Мышонок и Лягушонок (гет)

— Я вижу, мозгов у твоих нарглов нету.

— Они были расстроены.

— Повернись.

Так и есть. Обычно волосы у тощего противного Лягушонка напоминали солому. Теперь это была слегка подпалённая солома. Зачесались кулаки.

Брехня. Зачесались пальцы левой руки, которыми он сжимал палочку.

Или нож.

Сначала нож, потом палочку, потому что в таком состоянии схватку он бы снова проиграл — надо было сначала остыть.

— Не сердись, — сказала Лавгуд и погладила его по предплечью. Именно там, где оставались белые следы от порезов. Блейз мог бы избавиться от них, но нарочно этого не делал.

— Они подрастут и перестанут быть нарглами, а тебе совсем вредно злиться. Злость приманивает пылающих кровососок — это очень плохо. Мозгошмыги их боятся.

— Лавгуд…

— Ты уже немножко меньше сердишься.

Он только обречённо вздохнул и спросил:

— Почему ты не в своём дурацком клубе?

— Потому что ты туда не пришёл.

— А я не обязан, — огрызнулся он. Вот только Лягушонка с этим бредом не хватало!

— Конечно, нет. Просто мне хотелось тебя увидеть, а в клуб ты не пришёл. Поэтому я пришла к тебе.

— А по дороге встретила нарглов. Я в восторге. Не могу я вечно за тобой таскаться, ясно?

— Я знаю, тебе ещё нужно следить за своим Мышонком.

Нож.

Всё, что ему нужно, — это минут пятнадцать наедине с собой и нож. Почувствовать острую резкую боль и увидеть, как течёт кровь. Он никогда не заигрывался — это никогда не было опасно. Совсем немного крови, стекающей по тёмной коже.

Даже красиво.

И да, ему нужно было следить за Мышонком, за всей этой компанией, за дорогим отчимом — дьявол его раздери!

Блейз не успевал.

И ему совсем не становилось легче оттого, что дурацкий Лягушонок гладит его по руке.

На самом деле становилось.

Они были разнопохожими, эти двое. Временами Блейз ненавидел их так остро, так отчаянно, что не мог выразить словами.

Не задавая вопросов и не предупреждая, Блейз поднял Лягушонка за талию и усадил на широкую оконную нишу. Надо же — даже не пискнула. Он сел рядом, а она бессовестно прижалась виском к его плечу.

— Дурацкий Лягушонок.

Нарглов он всё-таки нашёл. Не сразу, и на сей раз — по одному.

* * *

— С чего бы мне звать куда-то… Лавгуд?

У Мышонка случилась внезапная вспышка бреда. Обычно он говорил отвратительно толковые вещи, но тут его переклинило.

— Она же нелепое чучело! Совершенное чучело! Тощий противный Лягушонок! — пробормотал Блейз, понимая, что говорит правду и лжёт.

Тощий противный Лягушонок. И шесть темномагических проклятий для тех, кто имел неосторожность её обидеть. Послание всей толпе нарглов: не стоит пересекать черту.

И черта эта проходила где-то в районе «Блейзу Забини не по вкусу твой косой взгляд».

— Она тебе не нравится? — спросил Мышонок, и захотелось свернуть ему шею.

Нравится? Нет. Да. Если её тронут пальцем, он оторвёт руку. Но…

— Я не… я не хочу засунуть ей язык в рот, если ты об этом.

Плохо сказал. Недостаточно вульгарно, чтобы Мышонок засмущался и спрятался в норку, и недостаточно культурно, чтобы вышел нормальный диалог.

Мышонок отлично это понял и спокойно спросил:

— А чего хочешь?

Чего… Чего он хочет? Сдохнуть. Лучше даже не рождаться.

— Ну, не пойду же я на День всех влюблённых ловить морщерогих кизляков у Воющей хижины, а?

Он пошёл. Однако программа не включала ловлю кизляков. Они просто брели по заснеженному Хогсмиду, молча.

Блейз водил девчонок в кафе и в единственный на всю деревню пристойный ресторан, платил за двоих, делал комплименты. Девчонки краснели и смущались или делали вид, что смущаются.

Он выиграл в мордредову генетическую лотерею, вытянул золотой билет. Мать — белокожая чистокровная красавица-итальянка, отец — грубый негр и грязнокровка. Блейзу досталась от него тёмная кожа и обрисованные немного чётче, чем у европейцев, губы. В остальном он был похож на матушку как две капли воды.

Честно говоря, он был похож на своего деда по фамилии Медичи, но предпочитал об этом не думать.

Ему самому было, в сущности, плевать, но внешность упрощала все эти ухаживания и свидания в разы. Мало кто ему отказывал.

Возможно, ещё и потому, что он знал, кому и что предлагать.

Он ничего не мог предложить Лавгуд и не желал вести её в кафе. Это было глупо, нелепо и бестолково. Он ненавидел кафе.

— Я люблю смотреть на неё. Такая тихая, правда?

Они добрели до Воющей хижины.

— Здесь убили Люпина, помнишь?

— Но его здесь уже нет.

— Хочешь подойти к ней?

— А можно?

Блейз пожал плечами и перемахнул через низенькую ограду. Помог Лягушонку. Они тут же оказались в снегу. Блейз — почти по колено, а Лавгуд — и того хуже.

Ойкнула и опустила глаза вниз.

— Блейз! Посмотри! Кажется, что мы растём из-под снега. У нас могли бы быть корни. Мы как живые деревья, да?

Oddio! За что?!

— У нас нет корней. Иди за мной.

Блейз достал палочку и начал протапливать дорожку в снегу. Вода сразу же убегала в землю, иначе они бы шли по грязи. Заодно высушил дурного Лягушонка, сам-то не сообразит.

Она умела колдовать — и хорошо. Блейз знал. Просто далеко не всегда это делала. Ей словно бы нравилось смотреть, что будет, если она не достанет палочку.

В этом доме они встретились с Блэком. Отсюда ушли по подземному ходу обратно к замку. Страшная была ночь. Дружелюбный профессор превратился в оборотня. Сев — да, уже Сев, а не «caro patrigno mio», — рухнул с развороченной грудной клеткой и с лицом в крови. Мышонок бросился вниз, к озеру, чтобы вмешаться в смертельную схватку.

Блейз думал об этом, и ничто у него не дёргало.

Лягушонок опять полез в снег посмотреть хижину поближе. Блейз выругался и пошёл помогать. Оказавшись позади, со стороны Запретного леса, он спросил:

— Посидим?

Несложно было превратить бревно в лавку. Блейз мог бы наколдовать диван, но не захотел. Наложил согревающие чары, и всё равно Лягушонок прижался к нему. Блейз обхватил его за плечи.

— Мне понравилось ходить с тобой в Хогсмид, Блейз. Это как будто не свидание, но мы вдвоём.

— Это уж точно не свидание, — проворчал он. — Даже и не думай.

— Я не думаю.

— Ещё как думаешь. Ты в меня втрескалась, Лавгуд, поэтому я тебе и говорю — даже не думай.

Она не покраснела и не начала отбиваться, как положено нормальной девчонке. Diavolo! Какая там нормальная девчонка, она и не девчонка вовсе, а тварь из-под холмов, не иначе.

— Это правда, ты мне нравишься. А я нравлюсь тебе.

— Точно нет. И вообще, я не связываюсь с мелкими. Что мне с тобой делать, в куклы играть? Не беси, Лягушонок. И не трясись, тепло же!

— Мне холодно от снега вокруг.

— Cazzo! Иди сюда.

Он никогда не ругался по-итальянски рядом с теми, кто его может понять. С Мышонком, например. Тот свободно знал французский и старательно учил латынь, так что… С Лягушонком можно, даже грубо.

Костлявое существо устроилось у него на коленях, едва ли не свернулось в комочек. И прошептало:

— Такой страшный год, правда? Папа считает, что Сам-Знаешь-Кто действительно вернулся, и я тоже так думаю. А ты?

— А я на эти темы не думаю.

— Потому что ты знаешь.

Мышонок не одобрил бы подобную болтовню.

— Мне очень хотелось ходить на те встречи… «Моего Хогвартса». Жаль, что их больше нет.

— Лавгуд, ты попала бы на эти встречи через мой труп. И то не факт. Сиди себе смирно, мозгошмыгов изучай.

Вот только боевой магии в исполнении Поттера ей не хватало!

В чьём-либо исполнении, так-то.

— И после этого ты говоришь, что я тебе не нравлюсь, — рассмеявшись, сказала она и бесцеремонно взъерошила ему волосы. Погрузила в них пальцы. Начала медленно и задумчиво чесать.

Блейз промолчал. Ещё он всяким Лягушонкам не объяснял, что думает и чувствует.

— Что, никаких мозгошмыгов сегодня? — спросил он, вдруг заметив, что ещё ни разу не услышал ни про одну снежнокрылую дребедень.

— Я могу не говорить про них. Я могу даже признать, что их нет, — слабым голосом отозвалась Лавгуд. — Просто мне без них страшно. Так страшно, Блейз… Папа говорит, надо искать в мире чудеса. Как можно больше.

— Зачем?

— Чтобы жить дальше. Он придумал это после того, как мама умерла.

Блейз немного помолчал, сжимая в руках это странное создание, но потом всё же спросил:

— Что случилось?

— Она была учёной, занималась трансфигурацией. Проводила опыты. И однажды ошиблась. С тех пор я вижу фестралов.

— Ты?..

— Это было совершенно ужасно. Я… смотрела ей в глаза, а её там не было. Я потом не могла говорить полгода, но, видишь, теперь говорю.

Она рассказывала, уткнувшись лицом ему в шею.

— Тогда папа придумал для меня сказку. О добрых созданиях, которые уносят души волшебников и помогают им родиться снова, стать опять малышами. Потом другую сказку — о лунных феях, которые оберегают сон. А потом я поняла, что это как патронус. Пока я вижу в мире чудеса, мне совсем не страшны дементоры. Если я перестану верить в мозгошмыгов…

То нельзя будет и дальше верить в тех добрых созданий, которые уносят души.

* * *

— Лавгуд, чтоб тебя! Почему узоры на стенах ты создать можешь, а мордредов щит — нет?!

Никакой тёмной магии — ни для одного из них двоих. Только через его труп. И то Блейз подозревал, что станет самозародившимся инфери и прекратит это.

Но ему не нравилось, что они беззащитные. Ладно Мышонок. Его будут охранять всегда. Сам Блейз и будет. Или, вон, Касси. Он с этой Инспекционной дружиной прямо проникся к Мышонку нежными чувствами. Ходил хвостом — впору начать ревновать. Сначала только решить, кого к кому, — и приступать.

Лягушонка охранять не будут.

— Давай ещё раз.

— Протего! — задумчивым голосом произнёс Лягушонок, предсказуемо получив что-то вроде мыльного пузыря.

Со злости Блейз комком бумаги зарядил ей в лицо.

— Интонация, Лавгуд! Ты ему не в любви признаёшься!

Лягушонок смотрел обиженно и моргал выпученными глазами.

— Жёстко. Это защитные чары. Их колдуют, когда кто-то собирается тебя убить!

— Но ты не собираешься.

— Мне вместо бумаги швырять в тебя жалящими, что ли?!

Это всегда был лучший метод обучения щитовым чарам. Два-три жалящих — и «Протего» освоено. Но он совсем-совсем не хотел делать ей больно. Без него хватало желающих.

— Лавгуд… Ты колдуешь как дышишь, Мордред тебя раздери!

Огромное различие между ними. Мышонок колдовал как… ну, как маггл с палочкой, как грязнокровка. Смотреть больно. К счастью, в основном он этого и не делал: бытовые мелочи не в счёт — там просто жизнь заставила освоиться.

А Лягушонок — чистокровная ведьма. И с палочкой в руках она родилась. Пусть её манера творить магию вызывала определённые вопросы, суть не менялась. Блейзу нравилось её волшебство.

Что ему не нравилось — так это сорокаминутный спектакль на тему «Я не в состоянии освоить простейшие щитовые чары».

— Ну чего тебе надо, дурацкий Лягушонок? Давай сделку заключим, что ли? Ну?

Рейвенкло. Типичнейший. Никакой хитрости, никаких коварных планов — просто некий эксперимент, выстроенный по шагам.

— Какую сделку?

— Какую-нибудь. Если в следующий раз я снова пробью твой щит… — выдохнул. Чего бы потребовать, если от Лягушонка даром ничего не нужно. Пусть себе по школе вприпрыжку скачет и улыбается. — Я доведу твою добрую и милую Ханну Эббот до слёз, понятно?

Ханна управляла кружком по изучению магических тварей. И она… действительно была милашкой, такой, что аж зубы сводило. Встречалась с Макмилланом, никому не мешала. Блейзу было на неё плевать, но привести угрозу в действие он мог без труда.

— Это жестоко.

— Щит нормальный поставь — и никто пальцем не тронет Эббот.

— А если поставлю? — спросила Лавгуд неожиданно строго, нахмурила брови. Всё равно не стала ни на йоту более угрожающей, но попыталась.

— А чего хочешь?

— Если поставлю, ты меня поцелуешь.

Cazzo di inferno, che disgrazia!

Потому что скудный английский не в состоянии выразить всю палитру его эмоций.

— Я не буду тебя целовать, Лавгуд, — ответил он строго. — Я не связываюсь с малолетками.

Связался, так-то. Давно уже.

— Мне просто интересно.

— Ага, научный эксперимент.

Она слегка улыбнулась и покивала. А в волосах опять какая-то… что-то. По загадочным причинам заклинания для укладки ей не нравились, как и расчёска.

— Повышаем ставки. Я буду бить тебя заклинаниями. Жалящими. Три раза. Попаду…

Он не успел договорить. Охранные чары на двери дёрнулись, Блейз подскочил с парты, на которой сидел, обернулся — и в этот момент в класс вошла мадам директор, она же мадам генеральный инспектор.

Человек, на котором Блейз с огромным удовольствием испытал бы некоторое количество проклятий. Скажем, шесть.

— Кхе-кхе, — выдавила она. — Мистер Забини, мисс Лавгуд, что здесь происходит?

Заклятие кипящей крови. Первым делом.

Мышонок умел управляться с этой тварью виртуозно, хоть она и мучила его. Мышонок защитил бы их обоих. Особенно Лавгуд. Но его здесь не было.

— Профессор, — проговорил Блейз, — я помогаю мисс Лавгуд немного освоить базовые щитовые чары. Профессор Флитвик попросил меня… Увы, она пока безнадёжна.

— Что ж, мистер Забини, как вы знаете, колдовство в коридорах запрещено.

Они находились в классе, но кого это волновало?

— Я не колдую, мэм. Профессор Флитвик разрешил мисс Лавгуд отработать «Протего», а я… — он указал на скомканную бумагу на полу. — Кидаю в неё бумагой. Пока попадаю.

— Пожалуй, я посмотрю на вашу тренировку.

Блейз обернулся к Лавгуд и попытался хотя бы как-то глазами показать: щитовые чары у неё получиться не должны.

— Давай, Лавгуд, ещё раз.

— Протего, — произнесла она, словно действительно старалась. Комочек бумаги попал ей в плечо.

— Примерно так, мэм.

— А всё же интересный выбор: почему же профессор Флитвик не посоветовал мисс Лавгуд обратиться к кому-то с её собственного факультета?

Была ещё хорошая костоломка. Немецкая, что ли? Вербальная формула на древнегерманском.

— Я не очень хорошо лажу со своим факультетом, — ответила сзади Лавгуд этим своим потусторонним голосом.

Блейз сказал бы примерно то же самое — и тоже ошибся бы. У министерской жабы заблестели глаза.

— Как интересно… Мне казалось, только у одного декана проблемы с дисциплиной на факультете… кхе… были проблемы.

Потому что Макгонагалл уже не декан Гриффиндора. Это был тупик. Подставиться? Подставить Лавгуд? Подставить Флитвика? Несмотря на все проблемы, Блейз уважал профессора. И не без оснований. Он был хорошим преподавателем и могущественным волшебником.

В дверь постучали. Глаза жабы слегка потухли, недовольным голосом она квакнула:

— Войдите.

На пороге возник последний человек, которого Блейз ожидал увидеть, — Мышонок.

Он бежал сюда сломя голову, но, пожалуй, только Блейз это и видел, точнее угадывал по румянцу и капелькам пота на висках. В остальном он выглядел совершенно спокойно, только мрачно.

— А, мистер Маунтбеттен-Виндзор! — воскликнула Амбридж самым сладким голосом. — Заходите, прошу вас.

— Директор, добрый день, — сказал Мышонок вежливо, скользнул по Блейзу и Луне взглядом, словно только что увидел их, бросил равнодушно: — Привет, ребята, — и тут же снова посмотрел на Амбридж.

Он обошёл её, встал слегка сбоку, оттягивая всё внимание на себя.

— Что вас привело сюда?

— Я искал вас, мэм, мне подсказали, что вы входили в кабинет. Мэм, боюсь, произошла крайне неприятная ситуация, которую я скорее назвал бы… — долгая пауза. На сцене бы тебе выступать, Мышонок! — Преступлением.

Дверь кабинета жабы забросали навозными бомбами. Это не тянуло даже на достойную выходку в стиле сдвоенных Уизли. Берти же говорил таким тоном, словно там оставили выпотрошенный труп.

— Я попросил мистера Уорингтона оградить территорию чарами.

Амбридж должна была на это повестись — но не повелась. Улыбнувшись ещё шире, она вдруг пропела тоненько и сладенько:

— Вам не кажется, Берти, что кто-то таким образом выражает несогласие со сменой директора?

Блейз впился ногтями в ладонь и давил изо всех сил. Дурной Мышонок, не выберется!

— Да, мэм, полагаю, это так, — сказал тот, пожав плечами. — Как подданный Её Величества, я полностью поддерживаю свободу слова. Однако, при всём уважении, мэм, мнение выражается вербально. Здесь же налицо нападение, порча имущества и оскорбление чести и достоинства. Не говоря уже о нарушении как минимум трёх пунктов Устава школы.

— Да, мистер Маунтбеттен-Виндзор, очевидно, не зря я сделала вас главой Инспекционной дружины.

— Это честь для меня, директор.

— Пойдёмте. Разумеется, виновники должны быть найдены… и получить заслуженное наказание. — Уже на выходе бросила через плечо: — Мисс Лавгуд, мистер Забини, минус пятнадцать очков с каждого.

Честно говоря, они отчаянно легко отделались.

— Ты знаешь, — произнесла Луна слабым голосом, — у него были очень страшные глаза.

Блейз не ответил, он думал о том, что однажды Амбридж ему всё-таки достанется.

— Протего!

Все три проклятия подряд угодили в крепкий щит. Блейз одновременно хотел ржать и убивать — ещё непонятно, чего сильнее.

— Ma guarda te, Ranocchietta magrolina e furba!

— Ты не можешь ругать меня на итальянском, — сообщила она.

— Это ещё с чего?

— У тебя не выходит. Слишком мягко.

Он оскорбился до глубины души. На самом деле очень сложно сказать, какой язык он считал родным. У него были английские няни, гувернёры и учителя — матушка с самого начала решила, что он пойдёт в Хогвартс. Он много времени проводил с детьми английских чистокровных снобов: с Дракошей, Тео и остальными. Но итальянский всегда звучал на фоне, где-то рядом. Это был язык сказок, шуток и отборнейшей брани. Уж точно он не звучал мягко!

— Хорошо, я тебе по-английски скажу, что ты тощий мелкий хитрый Лягушонок.

Она наморщила нос, и Блейз махнул на неё рукой. Даже на Мышонка иногда удавалось сорваться. А на эту… на это нелепейшее создание — никак.

— Не хлопай на меня лягушачьими глазами! Молодец, обвела вокруг пальца злобного хитрого слизеринца и выиграла свой приз. И хотя у меня есть минимум шесть вариантов обойти условие… — да что там. — Пошли.

Даже не спросила, куда.

По дороге в подземелья рассказывала о морщерогих кизляках — созданиях добрых и милых, но очень пугливых. Интересно, если уж ловить сказочную дребедень, почему она не может быть симпатичной?

К тому моменту, когда они дошли до класса зельеварения, Блейз узнал о кизляках куда больше, чем хотел бы. Зато понял, в чём их основная прелесть для Лавгуд: они морщерогие, некрасивые и пугливые, но всё равно кому-то нужны.

Кизляки… Ей бы менталиста-травматолога хорошего. Но где таких найдёшь? Никто не хочет в это лезть: слишком тесна связь с Гриндевальдом и его экспериментами.

— Будешь искупать свою лягушачью хитрость, — объявил Блейз, открывая дверь.

Он точно знал, что сейчас, в субботу, Сева здесь не будет, потому что он торчал совершенно в другом месте. А это значило, что можно поделать что-нибудь полезное. Интересным он клятвенно пообещал не заниматься.

Лавгуд осматривалась так, словно впервые тут оказалась. Блейз оставил её разглядывать препараты из различных тварей, запер дверь чарами Сева и поставил котёл. Полезное — это всегда кроветворное, ранозаживляющее, отвар пустырника, умиротворяющий бальзам и остальное из базовой аптечки.

Сев разрешил иногда заходить и что-нибудь делать.

Разрешил — в его случае значит «попросил».

— Удивительно, — произнесла Лавгуд, и её голос непривычно, странно отразился от высоких каменных сводов подземелья, — когда здесь нет никого, особенно профессора Снейпа, всё кажется другим. Даже… пылинки танцуют другие танцы.

Блейз постепенно, не спеша разложил ингредиенты вокруг котла. Умиротворяющий бальзам из всего списка был самым утомительным: очень много мелких действий. Именно поэтому его запасов чаще всего не хватало.

— Что ты будешь варить?

— Суп, Лавгуд. Варят суп. Зелья делают, создают или, в крайнем случае, готовят. Умиротворяющий бальзам. А ты будешь мне помогать, потому что ты противный Лягушонок.

— У меня плохо выходят зелья.

— У меня Мышонок освоил программу СОВ, Лавгуд. Вон там перчатки возьми и начинай измельчать лунный камень.

Оказывается, он уже привык комментировать то, что делает. Для Мышонка. А теперь и для Лягушонка. Ей было запрещено притрагиваться к котлу и что-то туда добавлять, но с ингредиентами она справлялась, если только не уходила витать в облаках.

Никаких разговоров, кроме коротких инструкций.

Огонь в факелах на стенах горел ровно. Пахло зельем, влагой, травами. Умиротворяющий бальзам не допускал невнимательности или ошибок. Не так давно в классе его проходили — там почти все отличились, включая Гермиону и Дракошу. Грегори умудрился расплавить котёл. Браун с Гриффиндора получила ноль за вязкую зелёную жижу.

Было трудно не отвлекаться.

Блейз знал, что не простит себе, если не справится.

Ещё двадцать минут: из них шестнадцать — работа, остальное — ожидание.

Он смотрел на песочные часы, а не на руки Лавгуд. Они были в кошмарном состоянии, ещё хуже, чем волосы.

Добавить валериану.

Всего тринадцать минут.

Он сам не знал, что будет через тринадцать минут.

Просто…

Рука дрогнула. У него дрогнула рука, и вместо шести капель анисовой выдержки в котёл упало восемь.

Машинально, не задумываясь, он компенсировал это чемерицей, но перед глазами стояли те восемь капель.

Лавгуд всё же отвлекла его от зелья. Его собственный эксперимент провалился.

Он потушил огонь, накрыл зелье крышкой и отошёл к профессорскому столу. Взял кусок пергамента, написал: «Ум. б. +2 Anis., +4 Ver.».

— Интересно, что тебе можно варить… готовить зелья без профессора Снейпа.

— Личные связи, Лягушонок. Нормально у тебя всё, руки растут откуда надо. Не отвлекайся, и СОВ на приличный балл сдашь.

Он хотел говорить о чём угодно, кроме её мордредова выигрыша.

