С поправкой на нормальность (гет)

«Есть в этом мире разные люди: кто-то пьет, кто-то ведет здоровый образ жизни, кто-то одинок, кто-то состоит в долгих и крепких отношениях, а кто-то только начал влюбляться, кто-то любит животных, кто-то ненавидит человечество, а кто-то мороженное, кто-то поэт, кто-то инженер, кто-то гений.

Ну а я вот полная дура. Так уж сложилось, что тут поделаешь?»

— Ты драматизируешь, — склонившись над моим плечом, усмехнулся ты. Я резко обернулась и зашипела, как кошка, которой прищемили хвост, судорожно пытаясь закрыть экран ноутбука, где предательски большими буквами демонстрировалась запись из моего блога.

— Это хамство, Мэйс, — укоризненно сказала я. Ты почти кокетливо пожал плечами и завалился на мою кровать. Я вздохнула. Какой же ты несносный.

— Можно подумать, я не знаю, что ты там пишешь в своем блоге, — фыркнул ты. — Только и делаешь, что жалуешься на свою тяжкую жизнь каким-то незнакомцам.

Я поморщилась. Иногда твои слова ощутимо задевают. Подумаешь, незнакомцам жалуюсь. Ну, а что еще делать, когда знакомым чаще всего безразличны мои мелочные проблемы, а то, что им интересно, было бы отличным поводом сгноить меня в психушке.

Я повернулась к тебе и постаралась смотреть как можно более обвиняющее. Ты лучезарно улыбнулся мне на это и пожал плечами. Отличная попытка прикинуться святой невинностью.

Я отвернулась обратно к компьютеру, стараясь игнорировать твое присутствие. Глядишь, поймешь, что тебе здесь не рады, и уберешься восвояси.

Но я, как обычно, просчиталась в твоих действиях. Прошло уже пять минут нашего обоюдного молчания, но я все еще ощущала твой пронзительный бирюзовый взгляд. Он был настолько осязаемым, что я чувствовала, как ты щупаешь меня им. Хорошо хоть, что не пинаешь.

Тяжело вздохнув, я обернулась. Но вместо того, чтобы отвести взгляд, ты продолжил бесстыдно смотреть на меня. А чтобы еще больше усугубить ситуацию, облизнулся, как кот, объевшийся сметаны.

— Не смотри на меня, — наконец сдалась я. — Отвернись. А еще лучше уйди куда-нибудь. Будь человеком!

Ты растеряно моргнул, фыркнул, а потом начал смеяться. Громко и заразительно. И если бы это так не пугало меня, то я бы смеялась вместе с тобой.

Слегка отдышавшись, ты поднял на меня глаза и посмотрел насмешливо, но как-то агрессивно.

— Это забавно, Соня: только вчера ты говорила мне, что я не имею права зваться человеком. И что же теперь? Требуешь от меня какого-то поведения?

— Не забрызгай мою кровать ядом, — оборонительно хмыкнула я, но ты все равно знал мои чувства. Поэтому снова засмеялся. Я почувствовала себя загнанной в угол. И кем?

Знаете, что самое обидное в этой ситуации? Я, по сути, злюсь только на саму себя. Ведь Мэйса просто-напросто не существует! И это обидно.

Если честно, любое мое знакомство должно выглядеть так:

Шаг первый: «Привет, Я Софья, мне восемнадцать, я люблю петь в душе, рисовать, а еще у меня есть выдуманный друг Мэйс, который постоянно бессовестно издевается надо мной».

Шаг второй точка один: ждать, пока ваш собеседник вдоволь насмеется.

Шаг второй точка два: ждать, пока ваш собеседник отойдет от шока или удивления.

Шаг второй точка три: отберите у собеседника телефон, по которому он вызывает вам психиатра.

Шаг третий: осознайте свою ущербность и неумение общаться с людьми.

Шаг третий с поправкой на два точка три: бегите куда-нибудь подальше и больше никогда не встречайтесь с этим человеком.

Шаг четвертый: плачьте.

И почему только выдуманный друг в пять лет — это богатая фантазия, а в восемнадцать — шизофрения? Что за дискриминация?

А знаете, что может быть хуже, чем выдуманный друг в восемнадцать лет? Это выдуманный друг в восемнадцать лет, который еще и насмехается над тобой. И даже пожаловаться некому. Меня обижает моя собственная галлюцинация. Приехали. Ума не приложу, как я до этого дошла.

