ГП и Ткач-недоучка (гет)

Из блаженного марева сонного небытия меня вывел колючий лучик чьего-то нездорового любопытства. Магическое обследование, которое провела с моим спящим телом мадам Помфри, прошло достаточно приятно — я даже мурлыкал от удовольствия, когда одеяло целебных заклинаний мягко окутывало все тонкомагические оболочки подростка. Но этот лучик ощущался совсем по другому, он был настойчив, как сверло зубного врача, и деликатен, как шприц с формалином. От такого бесцеремонного внимания хотелось забежать куда подальше, поэтому я уворачивался от чьего-то пронзительного желания заглянуть в меня поглубже, прятался за чувствами тела, маскировался памятью бывшего хозяина, его по-детски наивными мечтами и страхами.

Потом чужой интерес ослабел, и осталось только ощущение мягкого, словно кошачьи лапки, прикосновения к мозгу. Когда прошло и оно, я осторожно, готовый в любое мгновение нырнуть в самые глубины подсознания, высунулся поближе к реальности. Как только вернулось управление органами чувств, в ушах зазвучал знакомый старческий голос:

— Не беспокойся, Минерва, легилименция мальчику не повредит.

— Но Альбус!

— Мне надо было проверить его сознание — ты ведь сама об этом просила. Услуги целителей из Мунго стоят слишком дорого.

— А попечительский совет не выделит денег на то, чтобы проверить состояние магглорождённого сироты...

— Совершенно верно, девочка моя, — сокрушённо вздохнул тот, кого я вспомнил по ощущениям кошачьих лапок, то бишь старикан в расшитой ночнушке. — Пока есть возможность, мы должны использовать всё, что в наших силах.

— Что показала легилименция?

— Это по прежнему наш Колин Криви. Он очень сильно переживает гибель семьи, боюсь, это приведёт к определённой эмоциональной чёрствости, когда мальчик подрастёт— Однако твои страхи, Минерва, совершенно пустые — в нашем Колине нет посторонней личности, ни хорошей, ни плохой.

— Слава Мерлину— — а моя деканша более проницательная, чем выглядит, смотри ты...

— Минни, если бы ты читала не только «Вестник трансформации», то знала бы, как много осложнений вызывает длительное Круцио в организме мага!

— Поппи, смею тебя заверить, что у меня большая книжная полка!

Хозяйка этого заведения насмешливо фыркнула:

— И на ней нет ни одной книги о человеке. Поэтому ты не знаешь, что после Круцио очень часто встречается так называемый «ожог души», когда жертва меняется настолько, что её с трудом узнают даже близкие. Страдания пережигают чувства, Минни, а мальчик перенёс их больше, чем некоторые взрослые-

По словам очевидцев, и целителей, которые работали с жертвами Гриндевальдской войны, человек, сохранивший интеллектуальную и душевную целостность после Непростительных заклятий, чувствует и ведёт себя так, словно бы постарел лет на десять. Мощнейший шок, который пережила жертва, оставляет у неё только самые сильные чувства — страх, ненависть, любовь, ответственность. Те эмоциональные обертона и оттенки, которые характеризуют личность молодую и несозревшую, слетают с магического ядра, как луковая шелуха.

Кстати, эффект «быстрого старения» известен и магглам — в специальной литературе описаны их наблюдения за жертвами войны, практически один в один с результатами наших целителей.

— И что нам теперь следует ожидать от молодого МакГонагала?

— Большей ответственности, меньшей порывистости. Возможно, больше агрессии в подростковых шалостях, и раннее половое созревание. К сожалению, с этим ничего поделать не удастся из-за глубоких нарушений магической оболочки, и разбалансировки магического ядра. Мне придётся дать мальчику зелья ускоренного роста, иначе дисбаланс в его психической и эмоциональной зонах будет только усиливаться. Вы ведь не хотите здесь новую Лестрейндж, или Джекила-Хайда?

— Упаси Мерлин, Поппи, лучше пусть Колин за девочками бегает!

— Должна заметить, Минни, что это будет обоюдный интерес — на фоне обычных подростков твой мальчик, рано повзрослевший и сформировавшийся в молодого мужчину, покажется весьма привлекательной кандидатурой для влюблённости. Подозреваю, что на него с интересом будут поглядывать даже чистокровные, а уж про менее закостенелых даже не говорю.

— Спасибо за предупреждение, Поппи, я постараюсь сделать так, чтобы у Колина не было времени на всякие глупости!

Послышалось ироническое хмыканье, а потом совсем не преподавательское хихикание, — жаль, что наши учителя так тщательно держат маску при посторонних, и их настоящие личности можно узнать лишь случайно. Та же МакГонагал была бы намного приятнее в общении, если бы не её мания держать дистанцию. Но пока мне остаётся только притворяться спящим, иначе вся их неформальная беседа «у тела пострадавшего» тут же закончится. А я хочу узнать побольше-

— Когда мальчик очнётся?

— Как только я сниму заклятие сна, директор. Тебя что-то беспокоит, Минни?

— Да... Из головы не идут эти вдруг пробудившиеся способности к беспалочковой и невербальной магии. Колин всегда был устойчивым середняком, он и думать о таком не мог!

Директор озабоченно гмыкнул, прокашлялся, как перед лекцией:

— Минерва, я знаю, что на Севере, где влияние кельтских друидов по прежнему ощущается намного сильнее, чем здесь у нас, последователей Римской традиции, многие события из прошлого помнят лучше, но прошу тебя, посмотри на мальчика непредвзято — какой из него Паук?

— Альбус, на Авалоне Паука называют Ткачом, и относятся к нему совсем по-другому... Но я согласна с тем, что Колин — замечательный ребёнок: если бы хоть доля сомнения теплилась в моём сердце, о принятии в Род не было бы и речи. Его даже Старые Семьи приняли, о чём тут говорить!

Но что-то всё равно не даёт мне покоя. Чувство, что мы все что-то упускаем, какую-то мелкую, незаметную, но очень важную деталь. И это упущение нам всем потом выйдет боком...

