Десять дней августа (гет)

Она появилась на пороге моего дома в Годриковой Впадине около полуночи. Белая, как мрамор, со сбившейся причёской.

— Мы с Роном расстались, — были её первые слова.

Я не успел ничего ответить. Она прошла мимо меня, сдёргивая с шеи платок, скинула обувь и босая направилась сразу гостиную. Я прикрыл дверь и покорно пошёл за ней.

Она устроилась на краешке дивана, непривычно съёжившаяся, безмолвная, неподвижная. Я прислонился к дверному косяку, глядя на неё. Она молчала, я тоже молчал. Она сидела, упёршись локтями в колени и уткнув лицо в ладони, а я стоял, как истукан, и ничего не делал.

Наконец она отняла руки от лица и подняла голову, устремляя взгляд в пустоту перед собой.

— Знаешь, мне кажется, я с самого начала знала, что это безнадёжно, — мёртвым голосом заговорила она, и я невольно вздрогнул от покрывших кожу под свитером мурашек. — Знала это где-то в глубине души. Но я же такая, ты меня знаешь… — Она ухмыльнулась, но и ухмылка вышла неживой. — Я думала, что если всё сделать правильно, то у нас обязательно получится, у нас будет шанс. Но что бы я ни делала, как бы ни старалась — всё впустую. Эти двенадцать лет — впустую.

Я вдруг ощутил, как в груди у меня холодеет, а сердце сжимается от жалости. Это оттолкнуло меня от косяка и заставило подойти к ней. Я снова неловко замер, вытащив одну руку из кармана. Что я собирался сделать? Хотел бы я знать.

— И я уверена. Понимаешь, я уверена, что поступила правильно. Что другого выхода у нас не было. — Тут она подняла свои большие тёмные и совершенно сухие глаза на меня. — Но, Гарри, почему мне тогда так плохо? — Последние слова я едва расслышал, таким тихим был её шёпот.

— Хочешь чаю?

Я чувствовал себя полным идиотом. Но что я мог ей сказать? Я не умею утешать девушек, особенно когда речь идёт о ней. Несколько секунд она смотрела на меня не мигая, а затем сморгнула и слабо кивнула.

— Посидишь здесь?

Она что-то невнятно буркнула, снова опустила голову и зажала ладони между колен. Такая трогательная поза никак не вязалась в моём сознании с образом уверенной в себе, склонной к лидерству успешной Гермионы Грейнджер.

Она приняла горячую кружку из моих рук, и мне даже почудилась тень благодарной улыбки на её губах. Я опустился на диван рядом с ней, наблюдая, как она мелкими глотками отпивает чай. Не знаю, сколько мы так просидели, я не смотрел на часы. Когда с чаем было покончено, она вернула мне кружку, и я отставил её на журнальный столик.

— Можно я сегодня останусь у тебя? — Она снова смотрела на меня, и на этот раз я видел горечь в глубине её глаз и слышал тоску в голосе.

— Конечно, сколько захочешь, — беззаботно отозвался я.

Она чуть улыбнулась.

— Спасибо, Гарри. Ты хороший друг. — Её холодная ладонь легла на мою, и зубы стиснулись сами собой, а губы сложились в неуклюжую ответную улыбку.

Часа через два, после душа и ужина на скорую руку, она спала на кровати в моей спальне. В самом деле, не мог же я положить её на диване в гостиной, а дом не был рассчитан на гостей. Погасив ночник, я задержался у выхода, бросая взгляд на её свернувшуюся комочком фигурку под одеялом, затем прикрыл дверь и вернулся в гостиную.

Огонь в камине почти потух, и я подбросил поленьев. Август в этом году выдался прохладным. Я опустился на коврик перед камином, и мысли беспорядочно заметались у меня в голове.

После Битвы за Хогвартс и окончательной нашей победы прошло двенадцать лет, и в конце прошлого месяца я отметил своё тридцатилетие. Тогда мы ещё не знали, какая жизнь нас ждёт. Нам казалось, что перед нами открыты все двери, а все улицы сплошь зелёные. В какой-то мере так оно и было. Каждый из нас к своим тридцати годам достиг немалых успехов в карьере. И только в одном мы оказались полными и бесповоротными неудачниками.

Сказать честно, я и сам не могу точно определить, когда именно я понял. Но факт заключался в том, что Джинни не была моей настоящей любовью. Я никогда раньше особо не задумывался об этом, не считал тему любви чем-то важным, заслуживающим столько внимания. Но в какой-то момент меня озарило, будто вспышкой: это история не моей жизни. Я, Джинни, наша звёздная пара… Нет, она замечательная; умная, весёлая, открытая и очень, просто безумно красивая. Но не моя. То есть, конечно, она любила меня. И, к сожалению, любит до сих пор. Вот только я не мог и никогда не смогу назвать её своей.

Я посчитал, что не вправе и дальше жить в этом обмане, принимать её любовь и не отвечать ей с той же силой и искренностью. И я ушёл. Признался ей в лицо честно обо всём, что творилось в моей душе. Она много раз пыталась поговорить, добивалась от меня ответов, что сделала не так, а мне раз за разом приходилось повторять одно и то же: мы не созданы друг для друга. Говорил, что бесполезно пытаться меня вернуть, потому что я уже принял решение. Да, мы взрослые люди и можем здраво взвешивать доводы и менять свои решения, но я поступил по велению сердца. А оно остыло к Джинни. Остыло, и ей уже никогда не удастся его зажечь. Только не ей.

Отношения с Уизли сразу натянулись. Не то чтобы меня открыто невзлюбили, но прежней теплоты между нами больше не было. Я и сам понимал, что не заслуживаю теперь их семейной ласки и любви, поэтому постепенно оборвал с ними все контакты. Тяжелее всего оказалось с Роном. Ближе него у меня никого не было, и, наверное, именно потому, что он тоже это понимал, он со временем примирился с моим решением. Хоть я и получил от него пару раз в челюсть — опять же, вполне заслуженно.

Эти события произошли около трёх лет назад, и мне невыносима сама мысль о том, что Джинни до сих пор посвящает слишком много времени на грёзы обо мне и продолжает строить свой мир вокруг меня. Нет, я не заносчив, но хоть Рон и молчит, Гермиона неоднократно давала мне понять, что я всё ещё имею шанс всё исправить, что Джинни и её семья готовы простить меня и принять обратно. Да только я не готов вернуться.

Поначалу дело действительно было только в Джинни и моём к ней отношении. Мы не могли быть вместе уже потому, что я не любил её и никогда не полюблю. Но примерно через полтора года после нашего расставания к этой причине постепенно и настойчиво начала примешиваться ещё одна. И чем отчётливее становилось моё понимание, чем дальше я прозревал, тем больнее бессильное отчаяние сдавливало мне грудь и горло.

Нас было трое с первого курса, и начиная с той истории с горным троллем, мы всегда были вместе. Да, порой ссорились, ругались, даже дрались, но оставались друзьями и самыми близкими друг другу людьми. Я всегда знал, что безоговорочно могу доверять только этим двоим, и если весь мир вдруг снова отвернётся от меня, они останутся рядом, поддержат и поверят, какую бы чушь я ни нёс и в какую-то бы заваруху ни вляпался. С Джинни, как я ни старался, мне не удалось стать таким же распахнутым. Я думал, это придёт со временем. Но время шло, а я по-прежнему самым важным делился только с Гермионой и Роном — моими лучшими друзьями.

Тогда я стал задумываться: найду ли я однажды такую, которой смогу доверять с той же полнотой, что и им? Или теперь моя жизнь навсегда разделится между друзьями и семьёй, которую я, несмотря ни на что, собирался однажды создать? Неужели мне придётся разводить в своей голове то, чем я могу поделиться только с друзьями, а чем — с женой? И я уже заранее знал, что такая жизнь — двойная жизнь — станет мне ненавистна. Я слишком скрытен, и только Гермиона с Роном знают, каким я бываю на самом деле, что я из себя представляю. И я вряд ли готов точно так же открыться перед кем-то ещё.

Тут-то я и начал приходить, наверное, к самому важному своему выводу. Бесполезно оспаривать то, что я никогда не встречу такую женщину. Ничто не сможет сблизить меня с кем-то так, как сблизили эти годы нас троих. Разве что разразится Третья магическая, но это уже бред сумасшедшего. Мы многое прошли вместе, рисковали жизнью друг ради друга, преодолевали препятствия. Мы видели друг друга в таких ситуациях, в каких никто нас больше не видел, и всё равно мы вместе. Сквозь все эти годы. Иногда я задумываюсь, сколько испытаний выдержала наша дружба, и меня охватывает благоговейный трепет перед тем, на что способны человеческие сердца. А ведь это наши сердца. Моё, Рона и Гермионы. И я без сомнения горд быть частью всего этого.

Представить себе, что мне удастся отыскать женщину, которая станет для меня той семьёй, какой стали Рон и Гермиона, я просто не мог. И я перестал оглядываться по сторонам в поисках человека, которого всё равно никогда не найду, и обратился к тому, что у меня уже есть.

К тридцати годам я примерно обрисовал себе образ идеальной жены. Это человек, к которому ты ощущаешь безграничное доверие; человек, который примет тебя таким, какой ты есть, поддержит тебя, когда все будут против, поверит, даже если весь мир назовёт тебя лжецом; честно скажет тебе в лицо, что думает, не лебезя и не притворяясь, лишь бы сохранить твоё расположение; и при этом не станет придираться и предъявлять требования. Этот образ казался чем-то невозможным и нереальным. Очередная фантазия вчерашнего героя, слишком часто оказывавшегося в одиночестве против толпы.

И тогда впервые мне в голову пришла та сакральная мысль, что впоследствии пустила корни глубоко в моей душе. Могла ли Гермиона стать такой женщиной для меня? Стать моей женой? Чисто технически она подходила по всем параметрам, и мне всегда было уютно и легко в её компании. Но с человеческой точки зрения это просто недопустимо. И я отмахивался от этих мыслей, ведь даже думать о таком — это всё равно что предать Рона, а я слишком ценю нашу дружбу, чтобы потерять его расположение.

Однако время продолжало идти, а мысль эта жгла моё сознание. Я невольно анализировал своё прошлое, наши отношения, пытался найти тот момент, когда мог сделать попытку сблизиться с Гермионой. И всякий раз понимал, что тогда мне это было не нужно. Тогда она была для меня просто другом, прекрасным, замечательным другом. Я всегда тянулся куда-то за пределы нашего мирка. Чжоу, Джинни, женщины, с которыми я встречался уже после расставания с Джинни… Только вот все они были не тем, что я искал. Ни одна из них не могла даже сравниться с тем, кем стала для меня Гермиона. Даже Джинни. Особенно Джинни.

Только сейчас я понял, что Гермиона всегда была для меня лучшим вариантом, если я собирался создать семью. Понял, что все эти годы она была больше, чем просто другом. Мы с ней родственные души. Ни с одной женщиной я не ощущал того же безграничного понимания, как с ней. Ни с одной не мог расслабиться и быть самим собой, как с ней.

И чем дальше меня заводили эти размышления, тем сложнее мне оказалось поддерживать наше общение. И я на время отдалился ото всех. Заперся здесь, в своём доме в Годриковой Впадине, который когда-то мечтал разделить с Джинни, и старался отвлечься. Много работал, общался с разными людьми, постоянно находил новые оправдания, чтобы отменять наши встречи и не отвечать на письма и звонки. Поначалу это срабатывало: мы все стали крайне занятыми людьми, занимающими довольно высокие посты в Министерстве магии, да и у Рона с Гермионой было достаточно своих проблем.

С этих-то проблем всё и началось около года назад. Тогда она фактически ворвалась в мой дом, и я в первый раз услышал «мы с Роном расстались». Она металась по гостиной, и я едва поспевал за ходом её мысли. Она тараторила что-то об их очередной ссоре, о том, что устала говорить в пустоту, что Рон не слышит никого, кроме себя, что количество вложенных в их отношения за эти годы сил не оправдывает её ожиданий… Я молча сидел на том же самом диване и наблюдал и слушал. Наконец она выговорилась и без сил рухнула рядом со мной.

— Можно я сегодня останусь у тебя? — спросила она вполне себе живым и звонким голосом. — Ехать к родителям не хочу — придётся объяснять, что опять случилось, а возвращаться домой тем более нет никакого желания. — Она скривила губы и откинулась на спинку, прикрывая ладонью глаза.

— Конечно, — пожал плечами я.

Она взглянула на меня из-под ладони и устало улыбнулась.

— Спасибо. Ты лучший. Я в душ!

Она поднялась и бодро удалилась, а я остался сидеть на диване в полном смятении. Гермиона и Рон ссорились и прежде, но никогда раньше она не оставалась у меня на ночь. Впрочем, раньше для этого существовали вполне объективные причины: сначала я встречался с Джинни, потом ещё с парой женщин. Всем им было известно, в каких близких отношениях мы состоим с Гермионой, и она не хотела лишний раз давать повод для ревности. Она всегда была умной и проницательной.

Так вот, я сидел на диване, пытаясь разобраться в клубке чувств, образовавшемся в груди. Я понял, что до дрожи в пальцах рад, что она переночует у меня. Я довольно давно не видел её, мы почти не общались около трёх месяцев, и я принял эту радость за простую дружескую симпатию.

