Осколки лета (гет)

6 курс.

Следующее утро после публичного примирения было наполнено для Викки странной смесью облегчения и тревожного ожидания. Ледяная стена, которую она выстроила вокруг себя, рухнула, и теперь она чувствовала себя уязвимой, как улитка, лишенная раковины. Но вместе с уязвимостью вернулась и надежда — та самая, что заставила ее надеть платье в день рождения. Только на этот раз она была умнее и осторожнее.

Сегодняшний поход в Хогсмид был не попыткой произвести эффект разящей красотой, а тонкой, выверенной стратегией. Она хотела, чтобы он увидел ее. Не Викки-сорванца, не «одного из парней», а ее — женщину, но в ее естественном проявлении. Она надела свои самые удачные, темные джинсы, мягкий кашемировый свитер нежного лавандового оттенка, который выгодно оттенял ее кожу и делал глаза еще более глубокими и темными. Волосы она оставила распущенными, позволив им свободно ниспадать волнами на плечи, и нанесла чуть-чуть бальзама с блеском. Никаких вечерних платьев, никаких сложных причесок. Только она — лучшая, улучшенная версия себя.

Спускаясь в гостиную, она застала Сириуса уже ожидающим ее у портрета Толстой Дамы. Ее сердце, предательское и неподконтрольное, учащенно забилось. Его черные волосы, обычно жившие своей жизнью, были уложены с небрежной элегантностью, темный джемпер и идеально сидящие брюки подчеркивали его спортивную фигуру и аристократическую осанку. В руках он держал небольшой сверток в простой, но качественной коричневой бумаге, перевязанный бечевкой. Увидев ее, он улыбнулся, и эта улыбка была теплой, открытой, без тени былой вины или неловкости.

— Привет. Готова к запланированному дружескому времяпрепровождению? — спросил он, и в его глазах играли знакомые искорки озорства.

«Дружескому». Слово укололо ее, но она не подала вида.

— Готова, — улыбнулась она в ответ, надеясь, что ее улыбка выглядит так же естественно, как его. — Выглядишь… опрятно. Не приболел ли ты случайно, Бродяга?

Он фыркнул, пропуская ее вперед через портретную дыру.

— Очень смешно. Просто решил, что если уж я заслужил этот шанс, то стоит подойти к делу с должным уважением. В конце концов, я сопровождаю даму.

«Даму». Еще одно слово, от которого по спине пробежал приятный холодок. Он говорил это так легко, словно это было просто вежливой формальностью, но для ее воспаленного воображения это звучало как скрытый комплимент.

Дорога до Хогсмида пролетела в легкой, непринужденной беседе. Они говорили обо всем и ни о чем — о предстоящей контрольной по защите от темных искусств, о новой метле, которой хвастался Джейк Корнор. Каждую паузу Сириус старался заполнить какой-нибудь искрометной шуткой. Было легко. Слишком легко. Как будто прошедшей недели с ее болью и молчаливой войной никогда не было. И в этой легкости таилась опасность — опасность снова забыться, снова позволить себе надеяться на большее.

Хогсмид встретил их суетой и яркими красками. Воздух был наполнен ароматами свежей выпечки, пряного глинтвейна и влажной осенней листвы. Сириус, к ее удивлению, не повел ее прямиком в «Три метлы», как они обычно делали большой компанией. Вместо этого он уверенно направился к небольшой, но уютной кофейне «У задумчивой мандрагоры», которую они с Джеймсом как-то раз обнаружили случайно и которая славилась своим шоколадом и уединенными столиками в глубине зала.

— Я подумал, что здесь будет… спокойнее, — пояснил он, придерживая для нее дверь. — Чтобы можно было нормально поговорить. Без лишних ушей.

Этот жест, такая простая, но несвойственная ему вдумчивость, снова заставила ее сердце екать. Он действительно старался. Он все продумал. Они устроились в углу, за маленьким деревянным столиком, за которым едва помещались двое. Сириус заказал два горячих шоколада «по-королевски» — густого, с перцем чили, корицей и взбитыми сливками. Когда напитки принесли, он отпил глоток и посмотрел на нее поверх своей кружки.

— Ну что, — сказал он. — Давай начистоту. Насколько я все еще в глубокой… кхм… в немилости?

Викки улыбнулась, размешивая ложечкой густую пену.

— По шкале от одного до десяти, где десять — «я тебя ненавижу и мечтаю сдать в Азкабан», а один — «ладно, бывает»… Ты сейчас где-то на тройке с минусом.

Он сделал вид, что поражен в самое сердце.

— Всего три? После всего, что я вынес? Публичное унижение, отчаяние, страдания…

— Страдания? — подняла она бровь. — Ты про то, как ты вчера за ужином умял три порции жареной курицы?

— Я заедал стресс! — парировал он, и они оба рассмеялись.

И вот, в этом смехе, среди аромата шоколада и корицы, Викки почувствовала, как последние остатки обиды окончательно тают. Она смотрела на него — на его смеющиеся глаза, на беззаботную улыбку, на то, как он откинулся на спинку стула, полностью расслабившись в ее обществе, и понимала, что простила его не потому, что он встал на колени, а потому, что он снова стал тем Сириусом, которого она любила.

— На самом деле, — сказала она, становясь серьезнее. — Спасибо. За вчера. Это было… смело.

— Не за что, — он пожал плечами, но она заметила, как его уши слегка покраснели. Для Сириуса Блэка публичное смирение было куда большим подвигом, чем любой безрассудный поступок. — Это был минимум из того, что я должен был сделать.

Он помолчал, потом потянулся за свертком, который положил на соседний стул.

— Собственно… это тебе. Поздравляю с днем рождения. С опозданием.