— Хорошо, только чтобы тебя успокоить, обещаю, что поищу о Ниспровергателе всё, что смогу. Я и сам давненько за повседневными хлопотами не вспоминал о Тёмных Умельцах, так что думаю, полезно будет освежить в памяти старые страхи. Пока же хочу тебе напомнить, что в известной нам истории Паук, или Ткач, если хочешь, ни разу не воплощался в ребёнке, — это всегда были взрослые, состоявшиеся мужчины. Ведь конфликт между Пауком, и магическим миром — это конфликт убеждений, разных мировоззрений, систем ценностей, жизненного опыта мага, и законов повседневного бытия. Ну а какой опыт может быть у мальчика, который только пару лет назад открыл, что магия существует, и до сих пор живёт словно в сказке?

— Ты прав, Альбус, как всегда прав, только вот...

— Вот только мне пора будить мальчика! — решительный голос медсестры разрушил атмосферу уныния, которая повисла в воздухе. — Вы свои дела закончили?

— Да, Поппи, конечно, извини, что мешаем в работе.

— Хорошо, хоть сама это понимаешь...

Тело наполнила волна бодрящей энергии, в крови забурлили радостные пузырьки, захотелось вскочить, закричать что-нибудь весёлое, кувыркнуться, запрыгать на койке, словно молодой гамадрил. Я с огромным трудом подавил это желание, уселся на постели, улыбнулся заботливым лицам.

— Здравствуйте, директор, профессор, мадам Помфри.

— Прекрасный самоконтроль, — улыбнулась мне хогвартская медсестра. — То, что я и говорила: нормальный ребёнок сейчас носился бы по всему кабинету.

— А можно, мэм? Я едва сдерживаюсь, если честно.

Её кивок отпустил пружину, которая распирала тело изнутри. Я заорал во всё горло, сиганул прямо из сидячего положения на соседнюю койку, попрыгал на ней, как на батуте, повис на ширме, которая отделяла нас от остального зала, покачался на ней (заклятая соответствующими чарами, переносная ширма стояла, как влитая), потом нетренированные пальцы сорвались, я хлопнулся на пол, несколько раз перекувыркнулся, и забрался обратно на койку, красный и задыхающийся от усилий. Да, тело надо тренировать, я даже не подозревал, до какой степени оно дохлое.

— Благодарю... благодарю вас, мадам Помфри... этого мне как раз... как раз не хватало! — выдавил я сквозь одышку.

Трое волшебников смотрело на меня с таким удовольствием, словно я только что исполнил их самые сокровенные желания.

— Вот теперь я вижу нашего Криви, — благодушно заявил мне Дамблдор, — а то мы уже начали беспокоиться, не подменили ли тебя.

— Это всего лишь я, директор, только немного повзрослевший.

— О-о-о, Колин, это ещё только начало, — директор загадочно блеснул очками-половинками. — Не так ли, мадам Помфри?

— Надеюсь, что нет, директор, — школьная целительница махнула палочкой, и рядом с койкой появился столик с разнообразными бутылочками.

— Колин, — обратилась она ко мне, — твоя магическая оболочка оказалась сильно повреждена, поэтому для восстановления организма тебе придётся пить лекарства, которые ускоряют рост, и взросление тела. Мне очень жаль, но другого выхода нет.

— Ничего страшного, мэм, я всё равно решил стать сильнее и выносливее, так что ваши лекарства мне только помогут.

Поппи вздохнула:

— Да, они помогут. Какое-то время тебе придётся усиленно питаться, чтобы дать возможность организму развиваться естественным путём. У тебя будет такая возможность до Хогвартса?

— Конечно, мэм. Я умею готовить, да и соседи у нас хорошие. Миссис Сандерс мне не откажет, если я попрошу.

— Прекрасно... — одним движением волшебной палочки, мадам Помфри начаровала деревянный погребец, в котором уместились бутылочки и склянки с моими лекарствами. — Инструкции по применению на внутренней стороне крышки, как обычно.

— Спасибо, мэм.

— Книга, о которой я говорила, — декан подмигнула так, чтобы этого не видел Дамблдор, и я от изумления едва удержал брови на месте, — она тоже внутри. Пожалуйста, береги её.

— Разумеется, профессор. А теперь, могу ли я переодеться?

— Зачем, Колин? Тебе так понравилась больничная пижама? — хитро улыбнулся директор школы.

Я опустил глаза, и завис в ошеломлённом ступоре — пока мне тут заговаривали зубы, он успел поменять больничную одежду на домашнюю. Ай да директор, на ходу подмётки режет!

— Директор, сэр... — медленно протянул я, разглядывая джинсы на коленках, — в свете моего скорого взросления... не могли бы вы научить меня этому хитрому заклинанию?

— Зачем тебе оно, мальчик мой? — по-ленински прищурился лучший друг грифиндорцев.

— Видите ли... — продолжил я задумчиво, — у меня, конечно, ещё нет такого опыта лично... но я слышал разговоры старших ребят...

— Да, Колин, продолжай.

— Сэр, — я решительно поднял взгляд, уставившись в блестящие стекляшки очков, — ребята говорили, что самое сложное на первом свидании с девушкой — это пуговицы на её одежде.

— Колин! — мой декан, как и ожидалось, не выдержала первой, — как вы можете?!

Директор и мадам Помфри захихикали, потом Дамблдор снял очки, вытер заблестевшие глаза:

— Не волнуйся, Минерва, мальчик только шутит.

— Конечно, директор, я ведь знаю, что на мантиях пуговиц нет!

Наше веселье прервала школьная медсестра. Она строго кашлянула, подождала, пока я обращу на неё внимание:

— Итак, молодой человек, я свою работу закончила. Теперь ваша очередь заниматься собой: пить лекарства, хорошо питаться, и не увлекаться безпалочковой магией.

— Хорошо, мадам Помфри. Благодарю вас за заботу.

Та довольно улыбнулась:

— Иди уже, Казанова.

И мы пошли. Обратная дорога прошла под аккомпанемент препирательств МакГонагал и Дамблдора. Дедушка беззастенчиво троллил своего заместителя, время от времени оборачиваясь ко мне с хитрым взглядом, словно приглашая включиться в игру. Я же, чтоб не рассердить непосредственную начальницу, старательно разглядывал окрестности, притворяясь, что меня страсть как интересует кирпичная кладка голых хогвартских стен.