Той ночью мы много говорили. Вернее, говорила в основном она. Рассказывала, что происходит у неё на работе, как это отражается на её отношениях с Роном. Мы сидели в алькове окна в гостиной, опираясь спиной о подушки, и просто разговаривали под стрёкот сверчков, доносившийся со двора. Поначалу, когда я осознал всю интимность нашего ночного бдения, я испытал неловкость. Но Гермиона была такой живой и раскованной, что и я невольно перенял её настроение. Следующим утром она отбыла на работу, поблагодарив и вновь назвав меня самым лучшим. Даже чмокнула в щёку, как делала и раньше, но почему-то именно в тот момент это пощекотало мне сердце. А вечером я узнал, что они снова помирились.

Так происходило ещё трижды за прошедший год. Они ссорились в пух и прах, и всякий раз она появлялась на пороге моего дома с неизменным «мы с Роном расстались» на губах. И с каждым разом мне отчего-то становилось всё тяжелее поддерживать её и выслушивать бесконечные рассказы о ней и о Роне. Но я подавлял в себе подобные посылы, ведь Гермиона прежде всего мой друг. Она неспроста приходит с этим именно ко мне. И было бы высшей степенью эгоизма отказать ей в помощи из-за собственных неуместных мыслей и чувств.

Да, именно чувств. К этому я пришёл совсем недавно. Тогда Рон и Гермиона прекрасно жили без крупных ссор, а я больше не мог сопротивляться сам себе. Мне ничего не оставалось, кроме как признать, что я полностью, безоговорочно, по уши, а самое главное — безответно влюблён в лучшую подругу. В девушку моего лучшего друга.

Когда я наконец сдался на милость этих чувств, мне стало немного легче. Я мог просто сказать себе: да, я люблю её. Но я знаю, что она никогда не будет мне принадлежать. Только теперь мысль об этом не давила мне на плечи с такой силой. И всё же я вновь стал избегать встречаться одновременно с ними обоими. Как я пережил празднование собственного дня рождения три недели назад, известно одному Мерлину. Я пришёл домой совершенно обессиленный и три дня не мог подняться с кровати. Такой жестокой апатии я не испытывал, наверное, ни разу за всю свою жизнь.

В конце концов, я, конечно, пришёл в себя, собрался и вернулся к делам и обязанностям. Но к мыслям о Гермионе старался возвращаться как можно реже. Ещё реже я думал о Роне. Порой меня брал страх, что он сможет прочесть мои мысли и всё узнает. Тогда я вспоминал, что легилименция никогда не была его сильной стороной, и успокаивался. Почему-то мысль о том, что то же самое может сделать Гермиона, меня не пугала.

Постепенно я оправился от потрясения, испытанного мною на дне рождения, когда мне почти всю ночь пришлось провести с ними вместе. Мне даже удавалось довольно долго вообще не вспоминать о Гермионе и моих к ней чувствах. Я почти гордился собой и своей выдержкой.

И вот сегодня она вновь появилась в дверях моего дома. Совершенно раздавленная и разбитая. Я сразу понял, что в этот раз что-то не так. Что-то изменилось. Возможно, в этот раз слова «мы с Роном расстались», сорвавшиеся с её губ, слышанные мною уже неоднократно, означали что-то большее. Означали… конец? Действительный конец их отношений.

И я особенно растерялся именно потому, что был ошеломлён тем, как она выглядела. Её беспомощностью, неразговорчивостью и непривычной покорностью. Она как будто сдалась. Она боролась за их отношения те двенадцать лет, что они с Роном были вместе, но она ещё прошла путь к нему, длиной в четыре года. И вдруг сдалась. Не знаю, возможно, я ошибаюсь, но что-то во всём её облике указывало именно на это. Борьба закончена. Гермиона больше не вернётся на поле боя.

И стоило только мне это осознать, как сердце больно стукнулось о рёбра. Я закусил согнутый указательный палец, пытаясь совладать с самим собой, а сердце сорвалось и понеслось вскачь. Я обернулся к выходу из гостиной, туда, где дальше по коридору за дверью моей спальни спала она. Теперь уже не девушка моего лучшего друга.

Я отвернулся и резко тряхнул головой, сжав виски. Нет. Это бред. Это чушь. Я даже права не имею так думать. Шальная надежда захватила всё моё существо, сбивая дыхание и путая все логически выстроенные доводы. Нет, я не могу. Я не смею! Кем она будет меня считать после такого? Я не вынесу, если потеряю её совсем. Уж это я знаю точно. А Рон? Да он никогда в жизни меня за такое не простит. И что, рискнуть всем ради минутной слабости? В тридцать лет такие глупости уже просто не по статусу.

Я поднялся, глядя на огонь и последним усилием воли сдерживая порыв броситься в спальню. Ноги сами понесли меня в душ, и, проходя мимо спальни, я всё-таки заглянул в щёлку. Сердце сжалось, и я поспешил прочь, выбрасывая из головы все возможные варианты объяснения своих несовершённых поступков.

Пускай даже я повёл бы себя, как тупоголовый подросток, и, естественно, потерял бы всё ради наивной надежды. Вполне в моём стиле, и возраст мне тут не помеха. Но я просто не мог поставить Гермиону в такое ужасное положение. Да, может быть, я и считаю нас идеальной парой, но у неё должно быть право выбора. И я не тот, кто смеет распоряжаться чужими желаниями. Как бы мне того ни хотелось.

Следующим утром мне нужно было ни свет ни заря отправиться в Министерство. Я не знал графика Гермионы, но всё-таки заглянул в спальню. Она не спала. Сидела на кровати и мяла в пальцах какой-то пергамент.

— Я неважно себя чувствую. Передашь это в мой отдел? — Она протянула мне запечатанное свежим сургучом письмо.

Я подошёл и забрал конверт из её рук.

— Тебе принести чего-нибудь? Я приготовил завтрак.

Она покачала головой. Я уже собирался выйти, как она снова позвала:

— Гарри.

Я оглянулся. Она посмотрела на меня, и пальцы сами собой сжали косяк. Она выглядела такой слабой, брошенной и беззащитной.

— Можно я побуду у тебя? Я понимаю, это слишком нагло…

— Нет, что ты, — я постарался улыбнуться. — Оставайся сколько захочешь. Завтрак на столе. Чувствуй себя как дома.

Она снова кивнула и уткнула подбородок в колени, подтянув к себе ноги и обняв руками. Кажется, она уже забыла, что я всё ещё в комнате. Что-то неприятно кольнуло в груди, но я отмахнулся и вышел вон.

Весь день прошёл словно в тумане. Едва стрелки часов показали шесть, я сорвался с места и поспешил домой. Я трансгрессировал к калитке, хотя обычно переносился сразу в гостиную. Вот только сегодня был не обычный вечер. С замирающим сердцем я открыл калитку и прошёл по дорожке. Поднялся по ступенькам крыльца и в нерешительности замер перед дверью. Сердце заколотилось в горле с такой силой, что стало тяжело дышать. Я поднёс руку с ключом к замку и увидел, что она немилосердно дрожит.

Сделав несколько глубоких вздохов и наконец совладав с собой, я вставил ключ и повернул. Небольшая тёмная прихожая встретила меня безмолвием. Я тихо прикрыл дверь и остановился, прислушиваясь. Дом молчал. Поняв, что перестал дышать, я выдохнул, прикрывая веки. Сам не знаю, чего я ожидал… Хотя нет, конечно знаю. Я бросил ключи на комод и расстегнул пуговицы пиджака. Я надеялся, что она дождётся меня. Надеялся…

Мой взгляд упал на убранные в самый дальний угол обувной полки небольшие светлые лодочки, и сердце пропустило удар. Я вскинул голову и бросился в гостиную.

Она сидела в придвинутом к камину кресле, закутавшись в плед и подобрав под себя ноги, и читала. Услышав меня, она оторвалась от книги.

— Привет, — сказала она и улыбнулась.

И невероятная по мощи волна облегчения прокатилась по моему телу, одновременно приклеивая язык к нёбу и подбивая коленки.

— Я… переодеться… — промямлил я.

Она не обратила внимания на моё замешательство, и я пулей метнулся в спальню. Захлопнул за собой дверь, привалился к ней спиной. И счастливая улыбка растянула мои губы против моей воли. Она дождалась, она не ушла. Она не ушла…

Я с силой потёр ладонями лицо, пытаясь согнать улыбку, но ни она, ни прекрасное тёплое чувство, разливающееся внутри меня, никуда не делись. Я быстро привёл себя в порядок и вернулся в гостиную.

Оказывается, она приготовила ужин и успела навести порядок в моём книжном шкафу.

— Извини, я совсем не знала, чем себя занять, — смущённо проговорила она, когда мы сидели за столом на кухне и ужинали фаршированными перцами и пюре.

— Брось, — весело отмахнулся я. — Мне давно следовало разобраться в этих завалах, так что спасибо. Твоя помощь оказалась очень кстати.

— Я, наверное, слишком злоупотребляю твоим гостеприимством, — снова заговорила она через некоторое время.

— Перестань. Я вижу, что на этот раз случилось что-то серьёзное. Да и потом, зачем ещё нужны друзья? — на последнем слове мой голос дрогнул, но Гермиона опять не заметила.

Она сложила приборы на пустой тарелке и спрятала руки под столом.

— Ты прав, — глядя в стол, отозвалась она. — На этот раз всё серьёзно. Не думала, что однажды это скажу, но с нами покончено.

Я перестал жевать и тоже отложил приборы. В кухне повисла тишина.

Гермиона помотала головой, будто выходя из транса, и положила обе руки на стол тыльной стороной вверх, словно хотела показать, насколько она честна со мной.

— Слушай, извини, что гружу тебя этим. У тебя своя жизнь и свои проблемы, а я называюсь…

— Гермиона. — Я протянул руку и положил поверх её ладони. Она подняла на меня глаза. — Ты мой друг, а я твой. Мы и не такое переживали. Рассказывай.

Какие-то краткие мгновения мы сидели недвижно, и моя рука лежала на её ладони. И мне хотелось, чтобы этот момент никогда не закончился. Но всё однажды заканчивается. И чаще всего мы заканчиваем сами, ведь чаще всего именно это и есть верный выбор. Я убрал руку.

Ничего нового из её рассказа я не узнал. Всё те же проблемы, те же поводы для ссор… Изменилось только отношение Гермионы к тому, что происходило все эти двенадцать лет между ней и Роном.

— Меня беспокоит только одно. Я почти уверена, что Рон думает, будто это не конец. Что это очередная запятая или точка с запятой или многоточие… Он не понял, что вчера я поставила точку.

— Смотря как ты ему об этом сказала.

— Я сказала, что между нами всё кончено. Но я говорила так не один и не два десятка раз за эти двенадцать лет, и каждый раз мы снова сходились.

— Знаешь, когда ты вчера появилась на моём пороге, я сразу понял, что что-то не так. Ты… была другая, не такая, как после прошлых ссор. Мне кажется, Рон тоже всё понял как надо.

— Почему ты так думаешь? — вдруг спросила она.

— Потому что он любит тебя, — просто ответил я. А что ещё я мог сказать?

Она как-то странно посмотрела на меня, но прежде чем я успел разобрать её взгляд, отвернулась.

Остаток вечера мы просидели в гостиной. Я рассказывал ей о своей работе и о том, что услышал о делах её Отдела. Когда часы показали половину десятого, мы оба разом замолчали, и в обращённом на меня взгляде я отчётливо увидел борьбу и немой вопрос.

— Ты можешь оставаться здесь столько, сколько захочешь, — прямо проговорил я, избавляя её от труда снова спрашивать разрешения. — Уж чьё-чьё, а твоё присутствие для меня никогда не будет чрезмерным.

Я тронул её за плечо, поднялся и ушёл в душ. И проторчал там не меньше часа, совсем забыв, что Гермионе тоже нужно освежиться перед сном. Я стоял, прислонившись спиной к стене, и пялился в пространство перед собой. Под шум воды я в который раз пытался разобраться в себе. Не было никакой нужды отрицать, что стоило мне увидеть её просящий взор, и за плечами у меня будто выросли крылья. Нет, я понимал, что нужен ей только как друг, что она не испытывает ко мне и в половину что-то похожее на мою любовь к ней. Но раньше она никогда не оставалась на две ночи подряд. А мысль о том, что она сегодня целый день провела в моём доме, согрела мне душу, бесповоротно выбрасывая все остальные глупости из головы.

Утром она снова попросила разрешения остаться, так что вечером я ровно с теми же ощущениями открывал дверь собственного дома. Никогда прежде возвращение домой и мысль о том, что меня там ждут, не вызывали такой трепет в каждой клеточке. Гермиона снова сидела в кресле. И снова мы разговаривали весь вечер. А потом она снова осталась у меня.

Она пыталась что-то возражать против оккупации ею моей спальни, но я решительно отмахнулся и сказал, чтобы она не говорила ерунды. В самом деле, спальня — самое малое из того, чем я мог пожертвовать, чтобы она оставалась у меня.

А куда большим были наши отношения с Роном. Мы не виделись с тех пор, как Гермиона объявилась у меня, и всякий раз я со страхом проходил по коридорам Министерства, боясь наткнуться на него в любой момент. Казалось бы, я ничего плохого не сделал, но отчего-то мне всё же было стыдно посмотреть ему в глаза.

