, как вызывать Патронус?

— Знаю.

— Как?

— Нужно вспомнить о самом счастливом моменте в жизни. Я пыталась, когда мне было десять, но ничего не вышло.

— Понимаешь… не воспоминание вызывает Патронус, а те яркие счастливые эмоции, которые оно даёт. Просто учиться с воспоминаниями куда проще. Тебя на несколько мгновений охватывает искреннее, незамутнённое счастье… и оно питает защитника.

— А тёмная магия…

Её волосы оказались длиннее, чем он думал, спускались до середины спины. Пшеничного, жёлтого цвета, совсем немного волнистые. Заклинания возвращали им живую природную гладкость и блеск. Пришла в голову мысль: если применить правильное зелье, они не будут путаться.

— Тёмная магия работает так же, — продолжил он, убрал палочку и погрузил пальцы в волосы. — Только эмоции отнюдь не радостные. Для обычных чар тебе нужно только намерение и понимание процесса. Ты знаешь, что иголка станет спичкой, потому что ты волшебница, у тебя есть цель, и ты вкладываешь свою магию в давно разработанную жестово-вербальную формулу. Цель — намерение — заклинание — результат. С тёмной магией иначе.

Она не позволяет небрежности и слабости.

— Ты… — Да ни за что! — Маг должен хотеть, очень сильно хотеть совершить это колдовство, должен испытывать сильные эмоции. Нельзя подчинить волю другого, если не жаждешь власти над ним. Нельзя использовать Второе Непростительное, если не мечтаешь услышать крики жертвы и не упиваешься ими. И нельзя применить третье, если не хочешь…

— Убить.

— В точку.

Блейз замолчал, продолжая уже безо всякой цели перебирать пряди Лавгуд.

— Зачем? — последовал закономерный вопрос.

— Потому что… потому что мне это нравится, — сказал он жёстко. — И вы с Мышонком, Мордред вас раздери, правы: я понимаю, что должен испытывать вину… но не испытываю. Я не применяю тёмную магию к тем, кто ничего не сделал, просто так. Но враги…

Ей стоило сказать, что это противно, отвратительно… Но это роднило Мышонка и Лягушонка — они редко осуждали людей. Ладно, если честно, они редко осуждали его.

— Я бы не стала.

— Рад это слышать. Лавгуд… у тёмной магии есть побочные эффекты.

— Какие?

— Иногда… если долго не практикую, я начинаю её чувствовать внутри, как будто что-то рвётся наружу. Кожа зудит, глаза болят. Ещё… мы обычно чуем друг друга. Сложно скрыть.

— Это как запах?

Разумеется, сугубо научный, спокойный вопрос. Лавгуд.

— Почти, да. Это не «Приори Инкантатем», в суде не предъявишь. Просто какое-то внутреннее ощущение. Я понимаю, что рядом со мной тёмный маг. И я…

Можно назвать это запахом, можно — звуком. Но это не скрыть. Такой вот сомнительный клуб по интересам, и каждый — яркая индивидуальность. Он, кстати, был больным фанатом того, как колдует Касси. Взаимно.

— Спасибо, это было увлекательно, — произнесла Лавгуд, вдруг ловко развернулась и оказалась лицом к нему. А потом неожиданно забралась верхом, чтобы добраться до губ.

Cazzo!

— Лавгуд… — пробормотал он сквозь поцелуй, — это я знаю… что ты с придурью. Будь добра, вот так… не сиди на коленях ещё у кого-нибудь, ладно? Сделай одолжение. Могут неправильно понять.

Посмотрела как на душевнобольного.

— Блейз, зачем мне сидеть на коленях у кого-то ещё?

Вот она, знаменитая блестящая логика Рейвенкло. Забавно, он бы, наверное, даже не ревновал. Точно нет. Но следил бы внимательно и всегда держал бы наготове несколько мерзких проклятий для того, кто её расстроит.

— Пошли отсюда. Ты ни Мордреда не делаешь трансфигурацию, а я…

А ему надо было пройтись и подышать.

* * *

Седьмой курс. Надо бы нервничать перед ЖАБА, но даже последний зубрила Драко не выглядел взволнованным. Его больше интересовала Гермиона, которая почти научилась ходить по школе с высоко поднятой головой и не прятать ожог на пол-лица.

Все понимали: как-то экзамены будут сданы. Вероятно, даже не очень плохо — всё же почти семь лет учёбы за плечами.