Тем временем декан продолжала настаивать на целительном влиянии полового воздержания, вспоминая то даосских святых, то христианских пустынников, то, почему-то, русских скопцов. На её не слишком убедительные примеры директор отвечал, что «дело молодое», что «мы-то в их возрасте ого-го» — довольно странная позиция для начальника закрытой подростковой школы, на мой взгляд, потому что в ходе борьбы за наше счастливое детство Дамблдор таким макаром и до действующего борделя мог бы докатиться. Типа, раз у детишек письки чешутся, так пусть хоть на конфеты этим местом заработают.

Потом я поймал взгляд МакГонагал, и споткнулся на ровном месте, потому что в глазах моего декана плясали настоящие весёлые чёртики. То есть, это что — она из нас обоих дураков делает? Директор чуть до сексуальной революции в Хогвартсе не дошёл, в ответ на её проповеди образца девятнадцатого века, а она всё это время над нами прикалывается?

Пока я ломал голову, наша прогулка подошла к концу. Мы протопали по гулкому коридору, и остановились перед горгульей, которая без лишних слов отодвинулась в сторону. Меня начальники отправили вверх первым, видимо, как самого ненужного, а сами потянулись следом, по инерции продолжая свой спор.

В директорском кабинете нас ждал уже знакомый интерьер из полок, шкафов, побеленных стен, и величавого трона за здоровенным столом. На таком преферанс удобно было бы расписывать, всё бы поместилось — и бумажки для записей, и карты, и выпивка к ним. Сесть вот так с директором, МакГонагал, да прочими деканами, расписать пулечку, да содрать со Снейпа его последнюю мантию. Или на щелбаны его раскрутить, чтоб на следующий день у Ужаса Подземелий башка трещала, а на лбу шишка торчала от Флитвиковых пальцев...

Магическое зрение включать я не стал, лучей-раппортов не видел, поэтому дорогу к камину прошёл почти свободно, мешала только память о том, что всё это пространство на самом деле пронизывают невидимые магические связи. Правда, электронно-магнитное излечение тоже везде проникает, но никто большой проблемы из этого не делает, так что я решил махнуть рукой, и постараться забыть о сложнейшей паутине, которую плёл в этом кабинете директор.

Так что я покрепче ухватил погребец с лекарствами, раскланялся с моей госпожой по клану, сказал спасибо Дамблдору, чтобы тот не думал, будто про него забыли, и шагнул в камин, крикнув прямо в зелёное пламя: «Мидсаммер!».

С тяжёлым ящиком по воздуху летелось иначе. Дополнительная масса заставила тело медленно поворачиваться вокруг своей оси, а точнее, вокруг центра обеих масс. Головокружения это не вызывало, скорее, создавало впечатление, что я несусь в пространстве на гигантских качелях, и только периодические нырки в трубы не давали почувствовать себя, как в парке отдыха.

Я проносился над городами, нырял в трубы развалюх, которые стояли прямо посреди лесной глуши, успел полюбоваться тем, как на смену шотландским вересковым пустошам приходят английские торфяные болота, и последнюю часть путешествия провёл в густых дождевых облаках — над Центральной Англией моросило. Поэтому свою трубу узнать заранее не удалось, меня просто дёрнуло вниз, в очередной кирпичный зев, и вышвырнуло в камин, в тот самый момент, когда я решил поудобнее перехватить сундучок с лекарствами.

Поощрённый магическим пинком, я вылетел в одну сторону, заколдованный ящик в другую, а облако сажи оказалось посередине. Столь неловкое прибытие оценивать было некому, поэтому я с чувством выругался, намного выразительнее, чем это следовало бы школьнику, и воспитанному мальчику. Никто не восхитился моим знанием иностранного языка (ругался-то я по-русски), не огорчился моей распущенностью, не начал добродушно ворчать, что выходная мантия снова изгваздана сажей — тишине, которая царила в доме, всё это было безразлично.

Я поднялся на ноги, стянул надоевшую хламиду, бросил её на пол (всё равно потом чистить, так что хуже, чем есть, она не станет), прошёлся по комнате. Следы по Пожирателях исчезли: стена у камина, о которую был раздавлен отец, ковёр, на котором лежала мамина голова, кресло, на которое лилась её кровь — всё выглядело совершенно нетронутым, словно бы ничего не случилось прошлой ночью, и родные просто вышли на минуту, кто во двор, а кто поиграть с друзьями.

Потом я заметил большой конверт на журнальном столике, попытался взять его в руки, но конверт подпрыгнул, завис в воздухе, и превратился в стилизованный рот.

— Колин Криви, — сказал он голосом аврора Кингсли, — официальная версия гибели твоей семьи — отравление угарным газом от непогашенного камина. Местные магглы обработаны, тела родных находятся в больничном морге, и на них наложены соответствующие чары. С похоронами не затягивай — действие заклятий продлится трое суток. В случае каких-то сложностей обращайся в Аврорат, поможем. И держись там, парень...

Пергаментный рот закончил сообщение, упал на стол маленькими кусочками, которые тут же начали искрить, дымиться, и практически сразу растворились в воздухе. Остался только лёгкий, едва уловимый запах горелого, который довольно быстро исчез без следа.

Я ещё раз окинул взглядом нежилую комнату, перекинул мантию на кресло, чтобы об неё не спотыкаться, и двинул на улицу, потому что судьба нашей домашней живности вызывала у меня всё большее беспокойство. Мало того, что ни свиней, ни птицу с утра не покормили, так ведь и коров подоить было некому! Вымя, полное молока — это очень серьёзно, и даже не то важно, что молоко может «перегореть», а то, что животные страдают ни за что.

Поэтому я сунул ноги в резиновые сапоги, которые для этой как раз цели торчали у входа, и побрёл в коровник, расположенный совсем недалеко от дома. В тишине пустого двора слышался только хруст щебёнки под ногами, и гнетущая тишина давила на сердце подозрением, что от домашнего скота остались только трупы — так же, как и от родителей.