Сверток был на удивление тяжелым и плотным на ощупь. Внутри лежала пара перчаток. Но не простых. Они были сшиты из тончайшей, но невероятно прочной драконьей кожи черного цвета, с мягкой подкладкой из стриженой овчины. Манжеты были оторочены матовым серебряным кантом, который перекликался с застежками на запястьях. Это был образец качества и безупречного вкуса. Практичный, долговечный, дорогой. И абсолютно, на сто процентов дружеский подарок.

Викки взяла их в руки, ощущая приятную тяжесть и гладкость кожи. Она была тронута. Глубоко тронута. Он не купил первую попавшуюся безделушку. Он выбрал что-то настоящее, что-то, что прослужит ей годы. Он вложил в это мысли, усилия и, несомненно, кучу галеонов.

— Сириус… — прошептала она, поднимая на него сияющие глаза. — Они великолепны! Спасибо! Это самый… самый практичный и чудесный подарок.

Он смотрел на ее реакцию, и его лицо озарилось довольной улыбкой.

— Ну, ты же всегда жалуешься, что у тебя мерзнут руки зимой, — сказал он, как бы оправдываясь. — А драконья кожа непродуваемая. Так что… надеюсь, пригодятся.

«Он запомнил, — пронеслось у нее в голове. — Он запомнил, что у меня мерзнут руки». Это было даже лучше, чем если бы он подарил ей духи или украшение. Это значило, что он обращает внимание на мелочи, что он заботится о ней по-настоящему.

— Спасибо, — повторила она, уже не скрывая своей радости. — Правда. Я… я не знаю, что сказать.

И тут Сириус, сияя от успеха своего подарка, сделал нечто совершенно непредсказуемое. Он наклонился через стол, постучал пальцем по своей левой щеке — той самой — и с самой невинной и озорной ухмылкой изрек:

— Ну, я думаю, «спасибо» можно выразить и так. Вот тут одно место еще почесывается. Намекаю — в знак примирения вместо пощечины полагается... ну, ты знаешь. Чисто по-дружески.

Он сказал это так легко, так беззаботно, как шутил с ней тысячи раз. Для него это была просто очередная дурацкая, немного наглая шутка, элемент их привычного общения. Но для Викки мир замер.

Кровь прилила к ее лицу и застучала в висках. Он просил ее поцеловать его. Расстояние в пару десятков сантиметров, которое отделяло ее от самой большой глупости в ее жизни.

Она увидела его взгляд — ожидающий, веселый, абсолютно прозрачный и лишенный какого-либо подтекста. Он просто ждал, что она либо рассмеется и шлепнет его снова, либо... выполнит его шутливую просьбу.

И Викки, движимая порывом, который был сильнее голоса разума, медленно наклонилась вперед. Ее сердце колотилось так громко, что, казалось, его слышно во всей кофейне. Она почувствовала исходящее от него тепло, уловила легкий аромат его одеколона — древесный, свежий. Закрыв глаза на долю секунды, она легонько прикоснулась губами к его щеке. Это был ее первый поцелуй. Пусть и в щеку. Пусть и «по-дружески». Но он принадлежал ему.

Она отпрянула назад, чувствуя, как пылает все ее лицо. Она не смела на него смотреть.

Сириус замер. Ухмылка застыла и медленно сползла с его лица. Его серые глаза, обычно такие уверенные, расширились, отражая чистую, немую растерянность. В его голове, обычно такой шумной, на секунду воцарилась тишина, нарушаемая лишь одним смутным вопросом: «С чего вдруг?..»

Мысль о том, что он сам это спровоцировал, даже не пришла ему в голову. Он лишь почувствовал странное тепло на коже и смутную тревогу, будто нечаянно задел что-то хрупкое и важное, даже не понимая, что именно. Эти чувства были мимолетными, как тень. Он отмахнулся от них, как от назойливой мухи. Конечно, это ничего не значило. Просто Викки. Просто она решила подыграть его глупой шутке. Все нормально.

— Ну вот, — произнес он, и его голос прозвучал чуть хрипло, чем обычно. — Кажется, мир во всем мире наконец-то восстановлен.

Остаток дня прошел в привычном ключе. Они обошли все свои любимые места в Хогсмиде, купили засахаренных ананасов в «Сладком Королевстве» (Сириус настаивал, что это его долг как прощенного преступника), заглянули в «Зонко», где Сириус пытался уговорить ее купить «Мыло-врединку», которое должно было выскальзывать из рук и громко ругаться, но Викки, смеясь, отказалась. Они болтали, смеялись, и все было почти так же, как всегда. Почти. Потому что теперь между ними витала невидимая нить того самого мимолетного прикосновения, и оба, по своим собственным причинам, старались ее не замечать.

Когда они возвращались к Хогвартсу, уже в сумерках, Сириус был по-настоящему доволен. Миссия выполнена. Викки снова улыбалась, и они снова друзья. В его голове не осталось и следа от той странной секундной растерянности. Все было идеально.

— Ну что ж, — сказал Сириус, улыбаясь. — Спасибо, что пошла. И… еще раз прости.

— Уже простила, — ответила Викки, и это была правда. — Спасибо за сегодня. И за подарок. Я… мне очень понравилось.

Они посмотрели друг на друга, и на секунду показалось, что в воздухе снова повисло то самое напряжение. Но Сириус тут же разбил его, по-дружески похлопав ее по плечу.

— Отлично. Увидимся за ужином, Торрес.

Он развернулся и скрылся за портретом, оставив ее одну с сумкой, полной сладостей, с парой роскошных перчаток в руках и с огнем на щеках от того поцелуя, который для него был ничем, а для нее — всем.

* * *

Едва Викки переступила порог девичьей спальни, как была атакована Лили, Алисой и Мэри.

— Ну?! — хором выдохнули они, усаживая ее на кровать. — Рассказывай все! До последней мелочи!

