Десять дней августа (гет)

То утро, солнечное августовское утро две тысячи десятого мне запомнилось, как одно из самых прекрасных в моей жизни. Хотя это было не столько утро, сколько день. Мы с Гермионой проснулись далеко за полдень.

Я проснулся чуть раньше и, нацепив только штаны и наплевав на футболку, готовил нам поздний завтрак. Она появилась как раз вовремя. Сонная, тёплая, лохматая, в той самой короткой маечке, так что я мог бесконечно любоваться её ногами. Она подошла ко мне со спины и обняла за пояс, утыкаясь носом в спину. В этот момент я был безгранично рад, что не надел футболку.

— Кто бы мог подумать, что тот щупленький тонконогий мальчишка однажды вырастет в такого мужественного красивого мужчину, — проговорила она, проводя пальцами вдоль моего позвоночника.

Я развернулся в её руках, обнимая за талию.

— Кто бы мог подумать, что Синий Чулок Гермиона Грейнджер однажды вырастет в такую восхитительно соблазнительную женщину.

Я привлёк её к себе и поцеловал, наслаждаясь вкусом её губ. Мои руки спустились гораздо ниже её стройной талии, и мне нравилось, что теперь я мог себе это позволить. Нравилось, что она отвечала на мой поцелуй, нравилось, как она подавалась бёдрами мне навстречу, дразня, нравилось, как её пальцы гладили мои скулы и шею и зарывались в волосы.

После завтрака Гермиона, натянув на невозможно прекрасные бёдра короткие шорты, опустилась рядом со мной на диван. Я читал свежий выпуск «Пророка». Она подобрала под себя ноги, устраиваясь удобнее, и положила голову мне на плечо.

— Гарри, нам нужно кое о чём поговорить.

— М? — рассеянно отозвался я.

— Тебе это может не понравиться.

Она отстранилась, садясь прямо и складывая руки на коленях. Я отложил газету и развернулся к ней, накрывая ладонью её руки и с наслаждением касаясь заодно её оголённых круглых и гладких колен.

— Дело в том, что я… Я ещё так и не поговорила толком с Роном.

Я уставился на неё.

— Что значит, ты не поговорила с Роном? — Мой голос прозвучал угрожающе. Никак иначе он и не мог звучать! — Погоди. — Я отодвинулся. — Ты хочешь сказать, что так и не рассталась с ним? А письмо? Или это тоже был обман? Ты ничего не отправила родителям?

— Да нет же! — Она в отчаянии сцепила пальцы. — Понимаешь, я уже правда всё решила. И письмо я отправила. Честно! Просто… я собиралась поговорить с ним сегодня. Но ночью ты вошёл в спальню, и я попросила тебя остаться… Пойми, если бы я в тот момент сказала, что ещё не поговорила с ним и не расставила все точки, ты бы ушёл. А я… Гарри, я…

Впервые на моей памяти Гермиона Грейнджер не могла подобрать слов.

— Нет, подожди. Ты хочешь сказать, что в данный момент Рон даже не в курсе, что вы расстались окончательно?

— Ну… да.

— Боже.

Я резко поднялся с дивана и заметался по комнате.

— Господи, я просто поверить не могу, Гермиона! Такого безрассудства я мог ожидать от кого угодно, но ты!

Она тоже поднялась и подошла, останавливая меня и заглядывая в глаза.

— Меня никто никогда так не любил, как ты, Гарри. Может, тебе казалось, что это незаметно, но те дни, что я провела у тебя… Я никогда в жизни не видела такого взгляда. В жизни ещё никто не относился ко мне с таким пониманием и трепетом. Помнишь? Тебе даже не пришлось спрашивать, что случилось. И потом твои вопросы о том, чего я хочу от жизни… Я правда собиралась сначала поговорить с Роном, но ты пришёл, и я… Я не смогла тебя отпустить.

Я стиснул зубы и опустил веки. Вот теперь точно конец.

— И что нам теперь делать? Нет, я, конечно, знал, что мне предстоят разборки с ним, но не думал, что всё на самом деле так. Если Рон узнает…

— Он ничего не узнает, — быстро сказала Гермиона. — Ни о том, что я была не у родителей, а у тебя, ни о том, что случилось этой ночью. Я тоже ему лгала и намерена и дальше это скрывать. Но, Гарри. — Она взяла моё лицо и заставила посмотреть себе в глаза. — Я хочу рассказать ему, что теперь чувствую к тебе. Нет, не волнуйся, — поспешно добавила она, увидев, что я собрался протестовать. — Я ничего не скажу о твоих чувствах. Виновата буду только я. Я, Гарри, понимаешь?

Я понимал. И это было ужасно. Я сжал её ладони, держащие моё лицо.