Ведь раньше Мэйс был действительно моим другом. Он спасал меня от одиночества, разговаривал со мной.

Все думают, что если ты родился в богатой семье, то, считай, вытянул счастливый билет в жизни. Но иногда бывает далеко не так. Да, все хорошо, у тебя есть куча возможностей и перспектив в будущем. Но когда тебе четыре года, тебя это не волнует. Есть проблемы куда серьезней. Например, то, что ты не можешь общаться со сверстниками из-за постоянных переездов. Или то, что рядом из взрослых только нянька, которой, в общем-то, плевать на тебя. Ей важно одно: чтобы ты была сыта, одета и легла спать вовремя. И вот я, маленькая четырехлетняя девочка, в дорогом дизайнерском платье, гуляю в огромном доме совсем одна.

Нет, я очень благодарна своим родителям за все то, что имею сейчас. Но тогда мне хотелось не дорогущие игрушки, а друга, с которым я могла бы играть. Тогда-то я и придумала Мэйса. Такого же маленького, как я сама, вечно смеющегося, доброго.

Нянечки смеялись, когда я делилась своими историями о нем, и говорили о моей богатой фантазии.

Столь вопиющее поведение родителей не ограничилось младшим детским возрастом. Скорее наоборот, чем старше я становилась, тем меньше они уделяли мне внимания.

Ох, сколько раз я хотела пожаловаться небесной канцелярии! «Спасибо за счастливый билет в безбедную жизнь, но обменяйте мне его, пожалуйста, на любящую семью».

А Мэйс тем временем рос вместе со мной. Озорник, хулиган и вредина. А я, разумная и сдержанная, пытаюсь воспитать из него настоящего джентльмена.

Когда я рассказывала о своих педагогических талантах и мальчике Мэйсе, который пусть и хулиган, но, в общем-то, хороший, все тем же нянькам, они только смеялись, считая это просто шуткой.

Теперь мне восемнадцать, а Мэйс все еще существует в моей голове. Но уже вполне автономно, не подчиняясь моим прихотям. Он весьма грубый и нахальный. Глаза его постоянно меняют цвет от ярко-бирюзового до насыщенно фиолетового. Взгляд его осязаемей, чем любое прикосновение.

Я уже два года как живу жизнью обычной студентки, разделяя съемную квартиру со своей новой подругой Никой, но продолжаю разделять свою голову с ним.

Только теперь я умней. Больше никому не рассказываю об этой галлюцинации.

Привет, я Софья, мне восемнадцать, я учусь на художника, люблю петь в душе, а еще у меня есть воображаемый друг Мэйс. И я совершенно не знаю, что с ним делать.

— Итак, начнём наше квартирное собрание, — звякнула двумя стаканами друг о друга Ника. Её высокий голос эхом отразился от стен крохотной кухоньки. Я вздрогнула, едва не разлив чай прямо себе на колени. Обычно все эти квартирные собрания не предвещали ничего хорошего. Чаще всего Ника затевала их тогда, когда я в чем-то провинилась.

— Может не надо? — жалобно пискнула я со своего углового стула, но было поздно. Ника уже поставила посреди и без того тесной кухни свой раскладной стул для переговоров. Я только обречено вздохнула.

Ника театрально достала из-за пазухи блокнот на кольцах, натянула на идеально ровный нос тонкие очки без оправы и, щурясь, начала вглядываться в якобы записи. Можно подумать, я не знаю, что у неё там чистые листы. Ну что за цирк?

— Первый вопрос на повестке дня: носки!

Это прозвучало настолько неожиданно, что я все-таки уронила чайную ложечку на пол. Она грустно звякнула в абсолютной тишине.

Я осторожно глянула на Нику. Та выглядела настолько трагично и помпезно, будто речь не о разбросанных носках, а, как минимум, об их неравном бое за свободу. Впрочем, можно сказать и так.

— Я ни в чем не виновата, — поднимая ложечку, вздохнула я. — Мы ведь договорились, что бардак я развожу только в своей комнате.

— Вот как?! — возмущено воскликнула моя соседка. — А это тогда что? Ника ловко извлекла из-за спины свою жертву. У неё там что, портативная чёрная дыра? Мой фиолетовый носочек в полосочку печально качнулся в её руках. Вид при этом у Ники все ещё был весьма драматичным, будто уничтожению подверглись не только носки, но и ещё пара цивилизаций нижнего белья. А я прямо прониклась их бедой.