Открытые ворота напрягли ещё больше, и в тёплую атмосферу коровника я нырнул с тяжёлым сердцем, ожидая увидеть лужи крови, облака мух, и разорванные заклятьями тела. Однако с первыми же шагами по проходу, из груди вырвался облегчённый вздох: бурёнки спокойно глядели на меня влажными, полными мировой доброты глазами, а в другом конце коровника насвистывал очередной музыкальный хит наш работник Стиви. Он услышал шарканье сапог, подслеповато прищурился, разглядывая мой силуэт на фоне открытых ворот, приветственно кивнул:

— Здравствуй, Колин. Смотрю, тебя уже отпустили? Что там психолог сказал?

— Что мне надо быть сильным, и что родных теряет каждый человек, рано или поздно.

— Ага, ага, яйцеголовые — они такие. Несут очевидность так, словно сами её только что открыли. Ты как вообще?

— Уже лучше, спасибо. Ночью было плохо совсем-

Стиви покивал сочувственно, вытер лицо старой «ленинской» кепкой, с которой не расставался круглый год, вздохнул. Человеком он был странным, в наших краях оказался, по местным меркам, недавно, лет десять назад. По его рассказам, всю свою молодость Стиви прохипповал, мотался по шарику от Непала до Калифорнии, а когда «травка» перестала переть, а девки давать, он вернулся домой, чтобы стать, как говорится, ближе к земле. Жил Стиви в какой-то халупе на холмах, в такой дыре, куда только овцы да козы добираются, ездил старым разбитым «Лендровером», который, по словам деревенского механика, помнил ещё Стенли, и Лоуренса Аравийского, и зарабатывал на жизнь всякой мелочёвкой, пока года три назад не прибился к нам на ферму.

Работником он оказался прекрасным, и только время от времени исчезал на несколько дней, после которых возвращался помолодевшим и умиротворённым. Злые языки говорили, что он просто отправляется на наркоманские оргии с такими же престарелыми обалдуями, но с косяком на кармане его никто не поймал, поэтому родители просто делали вид, что ничего не происходит — в конце концов, хорошему человеку можно простить небольшие слабости, особенно, когда он о своих загулах предупреждает заранее.

Тем более, что мы, в отличие от большинства местных, знали, куда исчезает наш певец и художественный свистун — он ездил искать «места силы». В ходе своих многолетних поисков трансцендентной правды, ударился Стиви серьёзно головой о всякую оккультно-энергетическую хрень, о чём под страшным секретом отцу и рассказал, когда тот его спросил, куда работник пропадает. В мозгу нашего работника смешались поучения тибетских лам, даосские книжки, Кастанедовские байки, и прочая доморощенная магическая радость, поэтому, когда звёзды сходились в нужной конфигурации, он отправлялся медитировать подальше от людей, чтобы открыть третий глаз, разбудить Кундалини, впасть в нирвану, найти путь на Аваллон — не знаю, что там сейчас самое популярное среди любителей дымных палочек.

Свою последнюю «экспедицию в запредельное» Стиви закончил недели полторы назад, и сейчас горел на работе, как передовик-стахановец. Я, после всех моих пертурбаций, о нём просто забыл, но он в очередной раз доказал, что на Стиви можно положиться: живность была накормлена, боксы почищены, утрення дойка проведена, как обычно.

— ...и прихожу, слышь, как обычно, — тем временем Стиви уже начал рассказывать, как здесь развивались события, — а тут дым коромыслом, кого только нет. Лиззи из деревенского совета, та, что волосы себе накручивает копной, викарий, сержант с криминалистами — только Мэда из книжного не хватает, чтоб фотки делать. Работа кипит, меня сразу в оборот взяли, сам сержант, слышь, допрашивать кинулся, не видел ли я чего, или не слышал.

А я ему, слышь, говорю: вас тут много, а про животных никто не подумал. Они же тоже чувствуют, их доить пора, кормить, чистить. Вы тут образованные все, учились не для того, небось, чтоб вилами на чужой ферме махать, так что извини, Том, а меня работа ждёт.

А он меня ещё чуток поспрашивал, для порядку, слышь, и я пошёл в стойло, пока бурёнки полицейскую сирену не заглушили рёвом.

— Спасибо тебе, Стиви! — я с чувством пожал ему руку, — у меня просто сердце было не на месте, так волновался!

Тот пожал плечами, дескать, понимаю, осторожно продолжил:

— Колин, а ты... ты со всем этим что делать думаешь?

Я вздохнул, тоскливо огляделся: здоровенный двор, в прошлом году основательно засыпанный щебёнкой, трактора, два развозных грузовичка, большой молоковоз, полностью оборудованный коровник. Кто этим будет заниматься? У меня ни умений для этого нет, ни желания, ни сил, ни возможностей.

— Думаю продавать, Стиви... Я отцовский бизнес не потяну: через месяц начинается школа, и вернуться смогу только к Рождеству. А здесь нужна хозяйская рука, постоянный контроль.

— А ты в аренду сдай, слышь. Кто знает, как дальше дела пойдут, может, и вернуться захочешь к корням, типа, как я. Не торопись закрывать за собой дверь: сделать окончательный выбор ты всегда успеешь. Да и потом, слышь, за ферму тебе сейчас никто нормальных денег не даст — всем известно, что тебя время поджимает.

— Я адвоката найду, пусть он продажей занимается.

— Ну да, и ещё к нему пару человек, чтобы мне в работе помогали, потому что я в одиночку со всем не управлюсь. И надо, чтоб они в механике разбирались, а то забарахлит машина, и весь дневной заработок коту под хвост.

— Мне надо подумать, Стиви.

— Ага, думай. Только не слишком долго, слышь, а то всю клиентуру растеряешь.

Я хлопнул себя по лбу так звонко, что мой собеседник дёрнулся от неожиданности:

— Твою ж мать, клиенты! Я про них совсем забыл!

— А я нет, — Стиви гордо задрал нос, чихнул, и заулыбался от уха до уха, — всё спокойно, Колин. Старый Миллер бурчал, конечно, что поздно позвонили, но согласился три дня молоко отдавать «Крыльям». У всех остальных то же самое, три дня на размышления у тебя есть.

— Чёрт, Стиви, не знаю, что бы я без тебя делал!

— Ага, без меня, как без рук, — старый бродяга засветился от удовольствия. — Ты, слышь, давай, прыгай на велик, да несись в ратушу, пока они там за тебя всё не решили. А то оглянуться не успеешь, а тебя уже в детский дом пристроят. Или в семью куда, типа, к Джейсонам из Верхнего Мидсаммера. Слышь, Колин, хочешь стать Джейсоном?