— Это окончательно всё разрушит, ты же осознаёшь это? — тихо проговорил я.

— Это мой выбор. Я не вижу смысла скрывать такое от Рона. Рассказать ли ему о своих чувствах, решай сам. Я не имею права на тебя давить и заставлять тебя выбирать. Но знай: я никогда не пожалею об этой ночи. И ты никогда меня не потеряешь.

Я вдруг почувствовал, как обожгло глаза, и подался вперёд, впиваясь в её губы, стараясь заодно загнать внезапный страх глубоко в себя. Я отстранился и прижался лбом к её лбу.

— Иди к нему. Делай то, что считаешь нужным. А я буду ждать его здесь. Нет нужды ходить за ним по пятам — после такого он сам меня найдёт.

* * *

Я сидел на диване, сцепив ладони и крутя большими пальцами. Гермиона ушла примерно пять часов назад. Мы договорились, что я сам свяжусь с ней после того, как поговорю с Роном. И сейчас я сидел и ждал, когда раздастся хлопок и на мою дверь обрушится град тумаков.

Я думал. Все эти пять часов я беспрерывно думал о том, что сказала Гермиона. Если я промолчу о своих чувствах, мы с ней никогда не сможем быть вместе. А говорить о них постфактум будет ещё ниже, чем признаться сейчас. Да и потерять Гермиону после всего, что между нами произошло, я просто не мог. Их отношения с Роном нашли своё логическое завершение. И мне оставалось надеяться только на то, что Рон окажется того же мнения.

Ожидание затягивалось, и нервы мои уже были на пределе. Сдёрнув очки, я с силой потёр лицо руками. Я уже был готов вскочить и бежать за Роном, но в этот момент на улице раздался знакомый хлопок трансгрессии. Я вернул очки на место и замер, прислушиваясь. Я ждал, что сейчас дверь слетит с петель, но вместо этого ответом мне оставалась лишь тишина. Может, это не он?..

Я только бросил искать признаки чьего-нибудь присутствия в моём дворе, как в дверь негромко постучали.

— Гарри, — послышался голос Рона. — Это я. Нам надо… поговорить кое о чём.

Сделав глубокий вздох, я поднялся и направился в прихожую. Рон некоторое время мялся на пороге, когда я открыл, как будто не был уверен, что собирается войти. Я отступил в сторону. Рон всё-таки шагнул, прикрывая за собой дверь.

И так мы и застыли друг напротив друга. Лучшие друзья со школьной скамьи, имевшие несчастье подружиться с девочкой. Да, теперь я понимал, что за подвох был в той её фразе.

— Я сегодня говорил с Гермионой, — наконец начал Рон.

— И что она?

К собственному изумлению, при всей моей напряжённости я выглядел и говорил совершенно спокойно. Как будто мой организм мобилизовался перед сложной задачей. Наверное, опыт боевого аврора давал о себе знать.

— Дала понять, что прошлая наша ссора стала последней.

Рон почти не смотрел на меня, а вот я, напротив, наблюдал за его поведением. И пока не заметил ни в его жестах, ни в его взгляде, ни в его тоне желания меня убить. Только подавленность.

— То есть вы расстались? Окончательно?

— Угу, — буркнул он и сунул руки в карманы свободной куртки.

— Ты как?

— А ты как думаешь, — насупился Рон. — Нет, я вроде могу её понять: мы в последнее время мало того, что ссорились без конца, так ещё и мирились как-то… не очень охотно. Билл говорил, что обычно разногласия сглаживаются со временем. А у нас всё только хуже и хуже.

Я уловил, что он хочет добавить что-то ещё, но не решается. И если это то, о чём я думаю, то не удивлюсь, если он вообще об этом не упомянет. А то и вовсе сначала выбьет мне пару зубов, а потом только объяснит, за что.

Но Рон стоял, пряча ладони (наверняка сжатые в кулаки) в карманах, и боролся сам с собой, что было написано у него на лице. Я понял, что ему очень неприятно вспоминать разговор с Гермионой. Немудрено.

— Она сказала ещё кое-что, — наконец пробормотал он.

— И что это было?

Я с замиранием сердца ждал ответа. Почему-то мне было важно узнать, как именно она рассказала о своих чувствах ко мне. Если, конечно, рассказала.

— Она много чего говорила, на самом деле. Сначала что-то путано вспоминала из нашей жизни, как мы все были неразлучны, как мы научились друг друга понимать… — Я молча слушал и не вмешивался, только до боли стиснул пальцы за спиной. — А потом начала говорить о том, что происходит сейчас. Сказала, что к тридцати годам устала жить будущим, а настоящее со мной невозможно. И потом она сказала… сказала… — Кажется, моё сердце перестало биться. — Она сказала, что любит тебя, Гарри.