Он запутался. В Мышонках, Лягушонках и собственной голове.

Присев на парту, поманил Лавгуд. Она помотала головой. Он удивлённо вскинул брови и повторил свой жест. Она снова помотала головой, ещё убедительнее, и шагнула назад.

Это ещё что за представление?

— Лавгуд…

Бегать за ней он не станет.

Она отступала к доске. Это уже становилось смешно. Нельзя сказать, чтобы у Блейза отсутствовало чувство юмора. Он и над другими мог посмеяться, и над собой. Но такие шутки ему не нравились.

Без особого удовольствия он встал с парты и подошёл к Луне очень близко, оставалось сантиметров тридцать. Вообще, учитывая разницу в росте, это могло бы пугать.

Но Лягушонок на то и Лягушонок. Никакого страха.

— Лавгуд.

— Знаешь… как-то к нам приблудился дикий жмыр, — совершенно неожиданно сообщила она самым безмятежным голосом. Задрала голову, чтобы смотреть ему в глаза. Продолжила: — Мне он очень нравился, я хотела, чтобы он жил у нас дома, мне было интересно, какой на ощупь его мех, как он урчит, если его погладить. Я его приманивала, а он всё не шёл. Потом я решила его поймать, хотя бы ненадолго. Посмотреть поближе. Папа рассердился. Он сказал, что если бы жмыр хотел — он бы подошёл ко мне. А если он не хочет, то ловить его — жестоко.

Лавгуд. Одно слово.

— Какой же ты дурацкий Лягушонок, Лавгуд. Иди сюда, охотница на жмыров.

Честное слово, так робко и осторожно он не целовался с третьего курса. Какой смысл? Суть поцелуя в том, чтобы убедить даму сердца перейти к более интересным занятиям. А тут другое. Какие там занятия…

Только смотреть в широко раскрытые изумлённые круглые глаза, ловить огненные блики в огромных зрачках.

Не прерываться.

Она пахла чем-то забавным, сладким, даже медовым. Но если прислушаться, можно было различить горькую полынь и едкую пыль. Нельзя быть толковым зельеваром, если у тебя слабое обоняние.

Хотелось схватить двумя руками, прижать к себе…

Прижимать, пока не треснут рёбра.

Вместо этого он мягко завершил поцелуй и погладил её по жёстким волосам.

— Ты хоть иногда причёсываешься?

— Иногда. Мне как-то сказали, что с причёсанными волосами я красивая. А быть красивой — это так скучно, не находишь?

Нет, Лавгуд, держать лицо ты не умеешь.

Она говорила как будто спокойно, но дышала тяжело, и лицо покраснело. Потом ещё и губы начала облизывать.

Будет ли она красивой, если причешется? Вряд ли.

— Знаешь, в описаниях это казалось скорее противным.

— Но ты решила проверить на практике?

— Нельзя доверять описаниям!

— Сочтём это комплиментом моим восхитительным навыкам. Лавгуд… Жмыр подошёл вполне добровольно и сам. Но акция разовая. И не хлопай на меня глазами. Тебе сколько, пятнадцать?

Понятно, ещё нет.

— Тема закрыта целиком и полностью.

Вместо ответа она погладила его по правой руке.

* * *

— Ты как про Амбридж узнал?

— Не я. Гарри с Роном на карте вас увидели. Знаешь, ты и Амбридж — плохое сочетание. Ещё и Луна.

— А навозные бомбы…

Мышонок пожал плечами, и стало ясно, что автора диверсии он не сдаст. Вытащил ведь, без шуток. Сам Блейз, положим, не был бы против отработки у Амбридж. Его давно интересовало кровавое перо, а руки он себе и без того резал постоянно. Нашли, чем напугать.

Но чёрное бешенство поднималось в груди при мысли о том, что беззащитный хитрый Лягушонок дотронется до этой темномагической мерзости.

— Спасибо.

Мышонок посмотрел как на идиота и уткнулся в толстенную книжку. Предсказуемо, он не к СОВ готовился, а читал про магические войны XVII века.

Блейз опустился на толстый шерстяной ковёр, прислонился спиной к его креслу и вытянул ноги к камину. Почти сразу рядом устроился Уоррингтон.

— Касси, солнышко, — ласково произнёс Блейз, — почему я чую от тебя тёмную магию?

— Вероятно, потому что я её применял, зайка.

Это был отдельный внутренний прикол. Они просто были достаточно круты и опасны, чтобы называть друг друга «солнышко» и «зайка». Особенно на публике. Блейз с большим удовольствием посмотрел бы на того, кто отважится бросить на них косой взгляд.

— И не подождал меня!

— Времени не было, детка, но я не жадный: я тебе оставил кусочек. Парочка придурков ведёт себя плохо. А я, как член Инспекционной дружины… — он запрокинул голову к Мышонку, но тот ничего не слышал. Войны его полностью захватили. — Я просто не мог пройти мимо.

— Ещё бы, с твоей тонкой чувствительной натурой… — оскалившись, сказал Блейз.

Он уже ощущал этот азарт охоты. Ублюдки, которые лезли к девчонкам, запугивали младших и воровали деньги, были их с Касси законной добычей. Они умели не попадаться профессорам, а Мышонок делал вид, что ничего не замечает.

За следующую неделю у Блейза было много возможностей отвести душу. И он ни разу не доставал нож — тёмная магия помогала не хуже.

* * *

— Ты знаешь, я проклял её. Амбридж. Серьёзно проклял. Она орала от боли. И мне… я совершенно не испытываю сожаления.

— А ты хочешь?

— Чего?

— Испытывать его?

Он думал, она будет зла. Лавгуд не любила, когда кому-то было больно, ей должно было стать жалко Амбридж, хоть немного. Она должна была рассердиться!

Но Лавгуд смотрела на него своими круглыми дурацкими глазами, в которых не читалось ни капли осуждения.

«У нас цветут сливы-цеппелины, такие большие жёлтые цветы, вот бы ты их увидел! Ты же можешь увидеть! Прикладываю к письму рисунок».

«Папа думает, что волшебники плохо понимают дьявольские силки. Ты знаешь, что в Ирландии их дрессируют?! Он пытается найти способ, но пока они задушили нашу курицу. Я едва не расплакалась, так было жалко!»

«Блейз, какой вид облаков у тебя любимый? Я люблю такие огромные, многослойные, похожие на кремовый торт. Нет, совсем не на торт! И не на перину, как говорят. Я пока ищу подходящее сравнение. Меня они завораживают, особенно когда все верхние слои белые, а нижний — тёмно-серый. Как будто они притворяются грозовыми злыми тучами, понимаешь?»

«Пожалуй, мне даже нравится, что ты не отвечаешь. Я как будто говорю с собой, но немного с тобой. Сегодня я решила расписать стены и потолок комнаты. Мне хочется чего-то волшебного, но не грубого, чтобы было приятно лежать и смотреть перед собой. Может, нарисовать звёзды и снежных стрекоз? Я всего два раза их видела».

«Лавгуд. У меня нет любимых облаков, я рад, что дьявольские силки задушили курицу, а не тебя, и я понятия не имею, как выглядят звёздные стрекозы. Но я не знал, что ты рисуешь. Цветы были красивые, правда. Если ты нарисуешь мне облака, я, наверное, проникнусь. Вообще люблю живопись, особенно хорошую. Ну, сама понимаешь, нельзя быть итальянцем и не любить искусство — это что-то врождённое.

Я в Тоскане, дома, у меня шесть занятий по боевой магии в неделю, не считая спаррингов с отчимом. Я позорно проиграл Белле Лестрейндж за секунды полторы, и это уж точно не повторится.

Готовлю зелья, разные. Добил расширенную программу седьмого курса и начал высшие. Я говорил, что пытался создать Веритасерум на втором курсе? Ясное дело, не вышло, но я даже никого не отравил. Получилась болтушка.

У нас жара, я встаю в шесть и валяюсь в море по три часа. Заказал жабросли, хочу понырять на глубине. Достану тебе коралл. Хотя ты будешь ругаться, что он живой. Значит, ракушку. Она точно не живая.

Всё. Других новостей нет».

* * *

Он сумел не столкнуться с Лавгуд в поезде. Но увидел её сразу после праздничного ужина. В огромных очках с розовой оправой и выгнутыми стёклами — она из-за этого стала похожей не на Лягушонка, а на стрекозу.

— Лавгуд.

Блейз просто снял с неё эту хрень.

— Привет, Блейз, — напевно, радостно произнесла она. — Ты тоже хочешь примерить спектрально-астральные очки? Тебе скорее нужен амулет, твои мозгошмыги…

— Лавгуд.

Она осеклась. Прямо сейчас сил на мозгошмыгов у Блейза не было.

— Лавгуд, вот это… выбесит твоих тупых воронов. А дальше схема простая. Они нападут на тебя, я нападу на них. И кого-нибудь убью.

— Блейз…

— Лавгуд, я очень, очень сильно хочу кого-нибудь убить. Мне даже причина не нужна, просто любой повод. Я тебя прошу…

Это не её проблема. Вообще нет. Блейз вернул ей очки и сунул руки в карманы мантии. Он не имел никакого права перекладывать на неё ответственность за то, что творится в его больной голове.

Но он был признателен ей за то, что она убрала очки и ни о чём не спросила.

— Пошли, — сказал он и, неспешно подстраиваясь под её шаг, направился к башне Рейвенкло.

Где-то на середине пути Лавгуд взяла его за руку, и он не стал сопротивляться.

* * *

Очень не хватало Касси. Он был безупречным товарищем и контролёром. В отличие от самого Блейза, у Касси голова была холодной. Он точно знал, что будет получать мастерство в менталистике и в боевой магии, а потом…

Что ж, они шутили, что он станет телохранителем принца. Всё равно его надо будет охранять.

Сам Мышонок остался единственным, кто понимал Блейза — причём более чем полностью. И про мать, и про Сева, и про…

В общем, рядом с Мышонком становилось спокойнее. Он был смешной. Любимчик Слагхорна, староста, один из самых, чтоб его, популярных парней в школе. Всего этого он совершенно не замечал, ковыряясь то в политике, то в истории, то в окклюменции. С последней у него было совсем трудно — но он держался.

Расстался со своей Боунс, что Блейз от всей души приветствовал. Нет, ему нравилась Сьюзен сама по себе, толковая умная девчонка. Но было тошно смотреть на картину «Два унылых девственника боятся взяться за руки». И на самом деле за этими прогулками и свиданиями они скорее маскировали полное отсутствие личной жизни.

Не то чтобы личная жизнь Блейза в последнее время полыхала яркими красками.

Какая тут, к Мордреду, личная жизнь, сплошные Мышонок да Лягушонок. Ещё Сев психованный, нервный, то рычит, то растекается сиропной лужей. Мать с… Про обоих думать тошно. Неважно. Риддл маячит. Тео с катушек слетел, и было у Блейза нехорошее подозрение, что он прячет под маскирующими чарами метку.

На зельях Гарри ухватил из старого шкафа учебник с заметками на полях. Блейз и сам нередко писал в учебниках, правда, обычно не для себя, а для Мышонка. Себе-то чего? Он и без того знает, где что не так.

А вот владелец этого потрёпанного «Расширенного курса» придерживался другого подхода. Руку нельзя было не узнать. Блейз произвёл выгодный обмен: Гарри получил новый учебник с подробными и очень чёткими и разборчивыми заметками на полях, а Блейз — возможность познакомиться с дорогим отчимом Севом в возрасте шестнадцати лет.

Насколько надо быть одиноким, чтобы общаться с учебником? И насколько ненавидеть мир, чтобы там же на полях разрабатывать тёмные проклятия?

«Сектумсемпра» Блейзу понравилась. Из формулы восстанавливалось действие: рассечение плоти. Глубокое и, вероятно, летальное. Старший и очень злобный родственник медицинского «Секо».

Чары от подслушивания, щиты, заклятие, высасывающее кровь. Очень немногое подходило для применения в школе.

Хотя в очередной раз воспитывая нарглов, он очень хотел опробовать что-то из нового арсенала.

* * *

Лил отвратительный дождь. Косой, резкий, ледяной. В Хогсмид совершенно не тянуло, но и оставаться в замке не хотелось. Блейз убедился, что Мышонок собирается мирно сидеть в библиотеке, накинул водоотталкивающие чары и всё же направился к воротам. И, конечно, увидел впереди Лягушонка в сиреневой переливающейся мантии. Она подняла палочку вверх и держала над головой водонепроницаемый купол.

— Лавгуд.

— Здравствуй, Блейз.

Она совершенно ему не удивилась, а он наложил на неё согревающие чары.

— Зря. Так совсем не чувствуется осень.

Просто из чувства противоречия он добавил водоотталкивающие чары. Он фамильярно обнял её за плечи, прижимая к боку.

В такую погоду мало кто отважился выйти из замка — и те, пройдя немного, попрятались в трактирах. Деревня казалась опустевшей. Только они вдвоём шли по центральной улице.

— Это из-за дементоров. Они навевают холод и дождь. Но я делаю вид, что это не так. Просто испортилась погода. А как она может испортиться? Просто нам холодно, а погоде, наверное, хорошо.

Блейз молчал и думал, что хотел бы взять её на руки и куда-нибудь унести. Без разницы, куда. Порылся в карманах и достал ракушку. Большую, шипастую, бело-розовую, с длинным хвостом. Лавгуд обрадовалась как ребёнок, чуть ли не запрыгала от восторга. И бережно спрятала.

Дожили. Вот такая у него личная жизнь — бродить по вымершей деревушке под ливнем и слушать рассказы о несуществующих обитателях Средиземного моря.

Он взял из дома не так уж много вещей, но её рисунки — жёлтые цветы и лохматые облака — забрал.

— Ты всё равно выглядишь мокрым и замёрзшим Лягушонком, — объявил Блейз посреди тирады о крошечных подводных феях. — Пошли куда-нибудь греться.

Лавгуд помотала головой.

— Почему?

— Это будет выглядеть совсем как свидание.

Oddio! Она умудрялась говорить такие вещи самым спокойным и мечтательным тоном на свете.

— Non immagini quanto me ne frego.

— Я поняла только «не представляешь».

— Я знаю.

— Это забавно и мило, когда ты переходишь на итальянский.

Это не забавно и не мило, он был в этом убеждён.

— Пошли. Или будешь изображать викторианскую леди?

— Это была бы очень скучная роль.

В «Лисьей норе» народу оказалось ожидаемо мало — ценник отпугивал. По большей части, это было место для взрослых путешественников, которым не по душе грубая еда и сомнительная публика в «Трёх мётлах».

Лавгуд забилась в угол, молча сверкала оттуда глазами и едва-едва поела. Ей не хотелось здесь находиться, а заставить Лавгуд делать то, чего она не хочет, невозможно — это Блейз уже понял.

Быстро поели и вышли. Всё так же молча она потянула его к Воющей хижине, подошла ближе к кромке леса, направила палочку на землю. Завораживающе красиво проросла молодая зелёная трава. Конечно, не настоящая — плод умелого колдовства. Но выглядело это не магией, а чудом. Без сомнений Лавгуд опустилась на этот травяной ковёр. Блейз последовал за ней и ощутил тепло.

Сверху раскрылся купол — он не пропускал ни дождь, ни холод.

— Иногда мне просто интересно, что тебе мешает подучить боевые чары и раскатывать нарглов в лепёшку?

Хотя о чём он. Это было бы жестоко и скучно — сочетание, которое его дурацкий Лягушонок терпеть не мог.

— Лавгуд…

Блейз подвинулся к ней, положил ладонь на затылок и поцеловал. Губы у неё хранили вкус дождя — хотя он точно не знал, какой у дождя вкус.

— Расслабься, а?

Самое смешное, что она действительно расслабилась, положила руки ему на плечи и вдруг зажмурилась. Доверчиво, беззащитно и трогательно. Мелькнула сумасшедшая мысль: это ощущалось как первый поцелуй, словно подобного ещё не происходило в его жизни.

Вообще, он вряд ли сумел бы посчитать их количество. Там с числом девушек-то проблемы — третий и четвёртый курс он провёл в бесконечных экспериментах и внезапных коротких вспышках влюблённости.

А тут — пожалуйста, Лавгуд. Самое нелепое существо на планете. В такое нельзя влюбляться.

Он влюбился? С гарантией нет. Совершенно не то.

Она спрятала лицо у него на плече, Блейз прижался щекой к пушистым волосам и прикрыл глаза. Шумел дождь. Лавгуд дышала часто, сбивчиво. Запретный лес шевелился совсем близко.

— У мамы будет ребёнок… — прошептал Блейз, в глубине души надеясь, что Лавгуд его не услышит. — У неё будет ребёнок, а я… Я из дома ушёл.

Он не объяснял этого Мышонку — потому что ему вовсе не требуется никаких объяснений, он всё знает и понимает. Тем и бесит. А Лягушонок не понимает, вернее, понимает не то и не так. Поэтому он добавил:

— Я не хочу… видеть этого, понимаешь? Чувствовать.

— Она тебя очень любит, да? Твоя мама? — едва различимо спросил Лягушонок.

— Раньше.

— Так не бывает.

— Бывает.

* * *

— «…дышать огнём, но обладает зубчатыми стальными клыками, которыми разрывает добычу. Сналлигастер часто подвергал опасности Международный статут о секретности: естественное любопытство этого существа в сочетании с пуленепробиваемой шкурой…».

— Теперь не могу Скамандера, — пробормотал Блейз, с трудом открывая глаза. — Бестолковое… изложение. Для первачков.

— Зато он не пишет о том, на какие ингредиенты можно разделать животное.

— В этом и проблема.

Он всё-таки словил тёмномагическую дрянь во время этой безумной, страшной битвы в Хогвартсе.

Блейз был уверен, что готов к чему угодно. Он учился драться, он отлично колдовал. Где там! Он оказался совершенно не готов, действовал — а внутри трясся от ужаса. Что самое страшное? Так сразу и вспомнить не удавалось. Наверное… мистер Крэбб, который посылал в Сева убивающее. Конечно, Блейз знал, что Крэбб служит Риддлу. Но одно дело — знать, а другое — видеть. У Крэббов они нередко играли в детстве, Блейз сидел у него на коленях, Мордред подери!

Или олух Хагрид — в крови и без сознания. Почти невозможно достать полувеликана.

Или Мышонок, который опускает палочку после того, как впервые применил Непростительное.

Блейз видел, как убили Флитвика.

И не видел, как Грейнджер обжигает пламенем.

Гарри отличился, конечно, с этим своим мечом. А потом к школе двинулся отряд сквибов, вооружённых зачарованными автоматами. Блейз достаточно много времени проводил в обществе магглорождённых, чтобы догадаться: вероятно, сейчас их будут очень быстро убивать.

В тот момент Блейз не почувствовал ни капли страха, зато сумел проникнуться восхищением и даже восторгом при виде того, как Мышонок превращается в принца Альберта Йоркского. Это было невероятно красиво и даже немного страшно. Проблему он решил.

— Раз ворчишь — значит, всё в полном порядке, — сказали слева.

— И ты тут…

— Куда я денусь, — резонно ответил Мышонок.

— Берти находит книжку мистера Скамандера милой, — заметила Лавгуд, которая примостилась у Блейза в ногах.

— Угу, это значит, что она кажется ему скучной и бестолковой.

— Это неправда, — возразил Мышонок.

— Думаю, всё-таки правда, — со вздохом признала Луна.

— Пожалуй, ему немного не хватает научности. Но как развлекательная литература — очень здорово.

Блейз рассмеялся. Там кто-то пострадал, кто-то погиб, а он смеялся и чувствовал себя счастливым, потому что нелепый Лягушонок и храбрый Мышонок сидели рядом, живые и здоровые.

Он действительно согласился на это безумство — пожить в Кенсингтонском дворце. И это оказалось… непривычно.

Блейз вырос в роскоши. Иногда даже излишней, показной. Он любил коллекцию живописи на вилле — великолепные копии Боттичелли и Липпи, один маленький оригинальный Рафаэль, эскизы Бандинелли, сочный Караваджо… Он привык к великолепно вышколенным эльфам, к шёлку и мрамору.

Однако он не готов был оказаться в объятиях сурового британского церемониала. Во дворце было темно, тяжёлые бархатные шторы приспущены, старые бордовые ковры крали звуки шагов. Слуги в строгих пиджаках и белых перчатках распахивали гигантские дубовые двери со сложной резьбой. Со стен смотрели военачальники, политики и особы королевской крови.

Мышонок со спокойной улыбкой рассказывал, куда можно ходить и как во всём этом не заблудиться. Сзади шёл молчаливый, совсем не похожий на привычного Грюма, маггловский телохранитель.

— Пришли. Заходи, располагайся.

— С возвращением, Ваше Высочество. Добро пожаловать, мистер Забини, — произнёс человек, стоящий у окна.

Было ему, скажем, лет сорок пять. Всё в том же чёрном костюме и в белых перчатках. Бесцветный, неприметный, серьёзный. И он поклонился Мышонку.

— Здравствуйте, мистер Уилсон, — отозвался тот. — Блейз, мистер Уилсон — мой камердинер. Можешь обращаться к нему с любыми вопросами. Особенно с вопросами о горячем шоколаде. — И широко улыбнулся.

Это место одновременно душило и интересовало.

— Мистер Уилсон, будьте добры, проводите Блейза в его покои, я сам переоденусь к обеду.

Из чего следовало, что обычно он переодевается не сам.

Как можно жить в этом мраке? Кем можно вырасти? Без солнца, без свободы, без возможности выбраться из окна и со всего духа припустить к морю. Даже в своей комнате — не в уединении.

— Его Высочество предположил, что у вас может не быть достаточного количества маггловской одежды, — произнёс Уилсон, когда они дошли до нужной комнаты. — Я позволил себе заказать несколько комплектов. Если один из них вам подойдёт, по той же мерке выберут остальные.

Подождав несколько секунд, он добавил:

— Обычно в своих комнатах Его Высочество придерживается неформального стиля. Рубашка и брюки будут уместны для обеда.

И за обедом в большой столовой — не поговорить. Всё тот же Уилсон сновал вдоль длинного, накрытого белой жёсткой скатертью стола, подливал морс, подавал блюда. Мышонок вынудил Блейза болтать об архитектуре.

Наконец, переместились в гостиную — Блейз уже видел её копию в Выручай-комнате. Уилсон подал чай, поставив всё необходимое на маленький столик между двумя креслами.

— Спасибо, мистер Уилсон, — сказал Мышонок, опускаясь в кресло, — вы можете быть свободны до утра.

— Сэр…

— Для всех, кто пожелает меня видеть, я занят. Включая мистера Паркера.

— Хорошо, сэр. Желаю вам приятного вечера и доброй ночи.

Когда за ним закрылась дверь, Блейз выдохнул и спросил:

— Как ты в этом живёшь?

— Да я… не особо видел другие варианты, разве что в Хогвартсе. Привык.

— Рядом с тобой всегда кто-то есть?

— Почти всегда. Вот, видишь, в своих комнатах дают расслабиться. Кларенс — за дверью.

— Надо тебя украсть, Мышонок.

Они оба рассмеялись.

— Как будешь отмечать?

— М?

— Тебе семнадцать, друг. Через три дня, если я верно считаю.

— О, чёрт! Я забыл! — воскликнул Мышонок и погрустнел. — Как отмечать… Будем с тобой разбирать «Подарки Его Высочеству принцу Альберту Филиппу Йоркскому» и ржать на два голоса.

— Всё так плохо?

— Ещё хуже. Это не мне дарят, это… проявление уважения к королевской семье, дань традициям, возможность напомнить о себе. Обычно из сотни мне достаётся один-два, и то не факт. Потому что, знаешь, я понятия не имею, как использовать парадную шпагу с рубиновой рукоятью, белого медведя и шотландский национальный костюм на три размера больше моего.

— Бедняга. Тебя точно надо отсюда украсть.

— Блейз… Я иногда думаю просто сбежать к чертям.