— Нет!

Я бросился назад, загребая по щебёнке здоровенными сапогами. Эти «семейные» гамнодавы традиционно стоят у входа в каждом местном доме, и всегда большого размера, чтобы можно было в них впрыгнуть каждому члену семьи, от мала до велика. Разумеется, молодые влезают в эти грязеходы прямо в домашней обуви, чтобы нога хоть как-то держалась, потому что обувать «детские» галоши, которые стоят там же, у ступенек, стыд и позор.

Во всяком случае, так было в нашей семье — мы с братом активно боролись за право сунуть ноги во «взрослую» обувь, чтобы потом вволю посмеяться над лузером в обуви «детской». Родители посмеивались, глядя на эти разборки, но как только мы оба подросли настолько, что перестали выпадать из отцовских сапог, детские галоши оказались подарены в другую семью.

Поэтому сейчас я хрустел гравием слишком просторными сапогами, и торопился как можно скорее открыть сарай, чтобы запрыгнуть на железного скакуна, и ринуться в самый центр деревни, где, возможно, именно сейчас решается моя судьба.

Велик дожидался меня на своём обычном месте, за дверью. Поначалу, сразу после покупки, брат хотел оставлять его в доме, чтобы, как только стрельнет в башку, хватать байк, и нестись навстречу ветру. Мама не стала запрещать, а просто сунула в руки молодому гонщику ведро и тряпку, чтобы тот мог хорошенько очистить своего железного коня от уличной грязи после упоительных гонок по окрестностям. Брательник помыл велик один раз, помыл другой, и новенький байк плавно переместился в сарай, к лопатам, граблям, и прочему сельскохозяйственному инвентарю.

Теперь же я вылез из родительских «ботфортов», поместил свою тощую задницу на жёсткое велосипедное сиденье, и надавил на педали. Сразу за воротами я тормознул, огляделся по сторонам, вздохнул, набираясь решимости, и серый асфальт просёлочной дороги зашуршал под рифлёным протектором «горных» покрышек всё быстрее и быстрее.

В своей прошлой жизни мне довелось побывать в Англии только раз, благодаря тому, что знакомый свалился с гриппом, и освободилось место в групповой экскурсии. В тот момент мой карман жгли деньги после случайной шабашки, а у него пропадала выкупленная поездка. Шенген я открыл заранее — собирался пивка попить в Чехии, — так что практически без раздумий вместо Старой Праги отправился поглядеть на Трафальгарскую площадь. Народ в группе оказался компанейский, общие знакомые нашлись сразу же, так что обратно я привёз только чувство дикого похмелья, да искреннее удивление оттого, что настоящий английский виски по вкусу и запаху оказался такой же дрянью, как наш южный самогон.

Нет, есть, конечно, любители всех этих сивушных ароматов и отрыжек, но я лично предпочитаю хороший коньяк, или, если надо обязательно ужраться в хлам, обычный медицинский спирт. В своё время попить его довелось много, учили меня настоящие мастера, и чувство царапанья в моментально пересыхающем горле я не променяю ни на какую сивушную вонь. Опять же, выгода — просыпаешься утром, зальёшь в пищеводную Сахару воды, и опять весёлый, пока алкоголь не нейтрализуется до конца.

Так что теперь, оказавшись в теле английского подростка, я открывал для себя страну Байрона и Конан Дойля заново, восторженно впитывая воспоминания, которые всплывали из пацанячьего подсознания.

Вот здоровенный раскидистый дуб на холме, известный местным, как Старый Том, где все мои приятели прошли мужскую инициацию, а я жестоко облажался (о поцелуях говорю, только о поцелуях!). Меня угораздило пригласить Кети Сандерс погулять по холмам в тот самый момент, когда та мучилась от насморка, поэтому я наелся стыда, а она ещё с пол-года не могла смотреть на меня без смеха.

А за той рощицей слева лежит пруд, в котором Чёрный Принц утопил свою латную перчатку. Справедливости ради, надо признаться, что существует этот водоём лет триста всего, но туристы и приезжие пасутся у него регулярно. Из Дэрроу-холла, где Белая Невеста оплакивает свою несчастную судьбу, они полевыми дорогами топают к мельнице Джона-Кривое-Весло, которую тот построил на свои пиратские гинеи ещё во времена доброй королевы Бесс, и, налюбовавшись на поросший мхом желоб старого ручья (от мельницы осталось только отводное русло, которое давало воду на колесо), добираются до пруда.

К этому времени мясник Джексон успевает раскочегарить свой передвижной гриль, так что рассказы о Чёрном Принце, Плантагенетах, и Джоанне Прекрасной туристы слушают под запах свежеподжаренных колбасок, и ржаного хлеба от «Бабушки Эммы», самой известной из местных булочных. Устоять против такой массированной атаки приезжие не могут, поэтому в паб «Якорь и весло» возвращаются умиротворённые, довольные жизнью, и проведённым днём. После чесночных колбасок хочется пить, а что может утолить жажду лучше доброго английского эля?

Искусство доить туристов у наших «недалёких» крестьян развито на генетическом уровне — некоторые из соседей владеют фермами лет триста без перерыва, всё это время оставаясь арендаторами семьи Крайтон, самых богатых из местных лендлордов, а те традиционно известны своей любовью пускать пыль в глаза, и умением выдавить деньги даже из камня. Предки их организовывали костюмированные балы с настоящими индейцами и андаманскими дикарями, а нынешние хозяева земли устраивают ежегодные турниры рыцарей, и исторические чтения в Крайтон-мэнор, посреди ростовых портретов своих надутых предшественников.

Колин бывал на этих зрелищах, и память мальчишки подсказывает мне, как ловко сцеживают денежку из восхищённых зевак тутошние аборигены. Стакан травяного чая по уникальному семейному рецепту, баночка варенья, которое сварено «как это делали ещё при Королеве-девственнице», булка из «экологического» зерна, майка с фотографией себя любимого в рыцарских доспехах (тут тебя сфотографируют, и тут же напечатают на ткани), курсы «бабушкиного» вязания из шерсти местных овец, школьный хор, который распевает средневековые баллады, пока самые красивые девочки ходят по толпе с рыцарскими кубками в руках, — вроде бы, мелочь, но за праздники только ленивый не успевает собрать на пару новых ботинок, плейер, или ещё какую нужную вещь.

