Шрам (гет)

Глава 4.

Скорпиус Малфой.

Трясясь в холодной карете, он прятал озябшие руки в карманы и мечтал о кружке горячего шоколада. Напротив сидела Эрида, укутанная шарфом до самого носа, и в полутьме кареты виднелись только мерцающие глаза.

Лиана Флинт и Денебола Блэк что-то шепотом обсуждали, но так тихо, будто боялись, что Скорпиус сейчас кинется на них. Он скривился, подумав об этом, и отвернулся к дверце с целью посмотреть в окно, но оно было мутным, да и, вдобавок ко всему, покрыто инеем. Поэтому Скорпиус, наклонив голову, принялся созерцать грязный пол повозки. Однако он даже через покрывающие тело плотные вещи ощущал бросаемые на него взгляды Блэк и Флинт, что изрядно нервировало.

— Скорпиус! — Эрида кинулась вслед за ним, чуть не распластавшись на выходе из кареты: ступенька обледенела, и девочка неизбежно бы упала, если бы её не подхватил кто-то. Она, не глядя, вырвалась из захвата и побежала вслед за Малфоем. — Скорпиус, подожди!

Он остановился, и Эрида, задыхаясь, догнала его, прерывисто дыша и выпуская маленькое облачко пара при каждом выдохе.

— Что с тобой? — спросила она, вытирая жесткой варежкой потный лоб и разворачивая его к себе лицом.

Скорпиус повиновался, и девочка увидела подозрительно блестевшие злые глаза.

— Все боятся меня, Эрида, — он переступил с ноги на ногу, и снег препротивно хрустнул. — Я чудовище, и ты это знаешь. Я больше не приеду в Хогвартс.

— Что ты говоришь, Скорпиус? Ты вообще слышишь себя? — Эрида сдернула шарф, чтобы докричаться до упрямого друга, переубедить его, и её щеки тотчас же остудил ледяной ветер, бросивший снег в рукава. — Ты должен приехать обратно, иначе я сама отправлюсь за тобой! Тоже мне, придумал! Ты обязан вернуться, ясно тебе?!

— Я. Не. Вернусь, — он смотрел поверх её головы и молчал. Эрида, чувствуя горячие слёзы в глазах, так остро контрастирующие с замерзшими щеками, стянула варежку с правой руки и, едва дыша, коснулась проклятия Скорпиуса, виновника всех его бед, мерзкой отметины, испортившей ему жизнь, — этого отвратительного шрама, который даже на морозе оставался таким же светлым. Провела по ледяной коже пальцем и прошептала:

— Скорпиус, а как же я? Ты обо мне подумал? Как я без тебя? Ты стал мне другом, и я…

Он, не дослушав, отвернулся и почти побежал к призывно гудящему «Хогвартс-экспрессу», а Эрида, не слыша саму себя в завываниях ветра, кричала его имя, а после, рыдая, осела на землю…

В доме было тихо. Старый дворецкий Бенджамин шагал позади, держа чемодан мальчика, а сам Скорпиус шагал впереди, комкая в руках перчатки.

Его насторожило всё — и отсутствие родителей на платформе (там его встретил Бенджамин, привлекший своей выправкой и почтительным поклоном ненужное внимание), и пустота дома.

— Бен, а где родители?

— Мистер и миссис Малфой поехали в магазины, принадлежащие вашей семье, сэр. Мистер Люциус Малфой находится у себя в кабинете, леди Нарцисса — в своей спальне. Вы чего-то желаете?

— Бен, будьте любезны, отнесите мои вещи наверх, — Скорпиус сунул перчатки в карман мантии и снял её.

— Да, мистер. Что-то ещё?

— Пока всё, — и Скорпиус, скинув ботинки и надев легкие туфли, отправился к деду.

В кабинете деда было, как всегда, прохладно. Люциус сидел за письменным столом, сосредоточенно изучая что-то в тусклом свете лампы, и не поднял головы даже тогда, когда внук вошел и сел на стул возле двери.

— Здравствуй, Скорпиус. Что случилось с амулетом?

«Вот и приехали», — с горечью подумал мальчик, обхватив левой ладонью пальцы правой руки так, что кости затрещали.

— Я вывел его из строя, — Скорпиус вздернул подбородок вверх.

