Ведьмины будни (джен)

— Бабка! — позвала я, прикуривая неизвестно какую по счёту сигарету и бессильно расползаясь по родному дивану. Во рту было сухо и гадостно, надо бы пойти на кухню, водички хлебнуть, но сил нет даже на это.

— Аюшки? — отозвалась родственница из коридора.

— Знаешь, что я сейчас сделаю?

— Что?

— Возьму лопату…

— Ну?

— …пойду на кладбище…

— Ага.

— … выкопаю тебя…

— И…?!

— …убью, на хрен!

— А ничего, что я уже умерла?

— Не придирайся к мелочам! Какая же ты сволочь! Всю жизнь ты мне испоганила! Чтоб тебя на том свете приподняло и гробовой крышкой прихлопнуло! — ну вот, истерика во всей своей красе! Со всеми причиндалами. Глаза защипало, нос захлюпал. — За что мне? Почему я?!

— Ничего-ничего! — мирно пробормотала мёртвая ведьма, тяжело протопала в комнату и, вздохнув, опустилась в продавленное кресло. — Покричи, полегчает.

— А ты теперь всё время за мной шляться будешь, неугомонная?

— Буду, — кивнула бабуля, откидываясь на скрипнувшую спинку и прикрывая белёсые глаза. — Похоронили-то меня неправильно. Так что, пока не истлею, угомону мне не будет.

— Кошмар какой! — от «заманчивой» перспективы слёзы аж высохли. — Это что ж, и я потом…?

— Нашла о чём печалиться! До этого ещё ой как далеко! — вставные челюсти блеснули в свете единственного освещения — уличном фонаре. — Не пойму, что тебе опять не так, внученька? Аль не рада была мне сегодня?!

Рада я была. Несказанно рада…

***

Ключ был припрятан, где и оговорено. Чувствуя себя взломщиком и ежесекундно ожидая окрика в спину (или выстрела от бдительных соседей солью в зад), я скользила вспотевшими ладонями по ручке двери. Не бояться! Нельзя! Испугался — накормил духа. Потом эта зараза ни за что не отвяжется. Я же ведьма! Повелитель мрачных теней и душ загробных… Ага, и мочалок командир, итить! Так, вдох–выдох. Ну, нечисть, держись!

Распахнув дверь, я храбро шагнула внутрь, выставив перед собой веник из засушенных трав, зажатый в левой руке. Рукояткой рога-ножа треснула по выключателю так, что чуть не сломала кнопку. И уставилась на развернувшуюся у кривого, рассохшегося шкафа, сгорбленную старушку.

— Даром своим, силой своей, не от бога, не от чёрта, от рода моего, по крови переданной, по воли перешедшей, — торопливо зашептала намертво врезавшиеся в память слова, осторожно подбираясь ближе. — Стой, не шевелись, слову моему покорись.

С тяжёлым вздохом бабулька повернулась ко мне спиной и повалилась на колени, утыкаясь носом в нутро открытого шкафа. Вот как ты смерть встретила, бедолага. Стоя на артритных коленках, лицом в старых тряпках.

— Упокоения тебе, покойся с миром! — это конечно, не по тексту, но от всей души моей доброй. А теперь обмахнуть веничком призрачную тушку, выискивая связующую нить, «пуповину». Тот последний выдох, что связал внешнюю оболочку души во время

внезапной, насильственной смерти с этим местом. Осторожно поддеть невидимую, трепещущую энергетическую привязку ритуальным ножом и …

Ох-ти мне, практически роды наоборот! Хорошо пошло. Теперь к деду.

На счёт три (или на тридцать пятом выдохе после этого), я потянула дверку в туалет, не забыв предварительно включить там свет. Старик сидел на рундуке, привалившись правым виском к стене, безжизненно свесив морщинистые, узловатые кисти. Низко опущенное лицо истекало кровавыми слезами, заливая заношенную, с обтрепавшимися манжетами и уголками воротника, полосатую рубашку.

На первое движение травяного веника привидение отреагировало странной дрожью. Словно решило сорваться с места, но удержалось неимоверным усилием воли. Ничего, дед, сейчас «верёвочку» перепилим, и лети себе белым лебедем!

Воодушевлённая своими силами колдовскими-запредельными-всемогущими, гордая неизвестно чем, но по самое о-го-го, промаршировала в комнату. Ну, где ты, висельник? Сейчас тебе держалку перепилю и помчусь в ночной супермаркет, честно заработанное тратить.

