Ночные разговоры (гет)

Дождь так и не пошёл в тот день. Небо серело с каждой минутой, воздух становился прохладнее, раскаты грома всё чаще стали раздаваться над головой, и когда, казалось, вот-вот первая холодная капелька сорвётся вниз, вдруг ничего не происходило. Тонкие светлые лучики, что предвещали начало рассвета, упорно пытались пробиться сквозь плотную пелену грозовых облаков, но все их усилия оказывались тщетными. Лишь только самой верхушки Астрономической башни легко коснулись утренние лучи, а весь остальной мир словно погрузился во тьму. Для кого-то, возможно, так и было. А вот чьё-то сердце наоборот озарилось мягким светом надежды, надежды на право выбора и счастливое будущее. Словно в подтверждение этому, восходящие лучи солнца засияли на гладкой поверхности башни Хогвартса ещё сильнее прежнего, но глухой раскат грома тут же возвестил о том, что не отступит. Казалось, вся природа ждала дождя. Но их надеждам не было суждено сбыться в тот день, потому что слишком неважными они были. Как  и взгляды  троих подростков, направленные на небо с печалью и обречённостью, задумчивостью и отрешённостью, ожиданием и надеждой… Такими же — неважными. Каждый из них ждал от неба (или, может быть, от целой жизни?) что-то своё. И в то время, как одной нужна была забота и понимание со стороны родителей, другой — просто возможность быть рядом с любимым человеком, касаться его, вдыхать в себя его запах и иметь полное право на эту любовь, третья девушка мечтала лишь разобраться во всём, что за слишком короткое время свалилось на её хрупкие девичьи плечи… Но разве могут желания троих человек перевернуть мир с ног на голову, лишь чтобы исполнить их, заветные мечтания? Нет. И именно этот день запомнился каждому из этих подростков, потому как сегодня стало понятно, что легче сломать жизнь одного человека, чем изменить весь мир… И даже если этим человеком станет кто-то из них, человеком с разбитым сердцем и очернённой душой, то жизнь не остановится, а лишь продолжит свой ход. Как и было до них, потому что они — лишь пешки в  большой игре. И от этого осознания было больно. Ведь не каждый день жизнь даёт тебе понять, что даже если ты сломаешься — от этого не перевернётся небо и не погаснет солнце. Это будет неважно никому, за исключением разве что тех, кто тебя любит и ждёт… Таких не много. Но они есть. Иначе всё существование было бы бессмысленным, таким же неважным, как и они сами. Так говорила Цедрелле бабушка, которая всю жизнь пыталась сделать из неё нечто наподобие куклы, лишь бесчувственной куклы с идеально правильными манерами и взглядами на жизнь. А вот за несколько дней до своей смерти вдруг взяла — и сказала эти слова, перечеркнув тем самым все свои былые наставления и рассуждения. Впервые за столько лет бабушка показалась Цедрелле… человеком. Живым человеком, тоже способным на какие-то чувства, опытным, мудрым… и жутко уставшим. Наверное, именно эта усталость во взгляде пожилой женщины заставила девушку тогда впитывать в себя каждое её слово, чтобы запомнить их и пронести в своём сердце через всю долгую жизнь. Бабушка сказала, что самое страшное — это понять, что во всём огромном мире нет человека, который бы ждал тебя. Тогда всё твоё существование действительно можно назвать бессмысленным…

Цедрелла устало оторвала взгляд от высокого неба, что виднелось из окон повозки. Медленно прикрыла глаза и легонько тряхнула головой. На миг ей показалось, что она вернулась в тот день. Тот самый день, когда стояла перед своей бабушкой, впервые за столько лет осознавая, что это — родной человек. Что они друг другу не чужие. Девушке казалось, что она снова видит перед собой уставшие серые глаза, в которых было слишком много мудрости и печали. Именно этот взгляд и заставил её навсегда вслушаться и поверить в слова, ставшими одними из самых правильных слов, сказанных когда-то миссис Блэк за всю её прошедшую жизнь. Взгляд из прошлого, из её детства. Счастливая пора… В каком-то смысле. Только в её детстве не было качель на заднем дворе, бумажных змеев, которых родители заставляют взлететь в небо с помощью простейшей магии, пока ты стоишь и восхищённо следишь за каждым жестом взрослого, и думаешь, что в мире всё таки случаются чудеса… Нет. В её детстве был лишь недовольный голос матери и внимательный взгляд вот этих серых глаз. Но Цедрелла была счастлива тогда, в той далёкой поре. Потому что у неё было кому верить. А сейчас — нет. Она больше никогда не взглянет в удивительные глаза её бабушки, никому больше не поверит. И ещё ей вдруг стало понятно, что в этом мире её никто не ждёт. Она — хрупкая, ненужная маленькая девчонка против всего озлобленного мира. Честна ли эта борьба? Не нужно быть великим предсказателем, чтобы предвидеть исход этой битвы…