— Ох, вот только давай ты не будешь разводить из этого конец света. Считай, что это маленький филиал меня.

Я постаралась улыбнуться как можно милей. Ника недовольно вскинула вверх своим рыжеватые брови. Я невольно отметила, что сегодня они нарисованы как-то несимметрично, но благоразумно промолчала. Вряд ли моя перфекционичная соседка готова была выслушать, что её брови неидеальны.

— Соня, я тебя, конечно, люблю, но избавь меня от филиалов себя моей комнате. Если я очень соскучусь, то сама приду к тебе и поговорю. Ладно?

— Это не зависит от меня, — развела я руками. — Если моя носочная цивилизация захочет захватить эту квартиру, то я не посмею встать у неё на пути. Себе же дороже.

Ника очень строго посмотрела на меня, но уже через полминуты начала улыбаться. Мой дурацкий юмор спасает даже самые безнадежные ситуации.

— Ты уж, Соня, постарайся выпросить у своих носков перемирие или пакт о ненападении. А то мы скоро беженцами станем.

— Я применю все свои дипломатические способности, но ничего не обещаю. Ты же знаешь всякие там примеры из истории. Есть ещё какие-нибудь вопросы для обсуждения на квартирном собрании?

Ника снова сверилась со своим пустым блокнотом. Потом подняла на меня хитрые лисьи глаза медового цвета, отметила, насколько я оценила её шоу строгий босс—нерадивый работник, и улыбнулась.

— Вторая проблема: твои разговоры с мебелью.

Если бы у меня был ещё чай, то я бы им поперхнулась. «Упс», —отчётливо раздался в голове твой голос.

— Что?

— А разве не так? Я уже несколько раз ловила тебя на оживленном споре с мебелью. Особенно со стулом, кроватью и креслом. И я даже не знаю, что думать: либо моя соседка по комнате тихонько сходит с ума, либо это мебель меня игнорирует. И, честно говоря, не знаю, что хуже. Но, если дело во втором, то ты узнай там, почему они меня игнорируют. Вдруг они, как твои носки, затеют революцию против меня.

— Обязательно передам, — постаралась я ответить как можно беспечней, но поскольку дела пошли совсем не так, как надо, вышло не очень. Ника сразу это почувствовала и стала действительно серьёзной.

— Если быть честной, то я правда переживаю. Знаю, что все эти разговоры со стулом — это такой психологический приём, но как-то ты слишком часто им пользуешься. Сонь, если у тебя что-то случилось, то ты всегда можешь придти ко мне. Я помогу. Или найду того, кто поможет.

Я напряженно посмотрела на подругу. Она так серьёзно предлагает мне психологическую помощь. И все это всего лишь из-за нескольких разговоров со стулом. Хорошо ещё, что не пытается разобраться в этом, решив, что мои беседы с мебелью — приём для решения проблемы.

— А у тебя брови асимметрично нарисованы, — внезапно выдала я и выскочила из кухни.

— Что? Не может быть! — раздалось за моей спиной. Потом топот босых ног, хлопок дверью в ванную и тихая ругань. Ох уж эти филологии!

— Проблемы, — снова прозвучал в моей голове твой насмешливый голос.

— Без тебя знаю, — раздраженно отозвалась я, пытаясь успокоить панику.

«Список моих проблем, не поддающихся решению:

1. Приближающаяся сессия.

2. Двести набросков, в которых еще конь не являлся.

3. Попытка цивилизации моих носков захватить квартиру *кажется, они замышляют что-то неладное*.

4. Моя подруга считает, что у меня проблемы.

4.1 возможно с мебелью.

4.2 возможно с психикой.

4. Моя подруга предлагает мне психологическую помощь.

5. ДВЕСТИ, черт возьми, набросков!

6. Мой фиолетовый носочек в полоску снова куда-то уполз.

7. Я все еще разговариваю с несуществующим парнем.»

— А почему это я на последнем месте? — обиженно буркнул ты. — Ты ведь так старательно доказываешь мне, что я — самая огромная проблема в твой жизни.

— Слишком много чести для такого, как ты, — фыркнула я.

— И ты действительно собираешься это публиковать в интернете? Не боишься? Ведь Ника тоже может читать твой блог. И тогда она поймет, что твоя проблема куда больше, чем неуместные разговоры с мебелью.

— У меня еще проблемы с носками и эскизами в универ.