Однако в кресле перед зомби-ящиком никого не было. Что впрочем, вполне логично. Не сидя же в кресле он удавился. Повешенный — значит,висит. А где? Где здесь висеть-то можно? Растерянно покрутив головой, обмела веничком все подозрительные места. Труба у стены? Пусто. Нутро шкафа — и здесь никого. Дверная ручка? А что, говорят и на ней давятся. Да что ж такое? Мне что, теперь весь дом шерстить?

« Глаза протри, неумёха!»

Голоса в голове не есть хорошо, особенно в столь напряжённый момент! Так и родить со страху недолго! Хотя совет, данный в подсознании бабкиным голосом или просто бабкой, — своевременный.

Зажав травки подмышку, завернула на левой руке дулю, поплевала на большой палец и торопливо потёрла крепко зажмуренные глаза.

Заслюнявленные веки торопливо заморгали, стараясь вернуть чёткость изображения. Но, невзирая на муть в глазах, я успела-таки засечь серое пятно, заметавшееся по комнате. Не найдя подходящего укрытия, оно закрутилось спиралью, стремительно ввинчиваясь в пол. Это что ж, мне теперь в подпол лезть? Мы так не договаривались! Колдун хренов, во что меня втянул?! Уж даже такой неуч, как я, знает, что некротические ритуалы, проведённые непосредственно на земле — высший пилотаж.

Бежать во двор, пытаться выцарапать из-под раскисших сугробов горсть промороженной земли и просить защиты? Для этого мне нужно вокруг дома ножом черту провести. Да и не успею я. Мало того, сзади впритык к стене соседский дом пристроен. Уйдёт дух по земле, что мне потом, по всему району за ним с костяным ножом наперевес бегать?!

Кровью своей подошвы мазать? Всё вокруг залью, а потом полы срочно замывать?

Ну, оборотнюга волосатый, кикимор лесной, ты мне за всё ответишь!

Злость яркой волной смыла остатки страха. Нащупав возле двери круглое кольцо, оттянула в сторону угол ковра. Крышка люка не оттаскивалась в сторону, зато её удалось закрепить на держателях, чтобы она не захлопнулась. Найти выключатель на ближайшей стене не получилось. Ладно, хорошо, что в телефоне у меня есть фонарик.

Торопливо скинув кроссовки и затолкав в них стянутые носки, присела на край ямы, ставя голые ступни на широкую ступень лестницы, уходящей в холодную темноту.

Пожалев себя любимую целых три секунды, царапнула ножом по левой руке повыше запястья и, задрав ногу, заелозила скудно кровоточащей ранкой по ступне, размазывая теплую влагу.

— Всё моё — на мне. Всё моё — во мне. Всё моё — со мной. Полосу черчу, кровь свою даю, чужого не хочу, чужого не возьму. Мать сыра земля, помощи прошу. Не откажи в милости своей, в малости моей. Меня защити, чужого ко мне не подпусти, мёртвого от себя не отпусти, своё в себе удержи.

И почему у меня только две руки? Или к подобным ритуалам прилагалось ночное зрение? Зажав в левой ладони веник и телефон, почти съехала по ступенькам копчиком, при этом стараясь почти не касаться ногами лестницы, что бы ни размазать кровь.

Тьма шевелилась и дышала на меня сладковатым — то ли мороженой картошкой, то ли мясцом гниловатым. Если сейчас под тусклый свет фонарика вылезет какая-нибудь морда, с синим языком, висящим изо рта… Я героически икну, пукну и, растеряв остатки храбрости, склею ласты в чужом подполе. Вот интересно, как оборотень будет объяснять труп его якобы, знакомой, закатившийся под полку с вареньем?! Увидела такое разнообразие сладкого — не смогла решить, что сожрать первым делом и умерла от распирающей жадности?

Вот когда пожалеешь, что нет мне больше помощи от Бога. А что будет, если хоть полмолитвы сейчас вспомню? Или четверть? Или хоть первые две строки? Язык отсохнет? Нет, скорее ничего. В смысле, хорошего. И там не услышат, и родовая сила от такого пренебрежительного выверта спрячется, в самый, причём, не подходящий момент.