— Что мешает?

— Они сожрут магическую Британию за два укуса. И не подавятся.

— Магглы?

— Политики, Блейз, политики. И пока мой единственный толковый вариант — это…

Блейз делал вид, что вся эта возня его не интересует, но, конечно, следил. И ход мысли Мышонка угадал довольно быстро, поэтому спросил:

— Стать министром?

— И побыстрее. Мне нужна военная академия… потом какой-то департамент. Наверное, пойду к Краучу, он наш союзник пока что. Оттуда, наверное, к Боунс на годик.

В камине трещал огонь. Мышонок подобрал под себя ноги и как будто утонул в огромном кресле.

— Мышонок, а Мышонок?

— Чего тебе?

— У тебя задача на седьмой курс при таком раскладе — найти себе девчонку. Я серьёзно, потом некогда будет. Так и останется у нас министр магии… нецелованным.

Мышонок его послал, но слабенько.

— Помню я про твою великую любовь. Но тут не о любви речь же. Я бы рекомендовал старшую Гринграсс. Она помолвлена, никаких чувств к жениху не испытывает, но огласки не захочет. Как и ты. Ну, и у неё в голове есть мозг.

Неблагодарный Мышонок его опять послал, но Блейз всё решил.

* * *

Организовать такое за три дня — это, знаете ли, подвиг. Блейз до последнего не был уверен, что всё получится — тем более с таким ненадёжным союзником, как мистер Бернард Паркер. До чего же скользкий тип!

Сочетание осторожности и отбитости — вот что требовалось. И немного слизеринской изворотливости, конечно.

Было решено, что праздновать день рождения принца будут в Италии — это куда безопаснее, чем в Англии, где его могли бы узнать. И, разумеется, никакой публичности: ни фотографий, ни посторонних. Как удачно, что на примете была маленькая уединённая вилла, скрытая за старой каменной стеной, поросшая виноградом и защищённая надёжными чарами.

Бой за телохранителя Блейз выиграл. На эту роль Паркер после долгих страданий разрешил взять Касси. Не придраться — менталист, студент ускоренной программы подготовки Аврората, пользуется доверием принца.

— Постарайтесь не натворить слишком уж больших глупостей, Ваше Высочество, — попросил Паркер, протягивая Мышонку порт-ключ.

— А небольшие?

— А небольшие, увы, в вашем возрасте творить положено.

Рывок — и они оба смогли полной грудью вдохнуть свежий воздух Тосканы.

Вокруг зеленели холмы. Это, конечно, не родной дом, отсюда далеко до моря. Зато в воздухе витали ароматы луговых трав, розмарина, шалфея. Никто не следил за землёй вокруг — для магглов это место и вовсе было невидимо. Одичали оливы, всё заросло лавром и плющом.

Дом подарила матушка на пятнадцатый день рождения. Не для жизни, скорее как символ взрослости, самостоятельности. До сих пор Блейз был здесь однажды. Почему-то, даже уйдя от них с отчимом, он не думал поселиться на этой вилле.

Зато она прекрасно подходила для его планов.

Один за другим рядом появлялись друзья. Гермиона уехала на лечение в Швейцарию, и, на самом деле, это было к лучшему. Компания собралась исключительно мужская.

— Что ж, господа, — сказал он, когда приветствия стихли, — добро пожаловать на Villa La Vigna.

И ребята смогли увидеть виллу, до сих пор скрытую под защитными чарами.

— Офигеть… — потянул Рон.

— «Фиделиус»? — уточнил Касси с профессиональным любопытством.

— «Фидиклум». — Вилла была скрыта от посторонних, но до заклятия доверия местным чарам было далеко.

Уже в безопасности переобнимались ещё раз. Поймав удивлённые взгляды, Мышонок объяснил друзьям:

— Касси на сегодня — мой телохранитель.

— Учти, я буду тщательно охранять твоё тело. Но… только не от старого доброго «Огденского»!

— Фу! — тут же разнёсся по окрестностям хоровой вопль. Блейз не удивился, что его поддержал Драко. Но Гарри? Вот что жизнь с Блэком творит!

Рон и Касси синхронно обиделись за отечественного производителя. А ведь они похожи, понял Блейз, пока шли к дому. Оба чистокровные в двадцатом поколении, оба без гроша в кармане. Касси только-только начал зарабатывать, пытается разделаться с отцовскими долгами, а семья Рона совсем недавно выбралась из нищеты.

Обычно его это вообще не заботило, но тут требовалось держать в голове: здесь он хозяин, и его мордредова обязанность — следить, чтобы всем гостям было комфортно.

Рассыпались по двум этажам, Драко нырнул в погреб, Мышонок уже начал пытать о чём-то Гарри.

Внутри стоял лёгкий сумрак — всё из-за винограда на окнах. Но совсем не такой, как во дворце. Здесь темноту разгоняли яркие солнечные лучи. Не было никаких древних ковров, никаких тяжёлых штор — лёгкий развевающийся тюль, терракотовая плитка на полу, потолочные балки из жёлтой сосны, которая источала терпкий смолистый запах.

Матушка обустраивала это место сообразно своему вкусу, а он у неё всегда был великолепным. Камин был закрыт белым экраном, расписанным под акварель. А в невысоких диванах, обтянутых шёлком, и в мягких пуфиках угадывалось даже что-то восточное.

Рон разговорился с Касси о квиддиче. Теперь, когда они не играли во враждующих командах, эта беседа не грозила перейти в драку. Хотя, кажется, Рону всё равно не нравились нападки на любимые «Пушки Пэддлс».

Первое время народ разогревался, осматривался, никто не решался заговорить громко. Но тут Драко вернулся из погреба с бутылкой бренди, и все повеселели.

На вилле не было домовых эльфов, но они особо и не требовались — вся еда была собрана как на пикник. Расселись кто куда вокруг деревянного круглого стола, разложили себе на тарелки холодную курятину, сыры, чиабатту. Подняли первый бокал:

— За Берти и его блестящую политическую карьеру!

Второй был: «За твою редкую хитрожопость, Мышонок!»

А третий уже и без тостов неплохо пошёл.

Рон объявил, что без музыки как-то совсем не то, и он непременно настроит вот это старое радио в углу. Получил в итоге Селестину Уорлок — завопили от ужаса все, после чего место занял Драко. У него вышло не лучше — заунывная итальянская попса. Наконец, по приёмнику долбанул кулаком Гарри — и загрохотал незнакомый мощный рок.

Потому что везучесть Гарри — это особый магический талант.

Конечно, одной бутылки бренди не хватило. Погреб был не сказать чтобы богатый, но нашёлся французский коньяк и лимончелла. Лимончеллу, как известно, нужно правильно пить: из ледяных крошечных рюмок, и не по глоточку, а залпом. И, разумеется, рюмки можно наколдовать и заморозить — они же не магглы.

Шумело в голове, проблемы отступали за горизонт, и Блейз с трудом, вспышками осознавал себя посреди сложного и запутанного спора о прерафаэлитах с Драко. Где-то в процессе тема свернула на применение расторопши в лекарственных зельях, и там точно была какая-то ошибка в пропорциях: расторопша в сочетании с валерианой должна была терять часть свойств…

Рок всё так же грохотал, Мышонок захлёбывался хохотом — Касси и Рон травили самые отвратительные анекдоты в истории. Гарри валялся на диване и пускал из палочки разноцветные колечки дыма. Спохватился и спросил, не хочет ли кто-нибудь курить.

Вот до чего жизнь с Блэком доводит!

— Да не… — помотал головой Гарри в ответ на вопрос, — это ещё до Сириуса. У нас в Литтл-Уингинге не особо много развлечений, я с тринадцати курю.

От маггловских сигарет кружилась голова и драло горло. Омерзительный серый дым забивал нос, путал, смешивал запахи. Блейз понял, что вытеснил Гарри с дивана, растянулся на нём сам, а голову положил на колени Мышонку. Тот дремал, откинувшись на спинку.

Касси и Драко, наверняка на спор, танцевали вальс. Причём высоченному Касси досталась женская партия. Гарри и Рон сидели на полу, в зрительном зале.

Дальше Блейз почувствовал, как к его губам прислоняют стеклянный пузырёк. Касси произнёс над ухом:

— Давай, глоточек, зайка. За маму… Молодец, сейчас протрезвеешь.

Антипохмельное было непередаваемо противным на вкус, но спустя несколько мгновений алкогольный туман рассеялся. Остальные тоже мотали головами, приходя в чувство. Переглядывались смущённо.

И тут внезапно Гарри спросил:

— А вы когда-нибудь были в казино?

Это всё Блэк.

* * *

На пьяную выходку не спишешь — понимали все. И никто, даже серьёзный Мышонок, не собирался отказываться. Все совершеннолетние, почти все — достаточно богаты.

Они находились на расстоянии одной аппарации от небольшого, но достойного казино. В Виареджо, шумном городе на Тирренском побережье, не было маггловских игорных заведений — только бары, отели и клубы. Зато имелось одно магическое, замаскированное под заброшенную виллу. Оно стояло на самой оживлённой и красочной улице, выглядело печально среди белоснежных особняков в стиле ар-нуво и совсем не привлекало внимания прохожих.

Внутри, конечно, никакой заброшенности — высокие расписные потолки, увитые лозами мраморные колонны, летающие тропические птицы — наверняка искусная трансфигурация, сеньоры и сеньориты самого разного возраста, в строгих дорогих нарядах. Мужские мантии потемнее, женские — всех цветов радуги, полная палитра. Это выглядело как состязание или модный показ.

По счастью, они с друзьями вшестером выглядели вполне прилично, хотя и простовато для подобного места.

— Что ж, — произнёс Гарри, единственный, кто уже бывал в казино, — ставить много не стоит, в минус не уходим. Каждому можно проиграть… — прикинул общие средства. — По тридцать галеонов.

— А выиграть? — вдруг негромко спросил Берти.

— Выиграть? Ну… Сириус говорил, крупье не любят тех, кто гребёт кассу. Особенно незнакомых. Сто галеонов? Но особо не рассчитывай, мы с ним спустили восемьдесят, и я его утащил.

— Мерлинова борода… — пробормотал под нос Рон. Ему тоже вручили положенные тридцать галеонов из тех, которые наскребли по карманам. Велели держать голову повыше.

Касси объявил, что играть не будет и вообще он тут «при исполнении». Как будто это мешало ему надраться вчера!

По ступеням спустились в зал, миновали строгую охрану в белом и оказались в общем зале. На мгновение Блейзу показалось, что он попал на зельеварческий симпозиум — из крупных, и по размаху, и по уровню публики. Даже люстры такие, многорожковые, отделанные хрусталём, он не раз видел. И живые статуи, разумеется.

Играла классика, оркестр парил в воздухе на серебряной платформе. Крошечные феи мелькали, рассыпая золотистую пыльцу. Считалось, что она приносит удачу.

От барной стойки доносились оживлённые голоса. А вот у столов было тихо. Блейз приблизился к рулетке, но не успел подойти — тишину разорвали вопли. Это маленький серебряный шарик определил судьбу чьих-то денег.

«Семьдесят на красное».

«Сто тридцать на чёт».

«Десять на чёрное».

«Один на семнадцать».

Ставки — самые разные — были сделаны. Снова гробовое молчание, щёлканье шарика по колесу фортуны — и крики. Внутри что-то засвербило. Азарт скрёбся, рвался наружу, как тёмное колдовство.

— Десять на чёрное, — сказал Блейз, положил монеты — и они тут же растворились в воздухе, превратившись в синие с серебряной окантовкой жетоны.

Ставки сделаны.

Хотелось кусать губы и царапать руки. Внутренности сдавило, было нечем дышать. Он и сам присоединился к общему настроению, боялся издать хоть звук, только следил за стремительным полётом шарика.

Здесь всё было защищено от обмана: ни «Феликса», ни артефактов, ни «Конфундуса». Только чистая удача. Подумалось: Гарри с его потрясающим везением, наверное, может вынести всё казино.

Тук-тук-тук… Шарик прыгнул в последний раз и замер. Красный, тройка. Хотелось закричать от злости! Усатый немец, который поставил сто тридцать на чёт, вытер лысину салфеткой.

Ещё раз.

Ставки сделаны.

Это было круче выпивки, круче секса. И поэтому Блейз знал, что больше не придёт в казино никогда в жизни. Слишком легко было поддаться, а ему более чем хватало зависимости от тёмной магии.

За шесть конов он проиграл свои тридцать галеонов и почувствовал странное освобождение. Всё закончилось.

Кто-то коснулся его плеча. Блейз подпрыгнул, но тут же успокоился — это пролез Мышонок. Спросил с улыбкой:

— Как тебе?

— Всё проиграл.

Мышонок вложил ему в руку мешочек и сказал:

— Поставь за меня шесть на красное.

О, конечно, Его Высочество ненавидел трогать деньги. Не по статусу.

Стремительный полёт шарика. Четырнадцать, красное.

— Три на семнадцать.

Семнадцать.

С расслабленным видом Мышонок играл. Осторожно, неторопливо. Проигрывал почти треть — и отыгрывал вдвое больше. Его почти не замечали: крошечные ставки, боязливые решения. Тут шли разговоры о серьёзных суммах: немец спустил почти пять сотен, а шикарная блондинка в нежно-розовой мантии выиграла триста. Вот уж к кому будут вопросы у крупье.

Пятнадцать на чёт.

Два на тридцать три.

— Мордред тебя подери, Мышонок! — зашипел Блейз, когда они вышли на улицу. — Тебя в детстве в «Феликсе» искупали?! Я думал, это фишка Поттера!

— Что у меня за фишка? Как у вас? Я выиграл пятьдесят сверх тех тридцати.

— Я неудачник… Почему мне вечно не везёт?!

— Место интересное, конечно, но сам процесс сомнителен…

Остальные бурно делились впечатлениями. Наконец, когда все слегка выдохнули, Гарри повторил вопрос:

— Что у вас там за фишка?

— Берти выдал…

— Сколько ты выиграл?

Мышонок ответил спокойно:

— Девяносто девять. За себя. И девяносто восемь за Блейза.

И никто — ни крупье, ни остальные игроки — даже не обратил на него внимания, хотя к той блондинке подошла охрана. Потому что незаметный, застенчивый Берти выглядел не более чем везунчиком, накопившим на мелких ставках.

Уже дома Берти сказал:

— Блейз, подели, пожалуйста, мой выигрыш между ребятами.

А когда они начали возмущаться, заметил:

— Мне всё равно негде пользоваться деньгами.

Когда глубоко под утро все, вымотанные и счастливые, разошлись по спальням, Блейз последовал за Мышонком и спросил:

— Как?!

Тот присел на кровать и посмотрел удивлённо.

— Я же вижу…

— Cazzo! Серьёзно? Ты… заглядывал в будущее, чтобы следить за рулеткой?! Che diavolo sei?!

— Ti sei divertito, eh? E poi… è stato il miglior regalo di compleanno per Sua Altezza Reale, il principe Alberto Filippo di York.

Не ожидал, честно говоря.

— Давно ты знаешь итальянский?

— Не особо.

— Да, Мышонок, это было весело, — тихо согласился Блейз после паузы. — И я рад, что тебе понравился мой подарок. Только он был не для Его Высочества принца Альберта Филиппа.

— Я знаю. Блейз…

— Чего тебе?

— Ржать будешь.

— Обязательно буду. Чего? — Хотя и спрашивать не стоило, всё с ним ясно. — Двигайся к стене, давай. Тут можно хоть отряд авроров укладывать.

— Желательно этого не делать, — фыркнул Мышонок. — Я не против спать с тобой, но отряд авроров…

Конечно, Берти стал старостой школы, как будто у кого-то были какие-то сомнения. И дело даже не в том, что он был самым любимым учеником директора Слагхорна. Просто… а кто, если не он?

И не менее предсказуемым стало назначение Сьюзен Боунс. Эта парочка наверняка будет кошмарить Хогвартс.

Блейз оставил их патрулировать вагоны, а сам малодушно спрятался в купе с друзьями. Занял место у окна, вытянул ноги под столик и так реалистично, как мог, притворился спящим.

А потом совершенно по-глупому сорвался и сразу после банкета пошёл следом за Лавгуд. Её сложно было не заметить — эти волосы…

Он весь второй семестр прошлого года старательно притворялся, что они друзья. Причём не особенно близкие. И писал ей летом мало, отговаривался тем, что из дворца сложно отправлять письма.

— Привет, Блейз, — произнесла она, не оборачиваясь.

— Я идиот, ты в курсе?

— Ты опять это делаешь?

— Что?

— Ты хочешь, чтобы я сказала тебе, что ты виноват.

Мордредов Лягушонок!

Она шла достаточно быстро и ступала тяжело, не подпрыгивала, не резвилась, как обычно. У неё что-то случилось.

— Лавгуд.

— Я немного устала, Блейз, но это очень мило с твоей стороны — проводить меня.

«Убирайся к Мордреду, видеть тебя не желаю», — примерно так это переводилось. Они оба, эти двое, предпочитали деликатные формулировки. А Блейз не мог убраться, хотя и должен был. Они отстали от общего потока — было очевидно, что Лавгуд совсем не стремится поскорее оказаться в башне.

Он понятия не имел, что сказать. Она чётко дала понять, что извинения её не интересуют, а оправдания…

Что ж, оправдания терпеть не мог Мышонок. Как-то пояснил: «Когда ты оправдываешься, это всегда про тебя — твои проблемы, переживания и решения. Но обидел ты не себя, а другого». Звучало жёстко, но доходчиво.

Вероятно, Лягушонок думал так же.

— Тебя расстроили, Лягушонок, — сказал он вместо оправданий. — Сильно. Нарглы?

Лавгуд покачала головой. Теперь она шла совсем медленно, едва переставляя ноги.

— Расскажешь?

Снова то же движение. Действительно, с чего бы ей что-то рассказывать. Он попросту струсил после того поцелуя. Оказался совершенно не готов к чему-то подобному, настолько острому и сильному.

Разумеется, Лавгуд не стала переубеждать. Она не собиралась насильно удерживать возле себя каких-либо диких животных. А теперь что-то расстроило её, но она молчала.

Заранее готовясь к тому, что она немедленно вырвется, он обнял её за плечи. Сплошные кости. Она совершенно не выросла и не окрепла за лето, теперь едва-едва доставала макушкой ему до подбородка. Хотя нет, не доставала.

Нет, не вырвалась, даже не дёрнулась, зато прижалась теснее. Запрокинула голову, и стало видно, что в глазах у неё блестят слёзы.

— Лавгуд… — и впервые решился: — Луна.

— Меня не расстроили, Блейз. Я расстроилась сама, но это пройдёт. Иногда мне бывает очень грустно. Ты знаешь, грусть вызывают серокрылые шнырки. Они залетают в уши и копошатся в голове. Их почти невозможно прогнать, надо просто подождать, пока они не сбегут сами. На самом деле, они полезные — очищают мысли.

Блейзу было наплевать на то, сколько с них снимут баллов, если увидят. Он поцеловал её посреди коридора, прервался и спросил на ухо:

— Как там шнырки?

— Ты им не нравишься.

— Отлично.

Ему было необходимо, чтобы Лавгуд улыбалась и рассказывала сказки про шнырков.

* * *

Он просчитался, причём капитально. Думал, что его сомнительная репутация пресечёт всю идиотскую болтовню. И вообще, он общался с Лавгуд уже третий год, кому какое дело?..

— Всем, Блейз. Всем всегда до всего есть дело, — со вздохом сказал Мышонок.

Новость «Блейз Забини встречается с Луной Лавгуд» облетела школу и вызвала животрепещущий интерес. К самому Блейзу с вопросами мало кто решался подойти — понимали, что можно отправиться в больничное крыло с отвратительными симптомами. Но у Лавгуд такой защиты не было. А Блейз никак не мог таскаться за ней постоянно — курсы-то разные.

Поэтому её доставали свои и чужие — на переменах, на уроках и в Большом зале.

Бред какой-то!

Он встречался с толпой девушек, и никому из них это не портило жизнь. Собственно, это никого и не интересовало, даже если он ухаживания превращал в представление. Да Мышонок со своей Боунс вызывал больший ажиотаж! Всё-таки принц.

А тут…

— Это довольно забавно, — заметила Лавгуд. — Они не со зла, просто им любопытно.

О, нет. Они со зла. И если сплетни в духе «Какие странные у Забини вкусы стали» он пропускал мимо ушей, то другие, менее целомудренные, доводили его до бешенства.

Болтали в основном девчонки — и за спиной. Хоть одна бы посмотрела в глаза — и его джентльменские манеры испарились бы. Но не в толпу же заклятиями кидаться!

Лавгуд наблюдала за происходящим как за повадками загадочных существ. Блейз, поняв, что его нервы сдают, повадился садиться за стол к Рейвенкло. Смотрели на него там косо, пытались выгнать — он огрызался.

И вдруг, спустя неделю этого кошмара, произошло совершенно неожиданное. Блейз, как водится, упал на лавку возле Лавгуд, а потом услышал вежливое:

— Найдётся место? Спасибо.

Не совсем рядом, через одного, опустился Берти. И если с Блейзом у факультета воронов были натянутые отношения, то к Берти претензий не было. Он заговорил с Тони Голдштейном о планах переоборудования квиддичного стадиона — директор интересуется; спросил у Терри Бута, как поживает его проект по арифмантике…

Бесконечные вежливые разговоры со всеми и обо всём. Берти оттягивал на себя всё внимание — нельзя было не слушать его. Доев, он поблагодарил студентов за приятную беседу, поднялся и совершенно спокойно спросил:

— Луна, если не сложно, могу я попросить тебя о помощи? Боюсь, профессор Граббли-Планк не справляется с выводком нюхлеров. А у тебя настоящий талант…

Он подал ей руку и увёл за собой, продолжая рассказывать о кошмарном положении профессора по уходу за магическими существами. Блейз закончил обед в тишине. И хотя сплетни по-прежнему витали в воздухе, Лавгуд оставили в покое.

То, чего не мог добиться Блейз угрозами и тёмной магией, без труда сделал скромный Мышонок за один обед.

* * *

— Блейз, расскажи про тёмную магию, — попросил Лягушонок.

Они вдвоём сидели в тайной оконной нише, скрытой гобеленом с танцующими нимфами. Это было тихое, уединённое место, и найти его было по силам разве что Гарри с заколдованной картой или Мышонку. Но они оба не стали бы.

Разумеется, было ещё одно максимально тихое и крайне уединённое место. Но Блейз точно знал, что не поведёт Лавгуд в Выручай-комнату. Просто…

Нет.

Всё было спокойно. Блейз читал свеженькую монографию о применении желчи магических и немагических существ в зельях лечебной группы, Лавгуд бестолково делала вид, что пишет эссе по трансфигурации.

И тут — такое!

— Не расскажу.

— Почему?

— Потому. Пиши своего Гэмпа.

— Я уже знаю про Гэмпа, а записывать то, что знаешь, скучно. Если бы я писала тому, кто про него ещё не слышал, было бы весело, но ведь профессор точно в курсе. Получается, я делаю бесполезную работу.

— Угу, она называется «домашка». Я не собираюсь говорить с тобой о тёмной магии.

— Ты хорошо рассказываешь.

— И я тебе расскажу о чём угодно, кроме одной… — ладно. — Кроме двух вещей: тёмная магия — в этом списке. Не отвлекай.

— Какая вторая?

— Лавгуд!

Зря он об этом вообще заикнулся. Но сказал правду. С Лавгуд он готов был обсуждать что угодно, кроме тёмной магии и секса. Это — ни при каких условиях.

— Ты ей занимаешься.

— Я много чем занимаюсь. Лавгуд, ты в зеркало смотрела?

Надо же, ему удалось её удивить.

— Бывало…

— Какого цвета у тебя волосы? Светлые, Лавгуд. А у меня чёрные. Из этого логически проистекает, что мне можно заниматься тёмной магией, а тебе — нет. И чего ты теперь хихикаешь, противный Лягушонок?! Отвянь.