И Викки, измученная и окрыленная одновременно, выложила им все. Про кофейню, про шоколад, про безупречно продуманный подарок, который был таким практичным. И наконец, сгорая от стыда и восторга, она прошептала про поцелуй.

— Он ПРОСИЛ тебя его поцеловать? — Алиса аж подпрыгнула на месте.

— Ну, это была шутка, — поспешила объяснить Викки. — Он указал на щеку и сказал что-то вроде «вот тут можно вместо пощечины»…

— Это не просто шутка! — воскликнула Лили, ее глаза блестели от возбуждения. — Это прорыв! Он подсознательно хочет физического контакта! Мужчины так часто маскируют свои истинные чувства под дурацкими шутками!

— И как он отреагировал? — не отставала Мэри. — Он был в шоке? Смутился? Попытался поцеловать тебя в ответ?

Викки вздохнула, обнимая колени. — Он… он сказал «ну вот, мир во всем мире восстановлен» и сразу начал говорить о чем-то другом. Как будто ничего и не было. Для него это действительно была просто шутка.

Энтузиазм девочек немного поугас.

— Ох, — протянула Алиса. — Ну, то есть… все равно прогресс. Подарок классный, день провел с тобой один. Это о чем-то да говорит.

— Говорит о том, что он ценит нашу дружбу и хочет ее сохранить, — горько констатировала Викки. — И все. Я счастлива, что мы помирились. Но иногда быть просто другом — это пытка.

Лили обняла ее за плечи.

— Я знаю. Но теперь, когда мир восстановлен, у тебя есть шанс. Терпение, Викки. Все будет. Ты увидишь.

В то же самое время в мужской спальне Джеймс Поттер с видом верховного следователя устроил допрос своему лучшему другу.

— Ну, так как оно? — начал Джеймс, скрестив руки на груди. — Подробный отчет. С момента выхода из портрета.

Сириус, развалившись на кровати с самодовольным видом человека, выполнившего сложную миссию, подробно все изложил. Про кофейню, про шоколад, про подарок.

— Подарил ей перчатки из драконьей кожи, — заключил он. — Практично, качественно, надолго. Она в восторге была.

Джеймс смотрел на него с недоверием. — Перчатки. И все? Никаких намеков? Никаких… ну, знаешь, взглядов? Случайных прикосновений?

— Какие намеки? — искренне удивился Сириус. — Это же Викки. Я не мог подарить ей духи или какую-нибудь дурацкую брошь. Она бы меня прибила. А перчатки — вещь полезная. У нее всегда руки мерзнут.

Джеймс тяжело вздохнул, чувствуя, что бьется головой о стену.

— Ладно, а как она выглядела? Не как обычно? Может, нарядилась специально?

— Выглядела... нормально, — пожал плечами Сириус, и в его голосе не дрогнуло ни единой струны. — Свитер новый, вроде. Цвет... сиреневый, что ли. В общем, все, как всегда.

— И на прощание? Что сказала? Как попрощались? — не сдавался Джеймс, пытаясь выудить хоть крупицу смысла.

— Сказала «спасибо, мне очень понравилось». И все. Обычно.

Джеймс прищурился. Он чувствовал каждым нервом, что Сириус упорно не замечает чего-то важного. Очень важного.

Тот нахмурился, лихорадочно перебирая в памяти детали. И вдруг его лицо озарилось.

— А, точно! Чуть не забыл главное! Она меня поцеловала!

В комнате повисла гробовая тишина. Даже Римус, до этого погруженный в книгу, медленно опустил ее на колени, уставившись на Сириуса.

— ЧТО?! — рявкнул Джеймс, подскакивая с места так, что пружины кровати заскрипели. — ПОВТОРИ!

— Ну да, — Сириус ухмыльнулся, явно гордясь произведенным эффектом. — Я ей сказал, что в знак примирения она может меня поцеловать в щеку вместо пощечины. Ну, она и чмокнула. Чисто по-дружески, конечно. Шутка такая.

Он произнес это с таким неподдельным, беззаботным весельем, без малейшего намека на смущение или осознание какого-либо скрытого смысла, что у Джеймса окончательно опустились руки. Сириус Блэк, величайший сердцеед Хогвартса, непревзойденный мастер флирта, оказался абсолютно, на все сто процентов слепым и глухим. Он не видел в Викки ничего, кроме «своего парня», лучшего друга. Этот поцелуй, этот крошечный, но такой значимый для Викки шаг, для него был всего лишь удачной шуткой, забавным эпизодом в восстановлении их братских отношений.

— Понятно, — произнес Джеймс с тотальным поражением в голосе. — Значит, «чисто по-дружески».

— Абсолютно! — бодро подтвердил Сириус, поднимаясь с кровати. — Все отлично, Сохатый. Кризис миновал, жизнь налаживается. Кстати, у тебя осталось то сливочное пиво, что мы вчера припрятали?

Джеймс лишь молча покачал головой, глядя, как его лучший друг отправляется на поиски выпивки, абсолютно довольный собой и всем миром.

— Мерлин, Лунатик, — с тоской произнес он, обращаясь к Римусу. — Он когда-нибудь прозреет?

Римус лишь грустно ухмыльнулся, снова поднимая книгу.

— Боюсь, ждать придется очень, очень долго. Возможно, до следующего полнолуния. И не одного.

* * *

6 курс. 16 июня.

Сириус слонялся по комнате, швыряя вещи в свой потертый чемодан с таким ожесточением, будто это был не багаж, а личный враг. Фамильный герб Блэков на крышке криво ухмылялся ему в такт его мыслям. Каждое движение было резким, вымученным, пока разум заново переживал ту самую сцену у озера. Ее дрожащий голос. Слова, вырвавшиеся как стон. И его собственная, оглушительно идиотская, трусливая реакция. «Ты мне как сестра». Какие же это были дурацкие, избитые, фальшивые слова! Они выскочили сами, рефлекторно, как щит перед чем-то пугающе новым.