Я хотел сам поговорить об этом с Гермионой, но она только перестала упоминать его имя, и мне, будь я проклят, это нравилось. Но на следующее утро она сама задала вопрос.

— Ты виделся с Роном?

Мы были в прихожей. Я завязывал галстук перед зеркалом, она стояла, опираясь плечом о косяк и кутаясь в халат. Если на секундочку забыть обо всех сопутствующих факторах, вот уже три ночи, два дня и три утра мы живём, как обычная пара. Я утром ухожу на работу, она остаётся и ждёт меня дома, читает книги и готовит ужин. Конечно, такая жизнь не для Гермионы Грейнджер, но я был готов принять любые её условия, если бы она дала понять, что испытывает ко мне хотя бы каплю того, что я чувствую к ней.

— Нет. Мы уже давно почти не пересекаемся. У него всё больше полевая работа для настоящих мужчин, а я торчу в кабинете, как офисный планктон.

Она прыснула, и я был рад, как ребёнок, что моя глупая шутка вызвала её улыбку.

— Он капитан отряда авроров, а ты — начальник всего Отдела. — Она помолчала. Я наблюдал за ней в зеркало, вместо того чтобы заниматься галстуком. — Я спросила о нём, потому что уже несколько дней не давала о себе знать. Родителям я сообщила, что со мной всё в порядке и если Рон будет меня искать, чтобы они не беспокоились.

— Что они сказали на это?

— Да ничего, — она ковырнула носком ноги уголок ковра. — Они уже привыкли к нашим ссорам. Честно говоря, хоть они и поддерживали меня всякий раз, как я прибегала к ним в бешенстве из-за нашего очередного раздора, они уже давно не верят, что наши отношения смогут установиться. Так что вряд ли сильно удивятся, когда я скажу, что на этот раз мы расстались окончательно.

— А ты ещё не сказала?

Взявшиеся было за галстук пальцы вновь замерли, а в горле застрял комок, который я не смел сглотнуть. Я ждал ответа, который и так был ясен.

— Нет, — слегка замявшись, откликнулась она. — Я скажу. Позже.

Что-то дрогнуло и оборвалось внутри меня. Я стиснул зубы и мысленно обругал себя на чём свет стоит. Идиот. Кретин. Дурак! Ты должен радоваться, что у них ещё есть шанс помириться, что Гермиона, оказывается, ещё не приняла окончательного решения, хоть и утверждала обратное. Если бы она была уверена до конца, не скрывала бы от родителей. Значит, она всё ещё сомневается.

Я старался оставаться спокойным, но руки никак не хотели совладать с галстуком.

— Чёрт, — процедил я.

— Дай мне.

Я увидел в отражении, как она легко оттолкнулась от косяка и пошла ко мне. Я повернулся, стараясь смотреть куда угодно, только не на неё. Впрочем, она и сама сосредоточилась исключительно на моём галстуке.

— Вот. — Она огладила ладонью готовый узел и отступила на шаг.

Я невольно вцепился в него, чуть ослабляя. Почему-то в прихожей вдруг стало невыносимо жарко и совершенно нечем дышать.

— Если вы встретитесь… — Гермиона замолчала и прикусила губу. Потом прикрыла глаза и выпалила: — Просто не говори ему, что всё это время я была у тебя. Я не хочу… понимаешь… лишних поводов для новых выяснений отношений.

Я понимал. Наверное, даже лучше, чем она сама. Мордред бы побрал эту мою внезапно проснувшуюся проницательность.

— Хорошо, — коротко ответил я.

— До вечера, — улыбнувшись, сказала она.

Меня хватило только на сухой кивок, а затем я крутнулся на месте и через миг уже стоял посреди своего кабинета, кипя от ярости, ревности и ещё чёрт знает чего. Отшвырнутый портфель с грохотом упал на стол и сшиб стопку документов, подставку с перьями и чернила. Я вцепился в волосы, готовый вырвать их к драклам, если бы только это помогло избавиться от того, что раздирало меня изнутри.

Мне стоило больших усилий, чтобы успокоиться и приступить к работе. Впрочем, моим сотрудникам сегодня доставалось от меня по первое число. Я раздражался от любой мелочи, неверного слова или описки в документе. День подходил к концу, когда, всклокоченный и нервный, я нёсся по коридору своего Отдела. Дверь моего собственного кабинета едва не огрела меня по носу, когда я уже был готов взяться за ручку.

— Вот ты где! Я сбился с ног, пока тебя искал.

На пороге кабинета стоял Рон в мантии аврора. Я так и одеревенел, глупо моргая, как будто меня застали на месте преступления.

— Привет, — овладев собой, наконец выдавил я. — Извини, дурдом сегодня, целый день кручусь, как белка в колесе.

Внутри меня трепетала каждая жилка, и я надеялся только, что Рон ничего не замечает. Я с ужасом ждал вопроса о Гермионе.

— Вижу. Кингсли просил передать… — И он заговорил о работе.

Я почти не слышал и не разбирал, что он мне говорит. Я вглядывался в его лицо, пытаясь найти следы той же подавленности, что до сих пор сквозят в лице Гермионы, но Рон с таким упоением и чувством ответственности вещал сообщение от министра, что мои попытки оказались тщетны.

Когда он закончил, я только кивнул. Рон заглянул мне в глаза и положил ладонь на плечо.

— Ты сегодня сам дьявол. Пока шёл по Отделу, только и слышал шушуканья, как мистер Поттер с самого утра рвёт и мечет. — Он похлопал меня по плечу. — Нервная у тебя работёнка. Вон даже очки набекрень.

Я неловко улыбнулся в ответ на его дружелюбную поддёвку и поправил очки.

— Если что, у нас для тебя всегда есть место капитана, а отряд мы тебе подберём, — по-свойски обхватив меня за шею, сказал Рон и ткнул кулаком в грудь.

— Ты, кажется, забываешь, что я глава Отдела и вы все и есть мой отряд, — с шутливым превосходством парировал я.

— Ой, глядите, какая важная шишка! — Он потрепал меня по волосам, как мальчишку, и я со смехом сбил его руку. — Ладно, важная шишка, пошёл я работать. А ты смотри, зазнаешься, Джордж и тебе наколдует пару ласковых на нашивку.

Я только ухмыльнулся, мол, жди, будто я позволю кому-то трогать свою рабочую мантию. Рон махнул рукой и удалился по коридору к лифту.

Я стоял и смотрел ему вслед, и отвратительное чувство затопляло мою душу. Да, он не спросил о Гермионе, но я мог сказать ему сам. Правда, это ведь она попросила меня не говорить, и в случае чего…

Я выдохнул и схватился за подбородок. Как, каким образом, когда я позволил втянуть себя в чужие отношения? Теперь я по собственной глупости и неосмотрительности оказался между двух огней в ситуации, когда не смог отказать одному другу и ради этого был вынужден солгать другому. Я ввалился в кабинет и захлопнул дверь. Похоже, вся эта ситуация окончательно истощила меня.

Я наклонился, упираясь руками в колени, как если бы пробежал марафон, и шумно выдохнул. Выпрямился и утёр пот со лба. Я позволил втянуть себя в это, потому что я влюблённый идиот, наивно допустивший, что у меня есть шанс. Пренебрегший дружбой самого близкого человека ради собственной эгоистичной надежды на призрачное счастье с женщиной, которая меня даже не любит.

Я прошёлся до стола и опёрся ладонями о столешницу. Нужно это закончить. Выставить Гермиону из своего дома, если потребуется. Только больше не загонять самого себя в ловушку, вынуждая выбирать между двумя лучшими друзьями.

Я снял очки и потёр глаза. Водрузил очки на место, одёрнул пиджак. Да, именно так я и поступлю. Именно это решение будет самым верным. Однажды всё заканчивается. И это тоже должно закончиться.

На этот раз я трансгрессировал сразу в прихожую. Не раздеваясь, прямиком отправился в гостиную и уже открыл рот, готовый высказать все заготовленные фразы. При моём появлении Гермиона резко поднялась с дивана. Все слова застряли у меня в горле. Она была полностью одета, а на плече висела её неизменная вот уже много лет бисерная сумочка.

— Уходишь? — только и смог произнести я.

Казалось, она ужасно смущена, но я не понимал, чем именно.

— Да. Знаешь, я решила вернуться. Чтобы объяснить, — быстро добавила она. — К тому же я не могу и дальше оставаться у тебя — это уже просто некрасиво.

Я не стал спорить. Уходит — и хорошо. Не пришлось самому гнать.

— Ну, в общем, спасибо, что приютил, выслушал и поддержал.

Она подошла ко мне, с секунду мялась, а потом обняла за шею. И я вдруг с такой ясностью осознал, какой же я на самом деле кретин. Всё это время я злился исключительно на самого себя. Она тут совершенно ни при чём. Она не виновата, что я влюбился в неё, как школьник, что я понял всё слишком поздно и уж тем более не виновата, что я смел на что-то надеяться.

К тому же впервые за столько времени она была так близко, что ближе уже, казалось, некуда. И мне даже не пришлось выдумывать поводы, чтобы обосновать эту близость — ведь она сама меня обняла.

Я крепко обнял её в ответ, тихонько вдыхая аромат её волос. И прежде чем я успел подумать, что всё самое хорошее всегда заканчивается слишком быстро, она отстранилась. Я сразу отпустил её.

— Извини, если я в чём-то был резок. Это всё работа. Сам не свой.

Она только улыбнулась.

— Всё будет хорошо, — я старался, чтобы мой голос звучал как можно мягче и дружелюбнее. Хотя бы какая-то компенсация за предыдущую грубость. — Вы помиритесь, вот увидишь.

Я отступил на шаг. Она прижала сумочку к бедру, крутнулась на месте и трансгрессировала. В гостиной остался только я.

* * *

Следующие несколько дней смешались в одну однообразную массу. Я вяло общался с подчинёнными и почти не вылезал из кабинета. Поняв, что со мной опять творится что-то неладное, я выпросил у Кингсли ещё два дня отпуска и трансгрессировал домой прямо из его кабинета.

Мрачная прихожая вновь молчала. Молчал пустой дом. Я без сил опустился на обувную полку и уткнулся лицом в ладони. Все те дни, что Гермиона была у меня, я, вместо того чтобы наслаждаться её обществом, растрачивался на копания в себе и глупую злость, а потом и вовсе уж по-идиотски приревновал к Рону… Да кто я такой, чтобы к нему ревновать? Я всего лишь лучший друг. Для него и для неё.

Я зло усмехнулся. Хорош друг.

С тяжёлым вздохом я поднялся, снял мантию и скинул обувь. Голова гудела, и я мечтал только о душе и мягкой постели. Я вошёл в гостиную и встал, как вкопанный. Сначала мне показалось, что у меня дежавю. Но потом я вспомнил предыдущие дни и, отбросив все сомнения, быстро подошёл к дивану.

Она сидела недвижно, сминая в пальцах бисерную сумочку и кусая губы. Я даже не был уверен, что она заметила моё присутствие. Я сел рядом с ней и приобнял за плечи.

— Эй.

Она встрепенулась, посмотрела на меня, потом перевела взгляд на свои руки. Её губы задрожали, и она всхлипнула.

— Гермиона, ты что…

Я уже сам не понимал, что делаю, а потому не успел ни испугаться, ни напридумывать поводов, почему так делать не стоит. Я привлёк её к себе, и она уткнулась носом мне в грудь, вцепляясь пальцами в мою рубашку и чуть содрогаясь от тихих слёз. Я крепко обнял её обеими руками, прижимаясь щекой к её волосам. Она придвинулась как можно ближе ко мне, вся съёживаясь в комок, будто хотела стать ещё меньше, чем была.

Она ничего не объясняла, но я и так понял, что произошло. Весь последний год у Гермионы был только один повод, чтобы внезапно появляться в моём доме. Тем более в слезах. Я так давно не видел её слёз, что даже удивился, не испытав растерянности при их виде. Я как будто точно знал, что нужно делать.

Спустя какое-то время она затихла и немного расслабилась в моих руках. У меня ужасно затекла спина, но я был готов сидеть так хоть целую вечность. Но всё, как я уже говорил, заканчивается.

Она пошевелилась, и я мгновенно расслабил объятия, дав ей сесть ровнее. Она не смотрела на меня, а вот я не отводил взгляда от её лица. Возможно, это могло смутить её или это было некрасиво, но я не мог и не хотел упустить даже секунды этой возможности смотреть на неё. Ведь я был уверен, что теперь ещё не скоро увижу её снова, а если и увижу, то обязательно рядом с Роном. Или наедине, но в каком-нибудь кафе, где полно народу, а между вами — чёртов стол…

Гермиона убрала выбившиеся из хвоста пряди за ухо и сняла сумочку через голову.

— Можно я…

— Иди в душ. Потом ужинать и спать. Ни о чём не думай, просто делай. Всё, давай.

Я поднялся и потянул её за руку. Она покорно встала, и я повёл её по коридору в душевую. Закрыв за ней дверь, я дождался, пока зашумит вода, и отправился на кухню.