Эти слова дались ему с явным трудом, а у меня внутри словно взорвались сотни петард. Неужели она так и заявила ему, без обиняков?! Не знаю, каким чудом мне удалось сохранить ровный голос:

— Прямо так и сказала?

— Прямо так, — угрюмо подтвердил Рон.

— Я имею в виду… Она же и раньше так говорила, что в этом такого?

Я чувствовал себя нелепо, но Гермиона и в самом деле нередко повторяла, что любит меня. Как брата, разумеется.

— Нет, Гарри, на этот раз не как раньше. Я спросил её, что это должно означать. Она ответила: «То, что слышал». То есть она любит тебя… ну, понимаешь, не как брата. А любит… Вот как обычно любят.

Он повторялся и сбивался, и сквозь собственную бурю счастья я ощутил бесконечное сочувствие к лучшему другу.

— Ты как будто даже не удивлён, — вернул меня в реальность голос Рона.

— Да я просто не ожидал такого услышать… — И это было чистой правдой; я не предполагал даже, что Гермиона вот так запросто выпалит ему о своих чувствах, тем более назовёт таким словом.

— Да уж, — невесело усмехнулся Рон.

— Мне жаль.

— Не надо, Гарри. Не то чтобы я тебя совсем не виню, но слышать это было неприятно.

— И что ты ей ответил?

— А что я мог ответить? — Тут он впервые посмотрел на меня. — Сказал, чтобы она шла к тебе и объяснялась.

У меня буквально отвисла челюсть.

— Зачем?

— Как зачем? А вдруг ты тоже её любишь? Откуда же мне знать, ты ведь такой скрытный. — Его словно осенило, и он уставился на меня: — А ты любишь?

Я растерялся от такого поворота разговора. Я-то думал, что придётся признаваться самому, уговаривать, извиняться и объяснять. На подобный бесхитростный выстрел в лоб у меня не было ничего заготовлено, и поэтому я просто ответил:

— Да.

Рон помрачнел. Потом подошёл к обувной полке, сел, опёрся руками на широко расставленные ноги и сцепил пальцы.

— Давно?

Я пожал плечами.

— Понял недавно.

— Вот как… Ясно тогда, чего ты не удивился.

Рон вперился в пространство перед собой.

— Послушай, Рон, я бы ни за что не посмел рассказать о своих чувствах, если бы вы были вместе. Честное слово, я…

— Я знаю, Гарри, — вдруг перебил меня Рон и поднял на меня взгляд. — Гермиона сказала, что пару раз приходила к тебе, как раз после наших недавних ссор. Она не хотела рассказывать родителям и потому обратилась к тебе. Она сказала, что ты дважды порывался пойти и начистить мне лицо, чтобы я наконец дал ей то, чего она заслуживает. Ты боролся за нас, когда мы и сами уже бросили бороться. Ты не стал бы этого делать, если бы собирался обо всём рассказать. Так что я тебе верю.

Я ошарашенно смотрел на друга. Плюнув на заготовленную тактику, я сел рядом.

— Рон, ты даже представить себе не можешь, что значит для меня твоё доверие, особенно в этом…

Он усмехнулся.

— Ну почему же не могу. Могу. И представляю.

— Раз так, то ещё одно: ты один из самых важных для меня людей, и я не хочу потерять твою дружбу. Поэтому, если ты против, мы с Гермионой просто…

— Просто что? — снова оборвал он. — Просто перестанете друг друга любить? Просто найдёте себе кого-то ещё и будете мучиться всю жизнь, только чтобы не задеть моё самолюбие? — Он покачал головой. — Какого же ты обо мне мнения.

Мои брови поползли вверх, и я уже приготовился было извиняться, но Рон отмахнулся.

— Расслабься, Гарри, я шучу. Для меня много значит, что ты спросил меня раньше, чем побежал на радостях рассказывать ей, что у неё это взаимно. Теперь вижу, что я тебе важен, и это не пустой звук.

Мне стало совестно. Но сделанного не воротишь, и мне теперь жить с этим выбором и с этой ложью. С другой стороны, если бы он сейчас сказал, что он против, я бы тут же забыл о Гермионе ради него. Так что Рон сделал мне подарок, о ценности которого даже не догадывается. И теперь я в неоплатном долгу перед ним.

— Слушай, я правда удивлён тем, что ты рассказал, — искренне признался я. — Всё-таки столько лет дружбы, так хорошо друг друга знаем, и вдруг — такой поворот…

— Ну ты же тоже не так давно понял, верно?

Я только кивнул, потому что ответить на это было нечего.

— И что, ты даже не сломаешь мне нос? — попытался пошутить я, в принципе подразумевая вполне серьёзные вещи.

— Да за что мне тебя бить-то? За то, что она в тебя влюбилась? Тогда уж себя, это ведь я её упустил.