Дед поднял голову, и на его обычно равнодушном, изборожденном морщинами лице проступил укор.

— Это невозможно, — Люциус закрыл гроссбух, встал, и, тяжело опираясь на трость, которая при каждом шаге цокала металлическим наконечником по плитам, подошел к внуку. Скорпиус вытянулся и принялся смотреть на деда, стараясь не моргнуть. Глаза защипало, и мальчик всё-таки проиграл свою маленькую битву.

— Талисман прекращает свое действие в двух случаях — когда либо магия, заключенная в нем, сталкивается с другим магическим полем, отличающимся по своей сути от того, который дает амулету силу, либо если владелец его теряет. Так что же случилось, Скорпиус?

— Я его потерял.

— И вновь ошибка, — в голосе деда сквозило бесконечное разочарование, и Скорпиус невольно сглотнул. Он ненавидел такие интонации потому, что, выслушивая сказанные таким тоном слова, ощущал себя глупым, ничтожным и не оправдавшим надежды. И поэтому он сжался на стуле, словно стремясь стать меньше, дабы избежать ранящих душу слов и усталого укоряющего взгляда, царапающего и грызущего изнутри намного сильнее.

Он знал, что дед его не винит. Скорпиусу просто было стыдно — за то, что он не смог противостоять, за то, что уроки деда пропали даром, за то, что он слабый.

— Почему ты не можешь сказать о том, что у тебя его нет с первого дня? Что ты лишился его в бою?

Скорпиус поднял потупленную голову и почти сразу же был схвачен за подбородок узловатыми пальцами деда, нестерпимо пахнущими книжной пылью и табаком.

О, как много он хотел сказать деду! Тот учил его, помимо магии и обычных уроков, не оправдываться ни перед кем, не позволять пересматривать принятые самостоятельно решения, не жаловаться никому ни на что. И Скорпиус свято соблюдал все эти заветы. Но Эрида пробивалась через ту стену, что он возводил и раз за разом обесценивала наказы деда…

А сейчас Скорпиус попросту не хотел оправдываться в своей лжи. Потому что не видел смысла. И отчасти боялся — того, что дед опять начнет читать нравоучения. Или скажет, что он разочарован.

— Молчишь, — дед отпустил его и, сделав несколько шагов, сел напротив. — Я разочарован, Скорпиус, — «Ну вот, приехали». То, чего он так опасался. То, что так ранит. — Я твой дед, и мне ты можешь довериться. Я твой наставник, и со мной ты можешь поделиться. Так что же случилось?

Скорпиус помолчал, собираясь с духом, и выпалил:

— В поезде мы подрались с Поттером, тогда же я потерял талисман. Наверное, он у него… Дед, — Люциус заинтересованно посмотрел на внука, которому в голову пришла довольно-таки сумасбродная идея, которая, однако, могла дать результаты, — мне нужен учитель, способный научить меня драться по-магловски.

Дед, удивленно и немного презрительно хмурясь, пообещал к завтрашнему дню найти кого-нибудь, кто сможет преподать Скорпиусу несколько уроков борьбы, и отпустил внука. Скорпиус вышел из кабинета, постоял на лестничной площадке, раздумывая, и, решившись, отправился в спальню Нарциссы.

Там все осталось в точности так, как он запомнил, — запах старости практически не перебивали не менее старые духи с ароматом черемухи. Большие окна были занавешены плотными портьерами, в камине тлели угли, изредка вспыхивая на мгновение-другое и тут же угасая. На каминной полке всё так же тикали старомодные часы, которые Скорпиус собственноручно заводил раз в неделю, когда бывал дома, а засохшие цветы в двух напольных вазах никто и не подумал заменить на более свежие.

Скорпиус постоял, позволяя глазам привыкнуть к сумраку комнаты, и шагнул в сторону широкой двуспальной кровати. Присев на край постели, он, судорожно вздохнув, посмотрел на бабушку.

Первый приступ инфаркта у Нарциссы случился, когда Скорпиусу было три года. Второй — спустя ещё три. После него она уже не оправилась. Женщина доживала свой век, приходя в сознание лишь изредка, урывками. Про неё забыли почти все, кроме самого Скорпиуса и горничной Хэйли Фаулер, которая ухаживала за Нарциссой. Доктор Хайметт сказал, что третьего приступа миссис Малфой не переживёт, а случится он совсем скоро, и поэтому остальное семейство Малфоев предпочитало обращать на пожилую женщину минимум внимания, чтобы не было мучительно больно при её смерти.

