Ящик Пандоры (гет)

Aut vincere aut mori

Победить или умереть (лат)

Гермиона лежала в своей постели, обессиленно уставившись на покачивающиеся над потолком горящие свечи. Вот уже несколько ночей она боролась со сном, опустошая их скромные запасы укрепляющих и тонизирующих зелий. Несомненно, это была одна из самых их дурацких идей — отправиться в Годрикову Впадину. Они словно уговорили друг друга, что им необходимо было там побывать. Гермиона знала, что Гарри злится из-за палочки, и старается проводить с ней как можно меньше времени. Он стал постоянно «дежурить» с наружной стороны палатки, читая всякие мерзости в книге Скитер, которую им удалось прихватить из дома Батильды. А иногда даже уходил под мантией за пределы охранных чар, и в такие минуты Гермионе становилось по-настоящему жутко.

Ослабленная бессонницей и унынием, она с ужасом ждала нового нападения Тома Реддла. Надежды на то, что их поход к Батильде мог что-то изменить, растаяли, принеся с собой опустошение и безысходность. Несколько раз она чувствовала чье-то незримое присутствие рядом со своим сознанием, и до крови впивалась ногтями в ладони, что пока помогало ей прийти в себя. Очень хотелось попросить о помощи Гарри, рассказать ему все, что случилось за последние дни. Но что-то мешало ей, заставляя задыхаться, как только она порывалась заговорить с ним о Реддле.

— Я ждал, когда ты снова останешься одна, — раздался голос в ее голове.

— Нет, оставь меня в покое! — истерично закричала Гермиона, с ожесточением впиваясь ногтями в ладони. Но голос не исчезал.

— Ты же видишь, он больше не хочет находиться с тобой рядом, — эти слова, будто отражение ее собственных мыслей, приносили горечь и боль.

Гермиона вскочила и заметалась по комнате. Она пыталась прикрывать уши, пыталась выкрикивать строки любимых стихов, но ничто не помогало заглушить голос в ее голове.

Наконец, совершенно обессиленная, она упала на кровать и заплакала.

— Чего ты хочешь? — наконец, взяв себя в руки, спросила она.

— Ты скоро об этом узнаешь, моя милая, а пока мне просто хочется, чтобы ты кое-что увидела.

— Ты хочешь, чтобы я испытала то, что сломит меня, и ты сможешь владеть моим телом безраздельно? — в ее голосе послышалась твердость, она взяла себя в руки и решила выяснить, наконец, чему ей предстоит противостоять.

Его молчание было хорошим признаком, это дало ей несколько минут, чтобы сосредоточиться. Ах, если бы можно было узнать у Джинни подробности пережитого ею на ее первом курсе! Возможно, это дало бы какую-нибудь зацепку и позволило ей победить. Но она не смогла найти описание подобного ни в одной волшебной книге, даже в той, где упоминалось о крестражах.

Было абсолютно понятно, чем Реддл руководствовался, чтобы укротить девушку — он проводил ее рез все смертные грехи. Пусть это были лишь сны, они могут быть не менее опасными, что доказывали вещие сны Гарри.

Гермионе становилось все труднее бороться со сном, несмотря на выпитые зелья. Казалось, Реддл покинул ее, но она боялась того, что он усыпляет ее бдительность, чтобы она заснула и попала в его ловушку.

Где же Гарри, он бы непременно заметил ее состояние, не дал бы погрузиться в пучину кошмарных грез, не позволил бы ей совершить нечто ужасное. Но Гарри не было, он снова ушел, оставив ее наедине с врагом. Нет, крестража у нее на шее не было, сегодня была очередь Гарри носить его, но что это меняло, если их соединяло теперь некое духовное родство, рожденное соблазненным рассудком?

В голове Гермионы роилось множество чужих мыслей и образов, вспоминались самые унизительные моменты ее жизни — вот Малфой с ненавистью и презрением обзывает ее грязнокровкой, профессор Снейп объявляет при всем классе, что она невыносимая всезнайка, а вот на первом курсе Рон говорит Гарри, что совсем не удивительно, почему нее нет друзей... Вот она спотыкается о каменные ступени и падает, а Паркинсон с компанией смеются над ее задравшейся юбкой. Рождественский бал на четвертом курсе — Рон говорит ей, что Крам мог польститься на нее только, чтобы разведать о Гарри. Рон, целующий Лаванду Браун. Снова Малфой, насылающий на нее проклятие быстрорастущих зубов. И смех, смех, смех со всех сторон...

— Нет, — задыхаясь, кричит она, — не так, все было не так! Они мои друзья, и любят меня. А до мнения слизеринцев мне нет дела!

— Ты просто уговариваешь саму себя, — шептал Реддл ей на ухо, проводя по нему влажным языком и вызывая невольный спазм возбуждения. — Видишь, Гермиона, я УЖЕ делаю с тобой все, что захочу. Ты перестанешь возмущаться, когда я открою тебе мысли Поттера. Да, на его шее висит крестраж, и я могу чувствовать все, что с ним происходит. С вами обоими, мы ведь столько времени провели вместе.

— Я знаю, что Гарри чувствует, но это только досада, он все равно остается моим другом, моим самым лучшим другом!

— Кажется, той ночью между вами было кое-то другое, — промурлыкал довольный Реддл. — Я даже заревновал.