Мысли не давали мне толком сосредоточиться. Не о том ли я думал всего какой-то час назад? Не этого ли я хотел — чтобы она вернулась? Но ведь я должен был понимать, что она могла вернуться только в одном случае: если они опять поссорятся. А разве я сейчас не рад тому, что она снова пользуется моим душем? Что она снова будет спать в моей постели — пусть и без меня? В конце концов, что мы только что сидели на диване, обнявшись так крепко, будто нас пытались оторвать друг от друга…

Но я вовсе не был рад тому, что они поругались. Я хотел ей счастья. Я не хотел видеть её слёзы. Так что, видимо, мне придётся напрямую вмешаться в их отношения. Надавать Рону по лицу, если потребуется, чтобы он понял, какая девушка рядом с ним, борется за него, плачет из-за него…

Я ощутил новый укол ревности, но совсем слабый. Если я действительно её люблю, я постараюсь сделать счастливой прежде всего её, а не себя.

Она почти ничего не съела. Я налил ей кружку тёплого молока, заставил выпить до дна и отправил спать. Дав ей переодеться, я вошёл в спальню. Она сидела на кровати, подтянув к себе колени. В комнате горел только ночник на тумбе. Я подошёл и сел на край кровати.

— Ложись, тебе нужно отдохнуть. Ты очень бледная.

— Ты даже не спросил, что случилось, — в её тоне не было обиды или укора, просто замечание.

— Мне не нужно спрашивать, я и так знаю. — Она снова подарила мне тот самый взгляд, как тогда, на кухне, и вновь я не успел его растолковать. — Теперь ложись.

Она покорно сползла головой на подушку, и я поправил ей одеяло.

— Оставить тебе свет?

Я потянулся к ночнику. Она накрыла мою руку и вернула на кровать. Я не противился. И старался ни о чём не думать.

— Ты очень хороший друг, Гарри. Ты так много для меня делаешь…

Кажется, она хотела добавить что-то ещё, но молчание затянулось. Наши руки лежали на одеяле, она так и не выпустила моей ладони. Я посмотрел на них и накрыл второй рукой.

— Для чего же ещё нужны друзья, — почти шёпотом отозвался я, чтобы она не услышала, как охрип мой голос.

Она мягко улыбнулась, высвободила свою руку и повернулась на бок, опуская веки. Я поднялся и на цыпочках пошёл к двери. На пороге я оглянулся, и в полутьме мне показалось, что как только я это сделал, она резко закрыла глаза, будто до этого провожала меня взглядом. Отмахнувшись, я вышел и прикрыл за собой дверь.

Наутро я проснулся с больной головой, а всё потому, что полночи меня мучали спутанные видения обо мне, Гермионе и Роне. Я тяжело поднялся и спустил ноги на пол. В окно смотрелось серое угрюмое небо. Это нисколько не придавало лёгкости моей словно налитой чугуном голове. Умывание холодной водой немного взбодрило меня. Насухо утерев лицо, я вернул на место очки и всмотрелся в своё отражение. На щеках снова пробивалась щетина. Нужно не забыть побриться сегодня.

Гермиона проснулась примерно через час после меня. Может, и раньше, но из комнаты она выползла только около полудня, а сам я к ней не совался.

— Привет. Я думала, ты сегодня работаешь.

Она не выглядела удивлённой.

Я стоял возле плиты в домашних штанах и футболке и жарил бекон на завтрак. Я бросил ей лишь мимолётный взгляд, а самом деле жаждал впитать каждую чёрточку её сонного личика. Её волосы растрепались ото сна, и мне показалось ужасно милым, что она не бросилась тут же приглаживать их, когда увидела, что я дома. Она вообще не стеснялась меня. Это было прекрасно.

— Я взял пару выходных. Неважно себя чувствую. Наверное, из-за погоды. Август в этом году какой-то дурной. — Я мельком посмотрел за окно. На стекле появились первые капельки дождя.

Она опустилась на стул, кутаясь в халат, и вздохнула. У меня почему-то было зудящее ощущение её взгляда на моей спине. Я машинально повёл плечами. Когда я повернулся с двумя тарелками жареного бекона в руках, она безучастно глядела в окно. Я поставил тарелки на стол, налил два стакана апельсинового сока и сел.

— Я решил сходить к Рону.

Она нахмурилась.

— Зачем?

— Объяснить ему, что к чему.

Гермиона непонимающе смотрела на меня. Или только вид делала, что не понимает? Я со вздохом отложил вилку и опёрся локтем о столешницу.

— Слушай, вы ссоритесь уже двенадцать лет. Если Рон не понимает, что творит, я постараюсь объяснить ему так, чтобы хватило на ближайшие лет пятьдесят. А там, глядишь, повторю урок.

Я снова взял вилку и продолжил невозмутимо завтракать. Гермиона ковырялась в своей тарелке без особого энтузиазма. Мысленно она была явно далека от жареного бекона.

— Не надо, — наконец сказала она.

Я поднял на неё глаза.

— Ты уверена? Потому что в этот раз и недели не прошло. Раньше вы хоть по месяцу да держались.

— Уверена. Понимаешь, Гарри, в этом всё и дело. Мы не строим отношения, мы держимся. И каждый божий день появляется сотня причин для наших ссор, которым уже нет конца. Я не хочу держаться, я хочу спокойно жить, работать, заводить… детей.

Последнее слово она произнесла совсем себе под нос, так что я едва расслышал. Я снова отложил вилку.

— Ты говорила об этом с ним? Рассказывала о том, чего ты хочешь?

— Конечно, говорила. И не раз и даже не два. За двенадцать-то лет! Но в итоге мы только снова начинаем спорить, кто чего хочет, а заканчиваем обвинениями, что никто из нас не интересуется тем, чего хочет другой. И так по кругу без конца и без края, потому что никто не собирается уступать.

Я откинулся на спинку стула и потёр лоб, потом снял очки и помассировал веки пальцами.

— Может быть… Может быть, вам нужно немного отдохнуть друг от друга? — неуверенно предположил я, возвращая очки на место. — Взять паузу, не общаться какое-то время…

— Мы и так как минимум раз в месяц не общаемся, — сухо отозвалась она.

Я понял, что советчик из меня неважный. Я снова посмотрел за окно и вдруг осознал, что сегодня целый день мы проведём вместе: только я и она. Холодок пробежал у меня по спине. Чем же мы будем заниматься весь день? Не то чтобы я горел желанием до вечера обсуждать Рона…

— Знаешь, в прошлый раз я ведь вовсе не была уверена, что это конец. И вернулась я к нему не для того, чтобы объяснять, а чтобы дать ему шанс всё исправить. Я так хотела, чтобы он всё исправил, что попросту не заметила, что по большому счёту абсолютно ничего не изменилось. Но в этот раз мне хватило нескольких дней, чтобы это понять. Наверное, потому… — она осеклась и закусила губу.

Я чуть нахмурил брови.

— Почему?

— Неважно. Забудь. Мне стоит перестать наступать на одни и те же грабли и ждать, что они не ударят меня по лбу.

— Ты просто оптимистка.

— Нет, я дура.

— Ну хорошо, дура-оптимистка.

Она не сразу поняла, что я сказал, а когда поняла, я едва успел увернуться от полетевшего в меня бекона.

— Зараза, — с улыбкой отозвалась она.

— Честен до кончиков пальцев, — гордо ответствовал я.

Она снова улыбнулась, но почти сразу её улыбка увяла. Я решил, что завтрак и без того затянулся, и собрал посуду, свалив в раковину.

— Ты так толком и не выучил хозяйственные заклинания? — оценивающе оглядывая кучу грязной посуды, спросила Гермиона.

— Да всё как-то не до того. Я начальник Отдела, вряд ли кому-то придёт в голову, что глава Аврората не знает заклинаний для мытья посуды.

Получив в ответ новую улыбку, я, довольный собой, прошествовал в гостиную и уселся на диван.

— У тебя на сегодня никаких планов? — Она опустилась рядом со мной.

— Нет. А у тебя?

— Тоже.

— Значит, будем сидеть здесь и ностальгировать о старых временах.

— Может, посмотрим фильм?

Я пожал плечами.

— Почему бы нет. Какой?

— Что-нибудь нейтральное. Властелина колец?

Мои брови поползли вверх.

— Издеваешься?

— А что, ты ни разу не смотрел?

— Да нет же, как раз наоборот. Предлагаешь искать сто отличий между Гэндальфом и Дамблдором?

— И двести между тобой и Фродо.

— Подловила, — с улыбкой сказал я и легонько ткнул её в плечо.

Весь день напролёт мы смотрели фильмы о Фродо и его путешествии в Мордор. Порой ставили на паузу, принимаясь спорить, знал ли Толкин о волшебном мире, или же всё, что показано в фильме, всего лишь совпадение. Ведь многое не сходилось с реальным положением вещей. Взять хотя бы эльфов.

— И всё-таки я почти уверена, что он что-то да знал, — упрямо стояла на своём Гермиона.

— Ладно, я устал спорить, — пробормотал я, откидываясь на спинку дивана и потягиваясь. — Пусть будет по-твоему.

Я закинул руки за голову и посмотрел на неё. И что-то горькое подкатило к горлу. Она смотрела в окно, и снова в её чертах сквозили тоска и подавленность, как будто всё, что было сегодня, только показная фальшивая маска. Её улыбки, наши споры… Хотя, конечно же, это не так. Думаю, если бы я боролся за кого-то двенадцать лет, а до этого шёл четыре года к этим отношениям, и в итоге вынужден был признать своё поражение, я бы тоже не сразу оправился…

Мой взгляд упал на стереосистему. Я опять посмотрел на Гермиону. Мне вдруг до дрожи в пальцах захотелось обнять её, прижать к себе крепко-крепко, вдохнуть запах её волос, ощутить тепло её тела… Но я не смел распускать руки без повода, а она была явно не настроена обниматься прямо сейчас.

Вскочив с дивана, я подошёл к системе, выбрал первый попавшийся диск, вставил и нажал на кнопку. Медленная мелодия полилась из динамиков. Я повернулся к Гермионе. Она отвлеклась от созерцания вечернего пейзажа и тоже посмотрела на меня. Я подошёл к ней и подал руку*.

Капли дождя падают отовсюду...

Я тянусь к тебе, но тебя нет рядом.

Я стою в темноте и жду

С твоей фотографией в руках.

История разбитого сердца...

Она приняла мою ладонь, и я вывел её на середину комнаты. Она положила руки мне на плечи, я приобнял её чуть повыше талии. Мы медленно двигались в такт игравшей музыки. Гермиона положила подбородок на свою ладонь, лежащую на моём плече.

— Кто бы мог подумать, что глава Аврората — такая романтичная натура, — сказала она, фыркнув.

Я почувствовал, как краснею. Мне было неловко признаваться, что эти диски остались от бывших девушек. Я совершенно не разбирался в музыке.

— То ли ещё будет, — отшутился я.

Останься со мной,

Не покидай меня,

Потому что я не могу быть без тебя.

Просто останься со мной

И держи меня в объятиях.

Потому что я построила свой мир вокруг тебя.

Я не хочу знать, как это — быть без тебя.

Так останься со мной,

Просто останься со мной.

Слова вливались в моё сознание, повторяя эхом мои собственные мысли. «Останься со мной, потому что я не могу без тебя…» Мне было всё равно, что Гермиона могла что-то заподозрить. Важно было то, что я подал ей руку, и она приняла её. Важно то, что сейчас мы с каждым шагом становились дюйм за дюймом ближе и ближе друг к другу, и приближался не только я. Мне не хотелось думать о причинах её поведения. Мне хотелось всю оставшуюся жизнь танцевать с ней посреди гостиной своего дома и никогда не отпускать.

Я в надежде и пытке каждый день,

Но моего прикосновения достаточно,

Чтобы унять боль.

Я искала так долго -

Ответ ясен....

Надеюсь, что мы не позволим чувству угаснуть.

Я ощутил, как её руки смелее двинулись по моим плечам, обнимая. Мы приблизились друг к другу так, как только было возможно. Мои ладони скользнули чуть ниже, а затем я постепенно обхватил её талию целиком. Изнутри я трепетал от страха. Я так боялся, что она сбросит мои руки, оттолкнёт меня и посмотрит, как на самого ужасного человека в этом мире. Но я обнимал её, а она продолжала танцевать. И я чувствовал тепло её тела и запах её волос, заплетённых в слабую косу. И мне казалось, что из моих лопаток сейчас вырвутся два мощных сильных крыла. Да я и без них был готов взлететь под самые небеса. Без крыльев и без магии.

Останься со мной,

Не покидай меня,

Потому что я не могу быть без тебя.

Просто останься со мной

И держи меня в объятиях.**

Но всё однажды заканчивается…

Закончилась и песня. И поскольку я не разбирался не только в музыке, но и в технике, теперь мы стояли в неловкой тишине, нарушаемой лишь шумом дождя. Я надеялся, что полумрак скроет румянец моих щёк, потому что чувствовал, как пылает кожа на лице.

Гермиона отстранилась, всё ещё не снимая своих рук с моих плеч и позволяя держать себя за талию. И мы всё ещё стояли неприлично близко. Я никогда прежде не видел так близко её лица. Не видел так близко её губ. Я не смотрел ей в глаза. Кровь бешено пульсировала у меня в голове, и сердце опять колотилось в горле. Я невольно сглотнул.