Скорпиус взял бабушку за руку и легонько пожал. Это был его ритуал приветствия, который он исполнял всегда. Потому что было выше его сил говорить: «Привет» или «Здравствуй, бабушка». В этом случае казалось, будто он уезжал куда-то далеко-далеко, а теперь, вернувшись, обнаружил, что всё изменилось.

Он вдохнул побольше воздуха и начал рассказывать. Скорпиус всегда поверял всё происходящее бабушке. Она была его самым первым и лучшим другом, — и неважно, что она не отвечала на его вопросы и не выражала сочувствие или радость от произошедшего с внуком. Просто… просто, тихим голосом говоря о происходящем, Скорпиус понемногу избавлялся от чувства, что он чудовищно одинок в холодном, продуваемом насквозь ледяными зимними ветрами Малфой-мэноре.

— Знаешь, баб, я подружился в Хогвартсе с одной очень хорошей девочкой. Точнее, я хочу с ней дружить, но каждый раз вспоминаются слова деда о том, что именно предательства друзей ранят больнее всего. Я не хочу еще больше боли, бабуль, мне её хватает, — Скорпиус прерывисто выдохнул и зло вытер набежавшую слезу. — Знаешь, Эрида единственная, кто меня не боится. Хотя, может, она тоже опасается, но не так явно показывает это. Остальные же избегают меня, баб, и боятся. Я прямо кожей чувствую их страх. Это уродство, — Скорпиус царапнул щеку ногтями, прочертив на бледной коже пять красных полос, — всех отталкивает. За что мне это? — вопрос в тишине комнаты прозвучал тихо и горько. — Знаешь, баб, поговорку, что вместе с другом приходит и враг? Так вот, я тоже нажил себе неприятеля. Сынок Поттера — того самого, кому ты спасла жизнь. Вчера он сломал мне нос. А потом я вернулся в слизеринскую гостиную, и Эрида мне его вправила. Со мной она скоро станет колдомедиком, и ей никакие дипломы будут не нужны, — он грустно засмеялся. — Знаешь, ба, Эрида очень хорошая. Я даже не знаю, почему Шляпа отправила её на Слизерин. Она понимает меня и принимает таким, какой я есть…

Дверь отворилась, и в проеме показалось встревоженное худощавое лицо.

— Мистер Малфой, — переводя дух, горничная отворила дверь и сделала реверанс. — Я услышала голос и подумала, что это говорит леди Малфой…

— Хэйли, — Скорпиус улыбнулся девушке. Сколько он помнил, именно она ухаживала за Этамином до тех пор, пока он не вырос, и пока с Нарциссой не случилась беда. — Время давать зелья?

— Да, мистер Малфой, но можно немного повременить…

— Не стоит, Хэйли. Я попозже зайду, — Скорпиус, вновь пожав безвольную руку Нарциссы, встал. Хэйли с грустью смотрела на него, и мальчика это немного покоробило.

— Что-то не так? — чуточку раздраженно спросил он.

— Нет, мистер Малфой. Просто вы изменились, — девушка вдохнула, и Скорпиус с удивлением увидел в ее глазах слезы.

— Извини, — пробормотал он и вылетел из спальни Нарциссы.

Повалившись на свою кровать, он подтянул колени к груди и зашелся судорожными рыданиями без слез. О, как же ему надоела эта жалость! И Хэйли, и Бенджамин, и Эрида — все они его жалеют. Лучше бы они игнорировали его, как отец, избегали, подобно матери, но жалость — это не лезет ни в какие рамки!

Сколько он лежал, погруженный в дремоту, Скорпиус не знал. Пришел же в себя он только тогда, когда услышал топот на лестнице. И он прекрасно знал, чьи это башмаки так громко стучат по каменным плитам.

Этамин. Его младший брат.

Он был младше Скорпиуса на два года, но казался совсем ребенком. И не только оттого, что серые глаза смотрели на мир не с агрессией и затаенной боязнью, а открыто и доверчиво, но и потому, что Этамин был тяжело болен.