Пальцы сами сжали темно-синий свитер — мягкий, бесформенный, невероятно уютный. Викки связала его сама, научившись у бабушки-магла. Он всегда носил его в прохладные вечера, но сейчас же он швырнул его в чемодан, словно это был не свитер, а зажигательная граната.

«Она не такая, как все они». Он имел в виду одно, а вышло — другое, уродливое и оскорбительное, что она, конечно же, поняла именно так. Фраза жгла его изнутри, как раскаленный уголь, наполняя горьким позором.

Да, она не была похожа на тех девушек, что крутились вокруг него — ярких, громких, условных. Тех, с кем было легко и просто, с кем не надо было думать. Викки была... реальной. Не притворялась, не играла ролей, не примеряла маски. Она была честной, как удар в лицо, и верной, как заклинание Клятвы Крови. В сотни раз ценнее, чем все они вместе взятые.

И он, законченный идиот, лишь сейчас, когда чуть не потерял ее навсегда, начал понимать: все это время он существовал лишь потому, что дышал этим воздухом — ее дружбой, ее присутствием, ее верностью. Он принимал это как данность, как солнечный свет, даже не замечая, что без этого его мир был бы серым, холодным и безвоздушным.

Джеймс и Римус молча наблюдали за этой пантомимой самоистязания, обмениваясь красноречивыми взглядами. Когда чемодан наконец захлопнулся с громким, финальным щелчком, Сириус рухнул на кровать, уткнувшись лицом в подушку с таким отчаянием, будто надеялся в ней задохнуться.

— Ну что, — раздался спокойный голос Римуса. — Собираешься проторчать так до сентября, или все-таки расскажешь, что произошло у озера? Викки бежала, рыдая, как будто у нее на глазах убивали единорога.

Сириус простонал что-то невнятное в ткань.

— Она призналась тебе, да? — прямо спросил Джеймс, плюхаясь на соседнюю кровать.

— А вы откуда знаете?! — он резко перевернулся. Его лицо было искажено мукой.

— Потому что даже Плакса Миртл последние полгода вздыхала по-иному, когда вы были рядом, — невозмутимо констатировал Римус. — Вопрос был не в том, признается ли она, а в том, когда.

— И что ты ей сказал? — настаивал Джеймс, снимая очки. — Если ты снова начал про «драконью кожу» и «практичные подарки», я лично тебя придушу.

Сириус с ненавистью посмотрел на него, но в его взгляде не было злобы — лишь отчаяние.

— Я сказал, что она мне как сестра, — прошипел он, снова падая на подушку. — Боже, я самый большой придурок во всей магической Британии! Я видел ее глаза… Я разрушил все. Все, что у нас было.

— Почему? — мягко, но настойчиво спросил Римус. — Почему ты так сказал? Ты же не дурак. Ты должен был понимать, к чему приведут такие слова.

— Я испугался! — крикнул Сириус в подушку, а потом снова сел, его серые глаза горели яростью, направленной на самого себя. — Испугался, понял? Все эти девушки… это было легко. Никаких обязательств, никакой ответственности. Мы весело проводили время, и все. А Викки… это же Викки! Что если я облажаюсь с ней? Что если у нас что-то не получится? Я ведь потеряю ее навсегда! Я не смогу просто пожать плечами и пойти дальше. Она — часть меня. Часть нас всех. Я предпочел отступить, чтобы не рисковать. Чтобы не сделать ей еще больнее в будущем.

— Благородно, — фыркнул Джеймс. — Ты предпочел убить ее чувства одним махом сейчас, вместо того чтобы рискнуть и, возможно, сделать ее счастливой. Блестящая логика, Бродяга. Просто гениальная.

— А что, по-твоему, я должен был сделать? — взревел Сириус. — Сказать «о, отлично, давай встречаться»? А потом что? Я не знаю, как это — быть с кем-то по-настоящему! Я не знаю, как это — любить! В моей семье этому не учат, на случай если ты забыл!

Наступила тяжелая пауза. Римус откашлялся.

— Сириус, — начал он осторожно. — Давай попробуем разобраться без крика. Забудь на секунду про страх и про «что будет, если». Ответь на простой вопрос. Ты ревновал ее когда-нибудь?

— Ревновал? К кому? Она же всегда была со мной… с нами.

— Именно, — кивнул Римус. — А теперь представь на секунду. Представь, что мы возвращаемся в сентябре. И за Викки начинает кто-то ухаживать. Какой-нибудь умный, симпатичный парень. Он дарит ей цветы, пишет ей письма, приглашает в Хогсмид…

Сириус слушал, и его лицо постепенно мрачнело.

— …они проводят время вместе, — продолжал Люпин своим спокойным, методичным тоном.

— …он делает ей комплименты, целует ее, его руки обнимают ее за талию, — с ехидством вклинился Джеймс.

— ПУСТЬ ТОЛЬКО ПРИКОСНЕТСЯ К НЕЙ — И Я ПРЕВРАЩУ ЕГО В ЖАБУ! — Сириус вскочил с кровати с таким неистовством, что та отъехала назад с оглушительным скрежетом. Его кулаки были сжаты, ноздри раздулись, а в глазах бушевала такая первобытная ярость, что даже Джеймс на мгновение отпрянул. — И СКАЖУ, ЧТО ОН САМ ВИНОВАТ!

Джеймс и Римус переглянулись. На их лицах медленно расползались торжествующие улыбки.

— Ну вот, — произнес Джеймс. — А теперь, мой дорогой, слепой как крот друг, ответь мне. Можешь вспомнить хоть одну девушку, которую ты ревнуешь к несуществующему, вымышленному парню? Амелию из Когтеврана? Ту блондинку из Пуффендуя? Кого угодно?