Мышонок начал встречаться с Дафной Гринграсс. Блейз даже ничего не успел сделать в этом направлении — всё само решилось. Они скрывались, в школе никто ничего не знал. Но иногда Мышонок возвращался в спальню с непривычно хитрой, сытой улыбкой на губах — вероятно, её причиной были не древние манускрипты.

Сев прислал письмо с фотографией. Текст был коротким и сдержанным, но из него следовало, что девочку зовут Изабелла Мария Снейп, ей недавно исполнилось полгода, она очень активная, ползает, хватает всё, что движется, а вчера у неё впервые случился магический выброс. Детскую восстановили. Матушка передаёт привет.

Блейз долго думал, но всё-таки ответил. Это было странное чувство. Ему нравилась Изабелла Мария Снейп — не как человек, а как объект действительности. Ему было приятно, что она существует. Но он не хотел бы оказаться рядом с ней.

Волосы Лягушонка больше не путались, словно застыли в том моменте, когда Блейз их расчесал. И на них засматривались.

Что будет дальше? Вот вопрос, который пугал сильнее экзаменов.

Мышонок с его военной академией — куда ему?! Он категорически запретил Блейзу идти вместе с ним. В основном потому, что это маггловское офицерское учебное заведение. «Год без магии, Блейз… Не для тебя».

Лягушонку ещё учиться.

Как будто он не мог строить планов без них. На самом деле — не мог, поэтому злился и отчаянно пытался не срывать на посторонних дурное настроение.

Его начали… опасаться. Не так, как раньше. Он пришёл в школу с репутацией «сына той самой женщины, которая травит своих мужей» — все были уверены, что он в любой момент может кому-то подсыпать яд. Потом на него смотрели как на красавчика с далеко не английским темпераментом. Одарённого, хотя и несколько ленивого студента. Парня, которого лучше не злить.

И вот, к седьмому курсу признали в нём тёмного мага. Это чувствовалось даже в том, как с ним говорили преподаватели — отстранённо, глядя несколько сквозь. Исключение составлял директор Слагхорн — он по умолчанию обожал всех, кто был близок к Мышонку.

Учиться стало скучно.

Трансфигурацию взял Уизли — тот, который Перси. И он был неплох, на самом деле, просто не хватало глубины, специфических знаний, жёсткости. Зелья достались такому же мальчишке. У Блейза было подозрение, что с Уизли они несколько больше, чем друзья. Примерно на уровне «обсуждаем, какую кровать купить в спальню». Но шифровались тщательно и вели себя преувеличенно серьёзно. Это не мешало Блейзу на уроках заниматься своими делами — страдать над высшими зельями, без которых не было смысла говорить о мастерстве.

Странный, странный год. Было не совсем понятно, что делать в школе — и ещё менее понятно, чем заниматься после неё. Там как будто начиналась бездна, в сравнении с которой рутина Хогвартса казалась уютной и безопасной.

* * *

— Они чудесные, — произнесла Лавгуд, — тебе понравятся.

— Ты сдурела, Лавгуд?! Мне не понравится. И тебе не понравится. Это мордредовы фестралы, четвёртый класс опасности! Хищные тварюги размером с… с коня.

Лавгуд рассмеялась, словно он сморозил глупость.

— Фестралы не нападают на людей. Я их уже гладила и кормила. Эльфы дали мне сырого мяса.

Perfetto! Она уже гладила фестралов, одна, в Запретном лесу. И кормила сырым мясом, разумеется.

— Фестралы не опасны. Просто люди считают их дурным знаком, но они же в этом не виноваты, правда? Пойдём, ты должен их увидеть. Позавчера в табуне появился жеребёнок.

Блейз прикинул, какими именно заклятиями можно, если что, разлучить фестралов с их бошками, и согласился. Да, Лавгуд расстроится, но если твари вздумают напасть — он её потом как-нибудь утешит.

Уже начался ноябрь, похолодало, но снег не лёг, только земля затвердела, а на траве по утрам оседал иней. Ломкие, оледеневшие листья хрустели под ногами. Лавгуд в своих белых с серебряными звёздочками туфельках на плоской подошве выглядела… неправильно. Её хотелось согреть, но она этого не любила, Блейз уже запомнил. Ей нравилось «чувствовать мир» — открыто, честно. Блейз как-то сказал, что это по-маггловски. Она снисходительно улыбнулась и возразила: «Это по-настоящему».

