XOXO, Gossip Witch (гет)

«Только если никто не знает, что это я.» — я нажимаю «отправить» и почти сразу гашу экран.

Щёлк, и тьма.

Своевременно: Гойл начинает ворочаться, сопит, переворачивается на другой бок. Чёрт. Вроде не заметил. Я замираю, чувствуя, как внутри всё сжимается. Нервный смешок подступает к горлу, тот самый, от которого потом болят виски, но я удерживаю его.

В субботу я слишком громко смеялся над толпой идиотов, которые едва не перегрызли друг другу глотки из-за какой-то Gossip Witch. Смертельно забавно видеть, как стая голодных бросается на крошки.

Слизеринцы подхватили мой тон, конечно. Удобно — можно прикрыть собственные страхи громкими фразами. А я… да, я смеялся громче всех. Так громко, что потом пришлось сказать: «Только полный кретин будет пользоваться маггловским мусором», — и отложить планшет. А теперь — прячу его под подушку, как проклятый девственник голые фотографии.

Прекрасно. Просто прекрасно. Малфой. Наследник рода. Прячет маггловский планшет, чтобы никто не узнал.

Абсурд.

Я тихо выдыхаю и сжимаю подушку краем ладони. В темноте ловлю собственное отражение в зеркальной дверце шкафа: бледное лицо, светлые волосы, пустые глаза. Точно такой же, как все думают. И абсолютно другой — как никто не знает. Смешно, правда?

Все вокруг уверены, что они читают меня, как открытую книгу. Не смешнее разве что то, что почти никто никогда не удосуживается проверить, есть ли в этой книге хотя бы одна честная строчка.

Я закрываю глаза.

Думаю о той хуйне, которую только что отправил. О смысле, который она в себе несёт. О том, кому он был адресован. И — хуже всего — о том, как долго я ждал ответа, прежде чем выключить планшет.

* * *

Утро приходит резко, как пощёчина. Блять. Я просыпаюсь не потому, что выспался, а потому что слизеринская спальня умеет выталкивать наружу излишне долгие мысли. Каменные стены холодны, как укор. Воды в озере за стеной переливаются лениво, но каждый всплеск звучит так, будто смеётся надо мной лично.

Гойд и Крэбб уже поднялись. Они всегда встают рано — привычка из тех, что невозможно сбить. Хорошо. Они заняты собой.

Я вытаскиваю планшет только на секунду — проверить, есть ли ответ. Его, конечно, нет. Смешно, что я надеялся иначе. Чёрт.

Я засовываю его обратно в чёрный футляр, прячу глубже в рюкзак, туда, где ни один слизеринец не полезет, потому что это требует усилия. Становлюсь у зеркала, приглаживаю волосы. Лицо — в порядке. Выражение — тоже. Малфой никогда не выходит наружу, пока не надел нужную маску.

Мы идём в Большой зал. Толпа шумит, обсуждает очередную бредовую «новость» Сплетницы. Я слышу несколько версий о себе. Смешно. Почти все — ложь. Почти.

Когда я вхожу, гриффиндорский стол уже полон. Суета, разговоры, слишком яркие цвета, вечно сияющие лица. И среди них — она. Гермиона смотрит на книгу, но не читает её.

Губы напряжены. Взгляд блуждает. Она думает. Слишком много. Слишком глубоко.

Есть какая-то нелепая сила в том, как она что-то обдумывает — как будто её мысли двигают воздух. Это раздражает. Это… притягивает.

Я смотрю слишком долго, и сразу отвожу взгляд. Не хватало ещё, чтобы Поттер заметил.

Он сидит рядом — и выглядит так, словно ночь его тоже не пощадила. Тёмные круги под глазами, плечи чуть напряжены.

И вот парадокс: я никогда не ненавидел Поттера. Только его ореол святого мученика.

Я — Малфой. Мы едим святых на завтрак.

Поттер — это проблема не потому, что он герой, а потому что все вокруг слишком хотят, чтобы он им был.