Сириус замер, все еще дыша как загнанный зверь. Он переводил взгляд с одного друга на другого, его мозг лихорадочно перебирал воспоминания. Ничего. Ни капли подобного чувства. Когда его мимолетные пассии начинали встречаться с кем-то еще, он лишь пожимал плечами. Ему было все равно. Но одна только мысль о том, что кто-то другой может дотронуться до Викки, вызвать ее смех, поцеловать ее… эта мысль сводила его с ума.

— Но… но это потому, что я забочусь о ней, как о друге! — попытался он найти оправдание, но его голос звучал неуверенно.

— О, правда? — язвительно сказал Джеймс. — Хочешь еще один тест? Хорошо. Закрой глаза.

Сириус с подозрением посмотрел на него.

— Просто сделай, придурок.

Блэк с неохотой закрыл глаза.

— Теперь представь ее. Представь ее как девушку. Твою девушку. — Джеймс сделал паузу, давая словам проникнуть в сознание. — Можешь представить, как ты целуешь ее? Не в щеку, как она тебя. А по-настоящему?

И тогда в памяти Сириуса всплыло то самое мгновение в кофейне «У задумчивой мандрагоры». Не ее легкое прикосновение к его щеке, а то, что было до. Ее лицо, освещенное мягким светом, ее смуглые щеки, покрывшиеся румянцем, ее губы, приоткрытые от волнения… и та странная, смутная мысль, которую он тогда отогнал: «С чего вдруг?..» Сейчас эта мысль обрела форму. Он представил, как наклоняется к ней, как его рука скользит по ее щеке, как он чувствует ее дыхание на своих губах прежде, чем коснуться их… и в его груди что-то ёкнуло, горячей, сладкой волной прокатившись по всему телу. Это было не просто «приятно». Это было… правильно. Он открыл глаза, и в них читалось ошеломленное прозрение.

— О, Мерлин… — прошептал он. — Она же… она же все это время… Тот день рождения. Она надела платье не просто так. Она старалась… для меня. А я… я был слеп. Глупый, самовлюбленный, слепой идиот!

— Мы пытались намекать, — тихо сказал Римус. — Но это должно было прийти изнутри.

— А теперь последний вопрос, — Джеймс скрестил руки на груди, глядя на него как строгий профессор. — Можешь представить, что вы… ну… проводите ночь вместе? Не как друзья, болтающие до утра. А как мужчина и женщина?

Сириус сглотнул. Его воображение, обычно такое буйное и быстрое, на этот раз работало медленно, почти благоговейно. Он представил не страсть, не похоть, а нечто большее. Представил, как она засыпает на его плече, доверчиво прижавшись к нему. Как просыпается утром, ее «мышиные», как он с глупой усмешкой думал раньше, волосы растрепаны на подушке, а глаза смотрят на него с такой любовью и теплотой, от которых перехватывает дыхание. Он представил не мимолетную интрижку, а нечто постоянное. Дом. И этот образ не пугал его. Наоборот, он наполнял его таким спокойствием и чувством принадлежности, каких он не испытывал никогда в жизни.

— Да, — тихо, но твердо сказал Сириус. — Да, могу. И… я хочу этого.

Он снова сел на кровать, но теперь его поза выражала не отчаяние, а решимость.

— Я все испортил. Ужасно испортил. Что мне теперь делать?

— Для начала, — сказал Римус, — перестань себя ненавидеть. Ты, наконец, прозрел. Это главное. А во-вторых, ты должен дать ей время. Ты нанес ей глубокую рану. Она не захочет тебя видеть и слушать сразу. Вспомни ее день рождения.

— Но я не могу ждать до сентября! — воскликнул Сириус. — Я должен все объяснить! Сказать, что я был слепым ослом, что я боюсь потерять ее, что я… — он сглотнул, делая паузу, будто переступая через невидимый барьер, — …что я, кажется, люблю ее.

Джеймс вздохнул, и его взгляд, обычно полный озорства, стал серьезным и сочувствующим.

— Тебе придется подождать, Бродяга. Римус прав — рана слишком глубока. Если ты ринешься к ней сейчас, со всей этой... — он жестом показал на его взлохмаченное состояние, — ...эмоциональной бурей, ты только напугаешь ее или, что хуже, еще больше все испортишь. Дай ей передохнуть. Дай ей прийти в себя.

Сириус сжал кулаки, но кивнул с трудом. Он ненавидел это ожидание, эту неопределенность, но в глубине души понимал — друзья правы. Сейчас его отчаянные извинения прозвучат как оправдания. Ему нужно было не просто выплеснуть на нее свои новые чувства — ему нужно было дать ей время, чтобы ее собственная боль утихла настолько, чтобы она смогла их услышать.

Теперь оставалось самое сложное — ждать и надеяться, что его трусость не оттолкнула ее навсегда.

* * *

7 Курс.

Солнце скользнуло по подушке, ослепляя ярким светом и разбудив Сириуса. Он застонал, пытаясь пошевелиться, но острая боль в ребрах приковала его к кровати. Первое, что он увидел, открыв глаза — обеспокоенное лицо Викки.

— Лежи, тебе нельзя двигаться, — ее голос был мягким, но в нем не было прежней, привычной ему теплоты. Просто констатация факта.

— Такое не забудешь, — хрипло произнес он, пытаясь улыбнуться, но улыбка вышла кривой. Его взгляд скользнул по ее новым волосам, безупречному макияжу. Она была неотразима. И это причиняло ему почти физическую боль. — Ты в порядке? — спросил он, и в его голосе прозвучала неподдельная тревога.