Именно поэтому она — противный Лягушонок, а он таскается за ней как последний дурак.

Глубоко в лес уходить не потребовалось: совсем недалеко, за густым можжевельником, между стволами ещё молодых дубов скрывалась опушка. И на ней стояли, сбившись в кучку, фестралы — пятнадцать голов, не считая двоих жеребят постарше и одного новорождённого, почти скрытого телами взрослых. Увидев чужаков, они заволновались, зашевелили крыльями, но быстро успокоились.

Они одновременно походили и не походили на лошадей. Форма — та же: лошадиный скелет, туго обтянутый чёрной глянцевой кожей. Но из-под кожистых губ выглядывали клыки. Из-за крыльев грудина выглядела массивнее и тяжелее. Но неприятнее всего были глаза — они располагались не по бокам головы, как у обычных лошадей, а заметно смещались вперёд. Взгляды были внимательные, хищные.

Лавгуд вежливо с ними поздоровалась и заметила, что стало холодать. Блейз не был уверен в том, что фестралам это интересно. Впрочем, он убедился, что нападать они пока не собираются, примерился к невысокому дубу и, почти не помогая себе магией, взобрался на толстую ветку. Накинул согревающие чары, спиной прислонился к стволу и подумал, что не хватает сэндвича. Или книги.

Смешной Лягушонок. Она действительно пыталась привлечь его к процессу кормления фестралов, и идея Блейзу была ясна. Просто ему не хотелось в этом участвовать. Нельзя сказать, что он не любил природу. Напротив. Дома он часами мог гулять по холмам, виноградникам и рощам, провёл чуть ли не всё позапрошлое лето под водой, наблюдая за коралловым рифом. Но ему нравилось смотреть, а не взаимодействовать.

У него никогда не было домашних животных — хотелось бы верить, что и не будет. Формально принадлежащая ему сова круглый год жила в Хогвартсе — дома можно было пользоваться мамиными. У одного из отчимов была свора охотничьих собак, и Блейз не слишком-то любил моменты, когда одну из них запускали в дом.

В общем, природа существовала для него в двух видах: предмет созерцания или источник ценных ингредиентов.

И нет, даже ради Лавгуд он не собирался кормить фестралов. Удивительно, сколько времени ей потребовалось, чтобы это понять. В последний раз погладив жеребёнка, она вспорхнула на дерево, села боком на ту же ветку.

— Они тебе совсем не нравятся?

— Ты действительно пойдёшь в магозоологию? — спросил он, проигнорировав бестолковый вопрос.

— Да. Буду искать морщерогих кизляков. И фосфорных скарабеев. Не улыбайся так, скарабеи, правда, существуют. Их видели в начале века.

— Я тебе верю, Лавгуд.

Совершенно не боясь упасть, она перебралась к нему на руки. Магия страховала их обоих, Блейз чувствовал невидимую поддержку.

Отвёл в сторону пшеничную прядь волос, коснулся губами виска, уха. Она отправится в Египет искать скарабеев или в Азию за какими-нибудь двухвостыми мартышками. А он — нет.

— Это будет совсем нескоро, — произнесла она, до неприятного точно угадывая ход его мыслей, повернулась и потёрлась носом о нос. Пояснила: — У некоторых народов есть такой поцелуй. Носами.

Вздохнув, он поцеловал её обычным способом, а потом она внезапно спросила — тем же тоном, каким раньше говорила о скарабеях:

— Ты мне уже рассказал про тёмную магию, осталось второе.

— Лавгуд…

Второе, о чём он не собирался с ней говорить.

— Ты всегда называешь меня по фамилии, когда смущаешься. А Лягушонком — когда сердишься.

Она погладила его по щеке, и в этом чувствовалось даже что-то снисходительное.

— Я не смущаюсь, Лавгуд, я возмущаюсь. Понимаешь разницу?

Просто… Блейз не желал втягивать своего вредного Лягушонка во что-то настолько физическое, телесное. Он даже не был до конца уверен, что хочет её. В таком смысле. Он думал об этом — много — и не мог прийти к однозначному ответу. Да — потому что он хотел её всю, болезненно, жутко. И нет — потому что это значило бы привязать её к себе. А такое никому не пошло бы на пользу.