* * *

Темноволосый юноша задумчиво откинул чёлку, всё время падающую на глаза. Старинные часы с гербом знатного рода на руке показывали только пять часов утра, о чём свидетельствовал и утренний сумрак, что окутывал его комнату. Редкие солнечные лучи всё же пробивались сквозь дорогие гардины, но тут же гасли — видимо, растворяясь в серой пелене грозовых туч. Настроение тоже было каким-то серым, скучным и печальным. 

С одной стороны, ему бы радоваться сейчас, а не убивать время не менее серыми, чем небо за тонким стеклом окна, мыслями. Только вот чему?.. Всего через каких-то два незначительных дня, которые, он не сомневался, пролетят так же быстро, как и все предшествующие им, лето подойдёт к концу. А окончание летних каникул всегда сулило возвращение в Хогвартс. И он, несомненно, обрадовался бы этому, так как непременно встретит там её — ту, которая занимала  его мысли всё это время — если бы не одно «но». Теперь он совершеннолетен, а все наследники знатных и почитаемых семейств, достигнувшие совершеннолетия, должны быть помолвлены.

Он знал, что когда-нибудь это произойдёт. Знал, но старался не думать, а просто наслаждаться временем, проведённым рядом с ней. А сейчас, когда вот-вот — и отец должен объявить избранницу, тем самым поставив все точки и оборвав все его связи с ней, самой нужной, он просто сидит в своей комнате и с отстранённым спокойствием наблюдает за тем, как утренние лучи упорно продолжают схватку с первыми признаками грозы. А что ему ещё остаётся делать? Он сидит — и знает, что сейчас, именно в этот момент, её тоже настигают эти мысли, только с одной лишь разницей, что он готов пойти против семьи, лишь для того, чтобы быть с ней, а она — нет. Не готова. Слишком уж привязана она к своей семье, чтобы ослушаться, чтобы пойти против воли отца и надежд матери, чтобы заплатить такую цену взамен на своё, собственное счастье. Даже когда дело касается него. 

И именно поэтому он сейчас сидит в этой комнате, вместо того, чтобы встать, пойти в кабинет к отцу — и впервые поступить так, как желает того сердце, и сделать тем самым себя счастливым. И себя, и её. Только он не может решать за них двоих. Она не согласится, не пойдёт против семьи. И потому на всех его планах можно поставить точку. Она. Не. Захочет. 

А может, счастье всё же заглянет и в их дом, озарит собой его жизнь?.. Вдруг его избранницей станет именно она, и тогда зря он боялся её потерять? Только вот сердце подсказывало, что не прийдёт к нему счастье. Не в этот раз. Потому что их семьи не были связаны между собой доверительными отношениями, так какая им, собственно, выгода организовывать помолвку своим наследникам, если можно найти партнёра в более ближнем кругу? И он слишком уж хорошо понимал это, чтобы тешить себя ложными надеждами. Счастья — не будет. Без неё ничего не будет. Да и не нужно оно ему, это счастье, без неё. 

Вот и всё. Все карты разложены, их судьбы предсказаны. Они не будут счастливыми — видимо, это не их предназначение. И всё, что ему остаётся делать — это сидеть здесь, в приюте отстранённого спокойствия и безнадёжности, коим вдруг показалась ему его комната, и думать, что её  волосы всегда пахнут холодом — каким-то зимним воздухом, который обычно бывает только на Рождество. 

Вдруг тихий стук в чуть приоткрывшуюся дверь прерывает все его мысли. 

— Можно?.. — голос, в котором нет и нотки сомнения, что вход в эту комнату для его обладателя всегда открыт. 

Лёгкая полуулыбка появилась на его лице. Неслышные шаги — и вот перед ним возник образ сестры, хрупкий и растрёпанный, от холода переминающийся с ноги на ногу. 