— В полном. Я…

— О, очнулся, герой! — к кровати подбежал Джеймс

— Герой, скажете тоже, — недовольно фыркнул Сириус. — А вы уже, наверное, думали, что я не очнусь? — съязвил он, осматривая перебинтованное плечо.

— Разумеется! — не задумываясь, парировал Поттер. — Римус уже нашел покупателя на твой мотоцикл, я приценивался к твоей коллекции волшебных карт, а Викки присмотрела твой тайник со сливочным пивом! — компания дружно загрохотала. — А если серьезно, — Джеймс понизил голос, делая вид, что проверяет температуру ладонью, — Ты там головой-то не ударился, что сморозил такую глупость? — Джеймс покрутил пальцем у виска.

Но Сириус уже не слушал. Его внимание было приковано к Викки. Когда шумная братия, нахохотавшись, удалилась, тишина в палате стала оглушительной.

— Сириус, я… хочу как-то отблагодарить тебя, — сказала она, глядя куда-то мимо него.

Он почувствовал, как в груди что-то сжимается.

— Я же сказал… ничего не нужно. Любой бы на моем месте…

— Нет, — она перебила его, и в ее голосе впервые прозвучала твердость. — Не любой. И… все равно спасибо. За то, что подставил плечо. В прямом и переносном смысле.

Он видел, как девушка смутилась, и его сердце екнуло. Вот она — та самая, прежняя Викки, на секунду выглянувшая из-за новой, блестящей оболочки. — Когда ты краснеешь, — тихо сказал он, его голос вдруг стал низким и серьезным, — я будто снова вижу тебя. Настоящую.

Она замерла, а затем попыталась уйти в шутку, как делала раньше.

— Бродяга, похоже, ты при падении все же повредил голову.

— Нет, — он не позволил ей свернуть с пути, его глаза не отпускали ее. — Нельзя повредить то, что ты давно потерял.

Она не ответила, лишь опустила взгляд. И в этой паузе он почувствовал весь масштаб своей ошибки. Он провел все лето, строя планы, подбирая слова для нового разговора, представляя, представляя, как она вернется, как он все ей объяснит и как они начнут все с чистого листа. А она вернулась другим человеком. Цельной. И двинувшейся дальше — без его глупых планов и опоздавших прозрений.

— Мне пора, — она поднялась, избегая его взгляда. — У меня… другие планы.

— Какие? — спросил он, хотя боялся услышать ответ.

— Свидание.

Одно слово. Оно обожгло его сильнее любого заклинания.

— С кем? — голос Сириуса стал хриплым.

— С Майклом. Майклом Мэйлином.

Он резко дернулся, чтобы сесть, и боль пронзила плечо, но она была ничто по сравнению с холодной волной ревности и страха, накатившей на него. Мэйлин. Этот зазнайка-когтевранец с идеально причесанными волосами и вечной ухмылкой.

— Викки, подожди…

— Ты ведь не будешь скучать без меня? — ее вопрос прозвучал с легкой, почти невеселой иронией. Она проверяла его. Смотрела, как он будет реагировать. И он провалил экзамен с треском.

— Ладно, иди, конечно, — он выдавил из себя что-то среднее между ухмылкой и предсмертным хрипом, отводя взгляд. — Удачи тебе… Надеюсь, вы… э-э… хорошо проведете время.

Он помахал ей на прощанье, но как только дверь закрылась, улыбка сползла с его лица, словно ее смыло кислотным дождем. Он уставился в потолок, сжимая одеяло в бессильной ярости.

«Браво, Блэк. Просто браво. Ты думал, мир будет вертеться вокруг твоего великолепия, пока ты разбираешься со своими чувствами? А она, видите ли, взяла и эволюционировала. И теперь она уходит на свидание с этим… этим ходячим учебником по этикету, а ты лежишь тут, как дурак, с разбитым плечом и разбитыми иллюзиями».

Он закрыл глаза, но перед ним стояло ее лицо — новое, уверенное, ослепительное и безжалостное. И он понял, что его летнее прозрение не стоило и выеденного яйца. Потому что он проморгал самый главный момент — момент, когда она перестала оглядываться назад.

— С этим надо что-то делать, — прошипел он в тишину палаты. Но впервые в жизни Сириус Блэк, знаток всех правил и нарушитель большинства из них, не имел ни малейшего понятия, что именно. Все его козыри — обаяние, наглость, отчаянная храбрость — оказались бесполезны против крепости, в строительстве которой он сам принял самое активное участие.

* * *

После вечернего визита к Сириусу, Лили и Джеймс молча шли по коридору. Тишина между ними была не неловкой, а тяжелой, налитой свинцом невысказанных мыслей. Лили наконец не выдержала, осторожно нарушив её.

— Джеймс, с тобой всё в порядке? — её голос прозвучал приглушённо, словно она боялась спугнуть его задумчивость.

Он вздрогнул, будто возвращаясь из далёких далей.

— Всё в порядке. Просто… думаю.

— О чём? — она мягко настаивала, чувствуя, как его молчание давит на неё.

Джеймс замедлил шаг, не глядя на неё, и слова сорвались с его губ, будто против его воли:

— Я, наверное, откажусь от капитанства в команде по квиддичу.

Лили замерла на месте, будто наткнувшись на невидимую стену.

— Что? — её голос дрогнул от неверия. — Повтори, мне показалось.

— Слышала ты, — он горько усмехнулся, наконец остановившись и повернувшись к ней. Его лицо было серьёзным, в глазах — тень, которую она раньше в нём не замечала. — Я не смогу быть капитаном. Не сейчас.

— Но… как ты можешь? — вырвалось у Лили, чувства опережая мысли. — Джеймс, команда без тебя — не команда! Гриффиндор проиграет!

— С чего такая внезапная страсть к квиддичу? — его улыбка стала чуть насмешливой, но беззлобной. — Раньше тебя это не особо волновало.