Страшный диагноз «эпилепсия» был поставлен мальчику в возрасте трех лет. Скорпиус хорошо запомнил тот день. Он шёл на занятия к деду, а Этамин, волоча за ноги единственную игрушку Скорпиуса — плюшевого медведя — спускался вниз по лестнице. И тогда Скорпиус разозлился и накричал на брата. Причиной стало это «воровство» — у самого Этамина в комнате стоял уже тогда полный сундук различных мягких «зверей», а у Скорпиуса был только этот медведь, подаренный на четырехлетие бабушкой Нарси.

Скорпиус как сейчас помнил реакцию Этамина на его слова. Вначале младший сын Драко Малфоя молчал и прижимал к себе игрушку, которая не являлась его собственностью, а после вдруг захрипел, захныкал, упал на пол, побледнел, а спустя несколько секунд изо рта пошла пена…

Скорпиус никогда не переживал большего испуга. Он стоял напротив, словно оцепенев, глядел на неотвратимо синеющего Этамина расширившимися от ужаса глазами и кричал, кричал, кричал…

Благодаря своевременно оказанному лечению и тому, что Астория с Этамином около полугода провела в Европе и Азии на курортах, припадки у Этамина фактически прекратились, да и умственно развивался он нормально. Но Скорпиус уже не мог больше смотреть на него иначе, чем как на неизлечимо больного, которого нужно опекать и защищать.

— Привет, — Скорпиус немного присел и распахнул объятия. — Ну как ты? Закупил подарки?

— Да, — Этамин, хитро щурясь, но с широкой улыбкой на лице стукнул слабеньким кулачком в плечо Скорпиуса, который охнул от боли — именно левое плечо почему-то чаще страдало в драках с прихвостнями Поттера.

— Я тебя убил! — радостно засмеялся Этамин и «устрашающе» клацнул зубами; его старший брат задрожал от ужаса и изобразил полную и безоговорочную капитуляцию. Этамин вновь захохотал — громко, радостно, чисто, разрушая всю ту молчаливую прелесть Малфой-мэнора, которую так ценил и отчасти любил привыкший к уединению Скорпиус.

— Идем вниз, там мама и папа! Они очень скучали, — Этамин доверительно понизил голос, а у Скорпиуса кольнуло в сердце. — Мама плакала почти каждый день, отчего у нее опухло лицо, и она не отправилась в гости к миссис Забини. А она обещала взять меня с собой, — сердитым, но смешным тоном произнес явно обиженный мальчик. — Идем же, они столько всего накупили! — и Этамин, схватив брата за руку, выволок его из спальни.

Скорпиус следовал за настойчивым братом и думал, избалованность или же неординарность души самого Этамина делали его таким живым среди морально увядших жильцов Малфой-мэнора. И всё больше склонялся ко второму.

— Скорпиус! — мама выронила коробку, и та с глухим стуком упала на пол. — Прости, что не мы тебя встретили… Ты сразу нашел Бена?

— Да, мам, — Скорпиус обнял мать и замолчал, лихорадочно ища тему для разговора. Он полной грудью вдохнул запах духов Астории, и воображение сразу же нарисовало песчаные барханы, пальмы и огромное количество фруктов, испускающих этот потрясающий коктейль вкусов.

Положение спас Этамин — он, прервав затянувшееся молчание, кинулся к коробке, но споткнулся о край ковра и чуть не упал. Миссис Малфой сразу же переключилась на него, принявшись хлопотать так, как будто «её мальчик» уже находился одной ногой в могиле, а Скорпиус остался, забытый, стоять у дверей, в которые заходил отец.

— Добрый вечер, — поздоровался мальчик, щуря глаза.

Отец почти не изменился, только виски совсем поседели. На мантии серебристыми звездочками блестел неотвратимо тающий в тепле снег, и также в свете факелов искрилась седина на висках Драко Малфоя.

— Здравствуй, — отец потоптался, отряхивая ботинки от снега. — Твой дед у себя?

— Наверное, да, — Скорпиус пожал плечами. — Я ушел из его кабинета около часа назад.

Драко кивнул в ответ на слова старшего сына, проходя мимо, на секунду положил руку на его плечо и направился вверх по лестнице.