Я не знаю, куда она смотрела и о чём она думала. Я весь словно оцепенел снаружи, хотя внутри у меня бурлила такая яростная энергия, такие эмоции, что я вообще перестал воспринимать окружающее. Были только её руки на моих плечах, мои ладони на её талии и её губы всего в какой-то паре дюймов от моих.

Когда она сделала ещё один шаг, и наши руки перестали нас соединять, я всё ещё не мог пошевелиться. Я стоял столбом, когда она, сконфуженно оправляя край майки, пролетела мимо меня в спальню и по неосторожности громко хлопнула дверью.

Я ни о чём не думал и ничего не анализировал.

Я просто был счастлив.

* * *

Гермиона так и не вышла из комнаты до глубокого вечера. Я постелил себе на диване и улёгся, уставившись в потолок. Утром мы просто сделаем вид, что ничего не случилось. Ничего сложного. Что бы ни двигало Гермионой, она не любит меня. А то, что я люблю её, не решает ровным счётом ничего. С этими мыслями я снял очки, лёг на бок и довольно быстро провалился в сон.

Не знаю, сколько прошло времени, но когда я вдруг проснулся, вокруг ещё было довольно темно. Я протёр глаза и перевернулся на спину и тут услышал приглушённый стон. Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы вспомнить, что сегодня в моей спальне снова ночует Гермиона. Я откинул одеяло и сел на диване, нацепляя на нос очки. Стон повторился, и я потянулся за штанами.

Гермиону и через двенадцать лет после войны по ночам мучали кошмары. Редко, но случалось. Мне ли не знать — я сам страдал от подобного.

Взяв палочку и приказав: «Люмос!» — я тихо подошёл к спальне и открыл дверь.

Гермиона лежала посередине кровати. Подушки сбиты в разные стороны, одеяло скинуто на пол. Я почувствовал, как краска приливает к лицу, при виде её обнажённых ног — она спала в одной короткой майке. Нужно накрыть её, пока она не проснулась.

Отложив палочку на тумбу, я подобрал одеяло и аккуратно укрыл им Гермиону. Она перестала метаться, но дыхание её оставалось неровным и тяжёлым. Я присел на край кровати и погладил её по влажным волосам. Она перестала вздрагивать, расслабилась, выдохнула и вдруг открыла глаза. Я отдёрнул руку, словно обжегшись. Она немного поморгала и повернула голову, уставившись на меня.

— Тебе приснился кошмар. — Я поднялся, всё больше смешиваясь под её пристальным молчаливым взглядом. — Извини, я просто услышал стон…

Я взялся было за палочку.

— Гарри.

Я замер и, набравшись смелости, посмотрел ей прямо в глаза. Даже в тусклом отсвете заклинания смотреть на неё было всё равно что смотреть на солнце. Она приподнялась и подтянулась на руках повыше. Поправила сбившиеся подушки и натянула на себя одеяло.

— Погаси палочку.

— Нокс, — послушно приказал я шёпотом.

Комнату накрыла темнота, и в ней мне не стало уютнее. Наоборот, появилось такое ощущение, будто я ворвался в комнату к чужой жене. В общем-то, Гермиона не была женой Рона, но и его девушкой она ещё быть не перестала. Я был почти уверен, что она по-прежнему сомневается.

Она зашевелилась, и я разглядел, что она отодвинулась от меня, подбирая к себе одеяло. Освобождая место.

Дом у меня был скромный, одноэтажный. Всё-таки я вырос под лестницей и не привык к излишествам и роскоши, даже спустя столько лет и будучи уже взрослым и, более того, главой Аврората. Своего дома мне хватало за глаза и за уши. Конечно, если бы я жил не один, мы бы модернизировали коттедж, чтобы всем хватало места. Вот почему сейчас мне приходилось спать на диване — соседняя со спальней гостевая комната была завалена кучей неразобранного хлама. Спроси кто — я сам без понятия, что там лежит.

Но вот кровать у меня всё-таки была большая, двухместная. И комок ещё не успел толком собраться у меня в горле, как Гермиона тихо сказала:

— Останься со мной.

И снова это ощущение, словно кто-то щекочет сердце. Я машинально почесал грудь слева. Если вдуматься, ничего ужасного я не сделаю, оставшись с ней, пока она не заснёт. Я же не собираюсь её совращать, в самом деле! Если бы я не был в неё влюблён, то без раздумий забрался бы в кровать и даже обнял бы. Но теперь моя голова полна предрассудков, и я не мог просто обнять. Но лечь я мог.

Отложив палочку, я опустился на кровать и устроился на освобождённом ею для меня месте. Она перевернулась на спину. Шторы в моей спальне были довольно плотные, а дверь я почти полностью закрыл, поэтому мы оказались практически в кромешной тьме. И в этой тьме я не мог разобрать, спит она или нет.

Поэтому вздрогнул, когда она заговорила.

— Он любит работу больше, чем меня.

Я не нашёлся с ответом и промолчал.

— Хотя бы раз я увидела в его глазах тот же огонёк, что загорается в них, когда он говорит о работе. Я рада за него. Рада, что он достиг таких высот. И я понимаю, что он очень гордится собой. Я тоже им горжусь. Но это… Этот успех затмевает для него всё. Даже меня.

Я лежал недвижно, наслаждался звуком её голоса и только успевал глотать вязкую от волнения слюну и облизывать постоянно сохнущие губы. Я вспомнил выражение лица Рона, когда он рассказывал мне о сообщении от Кингсли. Причин не верить Гермионе у меня не было.

— Всё, что мне от него нужно, это любовь. Любовь, Гарри. Я давно заметила за собой, насколько я пустая и холодная изнутри. Мне нужно, чтобы кто-то постоянно наполнял меня, оживлял своими чувствами, чтобы я впитывала их и вдыхала полной грудью. Без этого я как будто не живу.

Я почувствовал, как трепещет во мне каждая жилка, как загорается лицо, как разгоняется сердце… А всё потому, что мне вдруг захотелось наполнить её своей любовью. Отдать её всю, ведь я смогу дарить её бесконечно. Именно сейчас я понял, что эта любовь наполняет меня до краёв и только каким-то чудом не выплёскивается наружу. Я чуть не задохнулся воздухом, пытаясь подавить неожиданные ощущения.

Вынырнув из собственных размышлений, я прислушался. Но Гермиона молчала. Её дыхание становилось всё медленнее. Она засыпала. Я пролежал ещё неизвестно сколько в полной тишине и без единого движения, не в состоянии заснуть. Затем повернулся на бок. Глаза уже привыкли к темноте, и я довольно отчётливо рассмотрел её профиль. Протянул было руку, но тут же убрал и вновь лёг на спину.

Это был сумасшедший вечер. И сумасшедшая ночь. Но утром мы сделаем вид, что ничего не произошло. Так будет правильно.

Я осторожно выбрался из кровати и покинул спальню, намереваясь утром отправиться к Рону и вправить ему мозги.

______________________________________________

*Автор взял за основу книжный канон, то есть они не танцевали в палатке двенадцать лет назад, так что это, вероятно, их первый танец.

**Перевод текста песни Danity Kane — Stay with me

Уснуть мне удалось только под утро, поэтому проснулся я поздно. Когда я вошёл на кухню, хмурый и взлохмаченный, Гермиона делала тосты. Из кофеварки приятно тянуло свежесваренным кофе. Я налил себе кружку, достал из холодильника джем и молча уселся за стол, придвинув тарелку готовых тостов к себе. Мне не хотелось говорить решительно ни о чём. Но Гермиона и не заводила разговоров. Мельком оглядев кухню, я заметил, что горы посуды в раковине больше не наблюдается. Странно, но это слегка улучшило моё настроение.

Допив кофе, я поднялся и уже хотел идти одеваться, чтобы немедленно отправиться к Рону и вытащить его хоть из-под земли.

— Куда ты собрался?

Я замер и посмотрел на Гермиону. Она стояла, опёршись о подоконник и скрестив на груди руки.

— В каком смысле?

— Не прикидывайся, Гарри. Я тебя сто лет знаю. У тебя на лице всё написано.

Я даже немного растерялся от такого поворота событий.

— Ну, положим, к Рону.

Гермиона вздохнула.

— Опять будешь меня отговаривать?

— Буду.

— Да почему? — сорвался я. — Я же вижу, как ты страдаешь! Мне надоела эта ерунда между вами, и раз расстаться вы никак не можете, я сделаю так, чтобы вы перестали ссориться и уже наконец поженились!

— Гарри, мы расстались, — устало и спокойно отозвалась Гермиона.

— О, ну конечно, — саркастично ответил я. — Сколько ещё раз до Рождества я услышу эту фразу?

— Нисколько.

Гермиона была серьёзна и невозмутима, и мне вдруг подумалось, что на этот раз она говорит уверенно. И всё-таки за столько лет я так привык к их бесконечным расставаниям, что мне нужны были более веские доказательства.

— В самом деле? — вскинул брови я. — Так может, ты и родителям об этом сообщишь?

Вместо ответа она подошла ко мне и молча протянула письмо. Конверт ещё не был запечатан.

— Я догадывалась, что моего слова тебе будет мало. Читай.

Я вынул сложенный пополам листок и развернул.

«Здравствуйте, мои любимые!

Извините, что сообщаю такие новости письмом, но сейчас я не в лучшей форме для личной встречи. Вы знаете, что мы с Роном встречались на протяжении двенадцати лет. И не думайте, будто я не заметила, что вы давным-давно в нас не верите. Так вот. К сожалению, мы расстались с ним окончательно. Вы очень поддерживали меня каждый раз, но я устала. Я уже не в том возрасте, чтобы надеяться на будущее. Мне пора начинать жить настоящим днём, а с Роном это невозможно.

Как только появится возможность, я навещу вас, и мы обязательно обо всём поговорим.

Целую. С любовью,

Гермиона»

Пробежав ровные строчки, я вновь посмотрел на неё. «Я догадывалась, что моего слова тебе будет мало». Мне вдруг показалось, что она видит меня насквозь, что я для неё весь как на ладони, и никакая легилименция ей для этого не требуется. Впрочем, так оно и было. Именно за это я её и полюбил.

— Извини, мне не стоило так давить. — Я сложил письмо и отдал ей. — Просто мне не всё равно. Я хотел убедиться, что ты действительно отпустила и готова жить дальше, потому что…

— Потому что нет ничего хуже ложной надежды, — закончила она, заставив меня поперхнуться.

Она обошла меня и направилась в гостиную. Я повернулся и поспешил за ней. Гермиона сидела на диване и выписывала адрес родителей на конверте. Я опустился рядом.

— Мне немного страшно, — откровенно поделилась она. — Знаешь, за эти годы я так привыкла, что мы всё время вместе, а теперь… Но мы больше не дети. И дружба мальчиков с девочками для нас уже невозможна.

Я почувствовал явный подвох и в её словах, и в её тоне, но ничего не сказал. Она посмотрела на меня, словно ожидая ответа, но я всё равно промолчал.

Оказалось, что я проспал почти до самого вечера. Гермиона камином отправилась в Косой переулок, отдать письмо на почту и заодно сделать какие-то свои дела, а я остался в пустом доме наедине с льющим за окном дождём и своими размышлениями.

И мне действительно было о чём поразмыслить, да только я не знал, что теперь и думать. По идее, Гермиона и Рон больше не встречаются. Во всяком случае, в намерениях Гермионы мне теперь сомневаться не приходилось. Но Рон-то не перестал быть моим другом. Возможно, через какое-то время Рон и Гермиона смогут общаться как прежде, и тогда мы вновь станем той неразлучной троицей, какой вышли из стен Хогвартса…

Я горько усмехнулся. Может, между Роном и Гермионой однажды и истощится напряжение, но для меня ничто уже не будет как прежде. Не после того, как я признался сам себе, что люблю её. Ну и какие у меня в итоге варианты?

Гермиона вернулась довольно поздно. Я уже хотел спросить, как дела, как она сама бодро отрапортовала мне, что заезжала в Министерство проверить, как справляются без неё, и предупредить, что скоро она выйдет, и если кто-то халтурил, она мигом обо всём узнает. Я смеялся от души на этих словах, и мне совершенно не хотелось думать ни о Роне, ни о нашем будущем, ни об оставшихся мне вариантах.

Гермиона снова осталась у меня, поскольку домой ей сейчас путь был заказан, а говорить с родителями она была пока не готова, и ближе к полуночи мы разошлись каждый по своим спальным местам. Я заснул на удивление быстро, но в кромешной тьме что-то словно заставило меня распахнуть глаза и рывком сесть на диване. Я точно помню, что мне не снились кошмары. Я потёр лицо ладонями, откинул одеяло и натянул штаны. Прихватив очки и волшебную палочку со столика, я направился на кухню, по пути нацепляя очки на нос и зажигая свет на кончике палочки. Выпив целый стакан воды, я вышел из кухни и уже собирался вернуться в гостиную на диван, но что-то заставило меня остановиться. Я посмотрел налево, туда, где дальше по коридору была дверь спальни. Я отчётливо слышал звенящую тишину, значит, Гермиона спит спокойно. Но меня так неумолимо тянуло в спальню, что я опомнился, уже открывая дверь и входя внутрь. Заранее погашенная палочка осталась у меня в руке.