— Меня волнуешь ты! — поправила она его, и её щёки слегка покраснели. — Пойми, я вижу, как ты преображаешься на поле! Ты забываешь обо всём на свете, когда летишь! Лучшего ловца Гриффиндору не найти. И ты… ты же всегда об этом мечтал. Что бы сказал твой отец, узнав, что ты просто… сдался?

Имя отца стало роковой ошибкой. Лицо Джеймса исказилось от внезапной боли.

— Мой отец мёртв, Лили! — его голос сорвался, прозвучав громче, чем он планировал, эхом отозвавшись в пустом коридоре. — Понимаешь? Он ничего не скажет. Никогда. В этом-то и дело!

Он отшатнулся от неё, прислонился спиной к холодной стене и медленно сполз по ней, уткнувшись лицом в колени. Его пальцы вцепились в взъерошенные волосы. Он ненавидел эту слабость, ненавидел, что она видит его таким.

Лили не стала ничего говорить. Она просто присела рядом на корточки и мягко положила руку ему на плечо. Её молчаливое участие было красноречивее любых слов.

Спустя мгновение Джеймс глубоко вздохнул и поднял на неё взгляд, полный стыда.

— Прости… Мне жаль, что я накричал. Это непростительно.

— Тебе не за что извиняться, — тихо ответила она. — И ты меня прости… мне не следовало так прямо, — она помолчала, давая ему успокоиться. — Я просто хочу, чтобы ты меня услышал. И… если захочешь, я приду на отборочные. И на все тренировки. Чтобы поболеть за тебя.

Уголки его губ дрогнули в едва заметной, но искренней улыбке. Он снова стал походить на самого себя.

— Правда? — он взъерошил волосы, на этот раз скорее по привычке. — Ты действительно считаешь, что лучшего ловца Гриффиндору не найти?

Лили уверенно кивнула, глядя ему прямо в глаза.

— Тогда почему же… — он начал, но девушка его опередила, словно читая его мысли.

— Потому что изменился не только ты, Джеймс.

Близилась ночь. Нудное и безумно длинное эссе по истории магии было закончено, ребята решили, что пора расходиться. Римус поднялся наверх, Лили заняла кресло у камина, превратив табуретку в мягкий пуф для ног, чтобы немного передохнуть, а Джеймс тем временем перемещал их локальную библиотеку на столик у камина. Неожиданно парень резко замер, схватившись за плечо. На его лице отразилась гримаса боли.

— Черт... — сквозь зубы пробормотал он, и на светлой рубашке медленно проступало алое пятно.

— Что случилось? — встревоженно спросила Лили, откладывая книгу.

— Ерунда, просто царапина, — отмахнулся Джеймс, стараясь принять беззаботный вид. Меньше всего ему хотелось сейчас волновать ее этим дурацким порезом, оставшимся после дуэли с Майклом.

— Просто царапина, говоришь? — скептически изогнула бровь Эванс. — Дай посмотреть...

Она протянула руку, но Джеймс отпрянул, словно ее пальцы были раскаленным железом.

— А говоришь — простая царапина, — заключила девушка, в голосе зазвучали твердые нотки.

— Лили, не стоит, я наложу заклятье, и кровь снова остановится.

— Снова? — перебила она. — То есть это у тебя давно? После той дуэли... — ее глаза сузились. — Ты не рассказал, чтобы Майкла не наказали? Бравый гриффиндорец!

— Эванс, — попытался взять официальный тон Джеймс. — Зрелище не из приятных.

— Нечего меня пугать. Лучше сними рубашку.

— Что сделать? — удивленно переспросил парень.

— Ты прекрасно слышал, — ее тон не допускал возражений.

Джеймс на секунду замер, затем, не сводя с нее взгляда, медленно расстегнул пуговицы и снял рубашку. Глубокий порез от плеча до ключицы зиял на коже. Кровь почти не сочилась — видимо, результат ранее наложенного заклятья, — но кожа вокруг раны была воспаленной и сильно опухшей. Лили осторожно прикоснулась к поврежденному месту, и Джеймс резко зашипел, заставляя ее отдернуть руку.

— Прости! Сейчас… — она всего за пару минут умудрилась подняться до женской спальни и спуститься в низ.

— Что это? — Джеймс заинтересованно принюхался к густому зеленоватому зелью, от которого доносился приятный травяной запах.

— Ранозаживляющее. Обратился бы сразу, не пришлось бы запускать, а теперь останется шрам, — сосредоточенно произнесла Лили. Ее пальцы, смазанные зеленоватым зельем, дрожали, когда она касалась его кожи. Каждое ее прикосновение было одновременно болью и бальзамом. Он смотрел на нее, на ее сведенные брови, на губы, плотно сжатые в концентрации, и чувствовал, как что-то старое и теплое шевелится в его остывшей груди.

— Не больно? — ее голос вывел его из оцепенения.

— Нет… Щекотно, — он улыбнулся, и на этот раз улыбка была настоящей. Ее близость, запах ее духов, тепло ее руки — все это было опасным наркотиком, от которого он давно отвык.

— Кажется, все... — голос Лили вывел его из задумчивости.

— Спасибо, — он слегка наклонился вперед, словно спрашивая разрешения, и, не встретив со стороны девушки никакого сопротивления, прикоснулся губами к ее щеке. В ту же секунду на лестнице послышались шаги. Они отпрянули друг от друга, как пойманные на месте преступления. В проеме появился Римус.

— Я забыл книгу... — его взгляд скользнул по Джеймсу, не успевшему как следует застегнуть рубашку, затем перешел на Лили, чьи щеки пылали ярким румянцем. — О, простите, я не вовремя...