— Мерлин, как ты можешь спать с открытыми окнами? 

— Ну если я сегодня стал Мерлином, то холод мне теперь точно не страшен, — он улыбается, только вот она не приняла его шутку. Немножко улыбнулась, едва приподняв краешки красивых губ, и запросто можно было бы подумать, что радость озарила её улыбку, только вот он слишком хорошо знал свою младшую сестру.  

— Завязывай с этим. А то заболеешь… — тихо проговорила она, внимательно наблюдая за светлыми бликами, что старательно вырисовывало тусклое утреннее солнце на каменном полу. Беспокоится, подумал он. По голосу слышно, что беспокоится, пусть и не хочет этого признавать.

Молчание затянулось. 

— Я точно не помешала? 

— Ты не можешь помешать, — внимательно посмотрел на неё, слегка склонив голову, а потом молча подвинулся на кровати, освобождая место для сестры.

Она улыбнулась. Легко и неуловимо, словно чего-то остерегаясь. И пусть эта улыбка была чуть ярче и естественней предыдущей, но всё равно сквозило в ней какое-то… волнение? Ожидание? Недосказанность? Как всегда небрежным  жестом она откинула назад длинные волосы — тёмно-каштановые, как и у него самого, а потом мягко села на освободившееся место рядом с ним, привычно устроившись  на груди старшего брата.

— Расскажи мне, — тихо попросила она, так и не уточнив, что именно. Как будто это само собой разумеется. Легко подтянув ноги к груди, она свернулась калачиком, всем телом прижимаясь к нему и вырисовывая на тонкой ткани его футболки только ей известные причудливые узоры. Сначала он пытался следить за отрывистыми движениями её холодных пальцев, а потом мысли вдруг резко переключились на то, что она сейчас похожа на испуганного десятилетнего ребенка, но никак не на пятнадцатилетнюю девушку. 

— Что тебе рассказать? Сказку на ночь? — засмеялся он, и только через несколько секунд, по её внимательному и встревоженному взгляду, он понял, что только она способна различить в его смехе безнадёжность. 

— Можно и сказку. Что-нибудь, что отвлечёт тебя от мыслей о…

Сказала — и сразу же замолчала, не решившись продолжить. Оборвав на этом так и не законченную фразу. Она так и не решилась произнести её имя. Видимо, побоялась увидеть боль в глазах брата, который всегда казался ей таким сильным и надёжным, как отважный рыцарь из какой-нибудь доброй сказки. Всё своё детство она думала, что брат — это тот самый рыцарь, словно сошедший со страниц волшебной книжки, чтобы защищать её, хрупкую и наивную девчонку, от всего, что может помешать ей наслаждаться детством. Только вот детство прошло. И хоть сейчас ей — всего пятнадцать, она прекрасно понимала, что та счастливая пора, именуемая детством, со звонким смехом старшего брата и гордостью во взгляде родителей, и безоблачным небом над головой, и детскими книжками про тех же отважных рыцарей, осталась далеко позади. И в какой-то момент она поняла, что никакой он не рыцарь в железных доспехах, как ей казалось раньше. И даже при всей его внутренней силе, он всё  равно оставался её любимым старшим братом, которому… тоже может быть больно.

Он только сильно зажмурился и крепче прижал сестру к себе, всем телом ощущая, как она порывисто обнимает его в ответ. Тонкий шерстяной плед, что поначалу был накинут сверху её плеч, неслышно сполз вниз и упал на пол, невесомой серебряной лужицей растекаясь у их ног. Она что-то прошептала, но он уже не слышал этого, с трепетом вдыхая запах её волос. Воздушный, прохладный. Какой-то волнительный и беззащитный. Прямо как она сама. Вдруг ему подумалось, что, наверное, именно так пахнет зимнее солнце. И внезапно захотел, чтобы она, его поразительно хрупкое зимнее солнышко, всегда оставалась рядом с ним. 