Шторы на окнах были чуть раздвинуты, так что в спальню проникала молочно-белая полоса лунного света, позволяя лучше разглядеть предметы. Я в который раз порадовался, что совсем недавно смазывал петли, и дверь ни разу за все мои посещения не скрипнула. Я разобрал в полумраке силуэт спящей Гермионы, но приблизиться не решился. У меня в голове всё ещё оставался нерешённый вопрос о вариантах. Я повернулся, собираясь уйти.

— Останься.

Я вздрогнул так, что чуть не выронил палочку, и оглянулся. Сначала мне показалось, что она разговаривает во сне. Но вот тень на кровати шевельнулась и приподнялась. Я растерялся и оттого замешкался, не уходя, но и не входя. И продолжая хранить молчание.

— Не думай. Просто останься.

Всё как-то совершенно спуталось у меня в голове, и я машинально закрыл за собой дверь. С этой стороны. Я приблизился к кровати и остановился. Волшебная палочка отправилась на тумбу. Гермиона снова зашевелилась, освобождая мне место, но на этот раз с другой стороны. Я беспрекословно обошёл кровать и устроился рядом на спине, подкладывая под голову руку.

— Знаешь, почему я дала Рону второй шанс? — заговорила она.

— Почему?

— Из-за тебя.

Я нахмурился.

— Из-за меня?

— Ты показал мне… кое-что. И ведь я уже и вправду была готова всё закончить, но мне необходимо было проверить… Вот почему я тогда попросила тебя ничего ему не говорить. Мне нужно было немного времени. Я вернулась в наш дом, поставила весь вопрос наших отношений совершенно по-другому. Сначала мне показалось, что он меня понял. Но потом… Всё снова пошло кувырком. В общем-то, так и раньше происходило, просто я замечала это слишком поздно. А сейчас у меня был пример… — Она осеклась.

Я слушал её и ничего не понимал. Что я ей показал? Что проверить? Немного времени на что? Был пример чего? Вопросы сыпались градом, а я даже не мог толком донести их до рта, чтобы озвучить.

— Помнишь, ты сказал, что он обязательно поймёт всё как нужно, потому что любит меня? Так вот, никто не понимает меня лучше, чем ты, Гарри.

Я хотел было что-то сказать, но подавился словами, когда вспомнил тот диалог и понял, к чему она ведёт. Нет, быть того не может. Об этом никто не знает. Не могла же она догадаться! Разве что воспользовалась легилименцией, но, в конце-то концов, я же глава Аврората! Я бы почувствовал вмешательство!

Нет, тут что-то другое. Я не придумал ничего лучше, как молчать и не вмешиваться в поток её внезапных откровений. Рано или поздно всё должно встать на свои места, а я пока не планировал открывать Гермионе свои истинные чувства.

— Знаешь, Гарри, мне было так неловко просить тебя, чтобы ты умолчал о моём присутствии в твоём доме перед Роном. Я же знаю, что у тебя никого ближе него нет, и если бы он узнал, что ты солгал или скрыл от него такое… Да только Рон и сам не горел желанием меня найти. Я не знаю, в какой момент, но между нами что-то сломалось. Когда-то он действительно тянулся ко мне, он хотел быть лучше ради меня. А когда стал, я оказалась… оказалась не нужна, — её голос дрогнул и оборвался.

Сердце у меня в груди вновь сжалось, и мне захотелось крепко обнять её, рассказать ей, как она нужна. Как сильно она нужна! Нужна мне… Но я снова промолчал.

— Я вообще не понимаю, почему он продолжает эти отношения, почему не даёт мне выйти из этого бесконечного круга одних и тех же ошибок. Он как будто… я даже не знаю…

— Боится перемен.

Слова вырвались помимо моей воли. Пока она говорила, я наконец уловил её мысль, и сейчас словно стал её продолжением.

— Может быть. Гарри, ты очень хороший друг. И знаешь, почему?

Я повернул голову и посмотрел на неё. Она легла на бок, подложив ладонь под щёку, и свет, льющийся из щёлочки в шторах, позволил мне рассмотреть её лицо и глаза, глядящие прямо на меня.

— Потому что несмотря на всё, что ты чувствуешь и как ты чувствуешь, ты боролся за нас с Роном даже тогда, когда я уже сдалась.

— Я… Что?

— Нет ничего хуже ложной надежды. Ты знаешь это куда лучше некоторых.

Я приподнялся на локтях, неотрывно взирая на неё из-под сведённых бровей.

— К чему ты клонишь? — несколько грубовато спросил я, но сердце снова принялось выбивать дробь по рёбрам, так что я был просто не в состоянии контролировать ни свой голос, ни свою мимику.

— Ты только вчера сказал мне, что честен со мной до кончиков пальцев. Так почему в этом ты продолжаешь недоговаривать?

— О чём недоговаривать? Я не понимаю, к чему ты ведёшь.

Я продолжал говорить грубо, бросая слова, как камни. Меня захлёстывал такой поток разнообразных эмоций, что на выходе они автоматически преобразовывались в злость и агрессию. Я уже сидел, готовый в любую минуту сорваться с места.

— Гарри, я знаю. Я всё знаю. Ты для меня как открытая книга, пойми. Сначала я не была уверена, но чем дальше, тем больше подсказок я замечала. Ничего подобного я никогда не получала от Рона. Ну, разве что поначалу, первые лет шесть-семь. А мы с тобой… даже не встречаемся. И, по большому счёту, ты мне ни в чём не признавался. А получила я от тебя за эти дни… да в разы больше, чем от него за все последние годы! Вот почему я так быстро заметила, что между мной и Роном ничего не изменилось. Вот как я поняла, что он больше меня не любит, что он со мной по инерции. Потому что передо мной были ты и твоя …

— Хватит! — рявкнул я. — Прекрати. Замолчи. Не хочу этого слышать.

— А я хочу.

— Гермиона, хватит, я тебя прошу!

Я схватился за голову. Всё не так, всё неправильно. Всё шиворот-навыворот.

— Почему тебе так сложно признаться в своих чувствах? Или, по-твоему, я этого не стою?

— Что… Я…

Я повернулся к ней, не в состоянии выдавить хотя бы какую-то связную фразу. У меня не было слов, у меня был тайфун эмоций, которые сейчас раздирали меня на части с такой силой, что на лбу выступил пот.

— Ладно, ты не признаёшься, но я же облегчила тебе задачу, тебе ничего не нужно мне объяснять!

О да! Облегчила!

— Очень замечательно, что ты теперь в курсе, — ядовито выплюнул я. — Только, боюсь, больше мы не будем общаться, так что эта информация тебе больше не понадобится!

Я никогда в жизни не позволял себе так разговаривать с ней. Но в этот момент я действительно не хотел больше ни видеть её и ни слышать. Мне хотелось сбежать куда подальше и не вспоминать о её существовании. Я рванулся уйти.

— Ты можешь уйти прямо сейчас. Это твой выбор. Но другого шанса у тебя не будет. Сейчас или никогда. Решай, Гарри.

Её чуть дрожащий голос звучал так тихо и прикасался, кажется, к самой моей душе. Захвативший меня гнев мгновенно схлынул и сменился замешательством. Все мои мысли о ней и об упущенных шансах затопили сознание. Ведь это именно то, чего я так хотел, то, о чём я просил, умолял. И теперь, когда я получил желаемое, я бегу, словно трус, боясь даже попробовать. Ни в каком самом сладком сне мне не могло привидеться, что она ответит мне взаимностью. А сейчас не это ли она делала? Не предлагала ли мне шанс завоевать её взаимность?..

Вот только…

— Любовь может быть разной, — глухо заговорил я. — Она может быть эгоистичной, а может быть бескорыстной. Ещё каких-то несколько дней назад я был эгоистом, я думал только о своём счастье. Но потом понял, что если я… если ты для меня… Если ты действительно так важна мне, то я буду думать прежде всего о твоём счастье, а ты сто раз можешь пожалеть о сделанном. Я не хочу вешать на тебя ещё и это. Так что мой уход — это не трусость и не побег. Я делаю это для тебя.

Я старался не смотреть на неё. Я вдруг понял, что не быть эгоистом слишком сложно. Любить бескорыстно слишком больно.

— Ты всегда слишком много на себя брал, — с обидой в голосе отозвалась она. — Но до этого ты позволял мне самой решать за себя, а теперь вдруг стал таким заносчивым. Это моя жизнь и мои ошибки. Да впрочем… Делай, что хочешь.

И она замолчала. Я сидел в тишине. Вся решительность улетучилась вместе с гневом, и я ждал, что она скажет что-то ещё, продолжит спорить или уговаривать. Но она так ничего не произнесла.

Секунды стали тягучи, как смола. Я почти захотел, чтобы она удержала меня, сделала хоть что-то, чтобы я остался. Но она молчала и не двигалась. Глубоко вздохнув, я резко поднялся и быстро вышел из спальни, не оборачиваясь.

Ночь поглотила все звуки, и я остался в тишине.

* * *

Часы тихонько тикали в тиши ночи. Я лежал на диване, уставившись в потолок и ни о чём конкретно не думая. Меня всего словно взяло какое-то оцепенение. Не было больше того урагана эмоций, сердце не колотилось в глотке, кровь не приливала к вискам… Я был пуст и всё равно что мёртв.

Сколько прошло времени с того момента, как я вылетел из спальни, я не знал, но конечности уже порядком затекли от одного и того же положения. Словно в тумане, я поднялся и медленно побрёл в ванную. Холодная вода не слишком ободрила меня, только заставила неприятные стаи мурашек пробежаться по спине и рукам.

Я упёрся ладонями в края раковины, вода капала с кончика моего носа. Я так понимаю, утром Гермиона исчезнет из этого дома и больше никогда в нём не объявится. Что ж, тем и лучше. Похоже, на этом наши отношения заканчиваются совсем. Но я хотя бы сохраню дружбу с Роном, а он тоже далеко не последний для меня человек в этом мире.

Я взял полотенце, насухо вытер лицо и вернул на место очки. Взглянул на своё отражение и вдруг очень чётко представил, что завтра этот дом опустеет окончательно. Не будет больше совместных завтраков, не будет её тостов, не будет наших споров обо всём подряд. Не будет объятий на диване и танцев под девчачьи песни, не будет её милой сонной мордашки в окружении непокорной шевелюры, не будет её ночных кошмаров и моего бдения у её кровати, пока она не уснёт…

Я прижал ладонь к губам и крепко зажмурился. Не будет тепла её тела, не будет её рук на моих плечах и моих ладоней на её талии, не будет запаха её волос и её силуэта в кресле у камина… Её просто не будет в моей жизни.

Не помня как, я оказался перед дверью в спальню. Она права: я несу ответственность только за свои шаги и должен дать ей возможность отвечать за себя самостоятельно. Мозг попытался было ещё что-то проанализировать, но тут я послал его ко всем драклам и распахнул дверь. Я заметил, как она вздрогнула, прежде чем закрыл дверь и погрузил спальню в полутьму. Моё место с той стороны кровати по-прежнему оставалось свободным. Я обошёл кровать. Она так и лежала на боку с ладонью под щекой.

Я осторожно опустился на кровать и лёг напротив, лицом к ней. Мы просто лежали и смотрели друг на друга, и в отражении её глаз я видел всего себя, вместе со своими достоинствами и недостатками, такого, какой я есть. А ещё я увидел сильнейшее желание услышать, как она мне нужна. Я знал, что словами уже не открою ей ничего нового. Слова нам были больше не нужны.

Я придвинулся ближе. Вторая её рука лежала между нами. Я коснулся её, мягко и ненавязчиво сплетая наши пальцы. Моя собственная тень загородила тусклый лунный свет, и её лицо погрузилось во мрак. Но я уже так хорошо изучил каждую чёрточку, что свет мне был не нужен. Её губы были приоткрыты, и я слышал, как тяжело и отрывисто она дышит. Она волновалась, хоть и строила из себя героиню. Знала бы она, что вновь началось у меня в душе! Я аккуратно убрал прядь с её лица, проводя кончиками пальцев по щеке. Я знал, что сейчас она прикрыла глаза, и её ресницы задрожали. Я сглотнул. Она сняла с меня очки и не глядя положила на тумбу позади себя. Наши губы разделяли уже даже не дюймы. Я ощущал её горячее дыхание на своей коже.

Моя ладонь легла на её шею, и губы коснулись губ. Язык скользнул навстречу. Она доверчиво раскрылась, уже сама целуя меня, встречая мой язык своим. Мы целовались так, будто делали это в первый раз. Впрочем, это и был наш первый поцелуй. И первый поцелуй настоящей любви для меня.

Я скользнул рукой по её талии, слегка задирая край майки, привлекая её к себе и углубляя поцелуй. Её пальцы зарылись в мои волосы, сначала робко, затем смелее, вызывая мурашки по всему телу. Кожа под майкой оказалась такой горячей, словно Гермиону одолела лихорадка. Её рука оставила мои волосы и легла мне на пояс. Я так хотел скорее ощутить касание её ладони своей кожи без этой чёртовой футболки.