— Мне не нравятся описания, которые есть в библиотеке, — отсмеявшись, упрямо продолжила Лавгуд, — а папа сказал, что это чистое зло, о котором даже думать нельзя.

— Хорошее объяснение, поддерживаю.

— Это неправда.

Мордредов Лягушонок! Не отстанет ведь!

— Ладно. Ладно. Но я буду тебя расчёсывать в процессе, это условие.

Она закрыла чернильницу, убрала свиток и учебник в сумку, завозилась и послушно повернулась спиной. Блейз коснулся кончиком палочки её макушки. Заклинания для волос он применял последний раз лет в восемь — мама иногда позволяла плести ей косы. Но специально для Лавгуд посидел вечером в библиотеке, освежил знания. Под действием чар мусор исчез, начали распутываться узлы и колтуны.

В целом Блейзу было плевать, как она выглядит — всё равно Лягушонок. Ему просто было интересно посмотреть на неё без этой грязной соломы на голове.

Выполняя свою часть сделки, он спросил:

— Ты знаешь, как вызывать Патронус?

— Знаю.

— Как?

— Нужно вспомнить о самом счастливом моменте в жизни. Я пыталась, когда мне было десять, но ничего не вышло.

— Понимаешь… не воспоминание вызывает Патронус, а те яркие счастливые эмоции, которые оно даёт. Просто учиться с воспоминаниями куда проще. Тебя на несколько мгновений охватывает искреннее, незамутнённое счастье… и оно питает защитника.

— А тёмная магия…

Её волосы оказались длиннее, чем он думал, спускались до середины спины. Пшеничного, жёлтого цвета, совсем немного волнистые. Заклинания возвращали им живую природную гладкость и блеск. Пришла в голову мысль: если применить правильное зелье, они не будут путаться.

— Тёмная магия работает так же, — продолжил он, убрал палочку и погрузил пальцы в волосы. — Только эмоции отнюдь не радостные. Для обычных чар тебе нужно только намерение и понимание процесса. Ты знаешь, что иголка станет спичкой, потому что ты волшебница, у тебя есть цель, и ты вкладываешь свою магию в давно разработанную жестово-вербальную формулу. Цель — намерение — заклинание — результат. С тёмной магией иначе.

Она не позволяет небрежности и слабости.

— Ты… — Да ни за что! — Маг должен хотеть, очень сильно хотеть совершить это колдовство, должен испытывать сильные эмоции. Нельзя подчинить волю другого, если не жаждешь власти над ним. Нельзя использовать Второе Непростительное, если не мечтаешь услышать крики жертвы и не упиваешься ими. И нельзя применить третье, если не хочешь…

— Убить.

— В точку.

Блейз замолчал, продолжая уже безо всякой цели перебирать пряди Лавгуд.

— Зачем? — последовал закономерный вопрос.

— Потому что… потому что мне это нравится, — сказал он жёстко. — И вы с Мышонком, Мордред вас раздери, правы: я понимаю, что должен испытывать вину… но не испытываю. Я не применяю тёмную магию к тем, кто ничего не сделал, просто так. Но враги…

Ей стоило сказать, что это противно, отвратительно… Но это роднило Мышонка и Лягушонка — они редко осуждали людей. Ладно, если честно, они редко осуждали его.

— Я бы не стала.

— Рад это слышать. Лавгуд… у тёмной магии есть побочные эффекты.

— Какие?

— Иногда… если долго не практикую, я начинаю её чувствовать внутри, как будто что-то рвётся наружу. Кожа зудит, глаза болят. Ещё… мы обычно чуем друг друга. Сложно скрыть.

— Это как запах?

Разумеется, сугубо научный, спокойный вопрос. Лавгуд.

— Почти, да. Это не «Приори Инкантатем», в суде не предъявишь. Просто какое-то внутреннее ощущение. Я понимаю, что рядом со мной тёмный маг. И я…

Можно назвать это запахом, можно — звуком. Но это не скрыть. Такой вот сомнительный клуб по интересам, и каждый — яркая индивидуальность. Он, кстати, был больным фанатом того, как колдует Касси. Взаимно.

— Спасибо, это было увлекательно, — произнесла Лавгуд, вдруг ловко развернулась и оказалась лицом к нему. А потом неожиданно забралась верхом, чтобы добраться до губ.

Cazzo!

— Лавгуд… — пробормотал он сквозь поцелуй, — это я знаю… что ты с придурью. Будь добра, вот так… не сиди на коленях ещё у кого-нибудь, ладно? Сделай одолжение. Могут неправильно понять.

Посмотрела как на душевнобольного.

— Блейз, зачем мне сидеть на коленях у кого-то ещё?

Вот она, знаменитая блестящая логика Рейвенкло. Забавно, он бы, наверное, даже не ревновал. Точно нет. Но следил бы внимательно и всегда держал бы наготове несколько мерзких проклятий для того, кто её расстроит.

— Пошли отсюда. Ты ни Мордреда не делаешь трансфигурацию, а я…

А ему надо было пройтись и подышать.

* * *

Седьмой курс. Надо бы нервничать перед ЖАБА, но даже последний зубрила Драко не выглядел взволнованным. Его больше интересовала Гермиона, которая почти научилась ходить по школе с высоко поднятой головой и не прятать ожог на пол-лица.

Все понимали: как-то экзамены будут сданы. Вероятно, даже не очень плохо — всё же почти семь лет учёбы за плечами.

Мышонок начал встречаться с Дафной Гринграсс. Блейз даже ничего не успел сделать в этом направлении — всё само решилось. Они скрывались, в школе никто ничего не знал. Но иногда Мышонок возвращался в спальню с непривычно хитрой, сытой улыбкой на губах — вероятно, её причиной были не древние манускрипты.

Сев прислал письмо с фотографией. Текст был коротким и сдержанным, но из него следовало, что девочку зовут Изабелла Мария Снейп, ей недавно исполнилось полгода, она очень активная, ползает, хватает всё, что движется, а вчера у неё впервые случился магический выброс. Детскую восстановили. Матушка передаёт привет.

Блейз долго думал, но всё-таки ответил. Это было странное чувство. Ему нравилась Изабелла Мария Снейп — не как человек, а как объект действительности. Ему было приятно, что она существует. Но он не хотел бы оказаться рядом с ней.

Волосы Лягушонка больше не путались, словно застыли в том моменте, когда Блейз их расчесал. И на них засматривались.

Что будет дальше? Вот вопрос, который пугал сильнее экзаменов.

Мышонок с его военной академией — куда ему?! Он категорически запретил Блейзу идти вместе с ним. В основном потому, что это маггловское офицерское учебное заведение. «Год без магии, Блейз… Не для тебя».

Лягушонку ещё учиться.

Как будто он не мог строить планов без них. На самом деле — не мог, поэтому злился и отчаянно пытался не срывать на посторонних дурное настроение.

Его начали… опасаться. Не так, как раньше. Он пришёл в школу с репутацией «сына той самой женщины, которая травит своих мужей» — все были уверены, что он в любой момент может кому-то подсыпать яд. Потом на него смотрели как на красавчика с далеко не английским темпераментом. Одарённого, хотя и несколько ленивого студента. Парня, которого лучше не злить.

И вот, к седьмому курсу признали в нём тёмного мага. Это чувствовалось даже в том, как с ним говорили преподаватели — отстранённо, глядя несколько сквозь. Исключение составлял директор Слагхорн — он по умолчанию обожал всех, кто был близок к Мышонку.

Учиться стало скучно.

Трансфигурацию взял Уизли — тот, который Перси. И он был неплох, на самом деле, просто не хватало глубины, специфических знаний, жёсткости. Зелья достались такому же мальчишке. У Блейза было подозрение, что с Уизли они несколько больше, чем друзья. Примерно на уровне «обсуждаем, какую кровать купить в спальню». Но шифровались тщательно и вели себя преувеличенно серьёзно. Это не мешало Блейзу на уроках заниматься своими делами — страдать над высшими зельями, без которых не было смысла говорить о мастерстве.

Странный, странный год. Было не совсем понятно, что делать в школе — и ещё менее понятно, чем заниматься после неё. Там как будто начиналась бездна, в сравнении с которой рутина Хогвартса казалась уютной и безопасной.

* * *

— Они чудесные, — произнесла Лавгуд, — тебе понравятся.

— Ты сдурела, Лавгуд?! Мне не понравится. И тебе не понравится. Это мордредовы фестралы, четвёртый класс опасности! Хищные тварюги размером с… с коня.

Лавгуд рассмеялась, словно он сморозил глупость.

— Фестралы не нападают на людей. Я их уже гладила и кормила. Эльфы дали мне сырого мяса.

Perfetto! Она уже гладила фестралов, одна, в Запретном лесу. И кормила сырым мясом, разумеется.

— Фестралы не опасны. Просто люди считают их дурным знаком, но они же в этом не виноваты, правда? Пойдём, ты должен их увидеть. Позавчера в табуне появился жеребёнок.

Блейз прикинул, какими именно заклятиями можно, если что, разлучить фестралов с их бошками, и согласился. Да, Лавгуд расстроится, но если твари вздумают напасть — он её потом как-нибудь утешит.

Уже начался ноябрь, похолодало, но снег не лёг, только земля затвердела, а на траве по утрам оседал иней. Ломкие, оледеневшие листья хрустели под ногами. Лавгуд в своих белых с серебряными звёздочками туфельках на плоской подошве выглядела… неправильно. Её хотелось согреть, но она этого не любила, Блейз уже запомнил. Ей нравилось «чувствовать мир» — открыто, честно. Блейз как-то сказал, что это по-маггловски. Она снисходительно улыбнулась и возразила: «Это по-настоящему».

Именно поэтому она — противный Лягушонок, а он таскается за ней как последний дурак.

Глубоко в лес уходить не потребовалось: совсем недалеко, за густым можжевельником, между стволами ещё молодых дубов скрывалась опушка. И на ней стояли, сбившись в кучку, фестралы — пятнадцать голов, не считая двоих жеребят постарше и одного новорождённого, почти скрытого телами взрослых. Увидев чужаков, они заволновались, зашевелили крыльями, но быстро успокоились.

Они одновременно походили и не походили на лошадей. Форма — та же: лошадиный скелет, туго обтянутый чёрной глянцевой кожей. Но из-под кожистых губ выглядывали клыки. Из-за крыльев грудина выглядела массивнее и тяжелее. Но неприятнее всего были глаза — они располагались не по бокам головы, как у обычных лошадей, а заметно смещались вперёд. Взгляды были внимательные, хищные.

Лавгуд вежливо с ними поздоровалась и заметила, что стало холодать. Блейз не был уверен в том, что фестралам это интересно. Впрочем, он убедился, что нападать они пока не собираются, примерился к невысокому дубу и, почти не помогая себе магией, взобрался на толстую ветку. Накинул согревающие чары, спиной прислонился к стволу и подумал, что не хватает сэндвича. Или книги.

Смешной Лягушонок. Она действительно пыталась привлечь его к процессу кормления фестралов, и идея Блейзу была ясна. Просто ему не хотелось в этом участвовать. Нельзя сказать, что он не любил природу. Напротив. Дома он часами мог гулять по холмам, виноградникам и рощам, провёл чуть ли не всё позапрошлое лето под водой, наблюдая за коралловым рифом. Но ему нравилось смотреть, а не взаимодействовать.

У него никогда не было домашних животных — хотелось бы верить, что и не будет. Формально принадлежащая ему сова круглый год жила в Хогвартсе — дома можно было пользоваться мамиными. У одного из отчимов была свора охотничьих собак, и Блейз не слишком-то любил моменты, когда одну из них запускали в дом.

В общем, природа существовала для него в двух видах: предмет созерцания или источник ценных ингредиентов.

И нет, даже ради Лавгуд он не собирался кормить фестралов. Удивительно, сколько времени ей потребовалось, чтобы это понять. В последний раз погладив жеребёнка, она вспорхнула на дерево, села боком на ту же ветку.

— Они тебе совсем не нравятся?

— Ты действительно пойдёшь в магозоологию? — спросил он, проигнорировав бестолковый вопрос.

— Да. Буду искать морщерогих кизляков. И фосфорных скарабеев. Не улыбайся так, скарабеи, правда, существуют. Их видели в начале века.

— Я тебе верю, Лавгуд.

Совершенно не боясь упасть, она перебралась к нему на руки. Магия страховала их обоих, Блейз чувствовал невидимую поддержку.

Отвёл в сторону пшеничную прядь волос, коснулся губами виска, уха. Она отправится в Египет искать скарабеев или в Азию за какими-нибудь двухвостыми мартышками. А он — нет.

— Это будет совсем нескоро, — произнесла она, до неприятного точно угадывая ход его мыслей, повернулась и потёрлась носом о нос. Пояснила: — У некоторых народов есть такой поцелуй. Носами.

Вздохнув, он поцеловал её обычным способом, а потом она внезапно спросила — тем же тоном, каким раньше говорила о скарабеях:

— Ты мне уже рассказал про тёмную магию, осталось второе.

— Лавгуд…

Второе, о чём он не собирался с ней говорить.

— Ты всегда называешь меня по фамилии, когда смущаешься. А Лягушонком — когда сердишься.

Она погладила его по щеке, и в этом чувствовалось даже что-то снисходительное.

— Я не смущаюсь, Лавгуд, я возмущаюсь. Понимаешь разницу?

Просто… Блейз не желал втягивать своего вредного Лягушонка во что-то настолько физическое, телесное. Он даже не был до конца уверен, что хочет её. В таком смысле. Он думал об этом — много — и не мог прийти к однозначному ответу. Да — потому что он хотел её всю, болезненно, жутко. И нет — потому что это значило бы привязать её к себе. А такое никому не пошло бы на пользу.

Всякий раз, целуя Лавгуд, он осознавал, что никогда не женится. На ней — нельзя: либо он её сожрёт, либо она его, всем будет плохо при любом раскладе. А на другой — бессмысленно.

Изредка крутил в голове: а если бы наоборот? Окажись Лягушонок парнем, а Мышонок — девчонкой? Ведь в разы проще было бы.

Лягушонок влезал бы в мозги и в душу, перетряхивал там всё костлявыми перепончатыми лапками, а потом отступал, давая время прийти в себя. Цепкий, едкий Лягушонок со своими кошмарными мозгошмыгами и отвратительной честностью находился бы на безопасном расстоянии. Достаточно близко, чтобы хотелось за него убить, достаточно далеко, чтобы не хотелось убить его.

А Мышонок… В Мышонке не было ничего ядовитого. Он — она — просто позволила бы находиться рядом. Ей всё так же был бы чужд азарт исследователя, её бы не интересовало, как и что работает в его голове. Она просто учитывала бы это — как факт действительности, как прогноз погоды. И уверенно строила бы свою политическую карьеру, не оглядываясь, просто зная, что Блейз где-то рядом.

Повезло, однако. Лучший друг, в доме которого так спокойно и легко живётся. И любимая девушка, с которой он боится оказаться в одной постели.

— Tremenda Ranocchietta!

— Что это значит?

— Это значит… что ни про какое второе я с тобой говорить не буду, особенно сидя на дереве.

— Какая разница, где сидеть, если удобно?

— Как я и говорил, tremenda Ranocchietta.

— Блейз…

— Ну, про что, Мордред побери, тебе рассказать?! Про какую, чтоб его, часть?

Он ненавидел и обожал этот её снисходительный взгляд. И беззаботную интонацию, с которой она ответила:

— Меня интересует практическая.

* * *

— Это попросту глупо, понимаешь? — рассуждала Лавгуд спокойно. — Нельзя кого-то «лишить» невинности. Но её можно лишиться, если… будешь виновен.

— Теперь ты цепляешься к словам?

— К смыслам.

— Блейз…

Он понимал, что сдастся. Что она его уговорит. И, конечно, она его уговорила.

Она знала про Выручай-комнату. Сказала, прогуливаясь перед пустой каменной стеной:

— Обычно думают, что её создала Ровена. Но я так не считаю. Я уверена, что они делали её вдвоём с Хельгой. Иначе бы не вышло так уютно.

Появилась небольшая голубая деревянная дверка, окованная железом. Лавгуд уверенно открыла её, сделала шаг внутрь, обернулась и спросила:

— Идёшь?

Что могло создать её воображение?

Блейз не удивился, пожалуй, оказавшись в башне. Винтовая чугунная лестница вела наверх, с яруса на ярус, мимо кадок с неведомыми цветами, полок с книгами и ниш для чтения. Под конусовидной крышей обнаружилась не то перина, не то кровать, заваленная разноцветными подушками. Горели крошечные бело-голубые светлячки. Стояла тишина.

Если бы Лавгуд могла, она построила бы себе такой дом — и Блейз уж точно не сумел бы в нём жить.

В странном рассеянном свете Лавгуд окончательно утратила сходство с человеком, но это не мешало Блейзу целовать её белые, шершавые губы и гладить сухие, ломкие волосы.

Под мантией у неё оказалась белая длинная рубаха и хлопковые панталоны — никаких маггловских шмоток. Она не сталкивалась с магглами, их модой и привычками. Смешно и глупо. Нетерпимый Драко знал о магглах в сто раз больше, чем Лавгуд, которая просто обитала в ином мире.

Чем-то она даже походила на белого фестрала — с обтянутыми кожей рёбрами и тощими конечностями. Ломкая, как находка археолога.

Она провела пальцами по его шее, затем по ключице, спустилась на грудь. От прикосновения стало болезненно горячо. Палец скользнул на плечо, и Блейз увидел, как на коже расцветает тёмно-золотой цветочный орнамент.

— Я долго думала про цвет, — прошептала Лавгуд хрипло и нервно. — Мне больше нравится серебро, но тебе совсем не идёт. Только золото.

Он тоже мог колдовать, хотя и заклинания у него были другими. Не дорисовала Лавгуд свои узоры. Блейз закинул руки за голову, позволяя невидимым ладоням ласкать её тело.

Выражение её нездешних глаз постепенно менялось.

Блейз хотел сделать Лягушонку подарок. Но он знал, что нет никакого смысла покупать вещи. Купленное Лавгуд не интересовало. Так же, как ей не было дела до стоимости.

Подождав, когда все уйдут из спальни, он достал из чемодана небольшой бархатный мешочек и высыпал его содержимое на постель. Лавгуд угадала — несмотря на принадлежность к серебряно-изумрудному факультету, Блейз не носил ни серебра, ни изумрудов. Только не с его цветом кожи, в конце концов!

В основном — золото, рубины, бриллианты.

Лет в одиннадцать-двенадцать он не снимал перстень, который подарила матушка. Конечно, такой крупный рубин не подходил для ребёнка, но добавляло ощущения собственной важности.

Сейчас Блейз не надевал украшений вовсе. Их цель — обозначить статус и состояние. А про него все всё знали — так зачем? Кольца ужасно мешали на зельеварении, а серьги, всё же, для пиратов или мафии.

Он задумчиво перебирал свой небольшой повседневный ювелирный запас. Остальное лежало в Гринготтсе и, вероятно, там и останется навсегда.

Серебра у него не было. Но имелись запонки из белого золота, усыпанные крошечными, но очень чистыми бриллиантами. Подарок Отто на день рождения.

Над заклинаниями Блейз просидел неделю, но всё равно не был уверен в себе. Только отступать было поздно — он направил палочку на запонки. Бриллианты росой осыпались на зелёное покрывало. Золото начало плавиться. Блейз держал в памяти рисунок и не сводил глаз с зависшего в воздухе мягкого металла. Тот растягивался, сворачивался, сплетался, и спустя долгие пятнадцать минут на ладонь опустилась ажурная стрекоза. Бриллианты стали фасеточными глазами. Крылышки, немного неровные, подрагивали.

И он угадал — при виде стрекозы Лавгуд запрыгала как ребёнок, кинулась на шею с воплями благодарности. Стрекоза опустилась ей на волосы, пошевелилась и устроилась там.

— Теперь я её не сниму!

— Очень на это надеюсь.

Они сбежали в башню Лавгуд в Выручай-комнате. Жевали яблоки и сэндвичи с индейкой и сыром, пили клубничный морс, лёжа на странной постели.

— Тебе семнадцать, Лавгуд, — произнёс Блейз. Ему вдруг стало лениво, томно. — Знаешь, что это значит? Летом я смогу украсть тебя к себе на виллу.

— У тебя есть вилла?

— Есть. Мама подарила. Ей хотелось, чтобы я чувствовал себя… независимым. Почему ты смеёшься, мерзкий Лягушонок?!

— Мне обычно дарят книги и краски.

— А… Лавгуд, это аргумент в пользу того, чтобы выйти за меня сразу после седьмого курса. Я, может, не Малфой и не Поттер, но весьма богат.

— Фу, Блейз, это вульгарно звучит! И очень скучно. Богатство…

Теперь пришла его очередь смеяться, попутно целуя её нелепую ледяную лапку.

— Думаю, моего состояния хватило бы десятка на два экспедиций за морщерогими кизляками. Или на три. Что, уже не так скучно?

Повозившись, она устроила голову у него на плече, вздохнула и ответила:

— Всё равно скучно. Мне не нравится мысль, что можно получить что угодно за деньги. Вообще всё.

— Не всё, Лавгуд, — уже без улыбки возразил он. Кольнуло. — Совсем не всё. В основном за деньги можно получить всякую ерунду.

— Тогда зачем они?

— Потому что я, представь себе, терпеть не могу дешёвое вино, хлопковое бельё, массовый пошив и обувь, которую делают не по ноге.

Она только наморщила нос. Разумеется, чудовищный Лягушонок не принадлежал этому скучному миру материальных вещей.

— Так что, дашь мне украсть тебя?

— Дам.

* * *

ЖАБА оказались проще СОВ. В разы. Не программой, а внутренним настроем. Посидеть, поболтать со старичками из комиссии, написать в работе то, что, разумеется, знаешь. Меньше предметов, меньше сил, потраченных на ерунду.

Заканчивался последний год. Истекали последние его дни и часы.

Слагхорн не мог упустить случая устроить торжество — на вечер двадцать четвёртого июня, сразу после объявления результатов экзаменов, назначили бал.

Только для шестых и седьмых курсов. Блейз позвал Лавгуд — в основном, чтобы послушать формулировку отказа.

— Я не умею танцевать так, как положено, а так, как мне хочется, — не стоит.

— Знаешь, Лавгуд, чтобы пройти со мной тур вальса, тебе ничего не нужно уметь.

— Это неправда.

Блейз уже её изучил достаточно, чтобы не начинать спора — очевидно, ей стало интересно, и она захотела убедиться на практике. Потому что Рейвенкло — это диагноз. Было не так уж сложно представить убедительный учебный зал.

Три года назад они с Берти и Драко гоняли несчастного Гарри — никто не хотел, чтобы участник Турнира трёх волшебников опозорился. И Блейз выбрал ту же мелодию — музыкальная шкатулка была готова заиграть «Приглашение на танец» Вебера. Идеальная вещь для новичков.

Начинаясь медленно, этот вальс постепенно набирал темп, но словно бы дышал, давал время замереть, прочувствовать силу музыки и движения.

— Три шага, Лавгуд, больше ничего. Мягко вперёд, правой, затем левой, немного в сторону и приставить к ней правую. И снова повторить. Иди сюда.

Вальс тем и хорош — стойка позволяет направлять партнёршу, вести её, девушка может почти не думать о шагах и фигурах.

Когда Блейз положил ладонь на спину Лавгуд, ему показалось, что он ощущает сердцебиение. От этой мысли было не по себе, но он скрыл её окклюментным щитом. Просто Лавгуд. Её рука подрагивала в его руке, её огромные серо-зелёные глаза были устремлены на него.

— Не опускай голову, не смотри на ноги.

— Я в них запутаюсь.

— Смотри на меня — и не запутаешься.

