Каждому королю своя королева (гет)

Сегодня в тишине королевских покоев разразился скандал. Огонь факелов освещал помещение, мерцая от малейшего дуновения ветра, словно предвещая бурю. Тяжёлые бархатные шторы, обычно скрывающие мир от глаз обитателей дворца, казалось, дрожали в такт нарастающему напряжению.

— Шева, душа моя, я тебе не позволю этого ни под каким предлогом, — хриплым от болезни, но не менее твёрдым голосом говорил своей жене Балдуин. Он сидел в кресле за шахматным столом, рассматривая клетки и фигурки на доске, словно пытаясь найти в них ответ на невысказанный вопрос. Болезненное лицо, обычно озарённое королевским достоинством, сейчас было омрачено тревогой и усталостью, хоть этого и не видно за маской.

Бат-Шева сидела напротив. Её стройная фигура, излучающая решимость, которая, казалось, могла бы сдвинуть горы, как всегда была скрыта за слоями одежды, а глаза, обычно полные нежности, сейчас горели огнём. Она сделала ход, поставив шах и мат в игре против мужа, и фигурка короля, символизирующая власть и уязвимость, замерла на краю гибели.

— Вы же прекрасно понимаете положение дел в Иерусалиме, и силы покидают тело с каждым днём. Мы не можем просто стоять в стороне, ждать неизвестного… — голос дрожал от сдерживаемых эмоций. — В конце концов, я умею держать оружие и ездить на коне. Я не просто королева, я дочь своего народа и не могу смотреть, как он страдает.

Балдуин тяжело вздохнул. Взгляд скользнул по шахматной доске, затем остановился на лице женщины. Он видел в девичьих глазах не просто упрямство, а глубокую боль и непоколебимую решимость, понимая, что её слова — не просто пустой звук. Королева была не из тех женщин, которые прячутся за стенами дворца. Она росла в благородных условиях, там не было времени на безделье и лень, где постоянно приходилось учиться всем ремёслам или каким-то азам дел.

— Ты знаешь, что я ценю твою силу и преданность, — проговорил король. Тон стал чуть мягче, но не менее настойчивым. — Но это не твоя война. Твоё место здесь, рядом со мной, чтобы поддержать меня, чтобы быть опорой королевства, когда меня не станет. Ты не можешь отправиться на поле боя! Это будет просто безумие...

— Безумие — это сидеть здесь, когда наши земли в опасности, а наши люди в отчаянии! — воскликнула девушка. — Вы слабы, мой король, и я не могу позволить вам вести нас в бой в таком состоянии. Я смогу взять командование на себя, вдохновить наших воинов, показать им, что мы не сдадимся!

— Ты не можешь! — Балдуин резко ударил кулаком по подлокотнику кресла. Лицо покраснело от злости, что ему не повинуются. — Ты не обучена для этого! Не знаешь, что такое война, жестокость, потери этой бойни. Ты будешь рисковать своей жизнью, жизнью наших воинов, ради чего? Ради призрачной надежды?

— Ради нашего будущего... Ради Иерусалима! — Бат-Шева шагнула вперёд. Карие бусины её глаз встретились со светлыми глазами мужа. — Я не боюсь. Я готова. И если вы не можете вести нас, поведу я. Не позволю врагу топтать нашу землю, пока дышу.

Тишина, которая последовала за этими словами, была оглушительной. Она будто наполнена невысказанными страхами, неразрешёнными конфликтами и глубокой любовью, которая теперь боролась с долгом и ответственностью. Правитель смотрел на свою жену, на пылающий огонёк в глазах, на решительный взгляд, и в этот момент он увидел в ней не просто королеву, а воительницу, готовую встать на защиту своего народа.

Монарх знал, что сможет её легко остановить. Но эта решимость казалось была сильнее болезни, страхов и даже его королевского авторитета. Видел отражение той самой земли, которую они оба поклялись защищать, а теперь требовала жертв, которые ослабленный король уже не мог принести. — Шева… — прошептал он, и в этом шёпоте было больше смирения, чем гнева. — Ты уверена? Ты понимаешь, что это значит? Это не игра в шахматы, где можно начать заново. Это кровь, это боль и смерть.