— Ах, прости, как я мог забыть! Куда твоим проблемам с психикой тягаться с атакой носков и рисуночками.

— Мэй, пожалуйста! Мне сейчас действительно не до споров с выдуманным другом.

— Ты пытаешься меня оскорбить?

Я только закатила глаза и вернулась к оформлению записи в блоге. Действительно, зачем готовиться к экзаменам и зачетам, если можно заняться подбором тленной картиночки к своей записи. Как там Ника называла это? Прокрастинация? Вроде да. Вообще, откладывание дел на потом — мой конек. А потом начинается: «Соня, а почему у тебя такие синяки под глазами?», «Соня, а почему ты выпадаешь из реальности?», «Соня, прекратит спать на парах!», «Соня, ты умерла или просто уснула?»

Пока я вздыхала над своей тяжкой судьбой и задумчиво листала собственный бесконечный архив картинок, ты молчал. Удивительная роскошь. Но при этом я отчетливо чувствовала твой взгляд. Поиграв еще пару минут в молчанку, я все-таки сдалась и обернулась на тебя. Ты развалился на моей кровати и бессовестно пристально на меня смотрел. Глаза у тебя были насыщено-желтые, а это значило, что ты злился.

— Не смотри на меня, — по обыкновению бросила я, хоть заранее знала, что это не работает. — Почему ты вечно пытаешься меня поучать? Почему ты думаешь, что знаешь больше меня? У тебя такой же резерв ума, как и у меня! Это я создала тебя. И ты не более, чем моя фантазия. Ты не имеешь никакого права указывать, как мне жить. Ты всего лишь подчиняешься каким-то моим прихотям.

— Тогда ты знатная мазохистка, — нагло оскалился ты. Твои глаза медленно меняли свой цвет от желтого к красному, а тяжелая аура злобы наполняла комнату. Но я мужественно решила не сдаваться, продолжая глядеть в твои кроваво-красные глаза. Секунда, две, и я все-таки отвела взгляд.

— Разве ты поступала на художника ради того, чтобы вылететь в первый же год? — спокойно, но все равно пугающе произнес ты. — Или ради того, чтобы заниматься любимым делом? Быть независимой?

Мне стыдно, чего уж там. Все это действительно было целью моего поступления. Ну еще, конечно, планировала рисовать красивых натурщиков и натурщиц, но об этом лучше умалчивать.

Я медленно поднялась со стула и выключила компьютер. Твои глаза стали спокойного медового цвета. А когда я взяла кисточки, то и вовсе заулыбался.

— Ты тиран, Мэй, — тяжело вздохнула я, раскрывая и альбом для рисования. — И за это будешь наказан.

— Я не тиран, а твоя совесть и стимул быть лучше, — улыбнулся ты, устраиваясь поудобней.

Учитель, седой, бородатый мужчина, больше похожий на Хемингуэя, задумчиво перебирал мои рисунки, которые я доделала буквально за три дня.

Куб, стул, ножницы, шкаф. После третьего стула среди набросков, преподаватель взглянул на меня из-под роговой оправы очков.

— Там дальше еще люди есть, — робко улыбнулась я. — И цветные рисуночки.

— Цветные рисуночки? — скептически изогнул он мохнатую бровь. Я кивнула. Сердце быстро-быстро колотилось, а в голове беспрерывно звучал твой голос: «Не бойся, все хорошо. Не бойся, все хорошо, выровняй дыхание и слушай, что тебе говорят».

Цилиндр, книга, конус. Цветной стул. Я почувствовала себя ужасно глупо. Дались мне эти стулья.

Спустя еще несколько набросков, наконец, появились портреты Ники. И не только портреты. Ведь моя подруга очень красива. Не только лицом или фигурой, но и в целом, в комплексе. Поэтому среди набросков были ее тонкие изящные кисти рук, прекрасные миндалевидные глаза с потрясающим медово-карим узором. Просматривая эти наброски, учитель начал довольно кивать. Я вздохнула с облегчением. Все не так уж плохо.

Но мое сердце снова екнуло, когда мой преподаватель остановился на последних рисунках. Целую минуту он вглядывался в один из них. В следующий — еще больше.

С бумаги на него вызывающе смотрели твои насыщено бирюзовые глаза. Уголки губ складывались в насмешливо-высокомерную улыбку. Казалось, что ты мысленно смеешься над всем миром сразу и над тем, кто смотрит на твой портрет, в частности.