Блейз танцевал этот вальс раз сто — пока учился, ещё дома. Но никогда ему не было настолько прекрасно и настолько невыносимо. Лавгуд умела доверять — страшно доверять, полностью. Он попросил не думать о шагах — она не думала. Он сказал, что она не запутается, если будет смотреть на него — и она смотрела, не замечая больше ничего.

Это было всё равно что танцевать с призраком. Невесомая, растворившаяся в его руках, в его воле, которая направляла их танец. Не требовалось считать «раз-два-три». Лавгуд ощущала линию, которую вели скрипки, так точно, словно была марионеткой и висела на их струнах.

Она не задыхалась, только щёки стали непривычно румяными. Когда вальс затих, когда контрабасы приглушённо завершили финальную партию, она пошатнулась и счастливо, довольно заулыбалась.

— Это было чудесно. Я имею в виду…

— Я знаю, что ты имеешь в виду под словом «чудесно», Лавгуд, — хмыкнул он, чтобы избавиться от транса. — И ты отлично танцуешь. Пойдёшь со мной на бал?

— Конечно, нет.

Конечно. Очевидно.

* * *

Было что-то нелепое в том, что Блейз единственный из их компании пришёл на выпускной без партнёрши.

Мышонок появился под руку с Боунс — это уже было даже не смешно, вся школа знала, что Сьюзен — дежурная дама Его Высочества. Собственно, выслушав поздравления со сданными ЖАБА, они учтиво станцевали всё тот же вальс и расстались.

Гарри привёл Джинни Уизли, хотя они давно уже были не вместе. Скорее, так, по дружбе. Драко не отлипал от Гермионы, а Рон — от своей хорошенькой, глупенькой Лаванды Браун.

Зал украсили флагами с гербами школы, все столы были убраны, на подиуме играл струнный оркестр. Да, у Слагхорна на балу никаких «Ведуний» ожидать не стоило — мужик любил комфорт и тонкость.

Все были в парадных мантиях. Мышонок с бокалом шампанского ходил от группы к группе, общался с педагогами, выпускниками и приглашёнными гостями, шутил, смеялся, внимательно слушал, качал головой. Его звали, о чём-то спрашивали.

Блейз стоял у стены, в полутьме, наблюдал за ним и немного — за остальными. Вот, Перси Уизли со своим товарищем-зельеваром. Улыбались, беседовали спокойно, держали приличную дистанцию, но казалось, что сплетаются друг с другом. Лавгуд сказала бы: «Общие мозгошмыги».

Слагхорн занимался тем же, чем и Мышонок — обходил компании и вёл светскую беседу.

Драко уговорил Гермиону потанцевать в уголке.

Финч-Флетчли едва ли не повис на Мышонке, пытаясь ему что-то объяснить. МакМиллан и Боунс собрали вокруг себя небольшую кучку народу и что-то самозабвенно вещали.

Только часа полтора спустя Мышонок оказался рядом с Блейзом, выдохнул, сделал глоток шампанского — кажется, первый за этот вечер, — и спросил:

— Луна не захотела идти?

Он был в тёмно-зелёной мантии, аккуратный и строгий. Уже совсем не школьник, хотя всё такой же блёклый и мелкий.

Вместо ответа Блейз едко поинтересовался:

— Почему ты с Боунс, а не с Гринграсс?

Мышонок помрачнел.

— Мы расстались сразу после экзаменов…

Подобные новости на пустой желудок обсуждать было бы неправильно, они отошли к фуршетным столикам. Набрали мелких закусок, ещё шампанского — такой вот дозволенный директором символ совершеннолетия и взрослости.

Какое-то время молча жевали. Выпили. А Берти внезапно сказал:

— Я дурак.

— Это факт. А почему на этот раз?

— Спасибо на добром слове. Мне стоило бы на ней жениться.

— На Гринграсс?!

— Конечно.

— Она же помолвлена.

На лице Мышонка отобразилось чудное выражение изумления и насмешки.

— Пожалуй, мне удалось бы убедить её отца, что я… более выгодная партия, — заметил он таким тоном, не подлежащим сомнению. — А она — идеальная партия для меня.

Блейз не успел спросить, почему, Мышонок сказал сам:

— Она тонкая, понимающая. Рисует потрясающе гравюры. Мечтает продолжить дело Шекспира — переложить на стихи основные вехи нашей славной истории.

— Отличные качества для жены, — фыркнул Блейз. Мерлин, Гринграсс! Да ни за что!

— Отличные, — серьёзно согласился Берти. — Она умна, доброжелательна, в меру красива… и у неё полностью отсутствуют личные амбиции. Она не пойдёт покорять политические вершины, не кинется в науку или в дипломатию. Будет вести дом, заниматься искусством и растить детей. — В его голосе слышалось даже что-то циничное, оно ему не шло. — И она бы с радостью приняла моё предложение. Я обладаю достоинствами, которых напрочь лишён её жених.

— Конкретнее.

— У меня нет и не будет любовниц на стороне, и я умею решать проблемы, не повышая голос.

— Идеальные качества… Дурак ты, Мышонок.

— О том и речь.

— Да не по этому… К Мордреду такие браки, не понимаю, дурная пустышка. Забей. Вот влюбишься однажды… до смерти. Мы тебе сопли вытрем и сразу женим.

Надо было как-то разбавлять эту уныль, немедленно. И самому взбодриться, и Мышонка развеселить. Ухмыльнувшись, Блейз сообщил:

— Неудачники мы с тобой, Мышонок. Никто не желает с нами танцевать. Хоть, вон, друг друга приглашай.

— Один такой танец — и Паркер оторвёт мне голову.

— Прессы нет. Да и я не на танго зову. Вполне себе фокстрот играет.

— Это такой же фокстрот, как я — ловец.

— Раз-два-три-четыре. Мышонок, я могу из этого сделать фокстрот.

— Это будет издевательство над фокстротом!

Но Берти уже сам заразился весельем, да и лёгкое игристое действовало. Прорывался хохот. Они всё-таки встали в стойку и, поймав ритм, начали творить насилие. Мышонок — не Лавгуд, учить его было не надо. Он смеялся, показывая зубы, ловко перехватывал инициативу и ломал задуманный рисунок.

На них, конечно, смотрели — и кто-то аплодировал, кто-то подбадривал. И вовсе не насмешливо — танцевали-то они хорошо. Блейз замыслил гнусность с поддержкой, но осуществить её не успел — на них налетел хмельной Гарри с воплями:

— Без меня?! — и полез третьим.

Теперь начались медвежьи пляски. Присоединился Рон, втихаря предложил по глотку рома из серебряной фляги, но не рассказал, где добыл.

Ром оказался забористый. Фляга ходила по кругу. Вчетвером, обнявшись, они продолжали кое-как двигаться в хороводе. Перебравший Мышонок вдруг объявил, что это «однозначно сиртаки», но доказать не смог — для Гарри и Рона слово «сиртаки» ничего не означало.

Закуска с фуршетных столов уже не спасала. Мир плавал, кружился в темпе спутавшихся танцев. Все вместе они перебрались на лавки, принялись, непонятно с чего, вспоминать школьные деньки. И сомнительные приключения, и уроки, и споры. Вышли Драко с Гермионой — более серьёзные и строгие, как будто отдалившиеся. Но и их удалось затянуть в кружок, фляга помогла. Перед глазами вставали все эти бесконечные истории. Цербер. Карты и шахматы. Заседания в пыльных тайных проходах. Веритасерум. Дементоры. Многое, многое другое. Всё то, что Блейз пережил, потому что на первом курсе увидел тощего Мышонка и решил, что стоит за ним приглядеть.

Он и в этот раз приглядел — сгрузил на кровать, раздел, разул и накинул на полог защитные заклинания.

* * *

На пустую кровать Тео они за полтора года виртуозно научились не обращать внимания. Будто и нету её. И никогда не было у них шестого соседа по комнате. Блейз знал, что оба Нотта — младший и старший — живы. В Штатах. Больше ничего.

Было неожиданно увидеть Мышонка, сидящего на краю этой незаметной кровати.

— Свалите, — велел Блейз, едва скользнув взглядом по Винсу и Грегу. Те подчинились. — Странно ты собираешься.

— Я собрался. Сразу после завтрака.

— Тогда помоги мне.

Блейзу не требовалась помощь, — вещи он предпочитал паковать с помощью магии. Но, скажем, он имел полное право рассмотреть несколько галстуков, прежде чем убрать их в чемодан.

Мышонок это знал, но послушно поднялся и встал рядом, склонился над чемоданом.

— Я могу прожить год без магии, — произнёс Блейз.

— Я знаю.

— Но ты не хочешь брать меня в свою академию.

— Не хочу.

Резануло по внутренностям, отчаянно больно. Но Блейз не успел ощутить эту боль в полной мере, потому что Мышонок положил ладонь ему на запястье, слегка сжал и поправился:

— Хочу, но не возьму. И ты спросишь, почему.

— Спрошу.

— Две причины.

— Дай угадаю, одна политическая.

Мышонок тихонько засмеялся.

— Конечно. — Достал палочку и наложил «Муффлиато» — заклинание от подслушивания. Спасибо, Сев, за хорошее изобретение. — В ближайшие лет десять станет понятно, на каких условиях маггловский мир будет с нами общаться. И… им крайне выгодно взять нас на поводок. Схема с Риддлом провалилась, финансово мы пока не сдаёмся, но политики умеют выжидать. То, что не удалось полтора года назад, можно повторить.

Блейз внутренне содрогнулся. Не от содержания слов, а от того, насколько легко и спокойно Мышонок их произносил. Длинными сложными предложениями, без запинок. Он продолжил:

— Или придумать другой подход. Наша партия — пока единственная, которая может одновременно принести пользу магическому сообществу и выстроить с магглами адекватный диалог. Пока мы держимся за счёт Скримджера и Крауча, но им трудно вести переговоры с магглами, оба чистокровные и не понимают многих нюансов. Им нужно — нам нужно, чтобы через десять лет я занял кресло министра.

Всё было давно спланировано и просчитано, он осознавал свою роль в этом спектакле — и даже не думал её менять. Хотите посмотреть на идеального, эталонного слизеринца? Вот он, перед вами.

— Во многих областях у меня хорошая репутация, — продолжил он, — меня знают как умного, деликатного человека, будущего дипломата и так далее, и тому подобное. Но… — он тяжело вздохнул. — Моих слёз и обмороков мне не простили.

— Тебе было одиннадцать.

— Ага, годам к шестидесяти забудется. Я должен доказать, что они ошибаются, считая меня слабым, пугливым нытиком.

Блейз лучше всех знал, что Мышонок — уж точно не слабый и не пугливый. Ну, а нытиком его мог бы назвать только полный идиот.

— Все ждут, что ты пойдёшь со мной, — продолжил Мышонок. — Поэтому тебе нельзя идти. Я должен справиться сам.

— А вторая?

— Что?

— Вторая причина. — Блейз уже даже не пытался делать вид, что собирает чемодан. — Ты сказал, что их две.

Мышонок отошёл к своей кровати, поправил подушку.

— Я читал твоё досье целиком и обсуждал его с Паркером.

— И?

— Это интересный документ, Блейз. Профайлеры убеждены, что ты зависим от меня, готов идти за мной куда угодно, игнорируя собственные принципы и желания…

— А это не так? — с невесёлой ухмылкой спросил Блейз.

Не было у него ни принципов, ни убеждений — только Мышонок и Лягушонок, за которых он готов был рвать глотки.

Мышонок резко обернулся и посмотрел в глаза.

— Так.

— И?

— И они считают, что со временем ты станешь лучшим телохранителем для меня.

— Они правы.

— Я знаю, что они правы, Блейз. Просто…

Внезапно взрослая жёсткость пропала из его глаз, он сделался хрупким и уязвимым, потерянным. Блейз был рад это видеть — он опасался, что политика сожрёт его Мышонка с потрохами. Не только она: дворец, протокол, кошмарный Паркер.

— Это как будто лишает тебя права выбора. Словно предначертанное будущее…

— Ты видел моё будущее?

— Я не смотрел.

— Посмотри.

— Не буду. Да и бесполезно, там столько вариантов и распутий… Блейз! Я хочу, чтобы у тебя был выбор. Хотя бы этот год — решить, чего ты сам хочешь, без меня. И без Луны.

Потому что невыносимый Мышонок точно знал, как Блейз относится к Лавгуд.

— Уверен, что мне стоит?

— Уверен, что нет, — с улыбкой ответил Мышонок. — И если бы не первая причина, ты уговорил бы меня на Сэндхёрст минут за десять.

Но есть первая причина, а значит, у Блейза не оставалось иного выхода, кроме как продержаться один невыносимый год. Пока ещё никого не было рядом, пока они не вышли в большой, страшный мир, он крепко обнял Мышонка, ощущая его запах: тонкий одеколон, полынь и книжная пыль.

Старший Лавгуд был тяжело нездоров, но, очевидно, пытался справляться. Их дом выглядел как нагромождение гигантских котлов друг на друга. Но с башенками, разномастными окнами, второй дверью на четвёртом этаже и парящими в воздухе креслами.

Окружал это сооружение низенький забор, выкрашенный в ярко-оранжевый цвет. У дверей, плетями поднимаясь по стене, ползли сливы-цеппелины, на которых наливались большие бутоны.

— Ксенофилиус, пожалуйста, просто Ксенофилиус, правда, зачем такие формальности? Друг Луны — мой друг навек, — восклицал Лавгуд, прыгая вокруг Блейза. Его жёлтая, в мелких серебряных звёздах, мантия надувалась как парус.

— Папочка, Блейзу это будет неприятно.

— О! Нет, мы не можем допустить, чтобы гостю было неприятно. Ни за что! Луна, проводи мистера Забини наверх. Осторожно с лестницей, она сегодня немного шалит!

Блейз сам не понимал, как согласился. Но вот поднимался по «шалящей» приставной лестнице с исчезающими ступеньками.

— Она просто соскучилась, скоро придёт в норму, — пообещала Лавгуд. — Папа не будет тебя трогать, у него горит номер, так что он сейчас сбежит в редакцию. Она в подвале. Папа считает, что под землёй в голову приходят самые оригинальные идеи. Мы иногда спорим из-за этого, я предпочитаю воздух и высоту.

— Лавгуд…

— Вот твоя комната. А этажом выше — моя.

Это была бы обычная гостевая спальня, если бы не разноцветные полосатые стены. Луна вошла первой, Блейз шагнул следом, закрыл дверь. Огляделся.

Лавгуд обернулась, и Блейз её молча поцеловал. Мелькнула мысль: сейчас она будет ругаться, всё же в родном доме, когда отец внизу…

Но это же Лавгуд! Конечно, она не стала. Настолько бестолковые правила приличия относились к категории «скучно», а потому игнорировались.

— Наверное, надо переодеться и спуститься… — пробормотал Блейз.

— Зачем? — удивилась Лавгуд и продолжила его целовать, постепенно утягивая за собой к узкой кровати.

* * *

У Лавгудов не было домовиков — нужно было готовить. На удивление, Блейза это совершенно не напрягало. Он отстранил обоих горе-кулинаров и перевёл семью на итальянскую кухню — здоровую и вкусную.

Еда — не зелье, ингредиенты можно резать магией, а уж проследить за тем, чтобы они попадали на сковородку в нужном порядке, и вовсе не составляло труда.

Дом был безумным. Кто-то (Блейз подозревал, что это была покойная миссис Лавгуд) исказил каждый элемент. Чтобы плита грела еду равномерно обычным огнём, Блейзу пришлось провозиться часа четыре. И то результат бывал непредсказуемым.

Лестницы чудили, коврик в прихожей сбегал от хозяев, полы могли стать зеркальными или песчаными, вода в кране — ярко-голубой… Впрочем, это никогда не становилось опасным. А в парящих креслах оказалось на удивление приятно читать после обеда, когда солнце уходило за холмы.

Старший Лавгуд выпускал самый бестолковый журнал в мире — «Придиру». Но, пролистав два выпуска, Блейз нашёл в нём определённое очарование. Конспирологические теории и рассказы о вымышленных животных чередовались с иносказательными, но толковыми социальными, экономическими и политическими статьями. Эдакая сатира восемнадцатого века, если не раньше. «Гулливер» какой-нибудь.

Лавгуд писал сам почти всё, за исключением отдельных заметок. Оказалось довольно весело беседовать с ним о материалах за ужином.

Лягушонок возился с курами на заднем дворе. Неподалёку раскинулись дьявольские силки. Блейзу не нравилось это сочетание, поэтому он повадился ходить с Лягушонком. Но куры интересовали его не больше, чем остальная живность, так что он занялся прикладной гербологией. Заказал почтой несколько книг, вооружился палочкой и пошёл штурмовать эту дрянь.

Они избегали света, любили мясо и не приручались. Лавгуд негромко пела, и Блейз убеждался в который — его девушка не совсем отсюда. Песни были странные, монотонные, гипнотические, от них что-то вибрировало внутри.

Дьявольские силки постепенно привыкли бояться режущих заклятий. На втором этапе приручения они стали бояться самого Блейза. К августу он мог сунуть в них руку — они наматывались на неё, но не осмеливались сдавить. Пожалев курицу, Блейз натравил их на голубя — успешно. Они цепко держали жертву до тех пор, пока Блейз не приказал её убить.

Оба Лавгуда пришли в ужас и весь день его сторонились, что Блейза искренне обидело. Это была не его идея! Они сами хотели приручить силки! Он приручил, всё получилось. Как он должен был проверить, что результат достигнут?

Впрочем, его простили и даже познакомились с прирученной гадостью, хотя и считали, что стоило выбрать более гуманный метод. Но гуманные не работали, поэтому к силкам Блейз подходил исключительно с палочкой в руках и спрашивал: «У кого тут есть лишние щупальца? Кому их укоротить?»

Лягушонок перебрался ночевать к Блейзу. Кровать не желала расширяться магией, поэтому было тесно. Лягушонок пинался во сне, тыкал в бок острыми локтями, Блейз возмущался вслух — но ни за что не отказался бы от совместного сна. Ему нравилось, просыпаясь в очередной раз, разглядывать её лунно-белое лицо и целовать в лоб.

За неделю до конца летних каникул он украл её на виллу. Официально, с разрешения отца. После сумасшествия у Лавгудов вилла показалась тихой и излишне пустой. Ничто не грозило свалиться на голову или запутать. Лавгуд гладила листья винограда. Спросила, срывая ягоду:

— Его можно есть?

— Попробуй, безоар у меня с собой. — Рассмеялся, увидев её лицо. — Он просто кислый, одичал давно, и солнца тут мало.

Она осматривалась, пыталась освоиться, но было видно: ей не нравится. Что-то не так было для неё в этом старом каменном доме, увитом виноградом и плющом. И даже волшебные сочно-зелёные холмы вокруг не спасали, она хотела бы оказаться где угодно, только не здесь.

— Знаешь, здесь фальшиво.

— Почему?

— Всё притворяется простым и скромным, но на самом деле очень дорого. Даже беспорядок продуман.

Разумеется, потому что непродуманный беспорядок оскорбляет любой тонкий вкус.

Блейз не удивился: он знал, что они не смогут жить вместе, но всё равно было как-то тоскливо. Может, это из-за скорого расставания. Мышонок уже оставил его, скоро исчезнет и Лягушонок. А дальше что?

Что?!

— Что ты будешь делать, — спросила Лавгуд в последнюю ночь, тридцать первого августа.

— Что-то.

— Блейз!

— Серьёзно, Лавгуд! Что-то буду, отвянь.

Она подобралась выше, погладила по щеке.

— Ты сегодня колючий.

Было понятно, что это не про щетину, хотя Блейз вечером действительно не побрился.

— Чего ты от меня хочешь, а, Лягушонок?

— Чтобы твои мозгошмыги не были такими кусачими. А кусаются они, потому что боятся. Я хочу, чтобы тебе не было страшно.

— Я тебя ненавижу.

— В твоём случае ненавидеть и любить — это одно и то же.

Он понятия не имел, как ей объяснить, даже не знал, стоит ли. Ему нужен был Мышонок с его пониманием и принятием, а вовсе не разъедающий душу Лягушонок.

— Знаешь, скажу сейчас, чтобы утром не разводить…

— Я понимаю.

— Лавгуд!

— Я понимаю, Блейз, и немного грущу, но это правильно.

Их отношения заканчивались этой ночью. Блейз не собирался сидеть в Хогсмиде, ловить редкие свидания, хранить верность. Это не подошло бы ему, это не требовалось ей — и это не имело никакого смысла.

— Моя мать… — неожиданно начал он, наверное, потому что в темноте о подобных вещах говорить проще, — всегда говорила, что любовь бывает разной, многоликой. Что она любила каждого мужчину в своей жизни. Я никогда в это не верил и не верю. Она любила отца, по-настоящему. И больше никого… до Сева. Остальное просто отвлекало её. Ты знаешь, это даже забавно. Нет, серьёзно, это смешно. Она брезгует магглами и всем, что с ними связано. И она настоящая расистка, правда, ты бы её слышала! Но просто посмотри на тех двоих, которых она смогла полюбить…

— Это ужасный вывод, Блейз.

— Я специально.

— Конечно, специально, — согласилась она, приподнялась на локте и поцеловала. Стрекоза с бриллиантовыми глазами сидела у неё в волосах и шевелила крыльями.

* * *

Изабелла была… небольшой, в голубой крошечной мантии. Сев держал девочку на руках, а она прятала лицо у него на плече.

— Здравствуй, Блейз.

— Привет.

Он не предупредил о визите, но, конечно, чары родного дома признали его и пропустили.

Севу было неловко, очевидно, — он не чувствовал себя хозяином дома, но был им формально. Он должен был пригласить Блейза туда, где тот вырос и где знал каждый уголок.

Блейз избавил отчима от всех сложностей и просто прошёл в широкие распахнутые двери. Спросил через плечо:

— Матушка дома?

— Будет скоро.

В этот момент ребёнок поднял голову и уставился на Блейза удивительно живыми, умными глазами. Тёмно-тёмно-карими, конечно.

Изабелле, увы, не досталась материнская красота — это было уже видно. Подбородок станет тяжёлым, нос — крупным. Зато у неё оказался пронизывающий, цепкий взгляд.

— Поздоровайся с братом, Изабелла, — сказал Сев обычным своим тоном, не делая скидок на возраст. — Скажи: «привет».

— Ciao, — послушно произнесла Изабелла. Сев слегка расстроился, и Блейз понял, в чём фишка: каждый родитель пытался приучить её к своему родному языку.

Прости, Сев, тебе не повезло:

— Ciao, sorellina. Ti starà bene l’italiano.

— Франческа тоже считает, что ей идёт итальянский, — заметил Сев ворчливо.

— Ты выучил?..

— Достаточно, чтобы понимать разговоры за спиной, — огрызнулся он.

Но недостаточно, чтобы говорить самому. Кто бы мог подумать, что языки отчиму не даются.

— Ciao, — повторила девочка требовательно и протянула к Блейзу руку. — Ciao!

Сев тут же отвлёкся на неё, а Блейз спросил:

— Чего она хочет?

Уж явно не поздороваться в который раз.

— Ты ей интересен, она привлекает твоё внимание, — отозвался Сев, а Изабелла начала уже всерьёз бунтовать. Лицо покраснело, она собиралась заплакать.

Блейз сделал несколько шагов вперёд и оказался рядом. Спросил, как у взрослого:

— Che cosa vuoi?

Она резко замолчала. Снова протянула руку и коснулась его лица. Это оказалось мягко и влажно.

Сев был совсем близко. Ему на удивление шла домашняя тёмно-зелёная рубашка, он выглядел моложе, чем полтора года назад. На кожу лёг слабый загар, волосы стали здоровее. Он собирал их в хвост. Наверняка хотел отстричь, но матушка не позволила — ему бы это не пошло.

— Передай ей, что у меня всё в порядке, — сказал Блейз, по-прежнему ощущая детскую ладонь на лице. — И будет в порядке.