* * *

Каллидора Блэк медленно, словно в любую секунду ожидая наступить на что-то взрывающееся, как рождественские хлопушки в лавке «Зонко», только более серьёзное и опасное, подошла к широкому окну. Провела бледной рукой по идеально гладкому подоконнику из светлого дерева, как будто стряхивая с его поверхности несуществующие пылинки, и аккуратно села на него, придерживая пышные юбки нового платья. Как только пальцы почувствовали под собой дорогую плотную ткань, взгляд девушки тут же опустился на шикарные одежды, в которые она уже успела облачиться — по поручению матушки. Сказав это, Каллидора горько усмехнулась. Удивительно, как быстро она смирилась с этим. И даже, кажется, привыкла, будто всё так и должно быть. Снова усмехнулась, только теперь к горечи добавилась ещё и безысходность. А ведь всё действительно так и должно быть. 

Сейчас она вернулась домой. Надо же — промечтать об этом около недели, что находилась в Хогвартсе, чтобы сейчас понять, что совсем не этого она хотела. Она мечтала о месте, которое можно было бы назвать домом. То место, где тебя всегда кто-то ждёт, где в каждом уголке прячется чувство уюта и сладостного спокойствия, где ты ощущаешь себя счастливым. Только так вот получилось, что это место, при всем его богатстве и роскоши, нельзя было назвать домом. Она ощущает себя здесь чужой и ненужной, но никак не счастливой. От неё ждут исполнения семейного долга, а она ждёт хоть капельку тепла и заботы. И не дождётся, вдруг сама добавляет про себя Каллидора. 

То, что происходило после её с Альбусом возвращения из леса, она старалась не вспоминать. Всё, казалось, тонуло в серой дымке — может, из-за тумана, который окутывал землю своим призрачным одеялом, а может, из-за безысходности, которой она задыхалась с самого утра. Ей смутно помнилось, как они с Альбусом встречали семейство Блэков у ворот Хогварта, и как она старательно прятала взгляд от новоиспечённых родственников, и как боялась посмотреть им в лицо. Потому что сделать это — означало  посмотреть в лицо новой жизни. А уж чего-чего, но этого ей совершенно не хотелось. И пусть какая-то её часть — наверное, та, что смирилась — желала поскорее с этим покончить, но другая часть — та, что продолжала надеяться — всеми силами, насколько только возможно, оттягивала этот момент. И не оттянула. Потому что невозможно вечно прятаться от своей судьбы — на то она и судьба, что обязательно тебя настигнет. Везде. Где бы ты ни был. Вот и Каллидору настигла её судьба, а может быть — её проклятие…

В любом случае, сейчас она здесь, в имении Блэков, предоставлена  себе и своим мыслям до самого ужина… А потом, как догадывалась девушка, её ждал серьёзный разговор. Об этом говорили глаза её… отца, когда он выходил из кабинета Альбуса — после разговора, при котором ей не позволили присутствовать… Но в его глазах горел недобрый огонь, а взгляд Дамблдора наоборот всё больше и больше наполнялся печалью и ещё, пожалуй, жалостью… Не значит ли это, что для неё, Каллидоры, всё кончено?..

* * *

От внушительных размеров кружки сливочного пива, как ему показалось, исходило слабое желтоватое свечение. Нужно было чем-то убить время, поэтому полноватый мужчина с проседью в когда-то угольно-чёрных волосах сидел, ссутулившись, над какой-то пухлой книжкой, но суета и оживлённость "Трёх мётел" только отвлекала. Перечитывая одну и ту же строчку уже в девятый раз, он, видимо, отчаявшись, со вздохом захлопнул книгу и отложил её на край стола. Сделал большой глоток из кружки, помотал головой, как только от сладости этого напитка свело зубы, и начал устало разглаживать складки на золотистой скатерти. До встречи было ещё полно времени, поэтому мысли с завидной скоростью стали одолевать его голову. 

Ему нужно попасть в Хогвартс. Устроить это было легко, особенно учитывая былые дружественные связи с Альбусом Дамблдором, который нынче работал в школе профессором… кажется, Заклинаний. А может и Трансфигурации. Кто его знает, этого Альбуса!.. Всегда он был слишком наивен и доверчив к людям. Попасть в Хогвартс не составит труда, только нужно придумать выгодную причину. Да и проблема не в этом, а совсем в другом. 

Сделать это нужно как можно быстрее. Время не ждёт, и уже послезавтра в школу приедут ученики. Тянуть нельзя — все уже в сборе. Карты у них на руках, осталось только использовать козыри. Можно считать, игра началась. С этого дня. В тот самый момент, когда юная Каллидора Блэк вернулась в свою семью.