— Замолчи! Замолчи сейчас же! Ничего этого не было! — Гермиона закрыла уши руками.

— Ложью ты себе точно не поможешь, хотя продолжай, мне нравится, как ты сама загоняешь себя в угол.

Опять замелькали образы, на этот раз яркие и невероятно правдоподобные. Гермиона огромными усилиями заставляла себя не разгневаться на весь мир, не пожелать им всем смерти. Одних ее воспоминаний хватало разозлиться до такой степени, чтобы совершенно потерять над собой контроль, а ведь он еще даже не начал выдумывать для нее сюжеты новых ужасающих сновидений.

Девушка пыталась постоянно держать в голове, что все события искажены ее врагом, но в голову упорно лезли мысли о том, что она просто пытается обмануть себя.

Где же Гарри, прошло уже, по крайней мере, полтора часа, как он ушел побродить по заснеженному лесу. Он так был ей нужен! А психологическая атака все продолжалась.

Мертвый Седрик на руках у Гарри, Долорес Амбридж, угрожающая круциатусом, торжествующая Беллатрисса Лестрендж, убивающая Сриуса, все эти кошмарные вещи без остановки прокручивались в голове Гермионы. Наконец, ее тело расслабилось, не в силах больше вести борьбу, и она погрузилась в болезненный сон.

Снова его руки блуждают по ее телу, а губы медленно сводили с ума, прочерчивая влажные дорожки по ее шее, груди, животу...

— Нет, — простонала она, — я думала, ты хочешь внушить мне ярость и гнев...

— Но, дорогая, ты и так ими охвачена, прислушайся к себе.

— Зачем тебе ... это?

— Это символ твоей покорности и моего владения твоим телом и душой, — не останавливаясь, прошептал он.

Не отдавая себе отчета, Гермиона отвечала на его жаркие поцелуи, она чувствовала, словно летит в пропасть, и Том — единственная опора в окружающей пустоте. Будущее пугало, но сил на сопротивление больше не было. Единственным желанием, бившимся в ней, было отдаться ему, раствориться в нем, стать им... Вот он срывает с нее последнюю одежду, готовясь, наконец, овладеть своей жертвой. Гермиона поняла, что тают последние секунды, еще миг — и она исчезнет, как личность...

Внезапно все исчезло. В потрясении она открыла глаза и увидела, что находится на своей постели в палатке, а давление на ее сознание, как и сам Том Реддл, исчезли. Обессиленная, она откинулась на подушку и разревелась от облегчения.

Что бы это ни было, она спасена! Наконец, мучитель покинул ее. Она провалилась в сон, на этот раз спокойный и умиротворяющий, впервые за последние недели.

* * *

— Гермиона! Гермиона! — пробивался к ней родной голос.

Она пошевелилась, потом резко села, откидывая волосы с лица. И увидела взволнованного Гарри, а в стороне от него Рона — он стоял с мечом Гриффиндора в руке, и вода капала с него на потертый ковер. Так вот, что произошло — это он уничтожил проклятый крестраж и спас ее.

Ей захотелось броситься ему на шею и, пристроив голову на его широкой груди, плакать от счастья.

Но обида на его уход, на то, что он их бросил и то, что с ней чуть не случилось большое несчастье, остановили ее. Отголоски прошлых переживаний заполнили Гермиону гневом, который она, не без труда, поборола.

С жадностью ловя каждое слово из рассказа Гарри, ее отпускал страх перед возвращением Волдеморта.

По словам Рона, подарок Дамблдора помог ему отыскать друзей. Судя по всему, этого бы не произошло, если бы Рон искренне не раскаялся в своем поступке и не стремился всей душой найти их.

Когда Рон начал рассказывать о том, что они увидели, открыв медальон, Гермиона поняла: ей нельзя пока рассказывать друзьям о произошедшем.

— Фигуры в медальоне были очень реалистичными, хоть они и состояли из дыма, — Рон выглядел таким несчастным, заново переживая те мгновения, что сердце Гермионы сжалось.

Сейчас не время облегчать свою совесть: им потребуется все силы, не только физические, но и духовные, чтобы продолжать борьбу. Ее исповедь могла подорвать их боевой дух. Возможно, когда все закончится, и они победят, она сможет вернуться к событиям этих недель и поведать друзьям правду. А если они проиграют... Но об этом думать совершенно не хотелось.

Откуда взялась эта серебряная лань, приведшая их к мечу Годрика Гриффондора так вовремя? И появившийся столь своевременно Рон? При мысли о том, что могло произойти, не сложись эти события все вместе в ту минуту, ее передернуло. Что ж, теперь у них есть оружие против крестражей. Она так мечтала уничтожить следующий самостоятельно! О, она бы припомнила ему каждую бессонную ночь, каждую слезинку...

Стоп! Эти желания мести не ее. Она не станет испытывать этого губительного чувства! Успокоиться было проще, чем она ожидала, потому что над ней не довлел ее падший ангел. Потребуется много времени, чтобы прийти в себя, но она знала, что друзья теперь всегда будут рядом.

Все вернулось на круги своя: мальчики тихо беседовали в углу, наверстывая потерянные недели, а Гермиона, скрывая счастливую улыбку, заваривала чай, готовясь к первой за последние недели ночи, наполненной покоем и умиротворением.