— Ты можешь остаться.

— Могу. Но не буду. Mi piaci, sorellina, — и для баланса повторил по-английски: — Очень нравишься. Сестрёнка.

Развернулся и вышел под недовольный ор Изабеллы. Находиться рядом с ними он, кажется, всё ещё не мог, поэтому аппарировал, куда глаза глядят. В Колизей. И уже там, на ходу, изменил костюм на маггловский.

Едва ли Блейз ожидал, что однажды будет стоять на стене древней каменной крепости, дышать склизким холодным туманом и пытаться перехватить контроль над двумя сотнями инфери.

Точно нет.

В Риме он попал в тюрьму — за хулиганство, которое включало фонтан Треви и шесть обнажённых волшебниц. Не очень расстроился, потому что это был отнюдь не Азкабан: его сносно кормили и разрешали читать. Палочку отобрали, так что он упражнялся в беспалочковой магии — очень полезно.

А когда вышел, столкнулся с Михалом Поляковым — старым знакомым, парнем из Дурмстранга. Тот приезжал на Турнир Трёх волшебников.

Он пригласил Блейза в Сербию, где сейчас работал в Отделении магического порядка и безопасности. Правда, называлось оно «Odeljenje za magijski red i bezbednost», и на середине Блейз сломался. Решил, что обязан выучить либо сербский, либо польский, просто смеха ради, и чтобы такие вот Поляковы не тыкали ему в лицо шипящими.

— Сразу бери русский, — посоветовал Поляков, — сдохнешь на грамматике и успокоишься.

Решено.

В Сербии было достаточно русскоговорящих, ещё больше тёмных магов и некоторое количество недурного крепкого алкоголя, так что Блейз принял приглашение.

Городок под названием Ниш очаровывал стариной. От Римской империи остались руины, затем здесь царствовала Византия, а за ней — дикие османы. Разномастные дома, замок из серого камня, широкие площади, церкви и мечети — варварская пышность и средневековая суровость.

Горы вокруг, до нелепого узкая река.

Магический квартал был крошечным — скудная аптека, лавка с готовой одеждой, малюсенький филиал фирмы Грегоровича, создателя волшебных палочек, и отделение банка.

Приходилось выбираться к магглам за жирной мясной едой и крепкой водкой, но это совершенно не напрягало. Здесь волшебники прекрасно умели сливаться с немагическим населением и извлекать немало пользы от тесного соседства.

У Михала оказалось много друзей и сослуживцев. Они загибались от скуки, так что иностранец, да ещё и выпускник Хогвартса, произвёл фурор. Отдельная прелесть тёмной магии в том, что её невозможно скрыть от своих. Эти незнакомые рослые славяне ощущали родство с Блейзом, и он быстро сделался своим в их тесном кружке.

А потом всё полетело к чёрту — какой-то местный придурок поднял кладбище. Ладно бы ещё ради высоких целей вроде мирового господства — не так обидно было бы. Нет, просто по дурости. Баловался некромантией без присмотра. Чаще всего таких без затей сжирал первый же дохленький инфери, но этот оказался удачливым.

Теперь полчища мертвецов шагали по ночному Нишу, а их владелец сидел на кладбище и бестолково подвывал. В таком состоянии осознанно передать контроль невозможно, поэтому Блейз пошёл его перехватывать.

Парни из Отдела держали щиты, чтобы инфери не закусили магглами. Увы, у них не было матушки, которая бы читала своему тринадцатилетнему сыну университетские лекции по некромантии, а в школе боевой магии эту тему изучали не очень глубоко.

Инфери можно сжечь. Но горят они отнюдь не как стог сена, а вызывать Адское пламя в городе было бы безумием.

Поэтому оставался только перехват контроля.

У Блейза дрожали ноги, из носа уже давно лилась кровь, зрение двоилось. Магия вырывалась из тела рывками, внутренности скручивало от боли — всё равно что останавливать руками гоночную метлу.

Но отпускать было нельзя, и Блейз всё тянул на себя, уже не понимая, зачем это делает, кого, Мордред подери, спасает, зачем? Просто тянул, не останавливаясь, и вдруг почувствовал жёсткую отдачу. Тряхнуло, откинуло назад. Сознание разбилось на осколки.

Армия инфери повернула и медленным торжественным маршем отправилась на кладбище, в родные могилы.

Парни оказались болтливыми, и Блейза вызвали в Министерство магии — оно же Ministarstvo za magijske poslove, — и там торжественно наградили.

Или не очень торжественно, потому что министр, читая текст с мятой бумажки, сделал две ошибки в несложном имени, а награда — двуглавый орёл с волшебной палочкой в когтистых лапах — попыталась улететь.

Про Блейза ещё и в газетах написали, но он хотя бы успешно скрылся от фотографов.

После того как награду обмыли, Блейз собрался в Россию. Ему дали три сотни советов, записали имена множества людей, которые будут рады помочь, и велели немедленно возвращаться, если что-то пойдёт не так.

* * *

К сожалению, пошло всё именно так.

Два письма от Лягушонка, одно — от Мышонка, и вот Блейз уже сидит в какой-то неведомой глубинке, постигает русскую грамматику в объятиях волшебницы вдвое старше себя и пьёт. Много.

Потому что невозможно не пить, когда снега ещё больше, чем в Шотландии, а в домах нет каминов с живым огнём — только бездушные горячие трубы, то есть «центральное отопление».

Жилища местных ему не нравились — он вообще не любил квартиры, даже мамину в Лондоне. А здесь они были крошечными и ещё менее уютными.

В городе обитало четыре волшебные семьи. Они часто встречались у кого-то в тесных гостиных и обсуждали темы, от которых Блейз был крайне далёк: МММ, развал Союза, Ельцина, дефолт, коммерцию и маггловские выборы, которые как-то влияли на управление по делам магического населения. В отличие от Мышонка, политикой Блейз не интересовался, но всё-таки разобрался в основах — чтобы потом пересказать.

Вместо Рождества отметили Новый год, совсем в иных традициях, которые Блейз нашёл не эстетичными, но завораживающими.

Ему, в принципе, не по душе была русская еда — даже бесконечная запечённая свинина в Сербии была лучше. Тут же основу составляли салаты, но отнюдь не нормальные: ингредиенты в них нарезались в крошево, вкус терялся за майонезом и солью. Но чтобы готовить вкусно, не хватало продуктов — в магазинах попросту не было хотя бы относительно пристойных овощей или мяса.

Зато ему понравилось волшебными палочками запускать маггловские фейерверки, да и телевизор оказался забавной штукой, хотя от него болела голова.

— Мы слишком разбросаны по стране, — сказала как-то его волшебница. — Не можем жить общиной, поэтому смешиваемся с магглами.

Её бывший муж был магглом.

— Не понимаю, — честно сказал Блейз. — Ещё грязнокровки — ладно, но магглы?..

Спать с магглами? Вот что для него было загадкой, так это существование полукровок. С грязнокровками ясно, причуда судьбы или фокусы генетики, никаких вопросов. Но чтобы волшебник добровольно… Содрогнулся.

Русский постепенно покорялся.

Блейз утащил у любовницы несколько нейтральных воспоминаний, погрузил себе в голову — и стало значительно легче, хотя это ничуть не избавляло от акцента и не добавляло словарного запаса. Просто мозг уже не так сильно отторгал новые знания, естественней укладывалась грамматика.

В этом заснеженном странном Саратове было неплохо, но Блейз чувствовал, что засиделся — пора двигаться дальше. Написал Полякову, потом двоим из его списка и неожиданно получил приглашение из Колдовстворца — русской школы магии.

Директор, Пётр Семёнович Третьяков, на прекрасной латыни вежливо спрашивал, не желает ли мистер Забини ненадолго присоединиться к преподавательскому составу. Да-да, прямо посреди учебного года, потому что преподаватель основ тёмных искусств трагически скончался в самое неподходящее время.

Не совсем хорошо расставшись с любовницей, Блейз немедленно принял приглашение, разве что напомнил о языковом барьере.

Его заверили, что это не проблема. Наоборот, преподавание на английском подстегнёт ленивую молодёжь.

* * *

Пожалуй, Колдовстворец оказался самым странным местом из всех, где Блейзу доводилось бывать. Со стороны он походил на затерянный в глухом лесу разноцветный леденец из «Сладкого королевства» или на игрушечный детский замок: башни были увенчаны куполами, деревянные стены расписаны птицами и причудливыми цветами, на окнах — изразцы.

Внутри же, среди светлых, красочных интерьеров, царила суровая атмосфера, рядом с которой итальянская тюрьма казалась курортом.

Девять курсов, они же классы. Факультетов не было, детей делили только по возрасту. В одном классе — человек сорок, все жили в одной спальне с узкими койками. Ни пологов, ни личного пространства.

Подъём в шесть, в шесть тридцать — построение во дворе перед школой, проверка формы. Здесь мальчики носили алые мантии из толстого сукна, а девочки — синие.

Завтрак в зале, похожем на Хогвартский, строго с семи до восьми. В восемь — первый урок, обед в час, после него уроки до пяти. Для всех классов без исключения два раза в неделю проводились спортивные занятия, пропускать их было нельзя.

Педагоги держались строго, хотя и выглядели скорее доброжелательными.

Пётр Семёнович Третьяков, который разрешил называть себя по имени, производил впечатление бывшего военного. Безупречная аврорская выправка, скупые движения, рубленая манера речи. Он был полностью седым, носил короткие усы-щётки и смотрел проницательно.

Приняв Блейза в скупо обставленном кабинете он выразил благодарность за помощь, начал напоминать про жалованье, но Блейз махнул рукой. Деньги интересовали его в последнюю очередь, тем более — эта мелочёвка.

Оказалось, что он слегка отвык от английского — и было непривычно заговаривать с людьми, которые понимают хорошо, если половину его слов. Тем не менее он спокойно зашёл в старший класс, оглядел эту толпу и бессовестно присел на край преподавательского стола.

Студенты молчали.

Им было по шестнадцать-семнадцать, уже взрослые. Разводить с ними сопли Блейз не собирался. Хочет уважаемый Пётр основы тёмных искусств — получит.

Парень на задней парте шепнул соседу: «Негра у нас ещё не было».

— Встань, — мягко сказал Блейз на своём далеко не блестящем русском. — Начнём с того, что я итальянец и метис, а закончим тем, что теперь ты мой любимый ученик. Фамилия?

— Волков, — с заметным напряжением отозвался тот.

— Иди сюда, Волков.

Это правильно — бояться.

Бояться тёмных магов необходимо.

А вот оскорблять — неразумно. Даже если маг на самом деле не оскорбится, он может слегка расстроиться.

— Тёмные искусства разнообразны, — сказал он уже на английском в гробовой тишине, — многолики. Тёмная магия приводила императоров к власти и свергала их. Основы просты. Держитесь от тёмных искусств подальше, дети.

Он направил палочку на незадачливого Волкова, и тот задрожал. Тёмный тонкий шнур начал обвивать его, прижимая руки к туловищу. Как дьявольские силки, он поднимался по телу, скользнул на шею.

— Он не может говорить, — сообщил Блейз классу, — и не может шевельнуться. Пока я хочу всего лишь преподать ему небольшой урок, но ваш противник не будет таким добрым. Он может захотеть убить.

Шнурок исчез, Волков пошатнулся, схватился за шею, закашлялся.

— Меньше истерики, — оборвал его Блейз. — Тебя просто напугали. Садись.

Морелли применял к нему это заклинание, так что Блейз точно знал, о чём говорит. Урок он потратил на проверку того, что они уже изучили. Разочаровался в покойном предшественнике и задал домашнее задание тех размеров, которые предпочитал Сев.

Блейз преподавал только у двух старших классов, так что у него хватало свободного времени. Он завёл необременительную интрижку с преподавательницей арифмантики, неплохо сошёлся с энергичным зельеваром и его задумчивым другом, который вёл заклинания. С удовольствием бегал вместе со студентами вокруг замка (правильно — терема), по достоинству оценил настоящую русскую кухню — всю эту рыбу, грибы, мясо из печи, разнообразные каши и пироги.

Студенты привыкли его бояться и уважать. Были и те, кто проникся восторгом. Как ни странно, Волков был в их числе, за «негра» извинился, вместе с другими атаковал вопросами.

Несмотря на название предмета, он не предполагал изучения тёмной магии как таковой — скорее, студенты должны были понять, что она существует, и не тянуться к ней.

Конечно, всегда хватало тех, кто тянулся. Таким Блейз рассказывал честно: да, это могущество, да, это опьяняет, но цена — высокая. Говорил про зависимость, про растравленные на максимум эмоции, раздражительность, злобу.

— Похоже на то, как мама говорит про наркотики, — сказал Волков.

— Это и есть наркотик.

— Но вы выбрали тёмную магию.

— Поэтому и отговариваю.

Хотя было очевидно: если они снова встретятся спустя несколько лет, от Волкова будет смердеть тёмной магией за милю. Он этого не избежит.

Блейз довёл год. На последнем уроке уже не проводил опросов, не проверял, готовы ли они к выпускным экзаменам, просто болтал ни о чём, отвечал на вопросы, рассказал поучительную историю про лысого безносого Риддла.

Но вот темы иссякли, и Блейз осознал: он сделал всё, что мог. Больше ему нечего дать этим детям всего на пару лет младше него. Он просто вышел из класса, чтобы уже никогда не возвращаться.

С Петром и приятелями прощался уже в письмах.

Надо было вернуться в Англию, но он не мог — его словно бы что-то не пускало. Всё лето он продолжал мотаться по свету. Оказался случайно в норвежской общине вейл — едва вырвался. Они месяц терзали его мозг и тело, чуть не убили. Он вырвался, недели три приходил в себя. Зато теперь был уверен, что его окклюментному щиту ничто не страшно.

Заглянул на свою виллу, но даже не переночевал там, сбежал к болгарам — загонять горных троллей обратно в горы. С Виктором Крамом попутно встретился, но от приглашения на матч отказался.

Был уже октябрь, когда посреди безумных метаний из одной страны в другую его догнало затерявшееся письмо от Лавгуд. В нём говорилось, что с десятого сентября они с папой присоединились к экспедиции — вместе с другими магозоологами они попытаются отыскать Голос Джунглей — почти вымершую древнюю птицу с двумя головами, которая имитирует любые звуки, которые услышат.

Стало тоскливо и тревожно, страшно за хрупкого маленького Лягушонка во враждебных тропических лесах.

Решение было простым: порт-ключ в Южную Америку.

Но Блейз не был готов узнать, что вся долина Амазонки закрыта от магических перемещений. Ни порталов, ни аппарации, ни-чего. От края джунглей предстояло идти пешком или сплавляться на лодке, и то и другое смертельно опасно даже для магов. Но именно так поступила английская экспедиция, ушедшая уже больше месяца назад.

Даже Блейз не был настолько самонадеян, чтобы сунуться туда в одиночестве. К счастью, во все времена находились смельчаки, готовые рисковать за деньги. Он взял провожатого, и началось самое тяжёлое путешествие в его жизни.

Джунгли — это не лес, вот что понял Блейз в первые десять минут. Это особый недружелюбный мир, населённый полчищами тварей.

Лодка преодолела незримую границу, и стало темно — всё покрыл зелёный густой сумрак. Огромные, размером с полотенце, листья заслоняли небо, вниз пробирались редкие солнечные лучи. По толстым стволам чуждых деревьев поднимались серо-коричневые лианы. Земля была чёрной от прелой листвы, но и сквозь неё прорывался, выигрывая в схватке, тростник. Вода оказалась мутной, грязной, непрозрачной — хуже Тибра. И под ней постоянно кто-то шевелился.

— Señor, усильте холодные hechizo, стандар-р-ртных вам не хватить, — произнёс проводник, мешая языки и налегая на «р».

Его звали Торрес, возрастом за пятьдесят, испанец с загорелой дочерна кожей. Он был не в мантии, а в белой рубашке, кожаной куртке и плотных штанах. Блейзу велел одеться так же, сказал, что «юбки» в лесу — это верная гибель.

Курил маггловские вонючие сигареты — из-за этого зубы у него были жёлтыми. Но он был единственным из вызвавшихся местных, кто хоть как-то говорил по-английски.

— Кто здесь обитает? — спросил Блейз, поглядывая в воду.

— Magos oscuros.

Надо же, Блейз ожидал услышать список опасных тварей.

— Что тёмные маги делают в джунглях?

— Живут. У них свои hechizo, они не учить в школе. Гляди, jaguar!

Блейз резко обернулся и успел увидеть мелькнувшую на ветке тень.

На ночлег остановились, Торрес показал, какими чарами привязывать лодку, чтобы не украли. Вместе поставили палатку, защитили её. Блейз наблюдал внимательно — магия у испанца была занятная. Половина заклинаний — стандартная программа, зато помимо неё — сплошь местные наработки. Даже формулы на испанском, а не на латыни.

Блейз решил, что ему такое тоже надо.

Поужинали запасами: вином и копчёной рыбой. В лодке беседа не клеилась, а перед сном разговорились. Торрес объяснялся по-английски средненько, зато на слух воспринимал медленный итальянский. Наоборот тоже работало: Блейзу не составляло труда понять, что serpiente — это и есть serpente, а amigo — то же самое, что amico.

Торрес учился в Ильверморни, но только до пятого курса, потом ушёл. Сказал, что толку оставаться не было — дома мать уже немолодая, младшие, отец болеет, надо всех кормить. Все эти книжки и домашки — для умников, а он человек простой. Младших поднял, женился, дом построил. У него уже не только дети — у него внуки родились.

— Всё время водил сюда людей?

— Не водил. Ходил с экспедиция. С охотники. С buscadores de tesoros.

— С искателями сокровищ? Что тут можно искать?

Торрес поцокал языком, закурил и пустился в долгий рассказ об испанских завоеваниях, местном населении, скрытых в джунглях артефактах и даже подземных дворцах из золота.

— Ищут. Будут искать. Мне нравится, amigo, что ты не oro ищешь.

— Может, и не золото… но тоже, в некотором смысле, сокровище.

— Девушка. Дороже золота.

Блейз не ответил, а Торрес ещё некоторое время рассуждал о том, что молодёжь в наше время стала снулая, как рыба, и холодная. Прошла та эпоха, когда ради любви совершались подвиги.

— Это всё americanos виноваты, они и их mundo plano del dólar.

— Почему американцы?

— А кто? — резонно спросил Торрес, и Блейз не нашёлся с ответом. Но логика подкупала. В конце концов, очень приятно жить, точно зная, кто виновен во всех бедах, лично твоих и целого мира.

Уснуть Блейз толком не смог. Его провожатый уже видел десятый сон, лежал неподвижно на соседней узкой кровати, а Блейз ворочался. Палатка была тесная: помимо крошечной спальни — только кухня, где не развернуться, и уборная. Брезент давил, снаружи доносились тревожные звуки: крики ночных птиц, треск, оглушительное стрекотание неведомых насекомых. Чары не пропустили бы их внутрь, но почему-то именно здесь Блейз перестал доверять собственной магии.

Наверное, именно поэтому он не поднял Торреса и не объявил, что они возвращаются: если так мучительно страшно ему, то каково Лягушонку, который провёл здесь уже месяц?

* * *

В общем-то, путь был однообразный — особенно для того, кто не стремится изучить животный и растительный мир. Блейза даже дремлющий в густом прибрежном иле бумсланг не заинтересовал. Ну, не будет же он ловить его и свежевать ради кожи, которая продаётся по два галеона за полметра!

Хотя наблюдать нравилось. Не вникая — просто смотреть перед собой или по сторонам, кивать местным рыбакам и охотникам, пытаясь разобрать, где волшебники, а где магглы. Изредка улавливать тени неведомых созданий среди деревьев или в воде.

Увидели каймана, Торрес пояснил, что он очень вкусный, а шкура прочная. Не дракон, конечно, но если выдержать в правильных зельях — на ботинки отлично пойдёт.

Со скуки Блейз вытягивал из своего временного компаньона истории жизни. Когда они закончились, перешёл на магию. Торрес владел крайне занятным арсеналом, и Блейз постепенно его перенимал, в ответ поделившись тем, что не очень жалко.

Если бы этот человек учился в Хогвартсе, его бы распределили на Хаффлпафф. Очень быстро он перестал смотреть на Блейза как на туриста, начал поручать ему бытовые задачи: привязать лодку, проверить, нет ли на земле змей. К шестому дню уже перестал проверять.

Как найти человека, даже экспедицию, в огромных джунглях? Торрес задавал местным вопросы и изредка получал обнадёживающие ответы. Но чем глубже они заходили, тем меньше встречалось рыбаков и охотников. Тем темнее становился лес.

Река то разливалась широко, то грозила порогами, то сужалась или превращалась в болото. Петляла, разделялась на два десятка рукавов, снова сливалась в широкое величественное русло. Иногда приходилось идти пешком и левитировать лодку. Блейз случайно напоролся на ядовитый шип, но Торрес среагировал моментально — залил бадьяном и выдал противоядие.

На всякий случай Блейз ещё и безоар проглотил, но уже было ясно, что обошлось. После этого начал накладывать дополнительные заклинания на одежду.

Было непонятно, как тут выживали магглы: стоило снять охлаждающие чары, как делалось трудно дышать, тело покрывалось липким потом. Это было хуже, чем август на Средиземном море! Никакого бриза, никакой надежды на свежесть и прохладу.

Большие красные, фиолетовые и жёлтые цветы таили угрозу. Грибы на деревьях были ядовиты, хотя и применялись в зельях. К одному Блейз наклонился рассмотреть, но Торрес тут же завопил:

— ¡Cuidado!

Даже не поняв слова, Блейз угадал суть и отшатнулся. Торрес поцокал языком:

— Очень смертельно. Остор-р-рожно, amigo.

На восьмой день болтовня затухла сама собой. Торрес молча разглядывал берега, Блейз сначала просто заразился его настроением, а потом и сам почувствовал это: горький густой дух чужой магии.

* * *

Дальше шли под дезиллюминационными чарами, глушили звуки. Торрес предупредил, да и Блейз сам догадался: никакого лишнего колдовства, никакой тёмной магии. Нельзя позволить себя обнаружить.

— Мы им не нужны. Но они не любят los forasteros.

— Риски?

— Matarán.

— Как здесь прошла экспедиция?

— Откуда ты знать, она прошла?

А вот об этом Блейз предпочитал не думать. Никого не убьют. И никого не убили.

Ничего не изменилось — джунгли жили своей жизнью, но уже вовсе не привлекали внимания. Блейз тоже искал обитателей этих земель. Иногда, перенося лодку через пороги, он замечал сигнальные чары. Их нельзя было увидеть, только ощутить кожей.

Спали в лодке по очереди. Начиная путь, они заключили магический контракт, и Блейз мог не опасаться нападения со стороны проводника. Тот надёжно охранял его сон. А потом и сам доверялся, устраиваясь кое-как на плоском влажном дне.

Жевали сухари, пили воду из фляг, понемногу. На всякого рода гигиенические процедуры махнули рукой — не до того. Продержаться бы ещё всего день, чтобы покинуть недружелюбные земли.

Их подвела река с её бесконечными изгибами. Русло разделилось рукава, которые они извивались, как змеи. Лодка проскребла днищем по камням, пришлось вылезать. Именно здесь на них напали.

Даже вейлы в своё время сначала поговорили — эти нет. Просто атаковали: Блейз ощутил удар и успел среагировать, они с Торресом одновременно распахнули щиты.

Издалека, из-за деревьев, тёмные маги Амазонки походили на индейцев, дикарей — в каких-то набедренных повязках и шкурах, с бронзовой кожей, разрисованной неведомыми символами, с ожерельями на шеях и грубыми посохами в руках. Но колдовали они пугающе мощно: их чары заставляли щиты дрожать, и весь лес, на миг замерший, словно бы присоединился к ним — пришёл на помощь тем, кого считал хозяевами.