Шева подошла к приоткрытому окну, глядя на мрачные облака, которые сгущались над горизонтом, среди тёмного неба. Ветер трепал её волосы, и она чувствовала, как холод проникает в самую душу. Слова, произнесённые с таким спокойствием, звучали как приговор. Обернулась к нему, и в её глазах читалась решимость. Королева знала, что мечты о свободе и справедливости могут привести к катастрофе, но она не могла просто закрыть глаза на страдания людей. В королевстве, где они правили, царили нищета и угнетение. Каждый день видела, как подданные страдают, и это разрывало ей сердце. — Я не могу просто сидеть сложа руки, — произнесла она, стараясь сохранить спокойствие. — Не могу игнорировать то, что происходит вокруг нас. Люди умирают, и я не должна оставаться в стороне.

Тон голоса Балдуина оставался неизменным — всё то же каменное спокойствие. Прокажённый подошёл ближе, и девушка почувствовала, как его тень накрывает её, словно предостережение.

— Ты должна слушаться своего мужа, что бы он ни говорил и что бы ни делал. Поэтому… — он сделал паузу, словно взвешивая каждое слово. — Либо ты немедленно прекращаешь об этом думать, либо я прикажу закрыть тебя в темнице.

Девушка ощутила, как в груди закипает гнев. Шева знала, что муж любит её, но его любовь была обременена страхом потерять власть, за безопасность своей благоверной. Но правительница не могла позволить этому страху управлять её жизнью.

— Ты не можешь запереть меня! — произнесла она, звуча уверенно, несмотря на дрожь, пробегавшую по телу. — Я не могу просто закрыть глаза на страдания людей.

Король нахмурился, лицо под маской стало ещё более каменным, не понимал, как она может быть такой упрямой, как она может рисковать всем ради мечты оказаться на поле сражения, которая, по его мнению, была недостижима. — Ты не понимаешь, — произнёс он, стараясь сохранить спокойствие, но в его голосе уже слышалась нотка злости. — Ты не знаешь, что значит быть правителем. Каждый шаг, каждое решение — это игра на грани. Я не могу позволить тебе разрушить то, что я строил.

— И что же ты строил? — спросила жена, её голос стал более резким. — Королевство, где люди живут в страхе и нищете? Где их жизни не стоят ничего? Я не могу быть частью этого. Я не могу!

Массивная деревянная дверь королевских покоев, украшенная искусной резьбой и инкрустацией, тихонько скрипнула, приоткрывшись. В щель проскользнул луч света, осветив пышный ковёр и часть роскошного убранства комнаты. Но не это привлекло внимание, а тихий, но настойчивый голос, прозвучавший извне: — Я слышу крики раздора.

Голос этот принадлежал Арье Кацу, придворному лекарю. Услышав это, Бат-Шева, чьи щёки ещё недавно пылали от жаркого спора, тут же замолчала. Тело напряглось, а взгляд, до этого полный решимости, метнулся в сторону, стараясь избежать пристальных серых глаз. В них читалось не только злорадство, но и лёгкое осуждение.

Целитель, не дожидаясь приглашения, прошёл на порог. Фигура, облачённая в грубую, но аккуратную одежду, казалась воплощением порядка и спокойствия. Он окинул взглядом королеву, чьё лицо было искажено остатками гнева вперемешку со смущением, не скрывая своего неодобрения, произнёс: — Разве вас не учили, что спорить с Его Величеством — неблагородно для дамы?

Его слова, произнесённые с мягкой, но наигранной интонацией, были направлены не столько на то, чтобы унизить, сколько на то, чтобы показать всё своё уважение к правителю Иерусалима. Он отчитал девушку, чья пылкость, казалось, перешла все границы приличия. Спорить с королём, чья власть была абсолютной, а нрав — переменчивым, было делом рискованным, а спорить с законным мужем было и вовсе немыслимо в обществе.

Бат-Шева почувствовала, как жар заливает милое лицо, в тот момент, когда муж, настаивал на своём решении, которое казалось ей несправедливым и губительным, она не могла молчать. Девичье сердце было полно праведного гнева, и слова вырывались сами собой, словно неуправляемый поток.

Арье Кац, заметив её смущение, лишь чуть ухмыльнулся. Подошел ближе, серые глаза теперь смотрели с превосходством. — Ваше Величество, — обратился он к Балдуину, который теперь стоял в глубине покоев, — я пришел по вашему зову. Надеюсь, мои услуги могут быть полезны, вам не стоит лишний паз нервничать, тем более от проказов вашей прекрасной супруги.