— Бен, — обратился Скорпиус к проходившему мимо дворецкому, — у нас есть оберточная бумага?

Скорпиус долго думал, что бы подарить Эриде. Он совершенно не умел распознавать, что нужно человеку, и потому делал «сюрпризы» наобум. Как-то раз, на Рождество, он подарил деду открытку: Скорпиус несколько дней старательно вырисовывал рисунок на обложке, чтобы в итоге получилась уменьшенная копия герба Малфоев, — а после, вечером, спустившись в очередной раз в гостиную посмотреть, не прибыли ли подарки, увидел, как пергамент съеживается в красных языках алчущего пламени.

И с тех пор он боялся делать подарки. Скорпиус на каждое Рождество дарил матери флакон духов, делая заказ за два месяца до праздника; отцу — что-нибудь из канцелярского набора (разумеется, инкрустированное камнями или драгоценными металлами); брату — игрушку или же интересные, красочные книги о волшебстве. Деду после того, что случилось в далеком детстве, он не дарил ничего: просто не мог пересилить себя. Из года в год, ломая голову над подарками, Скорпиус вспоминал объятый огнём пергамент, — и на глаза наворачивались слёзы, а грудь словно сжимали тиски.

Поэтому, собственно, он и не заметил Поттера со своими дружками, которые поджидали его за статуей, намереваясь сделать Рождественский подарок. О да, Скорпиус его оценил — всего-навсего поврежденное плечо и сломанный нос. Определенно, это послабление носило характер эдакого «подарка».

Скорпиус зашел в свою комнату, где тут же разом вспыхнули тусклые светильники, большое количество которых не делало спальню светлее. Постояв на пороге, он прошел к шкафу и, порывшись в самом нижнем ящике, вытащил оттуда злополучного медведя, который принес их семье столько горя. Но, несмотря ни на что, Скорпиус любил эти пуговичные глаза и мягкий живот, к которому он всегда прижимался щекой перед сном до тех пор, пока не отправился в Хогвартс.

Не удержавшись, он, как в детстве, потерся щекой о мягкий велюр и вновь почувствовал то умиротворяющее спокойствие, которое дарила ему игрушка.

Но сейчас Скорпиус принял решение расстаться с этим медведем: подарить его тому человеку, который дал ему понять, что он нужен, что он не одинок, тогда, когда все отворачивались в испуге. Этим человеком была Эрида; Скорпиус как никогда был уверен в том, что поступает правильно. И лишь на миг его посетило сомнение: поймет ли она то, что этот подарок для него очень важен?..

Вечером, перед сном, после ужина, Скорпиус вновь зашел к бабушке, держа в руках много разных вещей. Бережно разложив их на полу, он, ступая с величайшей осторожностью, принялся за дело — менял воду в вазах и ставил туда не цветы, а еловые ветки, которые украшал волшебной мишурой, свободно ползавшей среди иголок, и игрушками. Воздух в комнате постепенно приобретал потрясающий запах хвои, и Скорпиус улыбался — искренне, робко, доверчиво, как обычный одиннадцатилетний ребенок, душа которого жаждет чуда, хотя бы под Рождество.

И оно осуществилось.

С кровати донесся слабый стон, и с высохших губ слетело его имя.

— Скорпиус…

Он молниеносно обернулся и кинулся к Нарциссе. Смочил ей губы стоящей на прикроватной тумбочке водой и взял бабушкину ладонь так бережно, словно мог своей слабой детской рукой раздавить эти будто стеклянные пальцы.

— Сегодня Рождество… — прошептал Скорпиус, доверительно наклоняясь к Нарциссе и чувствуя, как по лицу катятся слёзы. — Я сделал тебе маленький подарок, бабушка.

Он попытался встать, но Нарцисса крепко сжала его руку, отчаянно цепляясь за него.