Родители тоже участвовали в этой охоте на приезжих: на своём столе отец выкладывал домашние сыры, сметану, творог, мамины пудинги и пирожки. Всегда можно сделать чуть больше, когда знаешь, что на следующих выходных толпы незнакомых людей сметут плоды твоего труда, потому что у тебя вкусно, качественно и недорого. А потом в пабе, или на посиделках в Клубе домохозяек, можно поехидничать над соседями, которым в этом году не удалось тебя обогнать по популярности у туристов.

Английское законодательство, со всеми его недостатками, всё ещё позволяет дышать мелким торговцам вроде нас. Конечно, это не то, что было до чёртовой Железной Девы, будь она неладна, премьер-министр Тетчер, со всеми своими родственниками до седьмого колена, однако с реалиями прошлой жизни не сравнить — тут даже в голову прийти не может, что полицейский, вместо того, чтобы за порядком следить, начнёт трясти деньги с таких, как я. Вот штраф при случае он может выписать легко, но вымогать в свой карман? Что за бред? Мы же не в Америке какой...

Пока я предавался воспоминаниям, пробуя как-то уложить сразу две версии прошлого в одной голове, дорога между холмами и рощицами закончилась, а меня ощутимо протрясло на брусчатке там, где начинался участок самого старого в округе моста. Вибрация выгнала из башки ненужные мысли, но привычное раздражение на местный совет, который принципиально не разрешал положить нормальный асфальт вместо старого доброго гранита, вызвало улыбку — раздражение было английского пацана, который не знал, что есть на Земле такие страны, где дорогами называются направления.

От воды тянуло сыростью, какой-то водяной травой, и от этого запаха, который показался страшно родным, накатила такая ностальгия, что я не удержался, и тормознул на мосту, чтобы оглядеться. Прислонив велик прямо к каменному парапету, я глубоко вздохнул, покрутил головой, чтобы расслабить шею, которую стянул неожиданный спазм, глянул по сторонам.

Вниз по течению, там, где местное недоразумение, по ошибке названное рекой, делало поворот, на каменистой мели стояла знакомая фигура в рыбацких штанах, и размеренно махала удилищем. Сначала я понял, что этот наш сосед, Браун, опять пробует поймать форель-гиганта, про которую уже третий год ходят слухи по всем окрестным пабам, и даже назначена немалая награда, а потом только вспомнил, что этот способ ловли называется нахлыст. Очень удобный, кстати, — рыба клюёт на искусственную мошку, поэтому ни червей копать не надо, ни с опарышем возиться. Такой, если можно выразиться, английский способ: один раз постарался, и потом долго пользуешься результатом.

В нависших над речкой ветвях цвиринькали птицы, вода тихо журчала по камням, где-то из-за недалёких домов слышался звук тракторного движка — всё было таким родным, привычным, английским, что неожиданная тоска по ушедшей жизни растворилась в сочных красках повседневности. Я втянул ещё раз запах детства, улыбнулся, и снова надавил на педали.

Дорога шириной целых в три полосы сузилась в привычные две, по обочине потянулись старые дома-близнецы, известные среди местных исключительно как «собачьи будки» — живая память о закрытой ещё после Первой мировой фабрике. Жильё хозяева построили для семейных работников, которых привозили со всей Англии, и особым комфортом по понятным причинам не заморачивались — две спальни, крохотная гостиная, кухня, чтоб только повернуться можно было, ванная в сыром полуподвале, да туалет на улице.

Потом, когда предприятие, которое так и не стало «градообразующим», угасло в ходе конкурентной борьбы, дома пришлось перестраивать по нормальным стандартам, однако память о первых квартирантах осталась, и сегодня, чтобы вспомнить название улицы, каждому из местных пришлось бы лезть в карту, или телефонную книгу. Колин исключением не был — я катил по обочине, разглядывал серые от угольного дыма стены, маленькие, чтобы тепло не терять, окна, яркие цветы на узких подоконниках, старые машины на тротуарах, но вспомнить, как эти чёртовы «конуры» называются официально, не мог.

Этот район по прежнему оставался местом для не слишком богатых, хотя совсем нищие жили с другой стороны деревни, в Старых Дворах, где можно было совершенно спокойно встретить разбитое окно, сгнившую от старости входную дверь, или севшего на ободья старого «форда», который удерживает от рассыпания в труху лишь краска. Тут же обретался народ уровнем повыше, те, кто не сидел на «социалке», и одевался не только с бесплатных раздач старой одежды.

Мы со своим бизнесом относились к категории «почти богатых», из-за чего ни у меня, ни у брата среди здешней детворы друзей не было. Так, случайные знакомства, когда говоришь «привет» при встрече, и тут же забываешь человека. Поэтому я проехал «будки», не встретив ни одного знакомого лица.

Наверно, это даже было к лучшему — что из меня сейчас за собеседник, если в голове всё ещё путаются русские реалии с английскими? Тут бы доехать скорее, решить проблемы, да свалить обратно, к привычным заботам, да пустой тишине мёртвого дома. Хотя нет, к ней как раз я не тороплюсь...

Старые многоквартирники закончились супермаркетом, я переехал очередной ручей, и быстрее закрутил педали, потому что начался район частных домов, где обреталось довольно много моих знакомых. К чёрту, к чёрту, друзья и подруги детства, я лучше без вас пока обойдусь. Здесь уже были нормальные ограды из декоративных заборчиков, цветы в земле, а не в горшках, и тростник на крышах вместо черепицы.

Самое забавное,что ещё недавно я представить даже не мог, какая круть тростниковые крыши. Всё детство провёл у бабушек под камышовой крышей и в саманных стенах, всегда считал, что это пережиток прошлого, а тут вдруг оказывается, что это не только экологично, но и тепло, удобно, экономно, долговечно. Говоря по-русски, престижно, а значит дорого, поэтому «маст хэв».

