Сеансы сумасшествия (гет)

Он приходит сюда снова и снова. У него создается такое ощущение, что с каждым посещением Иная все больше сходит с ума. Музыка в ее комнате гремит так, что, кажется даже привычному уже врачу, у него лопнут барабанные перепонки. Сумасшедшая, как и всегда, подпевает, хрипло хохочет и беснуется, прыгая по кровати. Полоска дневного света, пробивающаяся сквозь шторы, стала намного шире, тяжелую ткань теперь раздувает из-за приоткрытых ставней прохладным ветром.

Врач устало садится в давно забытое кресло и потирает пальцем висок, наблюдая за неожиданно нечетким в уже не абсолютной тьме женским худым силуэтом. Иная успокаивается и садится на помятой постели, подтянув колени к груди и устроив на их подбородок. Острые вороньи лопатки выпирают так, что, кажется, вот-вот превратятся в крылья. Если когда-то не были ими — врач готов поверить уже во все.

Он устал от мертвого мира. Он хочет отправиться с ней куда угодно. Для нее это означает вернуться, для него — отправиться в путешествие. Вот только куда отравиться? В ее иллюзорный мир? Для этого надо что, наглотаться таблеток? Или, может, удариться головой?

Он теперь ждет лишь ее приказа.

Она рассказывает какую-то несуразицу снова — о крыльях, о небе... О том, как стеклянные перья ослепительно блестят на солнце, о том, какие облака пушистые — словно пуховые подушки... она рассказывает, он — слушает. Слушает так неожиданно внимательно и молчаливо, не задавая лишних вопросов, что, кажется, не слышит ее вообще. Только когда Иная замолкает, врач выжидающе поднимает на нее взгляд, вынуждая продолжить.

Он с трудом разбирает слова — то ли вновь музыка столько непривычно для его ушей громкая, то ли она говорит неожиданно тихо, хотя постоянно срывает криками горло. Он не может понять, что не так, что изменилось...

Широкая полоса дневного света, видная сквозь раздуваемые ветром шторы, прочерчивает себе солнечный путь от окна до противоположной стены комнаты, являясь словно незримой преградой, которую не в силах преодолеть Иная, по-прежнему оставаясь на своей измятой кровати.

Она говорит, говорит... Прерывается на секунду, внимательно вглядываясь в лицо своего молчаливого визави, и вновь продолжает монолог. Врач слушает ее скорее уже по въевшейся в кровь привычке, как если бы каждое утро выгуливал собаку, будь у него таковая, или как смотрит обычно подолгу по приходу домой на зажженную настольную лампу. Поддаваясь ее увещеваниям, он каждый раз ждет чего-то необычного совершенно и хочет поскорее увидеть то, что она обещает ему показать.

Он сам превращается в сумасшедшего.

Или просто в инакомыслящего.

Или в Иного.

Иная смеется, вспоминая о пышных балах, платьях с кринолинами и напудренных париках, рассказывает о том, сколько интрижек пропустили историки, улыбается каким-то своим, недоступным врачу-собеседнику мыслям и раскачивается из стороны в сторону. И с места насиженного не двигается, словно приросла к нему, как только он дверь за собой прикрыл и в кресло уселся.

— Люди — глупые, — Иная смеется хрипло, обнимая руками ноги, и смотрит на врача в упор. Тот даже не собирается отрицать это, и она удовлетворенно кивает, словно победивший в поединке воин.

Врач смотрит душевнобольной в лицо и словно пытается найти там что-то, только ему ведомое. И озадаченно щурит глаза, не давая понять, находит ли ожидаемое или нет.

— Ты сегодня пойдешь со мной, — неожиданно добавляет Иная, склоняя голову набок и облизывая сухие потрескавшиеся губы. — Сегодня мои крылья ко мне вернутся, и мы улетим отсюда как можно дальше.

Врач тихо хмыкает и неопределенно мотает головой.

— И куда же ты собралась взять меня, если я такой же, как все? — чуть кривит губы в улыбке он. Ему безумно хочется отправиться с ней, потому что ее сказки сводят его с ума. Потому что он улыбается в ответ на ее смех, реагирует озадаченно на молчание. — Ведь у меня нет крыльев.

— Я поделюсь с тобой, — растягивает губы в улыбке Иная, поднимаясь на ноги и расставляя в стороны руки, словно собиралась в полет на дельтаплане. — Я поделюсь с тобой крыльями, и мы улетим отсюда.

Он кивает.

— Ты ведь веришь мне? — в последний раз неожиданно серьезно интересуется она, спрыгивая с кровати на пол.

Врач отвечает душевнобольной без колебаний.

— Верю.

Ведь она уже давным-давно сводит его с ума.

Иная подходит к окну без опаски, хотя раньше будто боялась этого. Музыка, сотрясающая четыре стены, отходит на второй план куда-то, она ступает в полоску света, впервые со знакомства с врачом открывая свое лицо солнечным лучам. Ветер раздувает в стороны ее волосы — оказывается, темно-русые, встрепанными локонами закрывающие тонкую бледную шею. У нее ломкие черты, острые скулы, высокий лоб и покусанные воспаленные губы, улыбка на которых бесноватая как-то привычно. А глаза у нее серые — врач не видит, но почему-то точно имеет понятие об этом.

Оконные ставни противно скрипят, вклиниваясь в музыкальную партию и распахиваясь шире, шторы раздвигаются в разные стороны, открывая дорогу свету, словно обволакивающему тонкую женскую фигуру. Врач щурит глаза совсем как-то уж недоверчиво — Иная приобретает в этом свете необычайную четкость, одновременно словно в нем растворяясь. Кажется, он нее останутся вскоре лишь контуры, как от полустертого с бумаги наброска в карандаше.

Он спохватывается до невозможности поздно. Когда спохватывается — Иная уже летит из окна вниз, вся объятая сгустком солнечного яркого света, и протягивает к нему тонкие руки. Она сказала, что заберет его с собой... Времени на раздумья не остается, да оно, в общем-то, и не нужно.

Подоконник под ногами словно пружинит, когда молодой человек отталкивается и падает вниз следом за душевнобольной пациенткой. Мир вокруг растворяется в солнечном свете, слепя глаза и мешая рассмотреть растворяющийся силуэт, но не мешая протянуть к нему рук, чтобы ухватить хрупкие бледные пальцы и крепко сжать их.

У Иной больше нет вороньих лопаток — за спиной ослепительно что-то блестит, переливаясь на солнце. Она улыбается — без иронии, бесновато и как-то совершенно неожиданно счастливо.

— Вот ты и увидел мои крылья, безумец. А теперь скажи этому мертвому миру «прощай».

Врач чуть дергает уголком губ, уже не зная, падают они вниз или просто зависли в воздухе. И повторяет.

— Прощай, мир.

И воспаряет в небо.