Джинни наклоняется к нему ближе — привычно, уверенно, так, как это делают люди, которым нечего доказывать. Она говорит тихо, но слышно — рыжие всегда звучат громче, чем думают. Когда это делает Рон, это раздражает, но у нее любой звук получается мелодично и плавно — странная смесь мягкости и стального стержня.

Она держит Поттера как будто за невидимую верёвку — не тянет, не толкает, просто держит — и он этого даже не замечает.

Рон в этот момент жует, как будто ведёт с едой войну. Он всегда шумит. Всегда громкий, всегда прямой, как камень, брошенный в воду. Его уродские яркие волосы бросаются в глаза так, что хочется надеть очки. И всё же под всем этим — странная прозрачная честность.

В отличие от Поттера, он не пытается быть светлым. Он просто… не умеет быть другим.

Все они — слишком явные. Слишком живые. Слишком… понятные.

И при этом я всегда смотрю на них, как на спектакль, который видел сотни раз, но каждый раз в нём что-то меняется.

А она — Гермиона — сидит рядом с ними, как часть их странного, нелепого, яркого трио… но сегодня — не внутри. Сегодня она будто около. На полшага в стороне. В тишине, которую никто, кроме меня, не слышит.

В какой-то момент она поднимает глаза — ровно, как будто чувствует взгляд на себе. Я отворачиваюсь.

Слишком поздно.

— Малфой? — тянет Забини сбоку. — Ты чего такой серьёзный с утра?

— Я? Серьёзный? — фыркаю я. — Это я ещё расслаблен.

Блейз улыбается. Он единственный, кто замечает больше, чем говорит. В нём есть опасная легкость наблюдателя. Я подозреваю — знает ли он, что я оставил себе планшет?

Завтрак идёт своим чередом. Хлеб, масло, разговоры. Сплетни висят в воздухе, как пыль. Каждый делает вид, что не слушает, а слушают все. Я краем глаза снова ловлю Грейнджер. Она делает глоток чая и смотрит куда-то в пустоту, откуда выходит Луна.

Я опускаю взгляд в тарелку, чтобы никто ничего не увидел. Тупые гриффендорцы не достойны моего внимания.

* * *

Трансфигурация тянется вязко, как густой сироп, и я не сразу понимаю, что именно делает её такой медленной: МэгГонагалл говорит чётко, выверенно, как часовой механизм, который никогда не даёт сбой. Пергамент передо мной исписан аккуратными строками, перо движется само по себе, а мысли… далеко. Намного дальше.

Я сижу в третьем ряду, спина прямая, голова слегка склонена. Идеальный образ прилежного ученика. Кто угодно со стороны подумает, что я поглощён работой. И смешнее всего то, что я действительно умею быть поглощён, просто не трансфигурацией, не сейчас.

Пока МэгГонагалл объясняет тонкости межформенных переходов, я слышу совсем другое — отголоски лета, врезавшегося в память холодной сталью. Помню запах пыли в тёмном коридоре, помню, как воздух дрожал от страха, который я не имел права показать. Помню его голос — тихий, как шипение угасающего костра, и ничуть не менее горячий.

Приказ не был просьбой. Приказы у него никогда не бывают просьбами. Летом мир как будто перевернулся, и на меня обрушились чужие ожидания, чужие планы, чужие обещания, которые я не давал. Очень удачное совпадение: никто не спросил, хочу ли я быть частью этого.

Я провожу пальцем по кромке страницы, чувствуя подушечкой кожи шероховатость пергамента. Всё остальное — гладкое, чужое, без опоры. Забавно: школьники вокруг жалуются на домашку, на завтрашний тест, на нехватку сна. И даже представить не могут, насколько ничтожны их тревоги рядом с тем, что мне приходится держать в голове каждую минуту.

Иногда, смотря на них, я чувствую себя не старше — нет, — а просто… дальше. Как будто я стою на краю совсем другого берега, и до них — крикнуть можно, но никто не услышит. Они говорят о заданиях, а я думаю о том, что каждое летнее утро начиналось с вопроса: «Смогу ли я выполнить то, что он хочет?» И что если я не смогу.

Смешно. Малфой, и что-то не сможет? Так бы сказали многие. Но если быть честным, настоящая честность, та, которой нельзя делиться — я давно хожу по грани. Равновесие — хрупкое, как стекло. Ещё шаг — и оно треснет.