Я не мог поверить, что едва не лишился всего этого. Её губ, её рук, её ласк, её тепла. Я огладил её бедро, кладя её ногу на себя, чтобы сделаться ещё ближе. Её рука наконец скользнула за край футболки, и я вздрогнул, неистовее впиваясь в её губы и перекатывая на спину. Я навалился сверху, вновь накрывая её губы, прижимаясь к ней всем телом. Она обхватила меня ногами, но между нами было всё ещё слишком много ненужных тряпок. Её руки беспорядочно ласкали моё лицо, шею, волосы, спускались на плечи и спину. Не выдержав, я сам стянул футболку через голову и отбросил в сторону. Её горячие ищущие ладони заскользили по обнажённой коже. Я оставил её губы, целовал скулу, спустился на шею, лаская её губами и языком. Она была такой сладкой и такой возбуждающе прекрасной, что я едва сдерживался, чтобы не сорвать с неё последнюю одежду прямо сейчас.

Она дышала отрывисто и шумно. Я спустился по шее к вырезу майки, накрывая ладонями груди через ткань и слегка сжимая. Она закусила губу, и хотя я не слишком хорошо видел без очков в темноте, эта картинка чётко отпечаталась в моём сознании. Мои руки забрались под майку и сжали уже обнажённые груди. Я почувствовал напрягшиеся бусины сосков между пальцами. Она выгнулась мне навстречу, и я освободил её от майки, взлохмачивая её пышные шикарные волосы. Мои штаны тоже полетели к чертям, и я снова вжался в неё, давая прочувствовать всего себя, прочувствовать то, как сильно она мне нужна.

Она вновь закинула на меня ноги, и я подцепил резинку её трусов, слегка подаваясь назад, стягивая их и отбрасывая в сторону. Тут же избавил себя от последнего, что разделяло нас, и наконец ощутил её, кожу к коже. Я заглянул ей в глаза, убирая с лица её волосы. Тогда она сама поцеловала меня, и я простонал ей в рот, погружаясь в неё медленно и плавно. Вот теперь я чувствовал её всю, без остатка. Неспешно, наслаждаясь каждым движением, целуя и кусая её шею, позволяя ей вцепляться ногтями в кожу на спине, оставлять отметины. Наше громкое дыхание заполнило тишину ночи.

Я приподнялся на руках, ускоряясь, чувствуя приближающуюся эйфорию. Она смотрела на меня, держа в руках моё лицо, но я двигался всё быстрее и быстрее, и она зажмурилась, запрокидывая голову, закусывая губу, впиваясь ногтями в мои скулы. Стоны срывались с моих губ сами собой. Я закрыл глаза, уже видя вспышки фейерверков.

— О боже… Гарри… Гарри…

Резкий толчок, и я едва успел выйти, изливаясь на её судорожно вздымающий и опадающий живот, хватая ртом воздух. Я повалился на бок, вымотанный, выжатый… и бесконечно счастливый. Но пока слишком уставший, чтобы это осознать.

Мы просто лежали и пытались отдышаться. Понимание того, что сейчас произошло, постепенно заполняло каждую мою клеточку.

Я провёл ладонью по лицу, нашарил на тумбочке очки и надел. Повернулся к Гермионе. Она лежала с опущенными веками и дышала приоткрытым ртом. Я ласково убрал влажные пряди с её щеки и огладил нежную кожу. Она всё ещё слегка вздрагивала всем телом на выдохе. Я обвёл взглядом её фигуру, стройную, идеальную, такую… мою.

— Извини. Теперь тебе нужно в душ.

Она чуть улыбнулась, не открывая глаз.

Вскоре мы стояли под тёплыми струями, и я неспешно проводил мочалкой по её плечам, спине, груди и животу. Я любовался ею и просто не мог поверить, что всё это происходит на самом деле. Мы застряли в душе до самого утра, то омывая друг друга, то с наслаждением и подолгу целуясь. И я не мог вспомнить ни одного раза, когда мне действительно хотелось заниматься чем-то подобным с женщиной.

Около пяти мы выбрались из душа, найдя наконец силы оторваться друг от друга. Гермиона высушила наши волосы заклинанием, и мы отправились спать, на этот раз — в одну кровать. Я прижимался голой грудью к её спине — она всё-таки нацепила эту чёртову майку обратно — и перебирал её пальцы. И это был тот самый миг, который мне хотелось бы растянуть на вечность, без вчера, сегодня и завтра. Без вариантов и прочей суеты.

— Знаешь, почему я выбрала тебя?

Я коснулся губами её уха.

— М?

— Я выбрала тебя, потому что ты любишь меня.

Сердце вновь понеслось вскачь с места. Значит, на самом деле, решающим доводом стали именно мои чувства к ней?..

— Ты всегда был мне, как родной. Мы с тобой родственные души. Я научилась хорошо понимать тебя, а ты — меня. Не знаю, как мы умудрились проглядеть друг друга, всё это время находясь так близко.

— Иногда нужно отойти, чтобы что-то рассмотреть, — глубокомысленно заметил я. — Я рад, что всё же успел ухватить удачу за хвост, — добавил я шёпотом и поцеловал её в шею.

Она втянула голову в плечи, фыркая.

— Колючий.

— Ночью ты не жаловалась.

— Я и сейчас не жалуюсь. Просто щекотно.

Мы помолчали.

— Было ещё кое-что, — задумчиво нарушила тишину Гермиона. — Я всё понять не могла, что же в итоге не так между мной и Роном? Почему мы никак не можем найти компромисс на протяжении уже стольких лет? Но потом, когда я невольно сравнивала мои с ним отношения и наши с тобой, я вдруг осознала, что и я тоже как будто веду себя по-разному.

— Это как?

— Ну ты же знаешь, что я всю жизнь была зациклена на себе.

— Ты преувеличиваешь.

— Не преувеличиваю, а так и есть. Вот и Рон такой. Мы оба сосредоточены каждый на себе. Вот почему мы никак не стыковались.

— И чем же я отличаюсь?

Она слегка пошевелилась в моих руках, разворачиваясь и заглядывая мне в глаза.

— Тем, что ты был сосредоточен на мне. Да так, как будто важнее этого в мире просто ничего и быть не может. А ведь ты — начальник целого Отдела.

Я ошеломлённо уставился на неё.

— Моя забота была настолько навязчивой? — с лёгким ужасом спросил я.

— Нет, Гарри, — серьёзно произнесла она. — В этом всё и дело. Ты уделял мне достаточно внимания, но при этом и о себе не забывал. Не прогибался, не старался во всём угодить, не потакал. Ты был собой, но при этом позволял мне чувствовать себя кем-то рядом с тобой. И даже не просто личностью, а важной частью мира, весомой и значимой. Рядом с Роном у меня порой складывалось впечатление, что я пустое место, а с тобой всё всегда наоборот.

Чем больше она говорила, тем сильнее тепло разливалось в моей груди. Ведь она в точности повторяла мои собственные мысли, мои представления о том, какой должна быть идеальная пара. На меня накатила такая волна восторга, что вместо ответа я страстно поцеловал её в ещё говорящие губы.

— И всё же ты скрывался, — сказала она, когда я нашёл в себе мужество оторваться от неё и позволил снова лечь ко мне спиной. — А когда я сказала, что это важно для меня, первым делом сбежал.

— Ты просто обескуражила меня. Я ведь был уверен, что это безответно, и вдруг ты говоришь, что рассталась с Роном практически из-за меня… Ну, то есть, не только из-за меня, но я тоже сыграл в этом не последнюю роль. Я думал, что мои чувства будут лишними. Что они всё испортят. — Я переплёл наши пальцы, крепче прижимая её к себе. — Я боялся… понимаешь… боялся потерять тебя насовсем.

Гермиона шумно втянула воздух, поднесла наши руки к губам и поцеловала мою ладонь.

— Никогда, ты никогда меня не потеряешь…

Этот шёпот слился для меня в бесконечную музыку, и я закрыл глаза, почти мгновенно проваливаясь в сон, всё ещё ощущая её тёплые губы на моей коже.

Я был счастлив. Кажется, впервые за тридцать лет жизни я был по-настоящему счастлив.

То утро, солнечное августовское утро две тысячи десятого мне запомнилось, как одно из самых прекрасных в моей жизни. Хотя это было не столько утро, сколько день. Мы с Гермионой проснулись далеко за полдень.

Я проснулся чуть раньше и, нацепив только штаны и наплевав на футболку, готовил нам поздний завтрак. Она появилась как раз вовремя. Сонная, тёплая, лохматая, в той самой короткой маечке, так что я мог бесконечно любоваться её ногами. Она подошла ко мне со спины и обняла за пояс, утыкаясь носом в спину. В этот момент я был безгранично рад, что не надел футболку.

— Кто бы мог подумать, что тот щупленький тонконогий мальчишка однажды вырастет в такого мужественного красивого мужчину, — проговорила она, проводя пальцами вдоль моего позвоночника.

Я развернулся в её руках, обнимая за талию.

— Кто бы мог подумать, что Синий Чулок Гермиона Грейнджер однажды вырастет в такую восхитительно соблазнительную женщину.

Я привлёк её к себе и поцеловал, наслаждаясь вкусом её губ. Мои руки спустились гораздо ниже её стройной талии, и мне нравилось, что теперь я мог себе это позволить. Нравилось, что она отвечала на мой поцелуй, нравилось, как она подавалась бёдрами мне навстречу, дразня, нравилось, как её пальцы гладили мои скулы и шею и зарывались в волосы.

После завтрака Гермиона, натянув на невозможно прекрасные бёдра короткие шорты, опустилась рядом со мной на диван. Я читал свежий выпуск «Пророка». Она подобрала под себя ноги, устраиваясь удобнее, и положила голову мне на плечо.

— Гарри, нам нужно кое о чём поговорить.

— М? — рассеянно отозвался я.

— Тебе это может не понравиться.

Она отстранилась, садясь прямо и складывая руки на коленях. Я отложил газету и развернулся к ней, накрывая ладонью её руки и с наслаждением касаясь заодно её оголённых круглых и гладких колен.

— Дело в том, что я… Я ещё так и не поговорила толком с Роном.

Я уставился на неё.

— Что значит, ты не поговорила с Роном? — Мой голос прозвучал угрожающе. Никак иначе он и не мог звучать! — Погоди. — Я отодвинулся. — Ты хочешь сказать, что так и не рассталась с ним? А письмо? Или это тоже был обман? Ты ничего не отправила родителям?

— Да нет же! — Она в отчаянии сцепила пальцы. — Понимаешь, я уже правда всё решила. И письмо я отправила. Честно! Просто… я собиралась поговорить с ним сегодня. Но ночью ты вошёл в спальню, и я попросила тебя остаться… Пойми, если бы я в тот момент сказала, что ещё не поговорила с ним и не расставила все точки, ты бы ушёл. А я… Гарри, я…

Впервые на моей памяти Гермиона Грейнджер не могла подобрать слов.

— Нет, подожди. Ты хочешь сказать, что в данный момент Рон даже не в курсе, что вы расстались окончательно?

— Ну… да.

— Боже.

Я резко поднялся с дивана и заметался по комнате.

— Господи, я просто поверить не могу, Гермиона! Такого безрассудства я мог ожидать от кого угодно, но ты!

Она тоже поднялась и подошла, останавливая меня и заглядывая в глаза.

— Меня никто никогда так не любил, как ты, Гарри. Может, тебе казалось, что это незаметно, но те дни, что я провела у тебя… Я никогда в жизни не видела такого взгляда. В жизни ещё никто не относился ко мне с таким пониманием и трепетом. Помнишь? Тебе даже не пришлось спрашивать, что случилось. И потом твои вопросы о том, чего я хочу от жизни… Я правда собиралась сначала поговорить с Роном, но ты пришёл, и я… Я не смогла тебя отпустить.

Я стиснул зубы и опустил веки. Вот теперь точно конец.

— И что нам теперь делать? Нет, я, конечно, знал, что мне предстоят разборки с ним, но не думал, что всё на самом деле так. Если Рон узнает…

— Он ничего не узнает, — быстро сказала Гермиона. — Ни о том, что я была не у родителей, а у тебя, ни о том, что случилось этой ночью. Я тоже ему лгала и намерена и дальше это скрывать. Но, Гарри. — Она взяла моё лицо и заставила посмотреть себе в глаза. — Я хочу рассказать ему, что теперь чувствую к тебе. Нет, не волнуйся, — поспешно добавила она, увидев, что я собрался протестовать. — Я ничего не скажу о твоих чувствах. Виновата буду только я. Я, Гарри, понимаешь?

Я понимал. И это было ужасно. Я сжал её ладони, держащие моё лицо.

— Это окончательно всё разрушит, ты же осознаёшь это? — тихо проговорил я.

— Это мой выбор. Я не вижу смысла скрывать такое от Рона. Рассказать ли ему о своих чувствах, решай сам. Я не имею права на тебя давить и заставлять тебя выбирать. Но знай: я никогда не пожалею об этой ночи. И ты никогда меня не потеряешь.

Я вдруг почувствовал, как обожгло глаза, и подался вперёд, впиваясь в её губы, стараясь заодно загнать внезапный страх глубоко в себя. Я отстранился и прижался лбом к её лбу.

— Иди к нему. Делай то, что считаешь нужным. А я буду ждать его здесь. Нет нужды ходить за ним по пятам — после такого он сам меня найдёт.