Учитель очень медленно просматривал рисунки, где ты красуешься в разных образах. Из двухсот набросков их примерно пятьдесят. И, когда я рисовала тебя по твоей же инициативе, я совершенно не задумывалась над тем, как подозрительно это будет выглядеть в глазах преподавателя.

Чем хорошо рисовать человека, которого ты сам выдумал? Тем, что в итоге он всегда похож на то, что ты нарисовал. Тем, что он может выглядеть так, как ты захочешь. Чем плохо рисовать человека, которого ты сам выдумал? Тем, что как бы ты его ни менял, он всегда остается твоим выдуманным другом с весьма узнаваемыми чертами лица. Ведь, меняя мысленно человека, мы, в первую очередь, думаем о таких заметных деталях, как прическа, цвет глаз или непривычная одежда. Но вряд ли это будут разрез глаз или форма губ.

— Весьма любопытный молодой человек, — вырвал меня из размышлений преподаватель. — Очень многогранный.

— Да, он такой, — нервно хихикнула я. — Таких людей, как он, вообще не существует.

«Дура», — раздалось в моей голове.

— Видно, что ты рисовала его с каким-то особенным чувством.

Ага, с раздражением.

— Это твой парень? Ты неровно к нему дышишь?

Я попыталась возмущенно воскликнуть, но вместо этого из горла вырвалось только непонятное бульканье. Я почувствовала, как мои щеки безнадежно заливает румянец.

«Дура», — уже настойчивей раздался твой голос внутри моей головы.

— Это… просто мой друг, — кое-как выдавила я из себя. — Очень давний и очень хороший друг. Почти брат.

Учитель кивнул, но очень двусмысленно улыбнулся. Мол, знаю-знаю я, какой он тебе друг. Я едва сдержалась от пренебрежительного фырканья.

— Хорошо, — наконец крякнул преподаватель. — Неплохие рисунки, Шейлина. Есть пару недочетов в предметах, но, в целом, зачет поставить можно.

— Ох, спасибо! — расплылась я в улыбке, судорожно копошась в своей бездонной сумке в поисках зачетки. Наружу посыпались карандаши, ручки и всякого рода хлам. Сзади послышались смешки ожидающих своей очереди. Учитель смотрел на мою возню, скептически изогнув брежневскую бровь. Я пробормотала извинения, протянула ему зачетку и принялась собирать свои вещи, которые предательски разлетелись по всей аудитории.

— Шейлина, вы ходячая катастрофа, — устало вздохнул преподаватель. Я пробурчала что-то извинительно-благодарственное, схватила зачетку и пулей вылетела из кабинета. И только уже за дверью позволила себе впасть в мини-истерику.

Простояв вот так: то ли рыдая, то ли смеясь, несколько минут, наконец, успокоилась. Проходящие мимо люди смотрели очень странно.

Я взяла первый попавшийся свой рисунок и пристально всмотрелась в него. Как назло, это был ты. Такой, каким я привыкла тебя видеть, неизмененный моим воображением ради разнообразия. Смуглая кожа с едва пробивающимися веснушками, насыщенно бирюзовые глаза, идеально прямой нос, тонкие, бледные губы, складывающиеся в улыбку хозяина мира, прямые рыжеватые волосы средней длины с выбритыми выбеленными висками. Странно, кажется, в моем детстве ты был трогательно кучерявый.

Я смотрю на набросок так долго, что начинают болеть глаза. Рисунки — это единственная реальность, где ты действительно существуешь. Я все силюсь вспомнить, как ты появился. Мы ведь ничего не придумываем сами. У любой идеи есть какой-то прототип, который был создан кем-то до. В наше время нельзя уже придумать что-то новое. Все было создано либо другим человеком, либо природой. Ты моя абсолютная идея, а значит, у тебя тоже есть прототип из моего прошлого опыта. Вот только сколько бы раз я ни пыталась понять, на кого ты похож, ничего не выходило.

— Могла бы поблагодарить меня за позирование.

Я вздрогнула и подняла глаза. Ты сидел на подоконнике, слегка сгорбившись. Холодное зимнее солнце светило прямо в окно, поэтому я могла видеть только твой темный силуэт. Печальный силуэт.

— Пожалуй, спасибо, — попыталась я улыбнуться.

— А учитель у тебя тот еще шутник.

Я снова почувствовала, что безнадежно краснею. Руки ослабли, и рисунки посыпались на пол.