— Мистер Малфой? — голос МэгГонагалл прорывает мысли, как удар колокола.

Я моргаю, поднимаю взгляд. Холодность в её глазах не злая, это просто контроль. Она умеет видеть, когда ученик проваливается внутрь себя.

— Да, профессор, — отвечаю ровно.

— Я бы хотела услышать от вас разницу между частичной и тотальной переконфигурацией объекта.

Конечно бы хотели. Разумеется. Я мог бы ответить в любую секунду, даже если бы меня разбудили среди ночи; мать следила за тем, чтобы я умел, если не всё, то достаточно. И всё же внутри остаётся лёгкий привкус оторванности, как будто я выдернул себя из глубокой воды.

Я объясняю — тщательно, правильно, чётко. МэгГонагалл кивает одобрительно и продолжает урок. Я снова делаю вид, что вернулся к работе, но мысли на самом деле скользят куда-то в сторону, туда, где они хранились последние дни.

Ночной диалог всплывает перед глазами. Черт меня дернул написать? Я не знаю, кто был по ту сторону экрана, возможно, стоило проигнорировать. Хотя, 55 посещений моего профиля это забавно.

Неважно. Не сейчас. Я отгоняю это, как надоедливое воспоминание, но оно всё равно остаётся где-то на периферии сознания.

— Драко, — шепчет Забини сбоку. — Ты там спишь?

Я едва заметно улыбаюсь краем губ.

— Я всегда на чеку.

Он смотрит чуть внимательнее, чем нужно. Блейз — единственный, кто иногда заглядывает под маску, но даже он видит лишь тени.

Никто не видит всего. И слава Мерлину.

МэгГонагалл двигается между рядами, проверяя работы, но до нас пока не дошла. Я делаю несколько плавных, почти медитативных движений пером, просто чтобы руки не лежали без дела. Голова же полна совсем других контуров — не линий и формул, а дорог, которые я должен пройти.

И никто в этом зале — ни гриффиндорцы, ни слизеринцы, ни профессор — не догадывается, что ещё летом на мою шею легла верёвка. Не тугая, не затянутая — пока что. Но достаточно прочная, чтобы я знал: каждый мой шаг — на виду.

Ответственность? Смешное слово. У большинства оно означает «не забыть сделать эссе». У меня — «не ошибиться так, чтобы поплатиться жизнью».

И в этой тишине, в этом учебном шуме, в шелесте пергамента и цокоте шагов профессора, я вдруг понимаю, что вся эта комната — декорация. Уютная, привычная, безопасная.

Только не для меня.

Для меня — это просто пауза перед следующим ударом. И я должен быть готовым. Всегда.

* * *

Коридоры после трансфигурации всегда шумные, мы вырываемся из-под строгого взгляда МэгГонагалл, как птицы, которым открыли клетку. Смех, болтовня, шуршание мантиями.

Весь этот гул ударяет по вискам, и я невольно замедляю шаг. Слишком много голосов, слишком много движений, слишком много… нормальности. Чужой, недостижимой.

Забини идёт рядом, легко, будто скользит по полу, не касаясь его.

— Тебя сегодня совсем нет, — произносит он негромко. Не вопрос, но я слышу за ним ожидание.

— Может, это и к лучшему, — бросаю я так, чтобы прозвучало как шутка, хотя внутри всё едва дышит.

Группа гриффиндорцев выныривает из поворота, как обычно громко, нескладно, но почему-то цельно. Некоторые смотрят на меня косо — после всей этой истерии вокруг Gossip Witch, любой косой взгляд кажется подозрением. Поттериная армия так постоянно в вечной ненависти ко мне. Впрочем, это взаимно.

Они проходят мимо, не сказав ни слова, но я чувствую, как воздух сдвигается. Кто-то из младших бросает шёпотом:

— Его снова обсуждают…

— …да нет, Сплетница писала…

— …ну а вдруг…

Я поднимаю голову чуть выше, жест автоматический, как защита. Передний из гриффиндорцев, Финниган, спотыкается на собственных шнурках и едва не врезается в меня.