Всякий раз, целуя Лавгуд, он осознавал, что никогда не женится. На ней — нельзя: либо он её сожрёт, либо она его, всем будет плохо при любом раскладе. А на другой — бессмысленно.

Изредка крутил в голове: а если бы наоборот? Окажись Лягушонок парнем, а Мышонок — девчонкой? Ведь в разы проще было бы.

Лягушонок влезал бы в мозги и в душу, перетряхивал там всё костлявыми перепончатыми лапками, а потом отступал, давая время прийти в себя. Цепкий, едкий Лягушонок со своими кошмарными мозгошмыгами и отвратительной честностью находился бы на безопасном расстоянии. Достаточно близко, чтобы хотелось за него убить, достаточно далеко, чтобы не хотелось убить его.

А Мышонок… В Мышонке не было ничего ядовитого. Он — она — просто позволила бы находиться рядом. Ей всё так же был бы чужд азарт исследователя, её бы не интересовало, как и что работает в его голове. Она просто учитывала бы это — как факт действительности, как прогноз погоды. И уверенно строила бы свою политическую карьеру, не оглядываясь, просто зная, что Блейз где-то рядом.

Повезло, однако. Лучший друг, в доме которого так спокойно и легко живётся. И любимая девушка, с которой он боится оказаться в одной постели.

— Tremenda Ranocchietta!

— Что это значит?

— Это значит… что ни про какое второе я с тобой говорить не буду, особенно сидя на дереве.

— Какая разница, где сидеть, если удобно?

— Как я и говорил, tremenda Ranocchietta.

— Блейз…

— Ну, про что, Мордред побери, тебе рассказать?! Про какую, чтоб его, часть?

Он ненавидел и обожал этот её снисходительный взгляд. И беззаботную интонацию, с которой она ответила:

— Меня интересует практическая.

* * *

— Это попросту глупо, понимаешь? — рассуждала Лавгуд спокойно. — Нельзя кого-то «лишить» невинности. Но её можно лишиться, если… будешь виновен.

— Теперь ты цепляешься к словам?

— К смыслам.

— Блейз…

Он понимал, что сдастся. Что она его уговорит. И, конечно, она его уговорила.

Она знала про Выручай-комнату. Сказала, прогуливаясь перед пустой каменной стеной:

— Обычно думают, что её создала Ровена. Но я так не считаю. Я уверена, что они делали её вдвоём с Хельгой. Иначе бы не вышло так уютно.

Появилась небольшая голубая деревянная дверка, окованная железом. Лавгуд уверенно открыла её, сделала шаг внутрь, обернулась и спросила:

— Идёшь?

Что могло создать её воображение?

Блейз не удивился, пожалуй, оказавшись в башне. Винтовая чугунная лестница вела наверх, с яруса на ярус, мимо кадок с неведомыми цветами, полок с книгами и ниш для чтения. Под конусовидной крышей обнаружилась не то перина, не то кровать, заваленная разноцветными подушками. Горели крошечные бело-голубые светлячки. Стояла тишина.

Если бы Лавгуд могла, она построила бы себе такой дом — и Блейз уж точно не сумел бы в нём жить.

В странном рассеянном свете Лавгуд окончательно утратила сходство с человеком, но это не мешало Блейзу целовать её белые, шершавые губы и гладить сухие, ломкие волосы.

Под мантией у неё оказалась белая длинная рубаха и хлопковые панталоны — никаких маггловских шмоток. Она не сталкивалась с магглами, их модой и привычками. Смешно и глупо. Нетерпимый Драко знал о магглах в сто раз больше, чем Лавгуд, которая просто обитала в ином мире.

Чем-то она даже походила на белого фестрала — с обтянутыми кожей рёбрами и тощими конечностями. Ломкая, как находка археолога.

Она провела пальцами по его шее, затем по ключице, спустилась на грудь. От прикосновения стало болезненно горячо. Палец скользнул на плечо, и Блейз увидел, как на коже расцветает тёмно-золотой цветочный орнамент.

— Я долго думала про цвет, — прошептала Лавгуд хрипло и нервно. — Мне больше нравится серебро, но тебе совсем не идёт. Только золото.

Он тоже мог колдовать, хотя и заклинания у него были другими. Не дорисовала Лавгуд свои узоры. Блейз закинул руки за голову, позволяя невидимым ладоням ласкать её тело.

Выражение её нездешних глаз постепенно менялось.