Наш дом такой роскошью похвастаться не мог, но отец собирался, как только мы закончим Хогвартс, сделать кардинальную перестройку всего хозяйства, чтобы зажить как белые люди, под крышей из особо обработанного тростника. Теперь уже не удастся...

Сзади бибикнула машина, я прижался к тротуару, оглянулся: грузовичок Спикмана, бати моего одноклассника, подъехал почти вплотную, тормознул, из кабины выглянул Питер, их старший. В расстёгнутой почти до пупа рубахе, золотой цепочке из дутого арабского золота, с наколками на крепких руках, он походил скорее на мелкого бандита, чем добропорядочного обывателя, каковым являлся в реальности. Я, как Колин Криви, знал, что самый хулиганский поступок, который сделал в своей жизни этот начинающий лысеть крепыш, — сюрприз в сапогах старого и вредного, словно пикси, Джейкобсона, которые тот оставил возле паба, пока глушил пиво на встрече Рыбацкого клуба.

Средний Спикман, мой приятель, потом взахлёб пересказывал утреннее пробуждение семьи, когда этот самый Джейкобсон, их сосед, орал на весь двор о проклятых малолетних ублюдках, которые нагадили ему в обувь. По причине винных паров, вечером старик этого не заметил, зато утром пережил несколько неприятных моментов, когда очнувшееся сознание вдруг обнаружило, что в комнате пахнет совсем не осенью.

— Привет, Колин, — махнул рукой Питер, — уже вернулся из Костона?

— Да, всё быстро прошло (Костон? А что я в нашем административном центре делал?).

— А мы думали, тебя там до вечера промаринуют, Ма даже собиралась заглянуть попозже, чтобы с дойкой помочь.

— Нет, спасибо, мы со Стиви нормально управились. Поблагодари её за заботу.

— Ага. Ты это, Колин, — Питер, как и многие деревенские ребята, велеречивостью похвастаться не мог, предпочитая действие словам. Поэтому сейчас на его лице невооружённым глазом было видно, как он старается не зацепить какую-нибудь болезненную для меня тему. — Ма сегодня пирог поставила, тот, который ты любишь. Помнишь, с ревенем и сливами? Ты загляни к нам вечером, родичи хотят что-то сказать.

— Хорошо, обязательно загляну. Только дела все в центре улажу.

— Ага... Ты вообще как, мужик?

— Держусь.

— Хорошо... Это, Колин... ты если что надо, не стесняйся, сразу давай к нам. С похоронами если помочь, или по хозяйству что. У меня ближайших пару дней заказов почти нет, и я всегда готов, только свистни.

Благодарную улыбку сдержать не удалось, и Питер, глядя на мою физиономию, ухмыльнулся в ответ:

— Чего ржёшь, Колин?

— Пит, ну ты ведь знаешь, как у меня свистеть получается. Забыл, как нас с братом учил?

Тот облегчённо засмеялся в ответ — мои попытки научиться свистеть с помощью пальцев закончились эпическим провалом, свидетелем которого был как этот субъект, тогдашний наш наставник в сложнейших арканах того, что должен уметь делать каждый серьёзный мужчина двенадцати лет.

— Ну так просто звони, я под телефоном всё время. На кнопки сумеешь нажать?

— Спасибо, Питер, обязательно воспользуюсь твоим предложением!

— Только не злоупотребляй! — шутливо нахмурился собеседник. — Я сегодня с Пэт езжу, так что могу быть занят. Сам знаешь, трудно говорить, когда целуешься. Эй!

Он покачнулся, из-за плеча показалось рассерженное лицо в обрамлении рыжих кудряшек. Пэтти Ирис, а это была именно она, ещё раз стукнула ухажёра, заставив того прикрыть голову в дурашливом страхе, помахала мне рукой.

— Здравствуй, Колин! Пит, я тебе сейчас кое-что оторву, если не перестанешь шуточки шутить!

— Не мешай водителю, Пэт! Я из-за тебя могу в столб въехать!

— Ты стоишь, Питер Спикман, и пока автомобиль не тронулся, я могу делать с тобой всё, что захочу! Хоть на кусочки порвать!

— Пэтти, оставь от меня хотя бы что-нибудь на вечер! Чем я тебя целовать буду?

— Губы оставлю, так и быть!

Пробуя увернуться от ударов крепкими девичьими кулачками, Пит высунулся из кабины почти по пояс:

— Всё, Колин, бывай, меня сейчас только дорога может спасти от её гнева. Ой! Сам знаешь: влюблённая (ой!) женщина — это страшная (ой!) сила! Пэт, да хватит меня щипать!

Грузовичок рыкнул мотором, и ринулся вперёд так, словно за ним гналась стая бродячих собак. Я посмеялся ещё немного — отношения Питера и Пэтти развивались уже второй год, так что свадьба была не за горами, — проверил велосипедную цепь, которая показалась чересчур растянутой, поздоровался с мистером Чедлером, вышедшим поглазеть на наш разговор, и отправился дальше, пока этот любопытный сплетник не втянул меня в долгий и нудный монолог.

До цели моего путешествия осталось уже совсем немного. Я проехал мимо поворота на Крайтон-мэнор, который отмечал здоровенный щит с фотографией поместья, скользнул глазами по витрине магазинчика миссис Черчил, где каждую неделю выставлялось очередное вырвиглазное чудовище из фетра (вывеска на магазинчике убеждала, что это «Дамские шляпки», но поверить в такую глупость могли только приезжие, а мы-то знали, что плоды творческого безумия этого доктора Мабузе в юбке ровно в полночь новолуния превращаются в гремлинов, и горе той дуре, которая не успеет снять с головы жуткий головной убор!), дзынькнул торговцу овощами, и свернул в проулок, чтобы доехать до мэрии без лишних приветствий.

Старое здание деревенского совета, построенное в семнадцатом веке, разрушили нацисты. Сбитый бомбардировщик упал прямо на него, под развалинами погибли все, кто в то время находился на работе, поэтому на стелле возле костёла рядом с именами тех, кто не вернулся с войны, видны фамилии людей из деревенской администрации.