— ¡No ataques! — прошептал Торрес. — Не нападать.

— Наш план?

— Уходить. Лодка… лодку оставить. Ты сильный, amigo, но не нападать.

У местных таких ограничений не было. Выбираясь из-за гигантских деревьев, они поливали их заклятиями. Всего магов оказалось пятеро — свирепые, с горящими глазами. У одного из них почти не было кожи на лице — голые мышцы, между которыми белели кости. У другого были оскалены звериные клыки — оборотень в частичном превращении.

— Договориться?

— ¡No! Уходить.

Из посохов вырывались алые лучи заклятий, огненные плети, чёрные дымные струи. Ничего узнаваемого — Блейз защищался от того, о чём даже не слышал. Щит за щитом — больше ничего не оставалось. И отступать спиной по скользкой гнилой листве, по мокрым камням и по воде.

Что-то шевелилось под ногами — лианы оживали. Привычно Блейз рубанул режущим по плети — это сработало, но джунгли восстали против них.

— ¡Amigo! — крикнул Торрес. — Рука! Дай!

Вцепившись в жёсткую мозолистую ладонь напарника, Блейз продолжил колдовать на бегу. Всё, что им оставалось, — это нестись прочь, укрываясь от птиц, змей, полчищ насекомых и от проклятий.

— Бей! — велел Торрес, и, уже не сдерживаясь, Блейз бросил назад чары мгновенной гнили. Им было неважно, что поглощать, — всё распадалось липкой вязкой массой.

Но легче стало ненадолго — преследователи знали эти места и владели магией не хуже. Единственное, в чём они проигрывали, — так это в щитах. Только это пока и спасало.

— Не сможем… убежать, — выдохнул Блейз, мысленно благодаря свои тренировки в Колдовстворце.

— Будем биться, amigo, — согласился Торрес и резко остановился.

Они кинули друг на друга короткий взгляд. Странная компания, чтобы умереть. Средних лет испанский охотник, который даже не доучился до седьмого курса. Почерневший от загара, морщинистый и грубый.

Очень неплохая компания.

Торрес дёрнул уголком губ, и стало понятно: он тоже считает компанию юного богатенького итальянца удивительной, но вполне подходящей для такого момента.

Джунгли больше не были живыми и зелёными — метров на двадцать за спиной осталось гнилое месиво.

Щит подрагивал. Блейз нашёл взглядом аборигенов и подумал о том, что хочет их смерти. Хочет видеть, как они будут корчиться в муках, хочет упиваться их страданиями, конвульсиями их нелепых разукрашенных тел. Эти чувства заполнили его до краёв и вылились холодным, но ласковым:

— Халитус Мортифер.

Чёрный ядовитый туман вырвался из его палочки и устремился к врагам. Двое впереди упали, остальные отшатнулись, закрываясь собственными щитами. А те, кому не повезло, умирали на их глазах — долго и мучительно, утоляя жажду, порождённую тёмной магией.

Именно это имеют в виду, когда говорят, что нужно хотеть причинить боль. Никакого стремления защитить и защититься, ничего чистого и доброго, только грязь со дна сознания и души.

Они умирали — и Блейза охватывал пьяный жаркий восторг, было прекрасно, но, как всегда, мало. Ему нужно было куда больше.

Но дальше началось месиво. Налетели ещё трое, окружили, зажали. На мощные заклинания, которые требовали настройки, уже не хватало времени — Блейз отбивался тем, что укладывалось в два-три слога или действовало невербально. «Сектумсемпра» дорогого отчима разрубила оборотня на четыре части.

Торрес принял удар на себя, выигрывая несколько мгновений, Блейз выдохнул — и здоровяк с самыми яркими татуировками упал замертво, когда его грудь пронзил зелёный луч «Авады».

Обожгло болью — даже непонятно где. Лицо, плечо, шея… Блейз не понимал — только ощущал боль: холодную, невыносимую, острую, и понимал, что его заливает собственная кровь.

Что-то внутри него осознавало: даже эта боль не должна стать помехой. Остановится — и умрёт. Поэтому он колдовал, выламывал чужие щиты, разрывал врагов — людей и их помощников. Маги и ягуары слились в непрерывную голодную пока ещё живую плоть, которая должна была стать мёртвой.

И она стала, потому что внезапно сделалось тихо и безжизненно. Блейз осел на землю, зажимая плечо грязными руками. Торрес сидел рядом, скрючившись — ему пробило живот.

Лодка осталась далеко, и они не могли вернуться. Второй такой бой им не пережить.

Тряслись руки, одновременно было холодно и душно, лил пот.

— Покажи, — велел Блейз и, пока Торрес, кашляя, разгибался, принялся рыться в карманах. Конечно, у него была с собой небольшая аптечка.

Кроветворное разделили на двоих. Бадьян — тоже. Дыра в животе у Торреса была небольшой, но оттуда толчками выбивалась тёмная кровь. Для колдомедика — дело получаса, а для двоих тёмных магов посреди джунглей…

— Ранозаживляющую мазь я тебе не дам — не поможет. Безоар съешь, мало ли чем отравился. Да не бойся, в рот суй — он растворится.

Настойка растопырника и немного медицинских штопальных чар помогли остановить кровь и заделать дыры — не только в мышцах, но и в органах. Совершенно не защищало от риска заражения. И от того, что внутри что-то сшилось не так и не с тем.

Но если они найдут экспедицию — там будет лекарь.

Осталось найти экспедицию.

Для этого требовалось встать и идти.

У Блейза была разодрана щека, шея и плечо. Чудом не задело артерии. Мазь помогла слегка стянуть края раны, а зелье — не свалиться от кровопотери.

Хотелось держаться за что-то, но всё вокруг представляло опасность. И друг за друга не ухватишься — слишком узко и скользко идти. Торрес нашёл им сухие бамбуковые палки.

Надо было разбить лагерь и отдохнуть, но они не могли — их будто вели под «Империусом» и не давали передышки.

Глубоко в ночи они увидели перед собой костёр, почувствовали совсем другую — дружественную, европейскую — магию. И вышли к тем, кого искали.

* * *

Блейз спал сутки. Разбудило его прикосновение к лицу.

Только двоих людей во всем мире пропускали его личные защитные чары, так что, не открывая глаз, он пробормотал:

— Противный Лягушонок.

— Я тоже тебя люблю, Блейз. Твой друг выжил. Было очень плохо, но мистер Эддисон справился. Знаешь, о чём я говорила папе в тот вечер? Я говорила: «Если бы Блейз нас нашёл, всё было бы хорошо».

— Значит, было плохо? — проговорил он, с трудом шевеля потрескавшимися сухими губами.

— Было. И сейчас ещё немного плохо, но с тобой лучше. Ты знаешь, мы их нашли — наш Голос Джунглей. Сфотографировали и описали, и три дня следили за их повадками. Ещё папа открыл новый подвид алой саранчи, а я заметила изумрудного бумсланга. Мне они нравятся, такие милые морщинистые шарики… Немного похожи на моего троюродного дедушку. Жаль, что их убивают ради шкур.

Блейз рассмеялся и уже не смог остановиться, хохотал как ненормальный. Вытер слёзы, с трудом отдышался, открыл глаза и сказал:

— Ты неподражаема, Лавгуд.

Она слегка изменилась, стала как будто взрослее. Или он раньше этого не замечал. Волосы заплела в косу, конечно, растрёпанную. По ней ползала, чтоб её, золотая кривоватая стрекоза.

Наклонившись, Лавгуд попыталась его поцеловать, но он её остановил.

— Давай без этого.

— Почему?

Единственная и неповторимая Луна Лавгуд, которая спрашивает: «Почему?» — когда её не желают целовать.

— Потому. Не смотри так, Лягушонок! Меня, вон, ранило… А тут ты с поцелуями!

— С твоей раной всё будет хорошо, но останется шрам, — безмятежно ответила Лавгуд. — И я совершенно не вижу логических связей.

— Всё ты видишь, — вздохнул он. — Просто хочешь услышать. Сдалось оно тебе… — снова закрыл глаза. — Лавгуд, пока ты заканчивала школу, я очень весело проводил время. Спал с разными женщинами, пил и творил тёмную магию. Я очень сомневаюсь, что тебе будет приятно…

Она его поцеловала, не дав договорить.

Отвратительный Лягушонок, хрупкий, драгоценный. Он вцепился в неё, несмотря на боль в плече, потянул на себя, прижал всем телом, уложил рядом.

— Я закрыла палатку своими чарами, сюда никто не войдёт, — сообщила она беспечно.

Ну, очаровательно же! Такое вот «я соскучилась, хочу тебя, и мне плевать на окружающих» в исполнении Лавгуд. Кто он такой, чтобы спорить, в конце концов?

Палатку рассмотрел уже позднее, пока Лавгуд устраивалась у него на здоровом плече. Обычная, даже меньше, чем у них с Торресом, — без кухни, с одной кроватью. Но ваза с тропическими цветами и венок из лиан у двери ясно сообщали: здесь обитает Лавгуд. Было бы интересно послушать диалог, в котором она объясняет, почему приблудившийся маг будет спать в её палатке, а не в медицинском отсеке.

Экспедиция насчитывала девять человек, и у неё действительно были большие проблемы: в схватке с магами они лишились одного проводника, а второй сумел обойти контракт и сбежать.

Так что они выжили и выбрались, но понятия не имели, как вернуться. Кажется, это была причина, по которой доктор Эддисон так отчаянно бился за жизнь Торреса — он оставался их единственной надеждой на спасение.

Именно благодаря ему две недели спустя они покинули недружелюбные амазонские сельвы.

На прощание Блейз крепко обнял Торреса, понимая с удивлением: здесь, на другом краю света, у него остался настоящий друг. Было даже грустно с ним расставаться, но пришло время возвращаться домой.

Глава 10

Месяц он прожил у матушки и Сева. Изабелла подросла с прошлого раза, довольно бойко лопотала на смеси итальянского и английского и почему-то прониклась к старшему брату огромной любовью. Во всяком случае, отделаться от неё не представлялось возможным.

Блейз понял, что пережитые приключения сделали его заметно спокойнее. Кто-то заляпал краской его любимую мантию? Пустяки. Кто-то мешает завтракать и отбирает вилку? Подумаешь, ерунда. Детские сопли на рубашке? Светящаяся глина в тарелке? Честное слово, это даже è carino.

— Sei cresciuto davvero, mio caro ragazzo, — произнесла Франческа, когда они остались наедине. Сев ушёл в лабораторию, а Изабеллу уложил спать домашний эльф.

— Può darsi.

Мама была права — он действительно вырос. Его глупые метания, злость, отчаяние теперь казались смешными. Да, мама вышла замуж — и не за денежный мешок, а за человека, которого по-настоящему полюбила. Она не изменила памяти отца, она просто сумела жить вместе с ней, дальше.

Изабелла тоже — не символ того, что его семья уничтожена. Она — часть этой семьи, смешной ребёнок, который однажды вырастет в могущественную волшебницу. Может, с ней у мамы выйдет лучше. Наверняка выйдет: Сев не позволит превращать малышку в наперсницу взрослых, в их советника и утешителя. Он прекрасно умеет держать дистанцию.

Честно говоря, ей повезло с отцом.

Потом Блейз вернулся в Лондон, но не спешил встречаться с друзьями. Снял квартиру в центре — в маггловской части города, но недалеко от Косой аллеи. Много читал, сдал экзамен на мастера боевой магии, а следом — на мастера зельеварения. Иногда навещал Лягушонка, который собирался поступать во Французскую магическую академию на магозоологию.

А потом внезапно прочитал в «Пророке» заметку:

«Преступность не дремлет! Вчера в половине десятого вечера было совершено нападение на заместителя главы Департамента международного магического сотрудничества мистера Альберта Маунтбеттена.

Двое неизвестных атаковали юношу на пороге его собственного дома. Только ловкость самого мистера Маунтбеттена и его друга помогли предотвратить трагедию.

Представитель Аврората Тибериус Брэдли, прибывший на место преступления, от комментариев отказался. Однако у нас возникает закономерный вопрос: если в опасности даже сотрудники Министерства, то что делать простым людям? Когда закончится эта нестабильность?

Читайте интервью с мистером Маунтбеттеном на стр. 6.».

Блейз послушно перешёл на шестую страницу. Оттуда на него смотрел Мышонок. Он то улыбался, то хмурил брови, но выглядел располагающим и приветливым.

_______

«Мистер Альберт Маунтбеттен — восходящее светило на политическом небосводе магической Британии. Двадцатилетний юноша поражает зрелыми суждениями даже наших скептиков в Визенгамоте, а суровый мистер Бартемиус Крауч, глава Департамента международного магического сотрудничества, признаёт, что лучшего заместителя у него ещё не было.

Мы сумели прорваться к мистеру Маунтбеттену и задать ему несколько вопросов.

— Просто Берти, пожалуйста! — рассмеялся он в ответ на приветствие вашего покорного слуги. — Выпьете чаю?

(В скобках отмечу, что чай был превосходным).

— Первым делом, конечно, спрошу: с вами всё в порядке после того ужасного покушения?

— По счастью. Знаете, мне положено храбриться и утверждать, что всё в полном порядке, но, говоря откровенно, я был напуган. Зелёный луч пролетел в дюйме от моей головы… Простите.

— Не извиняйтесь, это совершенно естественно! Кто бы не испугался на вашем месте?!

— О, я знаю таких… Как насчёт Гарри? (Поттера — прим. ред.)

— Что ж, мистер Поттер славится бесстрашием и не случайно делает карьеру в Аврорате, но, думаю, мои читатели скорее в вашем лагере. Известны причины нападения?

— Боюсь, это вопросы к Аврорату, мне сообщают не больше, чем вам. Никаких привилегий у пострадавшего! (Смеётся.)

— Досадно. Но давайте отвлечёмся от этой мрачной темы. За последние полтора года вы стали настоящей знаменитостью, читатели мечтают узнать о вас побольше.

— Ещё немного, и я начну опасаться ваших вопросов не меньше, чем заклинаний!

— Что вы, я с самыми мирными намерениями! Берти, вы — внук королевы Англии Елизаветы II, принц. Учитывая этот титул, вы могли бы вернуться в маггловский мир после окончания Хогвартса, но не сделали этого. Почему?

— Сложный вопрос. С первого мгновения я полюбил Хогвартс, а вместе с ним — волшебный мир. Здесь я не только получил образование, но и обрёл самых близких людей, свою вторую семью. Однако события, которые имели место в декабре 1996 года…

— Вы имеете в виду нападение Сами-Знаете-Кого на Хогвартс?

— Думаю, его имя, Том Риддл, уже никому не причинит вреда. Но вы правы, я говорю о тех событиях. Они помогли мне однозначно расставить приоритеты. Я люблю бабушку, дедушку, родителей, всех своих родных. Но моё место — в мире магии, и я готов посвятить жизнь служению на его благо.

— Вы так в этом убеждены… Простите, Берти, мне уже сорок три, наверное, я имею право на этот вопрос. Не страшно ли принимать такие решения в двадцать лет?

— По правде говоря, я принял его лет в тринадцать. А дальше остаётся только делом доказывать, что моё решение твёрдо и неизменно.

— Ваше недавнее блестящее выступление на англо-немецких переговорах неплохо это доказывает.

— Блестящее? Вы мне грубо льстите. Успех переговоров — вовсе не моя заслуга, а результат слаженной работы всего департамента под руководством мистера Крауча.

— Что ж, кажется, через броню вашей скромности мне не пробиться. Кстати об этом! Позволите личный вопрос? Нашлась ли уже девушка, которая пробила иную броню и покорила ваше сердце?

— О, нет! (Улыбается смущённо.) Боюсь, пока моё сердце отдано работе.

— Кажется, в школе вы были близки с мисс Боунс, племянницей главы Департамента магического правопорядка Амелии Боунс?

— Вы же понимаете, на какой тонкий лёд я ступаю? Одно неверное слово — и гнев мадам Боунс падёт на мою голову. Однако отвечу честно: да, я был искренне влюблён в мисс Боунс, когда нам было четырнадцать. Со временем детское чувство прошло, и сейчас я имею честь называть эту чудесную девушку своим близким другом.

— Что ж, вы подарили надежду тысячам читательниц!

На этом наша беседа завершилась, и ваш покорный слуга вышел из кабинета мистера Маунтбеттена совершенно очарованный. Если такие юноши служат в Министерстве, значит, Британия в надёжных руках.

Специально для „Ежедневного пророка“, Олив Хантер».

_____

Если бы сверху страницу намазали джемом — слаще бы уже не стало. Но суть оставалась прежней: кто-то напал на Мышонка. Теперь у Блейза оставалось всего две задачи — найти этих идиотов и уничтожить.

* * *

— Тебя вообще кормят?!

Мышонок просто кинулся ему на шею и крепко обнял. Сказал негромко:

— Господи, Блейз, как я рад тебя видеть.

Блейз тоже его обнимал, был не в силах выпустить из рук.

— Я собираюсь прогулять вечернее мероприятие, — объявил Мышонок.

Он жил в квартире, но честно признался: ему здесь неуютно, тесно, стены давят. Это к Хогвартсу он более или менее привык, а тут совсем неприятно. Блейз подумал, что жилище его русской возлюбленной поместилось бы сюда раза три, а этому тесно.

Потому что Мышонок — капризуля и сибарит, хотя тщательно это скрывает. В старости перейдёт на жилетки и пуфики в стиле Слагхорна.

Он изменился. Вроде всё такой же серенький, но сталь во взгляде стала ещё заметнее, подбородок удлинился и затвердел, осанка, и без того отличная, сделалась вовсе безупречной. Пожалуй, сам Блейз такой похвастаться не мог. В жестах, мимике и интонациях появилось нечто новое — властность.

Конечно, он умело всё это прятал, но Блейз видел: это не скромный Мышонок маскируется под опасного хитрого политика, а политик маскируется под скромного Мышонка.

А что будет лет через десять? Двадцать?

— Я был в России.

— Пил там водку и преподавал в школе.

— М… Подавил прорыв инфери.

— Деталей не знаю, просто убедился, что ты выживешь.

— Был в Южной Америке.

— Это было чертовски страшно, Блейз.

— Ты следил за мной, зараза!

Мышонок рассмеялся первым, и Блейз присоединился к нему. О чём тут вообще говорить, конечно, Мышонок следил, иногда места себе не находил, если нужные видения не складывались, переживал за каждый неясный фрагмент туманного будущего.

Ждал, точно зная, что однажды Блейз вернётся.

Блейз вернулся.

С Лягушонком всегда было больно и сложно, а с Мышонком — тепло и легко. Они болтали до глубокой ночи, камердинер Уилсон подал им сначала ужин, потом какао. Берти вежливо предложил коньяк или бренди, но Блейз отказался. Одному пить скучно, а Мышонок в алкоголе был не заинтересован.

Когда уже глаза начали слипаться, Мышонок попросил Уилсона показать Блейзу комнату. Как будто было очевидно, что Блейз останется как минимум на ночь. Как максимум — переедет жить к другу.

Спустя неделю он так и поступил. Места более чем хватало, а за Мышонком требовалось приглядывать. Получше, чем это делал бестолковый рыжий Паркер, который пропустил покушение!

На охоту Блейз пригласил Касси. Тот никогда не был против развлечений, которые предполагали боль и страдания нехороших людей.

* * *

— Привет, солнышко.

— Здравствуй, зайка.

Блейз с Касси заржали одновременно. Шутка уже не первой свежести, но всё ещё актуальная. И они всё ещё достаточно хорошо понимали друг друга, чтобы позволить её себе.

Сначала было не до того — охота оказалась грязной. Но потом они завалились в паб, накинули чары и взяли бутылку виски. Не «Огденского», а нормального. Без закусок, потому что оба понимали конечную цель: надраться и жаловаться на жизнь. Увы, на трезвую голову нельзя сказать другу: «Не представляешь, как мне дерьмово».

— Не представляешь, как мне дерьмово, — произнёс Блейз, когда они уже выпили достаточно.

Было темно, пахло куревом, спиртом, людьми и жирной едой. Потрескивали от колдовства маггловские жёлтые лампы.

— Я? Я представляю. Кстати, крутой шрам.

— Шрамы крутыми не бывают. Это знак того, что ты продолбался.

— Выкладывай, давай. Ломка?

— Да. Нет. Хочу выйти из своей головы, проветриться. Утром я сотру тебе память.

— Стиралка не выросла. Знаешь, что я тебе скажу, детка? Тебе не хватает старого доброго...

— Скажешь «секса» — прокляну. После вейл... — Понятное дело, он не закончил бы эту мысль. Он не заканчивал её даже сам с собой. — Короче, плохой способ.

— Жёстко.

— Налей лучше.

— Помнишь, что я менталист?

— Спасибо, дорогой, мне в голове хватает одного чокнутого тёмного мага. Обойдусь без второго.

Касси в свою голову он без боя не пустил бы.

— Как насчёт старой доброй...

— Не понимаешь, да?

Тёмная магия — это наркотик. Начав, слезть почти нереально. Но если добираешься до слишком высокой дозы, потом хочется ещё и ещё на том же уровне. Не мелочёвки.

А Блейз однозначно перебрал в джунглях.

— Всё я понимаю, по одним книжкам учились, на одних кошках тренировались.

— Мы не тренировались на кошках. Это даже звучит мерзко.

— Окей, на одних придурках тренировались. Не сворачивай с темы. Тебе надо слезать постепенно.

— О, да, схожу и постепенно применю к кому-нибудь «Круциатус», спасибо за идею.

— Почему нет?

— Сдурел?

— Зачем к кому-то? Можно ко мне.

Даже алкогольный дурман слегка отступил. Блейз поднял голову от стакана, посмотрел на Касси и понял, что тот не шутит.

— Взаимно, солнышко, — сказал Блейз медленно. — Это будет взаимно.

Положим, по своему серебряному ножу и порезанным рукам он не скучал. Но по боли? О, да.

Он не ожидал увидеть Лавгуд в их с Мышонком гостиной. Но она стояла там и разглядывала каминную полку. Мистер Уилсон уточнил, кажется, не в первый раз, не желает ли гостья чаю.

Гостья не желала, и Уилсон удалился.

Вообще, Блейзу он нравился. Во всяком случае, он регулярно кормил Мышонка и не позволял ему сбежать из-за стола, проглотив всего две ложки. Знал много, в том числе и про маггловский мир, путешествовал. Но было как-то неловко, что он встретил Лавгуд. Словно они существовали в разных вселенных и не должны были пересекаться.

Блейз нечасто виделся с Лягушонком. Последний раз — полгода назад. И переписывались они редко. Но теперь она стояла, коротко постриженная, посреди очень английской гостиной и улыбалась своей неизменной странненькой улыбкой.

Блейз увёл её к себе в комнату, на всякий случай. Она забралась с ногами на кровать, покрутила головой и сообщила напевно:

— Я как будто согласилась выйти замуж.

— Как будто?

— Я согласилась, но как будто сама ещё не уверена.

— И за этой уверенностью ты пришла ко мне? — уточнил Блейз, стараясь сдержать злость.

Ладно, это должно было произойти. Просто он эгоистично надеялся, что нескоро. Или вообще никогда.

— Нет, к тебе я пришла просто так. Блейз, поцелуй меня.

— Сдурела?! Ты там… как будто выходишь замуж.

— Я как будто согласилась.

Мордредов чудовищный Лягушонок!

— Лавгуд, ты сначала определись, а потом уже про поцелуи говори. Лавгуд? — Он содрогнулся. — Я в этом идиотском эксперименте участвовать не собираюсь. Да, я отчаянно хорош в постели, и ты это знаешь. Куда лучше твоего жениха. Но, надеюсь, у него есть более важные и ценные качества.

— Блейз!

— Чего?

Она посмотрела обиженно.

— Это не то, что меня интересует.

— А что?