Будет, наверное, очень здорово, — остаться наедине с покойничком, имея возможность только отмахиваться веником и бить ему по гнилой башке стареньким телефоном.

Хорошо, подпол добротный, глубокий. Ползти, завернувшись в три погибели и одновременно высматривать… А кстати, что нужно высматривать-то? Бабка с дедом выглядели крайне реально и вполне, миролюбиво. Ну да, они жертвы. А вот где убивец спрятался? На что ориентироваться? На мятущиеся по стенам серые тени? Так их тут полно, выбирая любую. Эх, Мурзика дома оставила… В тенях он у нас большой спец!

Вы любите фильмы ужасов? Вы орёте главному герою, который, как всегда, бежит не туда: «Куда ты, придурок? В другую сторону!»? Вот и я, сидя дома на диване, такая же умная! Кто бы мне это крикнул, когда я в подземелье полезла! Потому что, когда с грохотом захлопнулась крышка люка, из моей и без того пустоватой головы вынесло остатки мыслей. Тело, оставшись без контроля, заметалось по тёмной яме в поисках несуществующего выхода, натыкаясь на полки и стены. Рассеянный свет от крохотной лампочки метался вслед за трясущейся рукой в поиске опасных опасностей и жутких жутей. Мерзкий, пронзительный, на грани ультразвука, визг резал уши. И только когда в лёгких кончился воздух, до меня дошло, что это мой рот выдает сей противный звук и к прочему, кажется, собирается выдать вторую волну. И выдало, когда ко мне метнулась размытая фигура, растопыривая скрюченные пальцы с явным намереньем вцепиться кое-кому в глотку.

— Режь! — Кособокую, маленькую фигуру я не перепутала бы ни с кем и никогда. Размышления, откуда нарисовалась моя старушка, пришлось оставить на потом. Меж тем боец полувидимого фронта лихо приложила буйного духа по виску клюкой. Опрокинув его навзничь, ударила остриём палки, прижимая висельника к земле и не позволяя ему ускользнуть. — Не стой столбом, засоня! Режь!

Столь необходимый мне сейчас пучок трав не развалился и не рассыпался во время всего этого светопреставления по одной простой причине. Мои пальцы от страха свело так, что ногти глубоко вошли в кожу. Не обмахнув, скорее, обстучав веничком сипящего духа, увидела наконец-то жирную, ходящую ходуном «пуповину» и рубанула ножом с такой силой, что, не удержавшись на ногах, отлетела к лестнице.

Дальше было совсем неинтересно и вовсе негероически. Надавив спиной, с трудом открыла люк и выползла на четвереньках в комнату. Натянув трясущимися верхними конечностями на подгибающиеся нижние обувку, тупо с минуту созерцала носки в руке. Засунув их в карман, поковыляла на выход, мысленно пиная себя у каждого выключателя, дабы не забыть выключать свет. Потом брела по ночным улицам, всхлипывая и жадно затягиваясь сигаретой.

Не хочу больше! Не могу! Это не жизнь! На фига мне это надо? Устроюсь на завод. Или вот, почтальоном! На булку с маслом заработаю поди. Страшно-то как, мама дорогая!

У меня, наверное, за эти полчаса даже жопа поседела, хоть и не волосатая! Как он прыгнул! А бабка-то! Ниндзя, блин, доморощенная! Как она его! Эх... А я-то, дура… Орать! Бежать! Колдунья-орунья…

Оборотни, покойники, души неуспокоенные, лярвы. Обида, злоба, проклятья, разъедающие души, словно яд и кислота. И это что, смысл моей жизни?! Я вам что, благотворительный фонд спасения местного человечества? Оно мне надо? Уйду в монастырь, раскаюсь, в затворники уйду. Мать игуменья благословит на подвиг, посадят в местную одиночку, грехи всего рода замаливать. Завтра же в церковь метнусь. Если внутрь смогу зайти и молнией меня в маковку не саданёт. А что, постучусь на обедне головой батюшке об лакированные штиблеты, авось поможет.

Вот только лежа на диване и прислушиваясь к себе и к тому, как сыто ворочается где-то внутри моего уставшего тела, понимала: можно дрыгать ногой сколько угодно и рвать тельники на груди, обещая себе, что больше «НИ-КА-ДА!» и «НИ ЗА ЧТО!» — не выйдет. С этого крючка не слезть мне до самой смерти. Не суждено. Смирись, ведьма.