Разрушенный дом восстанавливать не стали, на месте обломков организовали большую клумбу в виде альпийской горки, а новый корпус построили парой улочек дальше от центра, видимо, рассчитывая на то, что если затеряться среди жилых домов, то в будущем это поможет избежать неожиданных гостинцев с неба. Теперь в широком одноэтажном здании под потемневшей от дождей черепицей располагались деревенская администрация, библиотека, местный драматический театр, и устраивались танцевальные вечера.

Я пристроил велик на стоянке, огляделся, в надежде оттянуть неприятную встречу, вздохнул полной грудью, ругнулся на собственную нерешительность, и толкнул зелёную дверь, за которой пряталось моё неизвестное будущее. Умом я понимал, что волноваться не о чем, любые проблемы можно решить с помощью МакГонагал, Кингсли, или кого-то из знакомых магов, но попробуйте найти общий язык с системой нейро-гуморальной регуляции, которая только окисление да нейтрализацию понимает!

Сердце бухало под самым горлом, лицо пылало, дышать приходилось чуть ли не волевым усилием, а первые шаги по ковровому покрытию коридора получились с изяществом больного паралитика. Слава богу, что меня никто не увидел! Из раскрытых дверей доносилось стрекотание пищущей машинки, негромкие разговоры, тянуло свежезаваренным чаем, духами, средством для чистки ковров. Я сделал несколько шагов, растерянно повёл глазами по сторонам — а куда мне, собственно, идти?

Из дверей в конце коридора вышла тётка с высоким начёсом, потрясла рукой, подула на пальцы, увидела меня, и двинулась навстречу.

— Колин, ты уже здесь? Давно вернулся? Что сказал психолог?

— Не очень давно, мисс Лиззи. Как приехал, так прыгнул на велосипед, и сюда. — Память подсказала, что это секретарша мэра, дама, чрезвычайно популярная среди мужской части населения благодаря своим уникальным... э-э... достоинствам. Они были столь велики, что пуговки на белоснежной блузке буквально рвались из петель, чтобы дать им дорогу. Обожал эту даму каждый половозрелый самец Мидсаммера и окрестностей, а ненавидела чуть ли не каждая половозрелая самка, потому что её появление в любом общественном месте заставляло добропорядочных отцов семейства замедлять шаг, сбиваться с темы в разговоре, и улыбаться ревнивому ворчанию жены забытой юношеской улыбкой.

Вопреки ожиданиям, вела миссис Лиззи спокойную, размеренную жизнь одинокой домохозяйки, и если кому и давала, так только своему непосредственному начальнику, потому что его жена, госпожа Стэнфорд, дама, как говорится, «со следами былой красоты на увядшем лице», не любила её особенно горячо. За волосы соперницу она не таскала, но губы поджимала при каждом посещении мужа так сильно, что те превращались в тонкие ниточки, из-за чего становилась ещё более похожей на высохший от старости муляж человека.

Сама же богиня воспринимала попытки местных клуш её уязвить абсолютно равнодушно, словно бы не замечая осуждающих взглядов, и шепотков за спиной. Она только ещё больше цвела и пахла, окружённая мужским вниманием. Вот и сейчас, губы автоматически пересохли, как только наша местная Венера подошла ближе, и окутала меня облаком своих сладко-терпких духов. А ведь запах ей идёт... И кружевной воротничок блузки замечательно шею оттеняет — такая она сразу кажется нежная и беззащитная, что просто вот хватай, и целуй.

— Что у вас с рукой, мисс Лиззи? — не удержался я, когда увидел, что она снова дует на пальцы.

— Даже не знаю, Колин, с самого утра всё идёт наперекосяк. Утром расчесаться нормально не смогла, на работе из рук всё валится, теперь вот, чаем руку облила. Хорошо, хоть не блузку...

— Давайте помогу. Вам как обычно, с сахаром?

— Спасибо, ты мне очень поможешь. Сухость во рту такая, словно мы с Дэном всю ночь виски хлестали. А мы не хлестали!

Она уставила на меня указательный палец, и строго нахмурилась, чтобы выглядеть ещё более убедительной.

— Конечно, мэм. Сколько сахара?

Кружки наших чиновников отличались по цвету и размеру. У той, которую мне дали для наполнения, на боку красовалась панорама Крайтон-мэнора. Я сыпанул две ложечки в уже разведённый молоком чай, начал мешать, разглядывая прекрасный вид древнего здания в окружении зелёных деревьев. Стоп, Дэн — это не молодой ли наследник? Так это на него наша сексуальная богиня замахнулась? Высоко берёт девчёнка, дай бог ей счастья.

Узкая ладонь мягко легла на моё плечо.

— Колин, мне очень жаль, что так случилось.

— Спасибо, мисс Лиззи.

— Если что-то надо, если нужна какая-то помощь, говори, не стесняйся.

— Конечно, мисс Лиззи. Вот ваш чай.

— Благодарю, — она сделала глубокий глоток, задумчиво нахмурила брови. — Что-то я должна была с тобой сделать, только вот что... Чёрт, все мысли в голове поперемешались. Идём.

Секретарша, обработанная аврорскими «чистильщиками», решительно двинулась по коридору, я последовал за ней. Мы вошли в большой светлый кабинет, и глаза сразу же остановились на огромном допотопном мониторе, красовавшемся за кучей бумаг. Из-за монитора высунулась ещё одна женщина, глянула на нас измученными глазами.

— Да что такое сегодня творится, пол-часа не могу текст написать!

В ярко освещённой комнате я заметил то, что не привлекло внимание до этого. Не знаю, слабое ли освещение повлияло, или мощное очарование Лизкиных грудей, но только теперь, при солнечном свете, я увидел, как плещется в глазах окруживших меня женщин синее пламя магического заклинания, и дрожащими язычками оборванных раппортов тянется из глазниц мне навстречу. Я вздохнул, напрягся, воображаемыми пальцами мягко прикоснулся к магическим оболочкам. Тепло человеческих желаний, хаос взбаламученных мыслей, жёсткие рамки подсознательных ограничений, которые надломил вчерашний Конфундус, кольнули несуществующие подушечки, синие ниточки потянулись мне навстречу. Стараясь не обращать внимания на всё более заметную боль в левой руке, я свёл оборванные раппорты вместе, подтянул их к себе, добавил чуток успокаивающей сонливости:

— А может, со мной не надо ничего делать, как вы думаете?