— Понимаешь…

Нет, он не понимал. Он по жизни не понимал это существо, ничего не изменилось. Впрочем, догадывался, что речь, конечно, не про постель, а про материи куда менее приземлённые.

— Что?

— Я знаю, что люблю тебя. И мне кажется, что я почти люблю его. Поэтому я как будто согласилась. Но я никак не могу разобрать эту разницу между «люблю» и «почти люблю».

Ситуация, в которой он всегда мечтал оказаться, разумеется. Женщина, которую он любил, сидела у него на кровати и рассуждала, выходить ли ей замуж за другого.

Если бы Блейз предложил, она бы согласилась, но он бы не предложил. На самом деле, он сомневался, что ей вообще нужно вступать в брак. Семейная жизнь плохо подходит тварям из-под холмов, а Лавгуд он привык относить именно к ним.

— Не поверишь, Лавгуд, ты по адресу, — сказал он, отходя к подоконнику, чтобы держаться от неё подальше. — Я эксперт по вопросам семьи и брака. Серьёзно, профи. — Матушка обсуждала с ним эту тему не два и не три раза. — Всё просто. Либо ты смотришь на человека и думаешь, что готов за него убить или умереть. Либо это всё херня.

— Блейз…

— Вот тебе и разница.

— Оно кажется настоящим как иллюзия, понимаешь? Я стою близко и верю, а потом делаю шаг назад… И подхожу снова.

Она смотрела в пространство пустым взглядом. На ней была канареечно-жёлтая мантия — того цвета, который был противопоказан с её волосами и кожей. И, конечно, по волосам ползала стрекоза. Лавгуд умела держать слово, а она пообещала, что не снимет подарок.

Блейз не выдержал, приблизился, сел рядом и обнял за плечи. Уткнулся лицом в макушку, погрузился в её запах, такой же дикий и нездешний, как она сама. А Лавгуд вдруг обернулась и вцепилась в его рубашку, спрятала лицо на груди, содрогнулась.

Дурацкий Лягушонок.

— Соглашайся, — прошептал Блейз, чувствуя, как пережимает горло, — поиграй в эту игру.

— А потом?

— Потом будешь сидеть у меня на коленях и рассказывать, почему всё не получилось. Ну и чего ты на меня вылупилась теперь?! Я тебя знаю. Ни Мордреда не понимаю, но знаю. Нет, даже не думай, я не стану тебя целовать. Сейчас — точно нет. Лавгуд… Не представляешь, как я тебя ненавижу. Ладно, люблю.

Он говорил сбивчиво, невнятно, но Лавгуд, конечно, его прекрасно понимала.

* * *

—…выборов! Целая партия… партия тебе доверилась, а ты повёл себя как… мальчишка!

Блейз вылетел из своей комнаты на вопли и мгновенно оценил картину. Берти, растерянный, красный, стоял посреди гостиной, а Паркер орал на него, не подбирая выражений. Действовал Блейз стремительно: «Силенцио» плюс «Агуаменти». Кажется, личному секретарю стоило помолчать и остыть.

Берти обернулся, и стало ясно — плохо дело. Его колотила нервная дрожь, глаза были влажными и опухшими. Такого не было курса с третьего. Блейз приблизился и заслонил собой, чтобы никто не мог добраться до его Мышонка. Уж точно не Паркер.

— Берти не любит криков, мистер Паркер, — произнёс Блейз нарочито мягко и деликатно.

— Всё нормально, — подрагивающим голосом произнёс Берти, — мистер Паркер прав.

— Он может быть прав, но не факт, что останется жив. Сейчас я сниму заклятия, и он снова сможет говорить. Но лучше бы ему выбирать выражения.

— Мистер Забини…

— Добрый вечер, мистер Паркер. Повторюсь, Берти не любит криков. А я не люблю, когда расстраивают Берти. Так что сейчас я вас подсушу, мы сядем и побеседуем.

Паркер поморщился, когда по нему прошлась волна высушивающих чар, но уже взял себя в руки. Заметил на удивление дружелюбно:

— Что ж, Ваше Высочество, у вас прекрасный телохранитель. Я сам не подобрал бы лучше. И прошу прощения, я перешёл черту.

Берти молчал, что бывало с ним нечасто. Он даже сам не вызвал Уилсона и не попросил чаю — это сделал Блейз.

Мордредов Паркер! Из-за него у Мышонка тряслись руки, лицо покраснело. И он смотрел с ужасом.

— Мистер Паркер прав, — произнёс Мышонок, сделав несколько глотков чая, — хотя и выбрал для выражения своих мыслей не самую удачную форму. Я действительно подвёл людей, которые на меня положились.

— Боюсь, вы не до конца понимаете, сэр, — прохладно заметил Паркер, — вы подвергли наше дело и наши планы смертельной угрозе. Лично я пока не знаю, как ей противостоять. А это значит, что выборы вы, вероятно, проиграете.

Блейз стиснул зубы. Мышонок жил этими выборами последние два года, бился за проценты доверия народа и Визенгамота, не спал ночами. Он не мог их проиграть!

— Всё, что нам остаётся, — это выстраивать новые стратегии, — продолжил Паркер, — которые будут в разы менее эффективными. И в разы более опасными для независимости…

— Мистер Паркер! Спасибо за экскурс, но я примерно понимаю последствия, — оборвал его Мышонок так резко, как никогда. Его довели до предела, и Блейз собирался выяснить, кто и как.

— Хорошо, что понимаете. Я постараюсь… только постараюсь всё уладить. Рекомендую сейчас лечь спать, так или иначе, завтра у вас плотный график.

Паркер, проигнорировав чай, исчез в камине, а Мышонок сгорбился и спрятал лицо в ладонях. Блейз перебрался на подлокотник его кресла, погладил по волосам. В последнее время он предпочитал не трогать людей, даже тех, кого считал своими. Но Мышонка иногда было можно.

— Это вечер, когда можно пить и жалеть себя? — уточнил Блейз.

— Похоже на то, вариантов-то не остаётся.

— Расскажешь?

— Налей мне чего-нибудь.

Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Краска уже схлынула, вернулась обычная бледность. Блейз пошарился в маленьком баре и нашёл бренди, плеснул обоим по чуть-чуть, на два пальца. Мышонка развозило моментально, а сам Блейз в последнее время заметил, что тёмная магия плохо сочетается с алкоголем.

Подняли стаканы, Берти опрокинул в себя содержимое одним большим глотком. Дурной Мышонок!

— Прозвучит плохо, — сказал тот мрачно, — но женщина, с которой я встречался полгода, шантажирует меня и обещает сорвать предвыборную кампанию, если я не женюсь на ней.

Прозвучало плохо. И дико. Но основную суть Блейз уловил.

— Можешь не говорить, что я дурак, мистер Паркер уже донёс до меня эту оригинальную мысль. Более того, я и сам до неё дошёл.

— Ты не дурак. Я что-то не понял, где трагедия…

Блейз ожидал услышать что-то пострашнее обиженной любовницы. Хотя Мышонок, конечно, конспиратор. Блейз даже не подозревал!

Мышонок тяжело вздохнул и печально глянул на пустой стакан. Что ж, антипохмельное дома есть.

— Не понял… Двадцать шесть процентов избирателей, которые голосуют «за», — это женщины, либо младше тридцати, либо старше сорока пяти. И тем, и другим импонирует мой образ. Младшей группе то, что я не женат и не появляюсь на публике с женщинами, даёт надежду романтического характера. А для старшей важно, что я милый и рассудительный. Двадцать шесть, Блейз. Потеряем их — потеряем победу.

— Мышонок…

— Да какой я к чёрту Мышонок! — огрызнулся он. — Я расчётливая сволочь с большими амбициями. И я…

— Слегка продолбался?

— В точку. Не слегка.

— Мышонок ты и есть.

Маленький и несчастный.

— Я знал, что это глупо, — произнёс он и отпил из стакана, — прекрасно понимал. И я знал, что делать этого ни в коем случае не стоит. И всё равно сделал. Зачем?

Блейзу не нужна была исповедь. Ему не было дела до мотивов. Если какая-то идиотка угрожает его Мышонку — что ж, это проблема идиотки. Но Берти надо было выговориться. Он поднял на Блейза несчастные глаза и сказал:

— Миллион причин. Я думал, что это мой последний шанс. Что там, за выборами, уже ничего не будет, никаких юношеских сумасбродств, ничего такого. А мне хотелось… хоть немножко. И хотелось, где-то в глубине души, чтобы всё пошло наперекосяк. Как будто… мне приятно было обмануть все ожидания.

Однажды Берти сказал, что умение говорить стройно и гладко вбито в него накрепко. Не соврал: он не сбивался, несмотря на стресс и алкоголь.

— Я ведь её даже не любил…

Да ещё бы.

— И не был влюблён. Вообще нет. Но словно бы потерял контроль над собой. Я просто…

— Просто её хотел, — закончил Блейз фразу, которую скромный Мышонок так и оставил бы оборванной.

— Да.

— Надо же, и правда, живой, — усмехнулся Блейз, — не голем.

— Иди к чёрту.

— Твоя площадная брань внушает трепет.

Он не стал реагировать, но признался совсем тихо, допивая вторую порцию бренди:

— Знаешь, ещё я надеялся… Я устал.

— Ты два года живёшь в бешеном ритме, на зельях и упрямстве, ещё бы ты не устал!

Берти потёр переносицу.

— Лучше бы тратил это время на сон. Больше пользы. Хочешь посмеяться?

— Прямо сейчас я хочу убивать, но давай, срази меня искромётным юмором.

Увы, даже не получил в ответ яростного взгляда.

— Я надеялся выкинуть Флёр из головы. Прямо… Налей ещё. Спасибо. Прямо очень сильно надеялся.

Блейз скрипнул зубами. Эта тема его бесила до трясучки, но, в то же время, Мышонка он понимал. Не ему осуждать разнообразные формы нездоровой любви.

Берти замкнуло на вейле-полукровке, француженке, которая ещё лет семь или восемь назад вышла замуж за старшего Уизли. И было у них всё долго и счастливо. Берти же продолжал её любить, но делал это в своём неповторимом стиле — совершенно незаметно. Он не оставался с ней наедине дольше необходимого, не провожал взглядом, не писал писем, кроме рабочих записок и официальных поздравлений.

Даже Блейз не узнал бы об этом чувстве, если бы Берти сам ему не рассказал. Как-то раз Блейз спросил: «Почему не попробовать? Что ты теряешь?» Берти резко ответил: «Честь и самоуважение».

Больше к теме не возвращались, но Блейз позволял себе испытывать к полукровке стойкую неприязнь.

— Не вышло.

— Да ещё бы. Нашёл, что сравнивать. Как зовут твою шантажистку?

— Анастейша Стаббс.

— Статус крови?

— Гряз… магглорождённая.

— Ай-ай, как нетолерантно.

— Заткнись, а? Мне до срыва, истерики и рыданий во-от столько. — Расстояние между пальцами он показал совсем небольшое.

— Может, надо сорваться?

Берти слабо помотал головой, а Блейз повторил:

— Анастейша Стаббс, грязнокровка, — и невербально применил сонное заклинание.

Мышонку надо было спать в тёплой норке — и Блейз его туда с удовольствием переместил. Под действием чар его лицо изменилось, исчезла уже привычная строгость, смягчилась линия челюсти. Он будто бы стал моложе лет на десять, вернулся в то время, когда переживать надо было только за эссе и оценки.

Чтобы он и дальше спал спокойно, Блейз должен был бодрствовать. Ему предстояла увлекательная ночь. Он погасил свет, вышел на улицу и аппарировал.

Касси, выслушав историю, воскликнул:

— Какие страшные вещи ты рассказываешь, зайка! Какое прискорбное разложение нравов! Где, где приличия, где скромность, в конце концов? Подумать только: воспитанная девушка готова выставить напоказ своё бельё! И зачем? Чтобы отомстить мужчине, не желающему на ней жениться. Безумный век, вот что я тебе скажу.

— Меньше пафоса, малыш, — прервал его Блейз. Под настроение Касси мог толкать воистину шекспировские монологи. — Пойдём, обсудим нормы морали с милейшей мисс Стаббс.

Мышонок ни разу не вернулся к этой теме, не спросил, что произошло. Вероятно, он знал, что мисс Стаббс на удивление удачно перенесла ночной визит двух взбешённых тёмных магов — то есть осталась жива и здорова. Но детали его решительно не интересовали, а Блейз не стремился ими делиться.

Главное, что выборы мистер Альберт Маунтбеттен, конечно, выиграл.

— Ты когда-нибудь убивал людей?

Блейз смотрел в глаза, очень похожие на собственные, и это было странно. Нельзя сказать, что они часто виделись с Изабеллой Марией. Но также нельзя сказать, что они были совершенно чужими.

Блейз регулярно бывал на родной вилле, наблюдал, как неуклюжее создание растёт, учится говорить и колдовать. Она испытывала к нему необъяснимые тёплые чувства, лет в пять-шесть повадилась обниматься, всё время сидела на коленях. Потом перестала, но по-прежнему счастливо улыбалась, когда встречала его.

Однако им редко доводилось оставаться наедине. И тут, на мирной прогулке к морю, такое.

— Убивал.

Возможно, это не те разговоры, которые стоит вести с одиннадцатилетней девочкой. Но врать ей он бы не стал.

— Понятно. То есть я могу сказать в Хогвартсе, что ты убьёшь тех, кто будет меня обижать?

Блейз расхохотался и торжественно разрешил. Он понятия не имел, с чего Сев упёрся в Хогвартс. Но матушку он продавил, так что Изабелле предстояло сменить средиземноморский бриз на ледяные шотландские ветра.

— Я выучила жалящее заклинание, чары щекотки и ватноножное, думаю, этого хватит на первое время, — продолжила она серьёзно.

Увы, природа сыграла злую шутку — Изабелле не досталось материнской знойной красоты. Не считая глаз, она была как две капли воды похожа на Сева. Зато держалась правильно, достойно, не сутулилась и не прятала взгляд. Её подход Блейзу тоже понравился: она сразу прикидывала, как будет отстаивать своё место на факультете.

— Что думаешь, Слизерин?

— Папа считает, что Слизерин, ma la mamma dice che forse sarei più da Corvonero.

— Привыкай не перескакивать на итальянский. И да, это сложно.

— Я не всегда замечаю.

— Я знаю. Всё равно привыкай.

Она закатила глаза и повторила, нарочито растягивая гласные:

— А мама считает, что моё место на Рейвенкло. Доволен? Блейз!

— Чего тебе?

Они уже дошли до каменистого пляжа. Изабелла немедленно разулась и выскользнула из мантии, оставшись в белой рубахе до колен. Блейз решил, что пока не в настроении для заплывов.

— Ну, чего?

— Как думаешь… — Она прикусила губу и отвернулась, делая вид, что смотрит на горизонт. — Как думаешь, мне понадобятся эти заклятия в школе?

«Как думаешь, примут меня на факультете или будут травить?» — вот что значил этот вопрос.

— Знаешь… — произнёс Блейз задумчиво, — я не большой фанат этой темы, но ты наполовину Медичи. Это самая могущественная волшебная семья Италии. Да, я в курсе, Сев терпеть не может разговоры о крови, но я не он. Ты наполовину Медичи, а значит, никто не заставит тебя испуганно сжаться в углу.

— Я никогда их не видела.

— Я видел, мне не понравилось. Поверь, мама неслучайно сбежала из семьи к моему отцу. Но у нас с ними много общего. Nella nostra stirpe non ci sono mai stati deboli: sappiamo affrontare i problemi e resistere ai colpi.

— Ты сам говорил…

— Я сам иногда сбиваюсь. Всё у тебя будет нормально, ты бойкая девчонка и умеешь держать удар. Ну… и ты всегда можешь мне написать.

После этого он всё же разделся, и они полтора часа ныряли, чтобы рассмотреть загадочный подводный мир.

* * *

Блейз любил эти собрания. После официального приёма в доме министра магии оставались только «свои». Относительно. Во всяком случае, здесь можно было не опасаться удара в спину.

Мышонок позволял себе расслабиться, пил любимый горячий шоколад, устроившись в большом кресле, и утыкался в толстенную книгу, чаще всего историческую. Остальные занимались кто чем: читали, болтали, играли в карты, пересказывали сплетни, анекдоты. Делились рецептами зелий — или тыквенных пирогов.

Под настроение Блейз участвовал в общей болтовне, но чаще устраивался на шерстяном ковре возле кресла Мышонка, вытягивал ноги к огню и общался с Касси. Им всегда было, о чём поговорить. Как-то раз Касси, кинув взгляд наверх, заметил:

— Мы с тобой как два цепных пса.

— Ага, и довольно кусачие.

Ржали до тех пор, пока не привлекли внимание Берти.

В тот вечер Блейз пребывал в приподнятом, но опасном настроении.

Ночью они покончили с Долорес Амбридж. Наконец-то. Блейз мечтал об этом непозволительно долго, терпел её, смотрел в крошечные голубые глазки и представлял, как они вылезают наружу от невыносимой боли.

С того момента, как она прокляла Мышонка «Круциатусом», пошёл медленный обратный отсчёт. Она была осторожна, вертелась, юлила, ползала на брюхе, и её раз за разом оставляли в живых. Мышонок говорил, что она полезна.

Блейз просто ждал.

Дождался.

Есть преступления, ради которых не стоит тревожить Аврорат. Конечно, всё это было на благо магической Британии. Никаких сомнений. И, конечно, правящая партия не имела к этой мерзости ни малейшего отношения.

Касси щурился хитро и понимающе. Он почти не участвовал в допросе и его окончании, уступил лучшему другу.

Теперь можно было купаться в ядовитых волнах насыщения и пытаться не обращать внимания на зуд изнутри. Тем более, тут было, на что отвлечься.

Дело в том, что последний как минимум год полукровка Флёр Уизли осознала, что влюблена в Берти. Наворачивала вокруг него круги, как робкая акула, боялась, но не отступала. Мышонок умел затягивать в сети — медленно, постепенно и неотвратимо. Неудивительно, что она попалась.

Сам же Мышонок, который любил её безответно лет, кажется, с шестнадцати, делал вид, что ничего не замечает. Не то боялся спугнуть счастье, не то отыгрывался за свои мучения. Или и вовсе давал возможность передумать.

Но что-то полукровка сделала не так, и Берти объявил ей самый вежливый бойкот в истории. То есть он улыбался, целовал руки, говорил комплименты, приглашал на все свои мероприятия, даже танцевал с ней на приёмах. Но категорически не оставлял возможности поговорить наедине. Блейз отлично знал эту его фишку и втайне завидовал — сам так не умел.

Наконец, терпение полукровки лопнуло. Она подошла к Блейзу и потребовала организовать встречу тет-а-тет. И бровью не повела, когда Блейз озвучил ей цену: она должна была его проклясть.

Зачем?

Это её не касалось, но после Амбридж Блейзу требовалось что-то мощное. Куда сильнее того, что мог бы предложить Касси.

Её магия, тёмная и нечеловеческая, оказалась страшной. Она выворачивала наизнанку и вытаскивала совсем не то, чего можно было бы ожидать. Не боль, не ужас, а искреннее детское счастье, ошеломляющую радость, ничем не отравленную, свободную…

Всё то, что уже давно в прошлом.

Когда действие чар прошло, Блейз осознал, что сидит на полу и не может сдержать заливистого смеха. Прочие гости смотрели шокировано и испуганно. А он, с трудом поднявшись, произнёс:

— Ты страшный человек. — Хотя имел в виду: «Ты страшный нечеловек».

— Спасибо, — надменно ответила полукровка и блеснула глазами.

Блейза от вейл, даже нечистокровных, мутило. Но эта только что отыграла несколько очков в свою пользу. Она была куда больше тёмной волшебницей, чем тварью. Возможно, решил Блейз, он даже сможет её принять — если она не попытается приблизиться к нему на расстояние вытянутой руки, разумеется.

После такой встряски надо было побыть наедине. Потом, конечно, придётся заняться окклюментным блоком, которому сегодня досталось, да и разобрать заклинание не помешает. Но пока он просто поднялся к себе, развалился на кровати и совершенно не удивился, когда минут через десять в комнату заглянул Мышонок. Спросил:

— Доволен?

— Ага.

— Зачем был этот цирк?

Не дождавшись ответа, он подошёл и сел рядом. Снял галстук и мгновенно перестал быть строгим и серьёзным, расслабился.

— Сам как считаешь?

— Я имел в виду: что ей от тебя было надо, раз она согласилась тебя проклясть?

— Сам как считаешь? — повторил Блейз насмешливо.

Пауза. Осознание. Растерянность.

— Ты этого не сделаешь!

— Сделаю.

— Хочешь сказать, я вернусь в свою гостиную и… столкнусь там с Флёр? Наедине?

— Именно так.

— Потому что… ей этого захотелось?

— Ну, не мне же? Я вообще не сторонник межвидового скрещивания.

Берти должен был его убить, но, на удивление, не сделал этого. Произнёс спокойно, угадывая его мысли:

— Поверь, в газетах напишут похлеще, — и упал на спину. Вдруг спросил: — Как Луна? Я не смотрю за ней и…

Блейз никогда не спрашивал, но полагал, что ей была бы неприятна мысль о том, что в её будущее кто-то заглядывает. Так что к лучшему.

«Как Луна?»

Как дурацкий Лягушонок, нелепый и костлявый? Он есть, вот и всё. Недавно отправился в очередную экспедицию, в Японию. В компании своего несостоявшегося жениха — магозоолога и потомка знаменитого Скамандера. Можно сказать, что они вместе. Это не помешало Лавгуд нанести Блейзу визит перед отъездом.

Она утащила его в Хогсмид, сидеть под дверями Воющей хижины и смотреть на снег, а потом бродить по Запретному лесу. Целовала обжигающе ледяными губами, лезла под мантию и под кожу.

— Это подло, Лавгуд. Ты там вроде как с парнем встречаешься.

— Почему подло?

— Концепция измены тебе кажется грубой или скучной?

Она рассмеялась громко, на всю опушку, вспугнула птиц.

— Блейз, я не стала бы, как ты говоришь, встречаться с тем, кто не понимает. А концепция измены — это одновременно грубо и скучно.

Иногда Блейз задавался вопросом: почему он вообще ей это позволяет? Всякий раз приходил к очевидному ответу: потому что это его дурацкий, безжалостный и бесконечно далёкий Лягушонок.

— Мне жаль, — произнёс понимающий и близкий Мышонок, нарушив липкую тишину.

— Забей. У меня всё отлично.

После шоковой терапии, которую ему организовала полукровка, это могло бы быть ложью. В мелькавших перед глазами кадрах он видел всё, что было ему когда-то дорого, утёкшее сквозь пальцы, забытое или закончившееся.

Но, если подумать, Блейз не соврал Мышонку. У него действительно всё было отлично.

У него был дом. Настоящий, куда хочется вернуться, где его ждут, где легко дышать, где раны заживают быстрее.

Он снова без горечи встречался с матушкой, бывал у неё в гостях, пил с ней вино в очаровательных ресторанчиках в Риме или во Флоренции, обсуждал науку и магию. Приятельствовал с отчимом и слегка гордился его научной карьерой. Всерьёз гордился сестрой, место которой оказалось на Рейвенкло.

У него был лучший друг — Касси, с которым можно было отпустить контроль и перейти границы. Который не боялся боли, умел с одинаковым удовольствием её испытывать и причинять.

Были и другие друзья — школьные и не только. Люди, которым он писал со скуки, которые звали его на праздники или просто посидеть в пабе. Шумные и тихие, молчуны, шутники и, временами, потрясающие придурки.

Были зелья, которые он изучал, и тёмная магия, которой он дышал.

Но главное, он занимался тем, в чём видел смысл жизни: охранял не только надежду магической Британии, но и своего Мышонка. А где-то далеко, в неведомых странах, улыбался странной загадочной улыбкой Лягушонок.

Пока сердца этих двоих бились, Блейз был абсолютно, безоблачно счастлив.

Конец