Монарх лишь кивнул, взгляд скользнул по женщине, затем остановился на враче. В глазах читалось облегчение, смешанное с ноткой раздражения. Он не любил, когда его авторитет подвергался сомнению, особенно перед женой. — Да, Арье, — произнес король, голос мужчины был глубок и ровен. — Моя жена, как всегда, полна решимости отстаивать свои убеждения. Но иногда, даже самые благородные убеждения должны уступать место мудрости и рассудку. Так что советую прислушаться к совету моего просвещённого слуги.

Королева Леви, стоя перед троном своего мужа, чувствовала, как внутри бушует буря. Слова, произнесённые с той самой ровной, непоколебимой уверенностью, которая всегда так раздражала её, пронзили сердце, как острые кинжалы. Арье Кац — не просто слуга и лекарь при дворе. Он тот, кто плетёт интриги, сеет раздор и, как она была уверена, стоит за всем, что произошло. И теперь собственный муж призывал прислушаться к "просвещённому" совету.

Девушке едва хватило сил, чтобы не расплакаться от горьких слов. Подступающие слёзы жгли глаза, но она стиснула зубы, заставляя себя сохранять внешнее спокойствие. "Нельзя об этом говорить, нельзя, что бы ни произошло", — эта мысль пульсировала в голове, заглушая все остальные.

После того, что сотворил целитель, Леви ненавидела его всем сердцем. Отобрать королевскую честь было страшным преступлением. Это не просто унижение, а разрушение сущности, достоинства. И теперь, когда Балдуин так легкомысленно отмахнулся от её страданий, назвав их лишь "решимостью отстаивать убеждения", Бат-Шева почувствовала, как ледяная пустота заполняет душу. Она помнила тот день, словно это случилось вчера: страх, стыд, отчаяние. Кац, с холодной, расчетливой улыбкой, со словами, которые звучали как приговор, забрал у неё нечто бесценное, что никогда нельзя вернуть. И никто, казалось, не видел всей глубины боли.

Надо молчать, потому что рассказать о произошедшем означало бы раскрыть правду, которая могла разрушить королевство. Мольбы женщины отвергнуты и названы женскими капризами или попыткой очернить верного слугу. Молчать, потому что она королева, а королевы должны быть сильными, даже когда сердце разбито.

Шева отвела взгляд в сторону, устремив его на тяжёлые гобелены, украшавшие стены тронного зала. На них были изображены сцены героических битв и триумфальных побед, но эти изображения теперь казались насмешкой. Собственная битва была невидимой, раны скрыты, а победа казалась недостижимой. Она знала, что ей предстоит долгий и трудный путь, полный боли и одиночества, но не сдастся. Однажды, когда придёт время, несчастная найдёт способ отомстить. Не ради себя, а ради чести, которую у неё отняли таким грязным способом. Ради справедливости, которая будто забыла о её существовании.

Дворцовые коридоры, некогда сияющие золотом и мрамором, теперь казались мрачными и холодными. Каждый шаг отдавался эхом, напоминая о том, как честь была растоптана, а достоинство втоптано в грязь. Она, дочь знатного рода, теперь королева Иерусалима, оказалась игрушкой в руках тех, кто должен был её защищать.

— Ох, и не смейте принижать мою честь! — крикнула она, уходя в свои покои и оставив позади монарха и придворного врача. Дверь захлопнулась с глухим стуком, отрезая её от мира, который так жестоко предал.

— Бесы бушуют… — коротко отрезал Арье. Взгляд мужчины, привыкший к болезням тела, теперь с равнодушием скользил по двери, за которой скрывалась разгневанная особа. — Не навредит ли её разум наследнику? — спросил он. — Не стоит ли дать снадобье от страхов и навязчивых мыслей? Эта женщина всех здесь изведёт.

Король тяжело выдохнул, смотря на дверь, за которой бушевала буря, и чувствовал, как собственное сердце сжимается от боли. — Не думаю, Арье… Но ты в этом больше разбираешься, поэтому доверяю тебе. Раз на то воля Господа, что послал нам чудо.

Но Бат-Шева не нуждалась в снадобьях. Её разум ясен как никогда. Страх и навязчивые мысли были вытеснены одной, всепоглощающей мыслью: месть. Глубоко в душе она слишком горда, чтобы жаждать личной расправы.

