С поправкой на нормальность (гет)

Учитель, седой, бородатый мужчина, больше похожий на Хемингуэя, задумчиво перебирал мои рисунки, которые я доделала буквально за три дня.

Куб, стул, ножницы, шкаф. После третьего стула среди набросков, преподаватель взглянул на меня из-под роговой оправы очков.

— Там дальше еще люди есть, — робко улыбнулась я. — И цветные рисуночки.

— Цветные рисуночки? — скептически изогнул он мохнатую бровь. Я кивнула. Сердце быстро-быстро колотилось, а в голове беспрерывно звучал твой голос: «Не бойся, все хорошо. Не бойся, все хорошо, выровняй дыхание и слушай, что тебе говорят».

Цилиндр, книга, конус. Цветной стул. Я почувствовала себя ужасно глупо. Дались мне эти стулья.

Спустя еще несколько набросков, наконец, появились портреты Ники. И не только портреты. Ведь моя подруга очень красива. Не только лицом или фигурой, но и в целом, в комплексе. Поэтому среди набросков были ее тонкие изящные кисти рук, прекрасные миндалевидные глаза с потрясающим медово-карим узором. Просматривая эти наброски, учитель начал довольно кивать. Я вздохнула с облегчением. Все не так уж плохо.

Но мое сердце снова екнуло, когда мой преподаватель остановился на последних рисунках. Целую минуту он вглядывался в один из них. В следующий — еще больше.

С бумаги на него вызывающе смотрели твои насыщено бирюзовые глаза. Уголки губ складывались в насмешливо-высокомерную улыбку. Казалось, что ты мысленно смеешься над всем миром сразу и над тем, кто смотрит на твой портрет, в частности.

Учитель очень медленно просматривал рисунки, где ты красуешься в разных образах. Из двухсот набросков их примерно пятьдесят. И, когда я рисовала тебя по твоей же инициативе, я совершенно не задумывалась над тем, как подозрительно это будет выглядеть в глазах преподавателя.

Чем хорошо рисовать человека, которого ты сам выдумал? Тем, что в итоге он всегда похож на то, что ты нарисовал. Тем, что он может выглядеть так, как ты захочешь. Чем плохо рисовать человека, которого ты сам выдумал? Тем, что как бы ты его ни менял, он всегда остается твоим выдуманным другом с весьма узнаваемыми чертами лица. Ведь, меняя мысленно человека, мы, в первую очередь, думаем о таких заметных деталях, как прическа, цвет глаз или непривычная одежда. Но вряд ли это будут разрез глаз или форма губ.

— Весьма любопытный молодой человек, — вырвал меня из размышлений преподаватель. — Очень многогранный.

— Да, он такой, — нервно хихикнула я. — Таких людей, как он, вообще не существует.

«Дура», — раздалось в моей голове.

— Видно, что ты рисовала его с каким-то особенным чувством.

Ага, с раздражением.

— Это твой парень? Ты неровно к нему дышишь?

Я попыталась возмущенно воскликнуть, но вместо этого из горла вырвалось только непонятное бульканье. Я почувствовала, как мои щеки безнадежно заливает румянец.

«Дура», — уже настойчивей раздался твой голос внутри моей головы.

— Это… просто мой друг, — кое-как выдавила я из себя. — Очень давний и очень хороший друг. Почти брат.

Учитель кивнул, но очень двусмысленно улыбнулся. Мол, знаю-знаю я, какой он тебе друг. Я едва сдержалась от пренебрежительного фырканья.

— Хорошо, — наконец крякнул преподаватель. — Неплохие рисунки, Шейлина. Есть пару недочетов в предметах, но, в целом, зачет поставить можно.

— Ох, спасибо! — расплылась я в улыбке, судорожно копошась в своей бездонной сумке в поисках зачетки. Наружу посыпались карандаши, ручки и всякого рода хлам. Сзади послышались смешки ожидающих своей очереди. Учитель смотрел на мою возню, скептически изогнув брежневскую бровь. Я пробормотала извинения, протянула ему зачетку и принялась собирать свои вещи, которые предательски разлетелись по всей аудитории.

— Шейлина, вы ходячая катастрофа, — устало вздохнул преподаватель. Я пробурчала что-то извинительно-благодарственное, схватила зачетку и пулей вылетела из кабинета. И только уже за дверью позволила себе впасть в мини-истерику.

Простояв вот так: то ли рыдая, то ли смеясь, несколько минут, наконец, успокоилась. Проходящие мимо люди смотрели очень странно.

Я взяла первый попавшийся свой рисунок и пристально всмотрелась в него. Как назло, это был ты. Такой, каким я привыкла тебя видеть, неизмененный моим воображением ради разнообразия. Смуглая кожа с едва пробивающимися веснушками, насыщенно бирюзовые глаза, идеально прямой нос, тонкие, бледные губы, складывающиеся в улыбку хозяина мира, прямые рыжеватые волосы средней длины с выбритыми выбеленными висками. Странно, кажется, в моем детстве ты был трогательно кучерявый.

Я смотрю на набросок так долго, что начинают болеть глаза. Рисунки — это единственная реальность, где ты действительно существуешь. Я все силюсь вспомнить, как ты появился. Мы ведь ничего не придумываем сами. У любой идеи есть какой-то прототип, который был создан кем-то до. В наше время нельзя уже придумать что-то новое. Все было создано либо другим человеком, либо природой. Ты моя абсолютная идея, а значит, у тебя тоже есть прототип из моего прошлого опыта. Вот только сколько бы раз я ни пыталась понять, на кого ты похож, ничего не выходило.

— Могла бы поблагодарить меня за позирование.

Я вздрогнула и подняла глаза. Ты сидел на подоконнике, слегка сгорбившись. Холодное зимнее солнце светило прямо в окно, поэтому я могла видеть только твой темный силуэт. Печальный силуэт.

— Пожалуй, спасибо, — попыталась я улыбнуться.

— А учитель у тебя тот еще шутник.

Я снова почувствовала, что безнадежно краснею. Руки ослабли, и рисунки посыпались на пол.

— Дурость какая, — пробормотала я, собирая их, но стараясь не смотреть на тебя. — Очень смешно. Неровно дышу к человеку, которого даже не существует. Которого сама же выдумала. Попахивает эгоцентризмом вкупе с легкой шизофренией.

Ты молчал. Я уж было подумала, что ты исчез, не желая слушать мое бухтение, но, когда я подняла голову, ты все еще сидел на подоконнике. Атмосфера была весьма угнетающая.

— Людям вполне свойственно влюбляться в образы, которые они создали сами, — наконец произнес ты спокойным безразличным тоном. — И вряд ли важно, имеет ли эта фантазия плоть и кровь или же это идеализированный образ уже существующего человека.

— На что ты намекаешь? — возмутилась я. Ты пожал плечами и запрокинул назад голову. Лучи солнца пронзали тебя насквозь, и казалось, что ты полностью состоишь из света. Это было настолько прекрасно, что я пожалела, что не имею под рукой бумаги и карандашей.

— Ни на что я не намекаю. К слову, если тебе так интересно, то лицо у меня, как у молодого Боуи, цвет волос, как у мальчика, который нравился тебе в пятом классе, стрижка, как у какого-то анимешного персонажа. Я этакий воображаемый монстр Франкенштейна.

— Точно, Боуи! — воскликнула я радостно, щелкнув пальцами.

— Крикни еще громче, чтобы кто-нибудь вышел из кабинета и увидел, как ты беседуешь с окном, — ехидно улыбнулся ты и исчез.