О мышах и совах (гет)

«Поцелуи на людях давно пора запретить законом»

Именно эта фраза повторялась в голове Грейс Тернер снова и снова, пока она шагала по заснеженному Хогсмиду, то и дело натыкаясь взглядом на шушукающиеся парочки.

«И четырнадцатое февраля тоже»

Сегодняшняя прогулка ее не радовала. Все подружки разбежались по свиданиям, а единственная одинокая Милли разболелась и осталась валяться в теплой постели. И Грейс стоило составить ей компанию. Это уж точно лучше бесцельного хождения по холодным улицам среди счастливых влюбленных, оккупировавших всю деревню в честь своего законного праздника. Настроения не было уже давно, покупки сделаны, а значит, пора прекратить осквернять приторное счастье на всех улицах деревни своей недовольной физиономией. И Грейс уже развернулась в сторону Хогвартса, как вспомнила о Милли. Та до ужаса любила воздушный ирис и сливочное пиво и просила подругу принести их из Хогсмида. А значит, придется вернуться в Сладкое королевство и Три метлы. Чуть не застонав от разочарования и не придумав никаких существенных отговорок, Грейс покрепче ухватила свою ношу и, еле волоча ноги, поплелась обратно.

В кондитерской толпилась огромная куча народу, через которую пришлось пробираться практически с боем, и в бар Грейс ввалилась уже порядком уставшая, вспотевшая, растрепанная и в гораздо более дурном расположении духа, чем еще полчаса назад. С мрачной решимостью оглушить любого, кто еще хоть раз посмеет наступить ей на ногу, Грейс стремительно направилась к стойке, не обращая внимания ни на кого вокруг.

— Четыре сливочного пива с собой, — выпалила она Розмерте, пока никто ее не опередил, и устало облокотилась о деревянную столешницу, опуская свертки на пол.

— Что, тяжелый день? — произнес участливый голос откуда-то сбоку. Грейс обернулась и увидела до боли знакомое конопатое лицо. Джордж Уизли сидел за стойкой и не торопясь попивал свое пиво в гордом одиночестве. Грейс удивленно подняла брови: Джордж Уизли и один в такой день? Уж у кого, а у близнецов не было проблем с противоположным полом. Но вдаваться в подробности такого положения она не стала и лишь неопределённо кивнула в ответ.

— И где же твой кавалер? — все так же участливо поинтересовался Джордж.

— Тут, — отозвалась Грейс, задевая ногой самый внушительный из своих свертков.

Джордж присвистнул и приподнял свой бокал, словно выпивая в ее честь. Грейс невольно засмотрелась на однокурсника: без школьной мантии, в темных джинсах и тонком свитере Джордж выглядел непривычно: старше своих пятнадцати лет и казался совсем взрослым. Тем временем Розмерта принесла ее заказ, и Грейс уже почти запихала бутылки в один из своих пакетов, радуясь, что теперь есть, чем занять руки, и можно отвлечься от этого странного смущения, природа которого была ей мало понятна, как услышала голос Джорджа, обращенный к хозяйке:

— Еще два бокала для меня и дамы, Розмерта, будьте так любезны.

Грейс резко выпрямилась и уставилась на Уизли, будто первый раз в жизни его видела. Джордж же в это время отодвинул стул рядом с собой и приглашающе похлопал широкой ладонью по сидушке.

— Ты это серьезно? — спросила она, еще слабо веря в происходящее. Проводить четырнадцатое февраля в компании Джорджа Уизли было последним, что она даже чисто гипотетически могла бы запланировать на эту дату.

— Я не шучу, когда приглашаю девушку выпить, — загадочно ответил он, прихлебывая сливочное пиво с таким видом, будто это был коньяк пятидесятилетней выдержки, а в другой руке, вместо соленого кренделька, кубинская сигара, ввезенная сюда самой черной контрабандой.