— Господин… — медик повернулся к Балдуину, чья фигура, облачённая в белый бархат, казалась высеченной из тени. — Прошу глубочайше простить меня за мои сомнения, но вы уверены, что она сможет дать вам это?

Правитель, чьи мутные глаза, казалось, видели сквозь стены, медленно повернул голову. Он не ответил сразу, давая собеседнику возможность высказать свои опасения.

— Что же будет в том случае, если этого не произойдёт? — продолжил Кац, голос его стал тише, почти шёпотом. — Кто тогда займёт трон?

Молчание повисло в воздухе, тяжёлое и давящее. Чувствуя, как сердце колотится в груди, предвкушая нечто неизбежное, слуга знал, что король не склонен к сантиментам.

— Думаю… — наконец произнёс собеседник, — это решаемый вопрос. — Арье затаил дыхание. Он знал, что Балдуин не любит неопределённости, и слова "решаемый вопрос" могли означать что угодно: от хитроумного плана до беспощадной расправы. — В любом случае, — продолжил он, и в его голосе появилась стальная нотка, — престол займёт Шева. Других вариантов я не принимаю.

Лекарь почувствовал, как по спине пробежал холодок. Шева, всегда тихая и незаметная, казалось, далека от дворцовых интриг и борьбы за власть. Правитель видел в ней нечто, чего не видели другие. — Но, господин… — попытался возразить Арье, но монарх поднял руку, останавливая его.

— Я сказал: Шева — моя воля. Никто другой не сможет выполнить эту роль и занять это место. Я не позволю королевству погрузиться в хаос из-за чьих-то слабостей.

Доктор опустил голову, чувствуя себя бессильным: спорить с ним бесполезно. Король был как скала, непоколебимый в своих решениях. Но сомнения не утихали: доктор видел, как хрупка была нынешняя наследница, как легко она поддавалась влиянию. И мысль о том, что такая юная и неопытная может оказаться на троне, вызывала у него тревогу, но и просто ему хотелось быть единственным, кто имеет право на престол. — Но, господин, — снова осмелился Кац, — она ещё так молода и никогда не проявляла интереса к управлению.

Балдуин усмехнулся горько и безрадостно. — Молодость — это не порок, а интерес. Интерес можно воспитать или привить. Главное — это кровь с моей волей, и Шева будет править.

Государь снова повернулся к карте, взгляд устремился вдаль, словно он видел не только линии на пергаменте, но и будущее, которое сам строил. Арье же остался стоять, ощущая тяжесть и предчувствие грядущих перемен, понимая, что решение — это не просто выбор наследника. Это был акт воли, который мог изменить судьбу королевства, и боялся, что эта воля, сколь бы сильной она ни была, может оказаться слишком тяжелой ношей для тех, кто окажется под её тенью.

Лекарь вышел из королевских покоев, тихонько прикрыв за собой дверь. Медленно ступая по коридору, ощущая, как внутри него зарождается маленький червячок злобы, стремительно пожирающий всё на своём пути и нашептывающий, что, если родится наследник, у него не будет шансов оказаться на престоле.

— Мерзкая иудейка, будь ты проклята, — думал про себя мужчина, в душе проклиная королеву. Поняв, что, совершив прелюбодеяние, сам загнал себя в ловушку. Сунув руки в карман, он нащупал внутри маленький бутылёк. На губах заиграла злорадная улыбка. Кажется, он придумал, как выйти из ситуации.

Его шаги становились всё увереннее, а червячок злобы разрастался. Арье Кац представлял себе, как будет править, как его имя будут произносить с благоговением. Но для этого нужно было избавиться от помехи — от той, что носила под сердцем чужое для Балдуина дитя.

Бутылёк в кармане казался тяжёлым, наполненным не просто жидкостью, а решением всех его проблем. Это опасно, и может стоить ему жизни, но жажда власти была сильнее страха. Видел себя на троне, окружённым роскошью и почётом, а королева станет лишь неприятным воспоминанием.

Остановился у окна, глядя на звёздное небо. Луна казалась холодной и равнодушной, как собственное сердце. Должен действовать быстро, пока не поздно, пока план не раскрыли. Сжав бутылёк в руке, врач сделал глубокий вдох. Время пришло. Время для перемен. Время для его восхождения.