Я открыл рот, но тут же сконфуженно его захлопнул. Наверное, я и вправду не слишком лестного мнения о Роне, раз постоянно жду подвоха, которого нет.

— Знаешь, — продолжал он, — когда ты расстался с Джинни, я и правда был готов тебя убить. А когда перестал общаться с нашей семьёй вообще, злился так, что сильно сомневался в нашей дальнейшей дружбе.

Я вновь почувствовал жжение в затылке — мне всё ещё было стыдно, что мы с Джинни разошлись. Но вместе с тем, я не был виноват в том, что не смог её полюбить. И сразу сказал ей честно, когда понял, что ничего не чувствую. Поэтому мой голос снова прозвучал ровно:

— Я не хотел причинять ей боль. Она не та, а в нашем общении я видел непрекращающиеся с её стороны попытки меня вернуть. Я думал, что если совсем перестану появляться в «Норе», то так будет лучше, легче. Я хотел, чтобы она жила дальше и отпустила, потому что нет ничего хуже…

— …ложной надежды.

Я вздохнул. Выходит, слишком много горя я принёс его семье. Людям, которые заменили мне родителей, всегда поддерживали, помогали и верили мне. Сначала расстался с Джинни, потом оборвал с ними связь, а теперь вот девушку у Рона увёл…

Мне хотелось что-то сказать в нашу с Гермионой защиту, но я боялся, что всё это будет больше похоже или на оправдания или на попытки повлиять на его решение. Так что я прикусил язык и покорно ждал приговора.

В конце концов, что ни случается, всё к лучшему.

Тишина длилась довольно долго. Рон мял руки, хмурился, явно что-то прикидывая в голове. Наконец он коротко вздохнул и произнёс:

— Не буду врать, это всё слишком неожиданно. То есть наше-то с ней расставание вполне закономерно, но вот остальное…

— Рон, мне правда жаль, что так вышло. Я сам не ожидал.

— Знаю. Вижу. И ситуацию эту я предпочёл бы вообще стереть из своей памяти. Но ничего не могу поделать здесь. Я могу злиться или перестать общаться с вами обоими, назвать вас лицемерами или предателями. Да мало ли что… Только кому от этого станет лучше? Точно не мне. Гермиону я уже потерял, не хватало только окончательно всё разрушить.

Я встретился с его голубыми глазами и вдруг осознал, насколько на самом деле Рон повзрослел. Эти двенадцать лет не прошли для него бесследно. Это уже не был тот обидчивый неуверенный в себе восемнадцатилетний мальчишка. Рядом со мной сидел взрослый, знающий все свои сильные и слабые стороны мужчина. Гермиона права: мы давно не дети, хоть и не заметили, как взрослели час за часом и день за днём.

— Я не буду стоять между вами. Иначе какой из меня друг? Я не хочу жить и знать, что разрушил ваше возможное счастье из-за каких-то призраков прошлого. Гермиона в чём-то права: между нами действительно что-то сломалось. Так что объяснись с ней, поговорите.

— Значит, если я и Гермиона… То есть если мы всё-таки…

— Это никак не повлияет на нашу дружбу. Ты мой друг, Гарри, и я тоже тебя терять не хочу, что бы ты там себе ни надумал. Нет, поначалу, конечно, особо мне на глаза не попадайтесь. Я серьёзно, и нечего улыбаться. Увижу — мокрого места не оставлю. Я готов уступить, тем более что сама дама уже выбрала себе кавалера, и дуэль просто бессмысленна, как говорится… Но мне нужно время. Так сразу всё это принять я не готов.

Я ободряюще и одновременно с благодарностью сжал плечо друга.

— Придёшь, когда будешь готов.

Рон кивнул и поднялся. Он был откровенно рад, что этот разговор наконец-то закончился, и я не стал его задерживать. Я проводил его до выхода. На пороге он обернулся.

— Удачи вам.

Я кивнул в ответ, и Рон быстро спустился по ступенькам, вышел за калитку и трансгрессировал. Я ещё долго стоял на пороге собственного дома в Годриковой Впадине, который разделю с самой прекрасной женщиной. С женщиной, которую смогу называть и любимой, и другом, и женой. До этого остался всего один шаг — вызвать Гермиону из дома её родителей через камин.

Но я стоял и стоял, не веря в собственное счастье, которое ещё каких-то несколько дней назад казалось невозможным. Я поднял глаза к девственно чистому небу. После недель дождей и холода наконец-то выглянуло тёплое солнце. Потому что рано или поздно всё заканчивается. Так, после месяцев моего одиночества, бесконечной, беспросветной зимы наконец-то наступило лето. Лето имени Гермионы Грейнджер. Лето длиною в жизнь.