— Да тут сейчас стекла треснут от твоей пафосности, — ответила Грейс, подавив смешок, но все еще колеблясь. Джордж натянул на свое лицо самое вежливо-выжидающее выражение, на которое был способен, и легонько придвинул стул к ней, все еще не отказываясь от своего приглашения. Грейс еще раз глянула на стул, затем на ожидавшего ее ответа Джорджа, такого необычно взрослого сегодня, и дернула плечом, стаскивая тяжелую сумку. А была ни была! Не вечно же им цапаться.

— Все за твой счет, — предупредила она, усаживаясь на любезно предложенный ей стул.

— Тогда пей помедленнее, — предупредил ее «кавалер», придвигая поближе только что принесённый стакан со сливочным пивом.

Пить помедленнее вышло не очень. За те почти четыре часа, что они просидели за липкой, тускло освещенной барной стойкой, бокалы сливочного пива кончались один за другим, а гренки с луковым соусом исчезали сами собой. Грейс понятия не имела, почему это происходит: почему она сидит не с кем-то, а с Джорджем Уизли, и отчего-то рассказывает ему довольно скудную историю своей жизни, а он очень убедительно делает вид, что ему интересно. Даже начинаешь в это верить на самом деле. Еще пару дней назад Грейс скорее пустила бы себе Аваду Кедавру в лоб, чем рассказала Джорджу хоть что-нибудь о себе. Например, о том, что ее отец был волшебником, а мать обычной маглой, за что его изгнали из семьи и лишили наследства. А когда Грейс исполнилось шесть, он умер, и они с матерью остались совсем одни. Конечно, она не выдала Джорджу все свои секреты. Ни к чему ему, например, знать, что она носит девичью фамилию матери, скрывая настоящую. Нет, Грейс совсем не жаловалась. И она не ждала, что Джордж, выросший в любви и заботе большой семьи, ее поймет. Хотя видела, как он старался. И уж тем более, ему не понять, каково далеко не обычному ребенку, едва контролирующему свою магию, находиться среди обычных детей, враждебно реагирующих даже на странную прическу, не говоря уже о летающих вилках и прокисающем прямо в кружке молоке, которое в детском саду запихивали во всех насильно. Это было грустно и тяжело вспоминать, но, как ни странно, говорить об этом с Уизли было просто. С ним вообще все было просто. Все, что вчера казалось неподъёмным, словно гранитный монолит, с ним было легче гусиного перышка. Он смеялся, где это стоило сделать, и тактично молчал, где требовалось. Грейс уже почти забыла, за что его терпеть не могла.

Как можно ненавидеть человека, который так вдохновенно описывал свой первый полет на метле и последующее сразу за ним падение в вязкое болото, где обычный магл задохнулся бы за пару минут. Или того, кто смеется так, будто делает это первый раз в жизни. Или того, кто так неуклюже и по-детски коряво рисует на помятой барной салфетке что-то отдаленно похожее на мутировавший картофель, пытаясь объяснить, как выглядят садовые гномы. И как вытягивается его лицо, когда за карандаш берется Грейс. После кипы изрисованных различными набросками салфеток он кажется искренне восхищенным, и Грейс это льстит. Она раньше никому не показывала свои рисунки. Всегда искала для рисования укромные уголки: у озера, под раскидистым буком, на опушке Запретного леса, в переплетении корней старого дуба, в самом темном углу библиотеки или очередной пустой классной комнате. За пять лет она нашла десятки мест, где можно было бы уединиться, и уступала в этом лишь близнецам с их Картой.

Грейс понятия не имела, как долго бы они еще тут просидели, пока Розмерта тактично им не напомнила, что время посещения Хогсмида учениками подходит к концу. Она с улыбкой наблюдала, как торопливо они собираются, со спорами решая, кто какие свертки понесет, и лишь краем глаза успела заметить, как из вороха разрисованных всякой всячиной салфеток, раскиданных по стойке, молодой Уизли незаметно вытащил одну и засунул к себе в карман.

— Эх, молодость, — мечтательно протянула она, убирая пустые бутылки и грязную посуду и вспоминая, как сама когда-то была молодой краснеющей пятнадцатилетней девчонкой. Волшебное, однако, это было время, что верно, то верно.