Эхо моей боли (гет)

Мы как всегда остались с одноклассниками после уроков. Был обычный декабрьский день, пятница. Мелкий снег, кружась, падал на землю, оседая пушистой шапкой на крышах домов и окнах школы. Деревья, уже покрытые инеем, постепенно скрывались под свежим покровом. На улице было холодно, начинало темнеть, и в такие моменты в школе становилось как-то по-особенному уютно. Из каких-то классов доносились звуки гитары, где-то кто-то просто разговаривал. В других кабинетах слышались песни из колонок... Наш класс в тот день был с колонками. Мы слушали музыку, пили чай, болтали о прошедшем дне, делясь планами на вечер. Я, как обычно, старалась не смотреть на Габи, отводила взгляд от его чуть растрёпанных волос, от уставшего, но всегда живого взгляда, от его улыбки, что заставляла меня краснеть.

— Ри, хватит отводить взгляд, что случилось у тебя? — его голос прозвучал так близко, так участливо, что я вздрогнула.

Предательский румянец тут же окрасил моё бледное, словно фарфоровое, лицо. Это была неловкость, чистая, обжигающая. Я впервые испытала её так остро, так всеобъемлюще, перед столь важным для меня человеком.

— Н-ничего не случилось, с чего ты взял? — Я начала нервно теребить выбившийся из косы локон, пытаясь хоть как-то занять руки.

— Ри, успокойся. Если что-то случилось, ты же знаешь, ты всегда можешь рассказать мне. Я поддержу, — сказал он с нежной теплотой в голосе и лёгкой улыбкой на лице. Но улыбка эта... он словно не понимал всей глубины того, что со мной происходит. Действительно, можно было подумать, что что-то произошло. Но ведь правда же произошло... только как, как ему об этом сказать?..

Он подсел рядом, и его рука легко легла мне на плечи, притягивая в нежное объятие. Бабочки тогда взмыли в моём животе, кружась в безумном танце. Это было настолько ново для меня, настолько непривычно, что от этого объятия всё будто остановилось: стрелки часов, тикающих в углу класса, лёгкий снег за окном, шорохи и смех в коридорах. Звуки в классе затихли, и все мысли были только о нём... Сердце забилось сильнее, стуча в ушах, и, по-моему, он даже почувствовал это. Я ощущала, как все взгляды в классе устремились на нас, но мне было всё равно.

И тут я услышала то, чего подсознательно хотела, но в то же время и опасалась больше всего:

— А я кое-что знаю, — сказал Габи, и его голос был тихим, почти таинственным.

— И что же ты знаешь? — спросила я с натянутой, ироничной улыбкой на моём побледневшем лице. Не думаю, что мои глаза отражали хоть каплю искренности.

— Знаю, кто тебе нравится.

Кровь застыла в жилах, а моё лицо стало бледнее, чем обычно, приобретя оттенок слоновой кости. Сначала кровь отлила от него, оставляя холод, а потом я почувствовала сильный, обжигающий прилив. Я покраснела до корней волос, до кончиков ушей. Это было всё. Мой мир рухнул.

Я выбежала из класса, почти не разбирая дороги, и спряталась под лестницей, в самом тёмном и укромном углу. Мне было так стыдно, так невыносимо стыдно. Я думала, что он теперь действительно считает меня навязчивой, думает, что я идиотка, раз влюбилась в таком возрасте. Или так же, как и Кира, не верит, что мои чувства настоящие, что мне нравится всего лишь его внешность, а не он сам.

Через несколько минут за мной пришла Кира:

— Ты чего убежала? — спросила она, осторожно присаживаясь рядом. — Вдруг он не знает, а просто так сказал? Хотел проверить?

— Мне стыдно перед ним... — прошептала я, голос дрожал. — Как я ему теперь буду в глаза смотреть? Я предала нашу дружбу, влюбившись в него.

— Ну, если он это сказал, чтобы проверить свою теорию: что ты любишь его, — задумчиво произнесла Кира, — то теперь он знает наверняка.

Слёзы начали подступать к глазам, горькие, обжигающие. И это были слёзы не горя, не боли, не счастья. Это были слёзы от невыносимого, всепоглощающего стыда. Пульс застучал в ушах, заглушая все остальные звуки мира.

Кира взяла меня под руку, успокоила, погладив по спине, и повела обратно в класс, где сидел Габи.

— Ри, что не так? — Спросил он с искренним беспокойством, как только я оказалась у своей парты. Но я не могла тогда объяснить ему ни слова, и, стараясь не смотреть ему в глаза, сбивчиво ответила:

— Всё хорошо. Я пошла домой. Пока.

Теперь я стояла у своей парты, и каждый нерв в моем теле кричал от напряжения. Я чувствовала, как все в классе не сводят с меня глаз. Их взгляды, любопытные, сочувствующие, ожидающие — давили со всех сторон, словно физическая тяжесть. Но самым невыносимым было ощущение его присутствия. Присутствия Габи. Я не смела поднять головы, не смела встретиться с ним взглядом, потому что знала, что увижу в них. Мои руки, словно чужие, лихорадочно запихивали учебники в портфель, пытаясь ухватиться за любую мелочь, за любое движение, лишь бы не оставаться неподвижной, не стоять под перекрестным огнём их взглядов. Мой единственный план состоял в том, чтобы собрать вещи максимально быстро, сжаться как можно сильнее, стать как можно незаметнее, и выскользнуть из класса, так и не посмотрев в его глаза. Глаза, в которых, я знала, теперь отражалось знание моей глупой, отчаянной, невыносимой любви к нему. Стыд обжигал меня изнутри, не давая дышать, и я просто хотела провалиться сквозь землю.

Я вышла из школы. Шла, просто шла, чувствуя как пульс колотится в висках, сгорая со стыда. Мне казалось, что каждый фонарный столб смотрит на меня с осуждением. Холодный воздух остужал разгорячённое лицо, но жар внутри не утихал. Внезапно, сквозь шум собственной крови в ушах, я уловила звук. Шаги. Настойчивые, ускоряющиеся. Это не могли быть просто шаги, я знала этот ритм, знала, кому они принадлежат. Я не могла обернуться зная, просто зная это. Каждый удар его ботинок о тротуар казался ударом по моему, и без того растерзанному, сердцу.

Я сбавила темп, ожидая, что он догонит меня. И он догнал. Он резко ухватил меня за плечо, разворачивая. На его лице не было ни тени обычной усмешки и беззаботности, как и в голосе:

— Это правда? — он был таким серьезным, что я почувствовала, как весь воздух выбило из моих лёгких. Этот вопрос повисший между нами, был тяжелее любого осуждения. Я не знала, что ему ответить, в горле пересохло. Я застыла. Его рука всё сильнее сжимала ткань куртки, пальцы, казалось, впивались в кожу, заставляя меня вздрогнуть. Его голос вдруг резко изменился. Он стал громче, жестче, с нотками отчаяния, смешанного с требованием:

— Рита, это правда?! — выкрикнул он. От звука моего имени, произнесенного с такой силой, меня пронзило насквозь. Это был уже не вопрос, а приказ, не терпящий промедления. Моё тело онемело, я не могла пошевелиться, чувствуя, как хватка его руки давит, а страх парализует каждую клеточку моего тела, сдавливает горло.

Я попыталась кивнуть, но голова почти не слушалась. Тогда из моей груди вырвался звук, негромкий, но отчетливый.