— Не уходи, не уходи, Скорпиус, — в обрамленных сетью глубоких морщин голубых глазах отражались, вместе с лицом Скорпиуса, паника и страх. — Послушай, подожди… Внучек, Скорпиус, дорогой… Ты не сломаешься, ты выстоишь, знай, ты выстоишь! Ты не похож ни на Драко, ни на Люциуса — ты сильнее, Скорпиус, ты не бежишь от проблем, как они, — Нарцисса захрипела, и Скорпиус вновь дал ей глотнуть воды, подавляя желание разрыдаться в голос. — Я любила своего сына, Скорпиус, но он вырос слишком слабым, слишком зависимым и не готовым к жизни. Ты другой, ты… — голос Нарциссы стихал; тот страстный шепот, которым она говорила в начале, угасал. — Ты должен отпустить меня, мой хороший, позволь мне уйти, отпусти меня, пожалуйста…Я знаю, я нужна тебе, но ты ведь у меня сильный, внучек, ты справишься, я знаю. Всё уже в прошлом, родной. Люби живых, а не почти мертвых. Эрида стала твоим ангелом-хранителем; она нужна тебе, а ты ей. И потому отпусти меня — ты единственный, кто меня держит…

— Не говори так, бабушка, — яростно прошептал мальчик. — Ты нужна всем нам, всем, слышишь?

Нарцисса слабо улыбнулась и закрыла глаза.

Скорпиус сидел и беззвучно плакал; слёзы стекали по его лицу и впитывались в покрывало. Нарцисса мерно дышала, но всё так же крепко держала руку Скорпиуса в своей ладони.

* * *

Следующее утро для Скорпиуса окрасилось в черные цвета; даже солнце поблекло и снег перестал искриться.

Нарцисса умерла, по словам доктора Хайметта, приехавшего осмотреть тело своей бывшей пациентки, ночью, во сне. «В смерти вашей матери нет ничего криминального, — говорил он хмурившемуся Драко. — Это идентично тому, как вы гасите огонек на кончике волшебной палочки. Организм будто сам сказал себе: «Нокс». И не вините мисс Фаулер, она не смогла бы ничего сделать…»

Скорпиус сидел на кровати и сжимал виски руками. Он подавил желание выбросить сиротливо валяющуюся на полу кучку подарков в окно и решил переждать этот период, когда всё неимоверно раздражает.

Мать слабо постучала в дверь его спальни, но он не ответил. Не хотелось говорить, не хотелось идти куда-то, но ещё больше не хотелось прощаться с Нарциссой. Потому что это было сюрреалистично — ещё вчера вечером он слышал её хрипящий голос, держал ещё теплые пальцы, видел в широко распахнутых бледно-голубых, выцветших глазах эмоции, жизнь. А теперь бабушка была мертва, и в её спальне поспешно суетились горничные. Они снимали постельное белье, занавешивали зеркала, уносили мантии и платья в кладовые, убирали расставленные вчера вечером еловые ветки. А Скорпиус чувствовал опустошение и злость — на горничных, на равнодушного отца, отправившегося распоряжаться насчет похорон, на грустного (Скорпиус был уверен — для приличия) Этамина, на всех, что именно он вчера оказался там, у ложа вскоре умершей, а не кто-то другой. Потому что это было чертовски тяжело — принять, что только его лицо бабушка увидела последним. Что возле неё не было никого, кроме мучающегося от одиночества внука.

Он осознавал, что вчерашние слова Нарциссы были её последним заветом — бессмысленным, выбившим его из колеи. Слова о Эриде, сказанные в конце последней речи Нарциссы, ещё больше нервировали его, хотя Скорпиус понимал, что бабушка права. Была, была права.

Он схватил коробку, присланную Забини, и надорвал сине-зеленую бумагу. На его колени выпала крохотная шкатулка. И Скорпиус, не раздумывая, приоткрыл крышку.

Изнутри полилась музыка — невероятно сильная, невероятно печальная. Скрипач играл не очень умело, музыкант словно сам захлебывался в печальных, горестных звуках, но торжественность момента от этого не становилась меньше. И Скорпиус сидел, завороженный, покрываясь мурашками при каждом рвущем душу звуке.

И лишь когда мелодия стихла, Скорпиус, закрыв крышку шкатулки непослушными пальцами, понял, что это была за музыка. Симфония Вивальди «Зима» словно играла в его голове и исцеляла душу, поглощая вызванную утратой боль.

Это был лучший рождественский подарок за всю его жизнь.

А в неотвратимо темневшем саду снежинки, танцуя медленный вальс собственной погибели, вновь искрились в тусклом свете, падающем из не задернутого шторами окна детской.