* * *

Я сидел на диване, сцепив ладони и крутя большими пальцами. Гермиона ушла примерно пять часов назад. Мы договорились, что я сам свяжусь с ней после того, как поговорю с Роном. И сейчас я сидел и ждал, когда раздастся хлопок и на мою дверь обрушится град тумаков.

Я думал. Все эти пять часов я беспрерывно думал о том, что сказала Гермиона. Если я промолчу о своих чувствах, мы с ней никогда не сможем быть вместе. А говорить о них постфактум будет ещё ниже, чем признаться сейчас. Да и потерять Гермиону после всего, что между нами произошло, я просто не мог. Их отношения с Роном нашли своё логическое завершение. И мне оставалось надеяться только на то, что Рон окажется того же мнения.

Ожидание затягивалось, и нервы мои уже были на пределе. Сдёрнув очки, я с силой потёр лицо руками. Я уже был готов вскочить и бежать за Роном, но в этот момент на улице раздался знакомый хлопок трансгрессии. Я вернул очки на место и замер, прислушиваясь. Я ждал, что сейчас дверь слетит с петель, но вместо этого ответом мне оставалась лишь тишина. Может, это не он?..

Я только бросил искать признаки чьего-нибудь присутствия в моём дворе, как в дверь негромко постучали.

— Гарри, — послышался голос Рона. — Это я. Нам надо… поговорить кое о чём.

Сделав глубокий вздох, я поднялся и направился в прихожую. Рон некоторое время мялся на пороге, когда я открыл, как будто не был уверен, что собирается войти. Я отступил в сторону. Рон всё-таки шагнул, прикрывая за собой дверь.

И так мы и застыли друг напротив друга. Лучшие друзья со школьной скамьи, имевшие несчастье подружиться с девочкой. Да, теперь я понимал, что за подвох был в той её фразе.

— Я сегодня говорил с Гермионой, — наконец начал Рон.

— И что она?

К собственному изумлению, при всей моей напряжённости я выглядел и говорил совершенно спокойно. Как будто мой организм мобилизовался перед сложной задачей. Наверное, опыт боевого аврора давал о себе знать.

— Дала понять, что прошлая наша ссора стала последней.

Рон почти не смотрел на меня, а вот я, напротив, наблюдал за его поведением. И пока не заметил ни в его жестах, ни в его взгляде, ни в его тоне желания меня убить. Только подавленность.

— То есть вы расстались? Окончательно?

— Угу, — буркнул он и сунул руки в карманы свободной куртки.

— Ты как?

— А ты как думаешь, — насупился Рон. — Нет, я вроде могу её понять: мы в последнее время мало того, что ссорились без конца, так ещё и мирились как-то… не очень охотно. Билл говорил, что обычно разногласия сглаживаются со временем. А у нас всё только хуже и хуже.

Я уловил, что он хочет добавить что-то ещё, но не решается. И если это то, о чём я думаю, то не удивлюсь, если он вообще об этом не упомянет. А то и вовсе сначала выбьет мне пару зубов, а потом только объяснит, за что.

Но Рон стоял, пряча ладони (наверняка сжатые в кулаки) в карманах, и боролся сам с собой, что было написано у него на лице. Я понял, что ему очень неприятно вспоминать разговор с Гермионой. Немудрено.

— Она сказала ещё кое-что, — наконец пробормотал он.

— И что это было?

Я с замиранием сердца ждал ответа. Почему-то мне было важно узнать, как именно она рассказала о своих чувствах ко мне. Если, конечно, рассказала.

— Она много чего говорила, на самом деле. Сначала что-то путано вспоминала из нашей жизни, как мы все были неразлучны, как мы научились друг друга понимать… — Я молча слушал и не вмешивался, только до боли стиснул пальцы за спиной. — А потом начала говорить о том, что происходит сейчас. Сказала, что к тридцати годам устала жить будущим, а настоящее со мной невозможно. И потом она сказала… сказала… — Кажется, моё сердце перестало биться. — Она сказала, что любит тебя, Гарри.

Эти слова дались ему с явным трудом, а у меня внутри словно взорвались сотни петард. Неужели она так и заявила ему, без обиняков?! Не знаю, каким чудом мне удалось сохранить ровный голос:

— Прямо так и сказала?

— Прямо так, — угрюмо подтвердил Рон.

— Я имею в виду… Она же и раньше так говорила, что в этом такого?

Я чувствовал себя нелепо, но Гермиона и в самом деле нередко повторяла, что любит меня. Как брата, разумеется.

— Нет, Гарри, на этот раз не как раньше. Я спросил её, что это должно означать. Она ответила: «То, что слышал». То есть она любит тебя… ну, понимаешь, не как брата. А любит… Вот как обычно любят.

Он повторялся и сбивался, и сквозь собственную бурю счастья я ощутил бесконечное сочувствие к лучшему другу.

— Ты как будто даже не удивлён, — вернул меня в реальность голос Рона.

— Да я просто не ожидал такого услышать… — И это было чистой правдой; я не предполагал даже, что Гермиона вот так запросто выпалит ему о своих чувствах, тем более назовёт таким словом.

— Да уж, — невесело усмехнулся Рон.

— Мне жаль.

— Не надо, Гарри. Не то чтобы я тебя совсем не виню, но слышать это было неприятно.

— И что ты ей ответил?

— А что я мог ответить? — Тут он впервые посмотрел на меня. — Сказал, чтобы она шла к тебе и объяснялась.

У меня буквально отвисла челюсть.

— Зачем?

— Как зачем? А вдруг ты тоже её любишь? Откуда же мне знать, ты ведь такой скрытный. — Его словно осенило, и он уставился на меня: — А ты любишь?

Я растерялся от такого поворота разговора. Я-то думал, что придётся признаваться самому, уговаривать, извиняться и объяснять. На подобный бесхитростный выстрел в лоб у меня не было ничего заготовлено, и поэтому я просто ответил:

— Да.

Рон помрачнел. Потом подошёл к обувной полке, сел, опёрся руками на широко расставленные ноги и сцепил пальцы.

— Давно?

Я пожал плечами.

— Понял недавно.

— Вот как… Ясно тогда, чего ты не удивился.

Рон вперился в пространство перед собой.

— Послушай, Рон, я бы ни за что не посмел рассказать о своих чувствах, если бы вы были вместе. Честное слово, я…

— Я знаю, Гарри, — вдруг перебил меня Рон и поднял на меня взгляд. — Гермиона сказала, что пару раз приходила к тебе, как раз после наших недавних ссор. Она не хотела рассказывать родителям и потому обратилась к тебе. Она сказала, что ты дважды порывался пойти и начистить мне лицо, чтобы я наконец дал ей то, чего она заслуживает. Ты боролся за нас, когда мы и сами уже бросили бороться. Ты не стал бы этого делать, если бы собирался обо всём рассказать. Так что я тебе верю.

Я ошарашенно смотрел на друга. Плюнув на заготовленную тактику, я сел рядом.

— Рон, ты даже представить себе не можешь, что значит для меня твоё доверие, особенно в этом…

Он усмехнулся.

— Ну почему же не могу. Могу. И представляю.

— Раз так, то ещё одно: ты один из самых важных для меня людей, и я не хочу потерять твою дружбу. Поэтому, если ты против, мы с Гермионой просто…

— Просто что? — снова оборвал он. — Просто перестанете друг друга любить? Просто найдёте себе кого-то ещё и будете мучиться всю жизнь, только чтобы не задеть моё самолюбие? — Он покачал головой. — Какого же ты обо мне мнения.

Мои брови поползли вверх, и я уже приготовился было извиняться, но Рон отмахнулся.

— Расслабься, Гарри, я шучу. Для меня много значит, что ты спросил меня раньше, чем побежал на радостях рассказывать ей, что у неё это взаимно. Теперь вижу, что я тебе важен, и это не пустой звук.

Мне стало совестно. Но сделанного не воротишь, и мне теперь жить с этим выбором и с этой ложью. С другой стороны, если бы он сейчас сказал, что он против, я бы тут же забыл о Гермионе ради него. Так что Рон сделал мне подарок, о ценности которого даже не догадывается. И теперь я в неоплатном долгу перед ним.

— Слушай, я правда удивлён тем, что ты рассказал, — искренне признался я. — Всё-таки столько лет дружбы, так хорошо друг друга знаем, и вдруг — такой поворот…

— Ну ты же тоже не так давно понял, верно?

Я только кивнул, потому что ответить на это было нечего.

— И что, ты даже не сломаешь мне нос? — попытался пошутить я, в принципе подразумевая вполне серьёзные вещи.

— Да за что мне тебя бить-то? За то, что она в тебя влюбилась? Тогда уж себя, это ведь я её упустил.

Я открыл рот, но тут же сконфуженно его захлопнул. Наверное, я и вправду не слишком лестного мнения о Роне, раз постоянно жду подвоха, которого нет.

— Знаешь, — продолжал он, — когда ты расстался с Джинни, я и правда был готов тебя убить. А когда перестал общаться с нашей семьёй вообще, злился так, что сильно сомневался в нашей дальнейшей дружбе.

Я вновь почувствовал жжение в затылке — мне всё ещё было стыдно, что мы с Джинни разошлись. Но вместе с тем, я не был виноват в том, что не смог её полюбить. И сразу сказал ей честно, когда понял, что ничего не чувствую. Поэтому мой голос снова прозвучал ровно:

— Я не хотел причинять ей боль. Она не та, а в нашем общении я видел непрекращающиеся с её стороны попытки меня вернуть. Я думал, что если совсем перестану появляться в «Норе», то так будет лучше, легче. Я хотел, чтобы она жила дальше и отпустила, потому что нет ничего хуже…

— …ложной надежды.

Я вздохнул. Выходит, слишком много горя я принёс его семье. Людям, которые заменили мне родителей, всегда поддерживали, помогали и верили мне. Сначала расстался с Джинни, потом оборвал с ними связь, а теперь вот девушку у Рона увёл…

Мне хотелось что-то сказать в нашу с Гермионой защиту, но я боялся, что всё это будет больше похоже или на оправдания или на попытки повлиять на его решение. Так что я прикусил язык и покорно ждал приговора.

В конце концов, что ни случается, всё к лучшему.

Тишина длилась довольно долго. Рон мял руки, хмурился, явно что-то прикидывая в голове. Наконец он коротко вздохнул и произнёс:

— Не буду врать, это всё слишком неожиданно. То есть наше-то с ней расставание вполне закономерно, но вот остальное…

— Рон, мне правда жаль, что так вышло. Я сам не ожидал.

— Знаю. Вижу. И ситуацию эту я предпочёл бы вообще стереть из своей памяти. Но ничего не могу поделать здесь. Я могу злиться или перестать общаться с вами обоими, назвать вас лицемерами или предателями. Да мало ли что… Только кому от этого станет лучше? Точно не мне. Гермиону я уже потерял, не хватало только окончательно всё разрушить.

Я встретился с его голубыми глазами и вдруг осознал, насколько на самом деле Рон повзрослел. Эти двенадцать лет не прошли для него бесследно. Это уже не был тот обидчивый неуверенный в себе восемнадцатилетний мальчишка. Рядом со мной сидел взрослый, знающий все свои сильные и слабые стороны мужчина. Гермиона права: мы давно не дети, хоть и не заметили, как взрослели час за часом и день за днём.

— Я не буду стоять между вами. Иначе какой из меня друг? Я не хочу жить и знать, что разрушил ваше возможное счастье из-за каких-то призраков прошлого. Гермиона в чём-то права: между нами действительно что-то сломалось. Так что объяснись с ней, поговорите.

— Значит, если я и Гермиона… То есть если мы всё-таки…

— Это никак не повлияет на нашу дружбу. Ты мой друг, Гарри, и я тоже тебя терять не хочу, что бы ты там себе ни надумал. Нет, поначалу, конечно, особо мне на глаза не попадайтесь. Я серьёзно, и нечего улыбаться. Увижу — мокрого места не оставлю. Я готов уступить, тем более что сама дама уже выбрала себе кавалера, и дуэль просто бессмысленна, как говорится… Но мне нужно время. Так сразу всё это принять я не готов.

Я ободряюще и одновременно с благодарностью сжал плечо друга.

— Придёшь, когда будешь готов.

Рон кивнул и поднялся. Он был откровенно рад, что этот разговор наконец-то закончился, и я не стал его задерживать. Я проводил его до выхода. На пороге он обернулся.

— Удачи вам.

Я кивнул в ответ, и Рон быстро спустился по ступенькам, вышел за калитку и трансгрессировал. Я ещё долго стоял на пороге собственного дома в Годриковой Впадине, который разделю с самой прекрасной женщиной. С женщиной, которую смогу называть и любимой, и другом, и женой. До этого остался всего один шаг — вызвать Гермиону из дома её родителей через камин.

Но я стоял и стоял, не веря в собственное счастье, которое ещё каких-то несколько дней назад казалось невозможным. Я поднял глаза к девственно чистому небу. После недель дождей и холода наконец-то выглянуло тёплое солнце. Потому что рано или поздно всё заканчивается. Так, после месяцев моего одиночества, бесконечной, беспросветной зимы наконец-то наступило лето. Лето имени Гермионы Грейнджер. Лето длиною в жизнь.