— Все в порядке, Лунатик! — поспешно сказал Джеймс, демонстрируя затянувшуюся рану. — Лили помогла мне с плечом. Как новенький!

— Отличная новость! Лили, ты молодец, — Римус подобрал с стола забытый фолиант и удалился, стараясь скрыть довольную улыбку. Наблюдая за парой у камина, он подумал, что, возможно, некоторые раны могут исцелить не только зелья, но и нечто большее.

* * *

Спустя несколько дней после выписки Сириус возвращался в гостиную, мысленно перебирая обрывки прошлого лета. Он застал Джеймса склонившимся над пергаментом — тот с видом мученика переписывал сочинение по Трансфигурации для Лили.

— Благородно, — усмехнулся Сириус, опускаясь в соседнее кресло.

— Уж кто бы говорил. Забыл, из-за кого попал в Больничное крыло?

— Кстати о ней. Где Торрес?

— С Мэйлином, — коротко бросил Джеймс, и его лицо омрачилось.

Все эти дни друзья ожесточенно спорили, стоит ли открывать Викки правду о Майкле. Сириус со своей ревностью сводил с ума не только себя, но и всех вокруг.

— Она нас пошлет куда подальше, Бродяга, — в очередной раз устало повторил Джеймс, откладывая перо. — Скажет, что мы наговариваем.

— Тогда я поговорю с ней один, — Сириус вскочил с таким решительным видом, что Джеймс лишь безнадежно вздохнул.

Его "план" привел его в дальний, скрытый за высоким книжным шкафом угол гостиной как раз в тот момент, когда Лили допрашивала Викки о свидании.

— ...он хотел, но я не смогла его поцеловать... — донесся до него сдавленный голос Викки.

Сердце Сириуса сделало в груди немыслимый кульбит — то ли от дикого облегчения, то ли от вспыхнувшей надежды. Он подошел с демонстративным шумом, прервав разговор и отослав Лили к Джеймсу под надуманным предлогом насчет «срочной помощи с заклинанием». Оставшись наедине с Викки, он понял, что все его заготовленные речи разлетелись в прах. Оставалась только голая, неудобная правда.

— Я хочу попросить тебя не встречаться с Майклом, — выпалил он, сглотнув комок в горле.

Она посмотрела на него, как на сумасшедшего, а потом рассмеялась — горько и невесело.

— Это шутка? Ты в своем уме? С какой стати? — Викки смотрела на него с неподдельным изумлением, смешанным с нарастающим раздражением.

— Я… эээ… — его мозг лихорадочно искал хоть какое-то правдоподобное объяснение. — Хочу тебя предупредить, чтобы ты потом не страдала! Он... он не тот, за кого себя выдает!

Сириус стоял, чувствуя себя полным идиотом, и отчаянно надеясь, что хоть капля его истинного беспокойства прорвется сквозь этот жалкий лепет.

— Неужели? Можно подумать, я не знаю, каково это! — в ее голосе зазвенели стальные нотки. — Тебе никогда не приходила в голову мысль о том, что чтобы «все было как раньше» — как ТЫ сам и просил, — она выразительно ткнула пальцем в его грудь, — чтобы моя «глупая влюбленность» окончательно прошла, мне нужно тебя забыть, Сириус! Забыть! И вот теперь, когда у меня начинает получаться, ты приходишь и говоришь, чтобы я все бросила! Ради чего?

Он видел, как дрожали её руки, как слёзы выступили на глазах, но не пролились — она отчаянно пыталась их сдержать. Это зрелище сломало его защиту.

— Да пойми же, мне не всё равно! — крикнул он, хватая её за запястья. — Он затащит тебя в постель и бросит! Я не могу просто так за этим наблюдать!

— То есть ты считаешь, — ее голос стал тихим и опасным, — что если тебе я оказалась не нужна, то я настолько низко пала, что прыгну в постель к первому встречному?!

— Ты же знаешь, что я не это имел в виду!

— Да ну?! — она попыталась вырваться, но он не отпускал, прижимая к себе так близко, что чувствовал, как бьётся её сердце в унисон с его собственным. — А знаешь, что я думаю? Ты боишься, Сириус. Все эти годы я была рядом с тобой твоей верной тенью. А теперь, когда я пытаюсь стать с тобой на равных и наладить свою жизнь, это вывело тебя из равновесия! Тебе нужен назад твой контроль! Ты ведешь себя как собака на сене, а не как друг!

И тут его терпение лопнуло. Маска заботливого друга сорвалась, обнажив всю ту боль и ревность, что разъедали его изнутри.

— А МОЖЕТ, Я НЕ ХОЧУ БОЛЬШЕ БЫТЬ ДРУГОМ?!

Воздух застыл. Его слова повисли между ними, громоподобные и необратимые. Он видел, как расширились ее глаза, как перехватило дыхание. И прежде, чем страх или разум успели остановить его, он наклонился и прижался губами к ее губам.

Это был не поцелуй — это было падение. Взрыв. Земля ушла из-под ног. Мир сузился до точки соприкосновения. Он чувствовал вкус ее слез, слышал ее прерывистое дыхание, и в этой всепоглощающей буре не было места ни прошлому, ни будущему, ни Мэйлину, ни его собственному страху.

Она вырвалась, оттолкнув его с силой, которой он от нее не ожидал.

— Блэк! Ты что, с ума сошел? — её голос дрожал, а по лицу текли слезы. — Зачем ты это сделал?

Он смотрел на нее, на ее дрожащие губы, на боль в ее глазах, и понимал — он все испортил. Снова.

— Прости, — прошептал он, и голос его был пуст. — Это вышло случайно…

Но они оба знали — это была ложь. Ничего случайного в этом не было. Когда она убежала, оставив его одного в опустевшей гостиной, Сириус понял, что перешёл черту, из-за которой возврата уже не будет.