— Смотри, куда идёшь, Малфой, — бурчит он.

Я наклоняю голову, позволяя себе ленивую, почти вдумчивую улыбку — ту, которая всегда выводит их из себя.

— Я бы сказал то же самое тебе, Финниган, но боюсь, ты не освоил ещё навык ходьбы. Дай знать, когда закончишь прогрессировать.

Группа тихо заржала, Финниган покраснел до цвета помидора. Рон, который шёл чуть сзади, бросил на меня взгляд — быстрый, острый, как брошенный камень. Не слова. Просто взгляд.

Как будто он знает, что со мной что-то не так. И хочет знать, что именно.

Как будто я обязан дать объяснение.

Как будто он имеет хоть какое-то право на это.

Я отворачиваюсь. Никакие взгляды меня не касаются. Так было всегда.

Но сегодня… почему-то чувствуется иначе. Слишком тонко. Слишком близко.

— Иногда я думаю, что ты сам ищешь повод сорваться, — произносит Блейз после того, как мы отходим от толпы.

— Иногда мне просто нужно, чтобы они помнили своё место, — отвечаю так, чтобы не дрогнул ни один мускул.

Но внутри незаметно сжимается что-то горячее, нервное — неприятное воспоминание, как ржавчина на лезвии. Я вижу перед глазами — не гриффиндров и не Забини, а тёмный кабинет, худую руку с кольцом, голос, от которого воздух скапливается в лёгких и не выходит.

«Ты справишься, Драко.»

Не вариант было ответить иначе. Не вариант было провалиться. И теперь — тоже не вариант.

Школьные коридоры, занятия, домашние задания, всё это кажется частью какого-то другого существования, в которое я не вписан. Как декорации, хранящие форму, но не содержимое. Что-то, что можно наблюдать, но к чему невозможно принадлежать.

Мы сворачиваем к лестнице, ведущей вниз, в прохладные каменные кишки Хогвартса. Слизеринское подземелье встречает всегда одинаково: влажный воздух, сырость камня, свет зелёных огней под потолком, которые мерцают, как отражения от речных водорослей.

Забини что-то рассказывает, кажется, о том, как Теодор снова поспорил с кем-то на несколько галеонов, — но я слышу его как сквозь воду. Слова доходят приглушённо, чуть искажённо, будто их по дороге кто-то обесцветил.

В голове же — тишина. И в этой тишине ясно ощущается тяжесть: почти физическая, как если бы кто-то незримый положил мне руку на плечо.

Ответственность. Выбор, которого не было. Приказ, который нельзя игнорировать.

И ещё — странным образом — ночная переписка. Далёкая от всего этого, не имеющая к нему отношения, но почему-то застрявшая где-то между рёбрами. Вопрос, который я не задаю вслух: почему я позволил себе хоть секунду человеческого интереса?

Зачем?

— Драко? — снова зовёт Блейз. — Ты идёшь?

Я моргаю и возвращаюсь в реальность.

— Иду.

Мы проходим по длинному коридору, ступени гулко отзываются под ногами. Подземелье тянет к себе — прохладой, полумраком, ощущением закрытого пространства, где никто не задаёт вопросов.

Где можно быть тенью. Где от тебя ничего не хотят — кроме того, что ты и так обязан сделать. И я иду туда, куда должен. Не потому, что хочу. Не потому, что уверен. А потому что выбора нет. А во внутреннем кармане рюкзака тихо лежит вещь, которой у меня быть не должно.

Светящийся прямоугольник, спрятанный глубже, чем любая уязвимость. Планшет. Маггловский мусор. Мой мусор. И мысль — совсем короткая, совсем ненужная, но упрямая: будет ли там сегодня кто-то?

Смешно, что этот вопрос — легче всего. И тяжелее всего.

В подземелье пахнет сыростью и камнем. Я вдыхаю глубже, словно пытаясь стереть всё, что осталось от утра, и шагаю вперёд. Пора заниматься тем, ради чего я здесь. Тем, что важнее любых переписок. Тем, что может стоить мне жизни. Тем, что будет стоить жизни моей семьё.