— Дурость какая, — пробормотала я, собирая их, но стараясь не смотреть на тебя. — Очень смешно. Неровно дышу к человеку, которого даже не существует. Которого сама же выдумала. Попахивает эгоцентризмом вкупе с легкой шизофренией.

Ты молчал. Я уж было подумала, что ты исчез, не желая слушать мое бухтение, но, когда я подняла голову, ты все еще сидел на подоконнике. Атмосфера была весьма угнетающая.

— Людям вполне свойственно влюбляться в образы, которые они создали сами, — наконец произнес ты спокойным безразличным тоном. — И вряд ли важно, имеет ли эта фантазия плоть и кровь или же это идеализированный образ уже существующего человека.

— На что ты намекаешь? — возмутилась я. Ты пожал плечами и запрокинул назад голову. Лучи солнца пронзали тебя насквозь, и казалось, что ты полностью состоишь из света. Это было настолько прекрасно, что я пожалела, что не имею под рукой бумаги и карандашей.

— Ни на что я не намекаю. К слову, если тебе так интересно, то лицо у меня, как у молодого Боуи, цвет волос, как у мальчика, который нравился тебе в пятом классе, стрижка, как у какого-то анимешного персонажа. Я этакий воображаемый монстр Франкенштейна.

— Точно, Боуи! — воскликнула я радостно, щелкнув пальцами.

— Крикни еще громче, чтобы кто-нибудь вышел из кабинета и увидел, как ты беседуешь с окном, — ехидно улыбнулся ты и исчез.

Сон — это самое прекрасное, что может сейчас происходить в человеческой жизни. И пока в этом мире не появятся драконы и маги, рыцари и приключения, я отказываюсь принимать другую истину.

Во сне можно быть кем угодно: волшебником, воином, спасителем мира. И самое большое преступление, которое может совершить другой человек, — это разбудить.

Звук открывающихся штор, и комнату наполняет отвратительный солнечный свет. Ещё спросонья я отметила, что день, кажется, не задался. Но я понадеялась на защиту одеяла и совесть Ники. Ни то, ни другое меня не спасло.

— Просыпайся! — нагло крикнула Ника, вероломно стягивая с меня одеяло. — Я не позволю проспать тебе такой день! Сегодня же праздник!

Я что-то промычала, стараясь укутаться в одеяло, как гусеница в кокон, чтобы меня было тяжелей извлечь. Но я знала, что план был изначально обречён на провал из-за ослиного упрямства Ники. Минуты три бессмысленной возник, и меня всё-таки извлекли из тёплого укрытия. Я села на край кровати и как можно уничтожающе посмотрела на подругу. Можно подумать, что она не знала, что я почти всю ночь делала задание по композиции.

— Да ладно, чего ты такая хмурая? Сегодня твой день, детка! — крикнула Ника, торжественно взмахнув моим одеялом.

Я угрюмо следила за его траекторией, зная, что ничем хорошим такие манипуляции закончиться не могут. Одеяло пролетело над головой моей подруги, задев уголком потолок, и врезалось в люстру, которая и без того держалась на честном слове, кокетливо демонстрируя провода, и повисло на ней. Люстра опасно качнулась, зловеще скрипнув. Мы с подругой напряжённо смотрели на неё, пока та не прекратила движение.

— Было бы грустно, если бы на мой день рождения тебя убило люстрой, а меня забрызгало твоими мозгами, — флегматично заметила я.

— Ой, да ладно, — отмахнулась Ника. — Не убило бы меня этой люстрой. Ну, максимум сотрясение мозга и небольшое кровотечение.

— Мой после тебя ещё пол, — буркнула я, направляясь в ванную. После относительно бодрящего, но не поднимающего настроение душа, угрюмо поплелась на кухню. Там меня снова ждала Ника. Раздражающе радостная.

— Дорогая моя Соня, в этот замечательный день... — начала она свою помпезную речь.

— Лучше замолчи и сделай мне кофе, — оборвала я её, плюхаясь на свой такой родной стул в углу кухни, — если хочешь меня порадовать «в этот замечательный день».

— Ну что ты за человек! У тебя сегодня день рождения. Радостней надо быть! Давай, у тебя получится. Покажи мне радость.

— Ура, я старею и приближаюсь к смерти! — воодушевлённо крикнула я, вскинула вверх руки, но уже через полминуты резко опустила их под усталый взгляд Ники. — Что-то не так?

— Как бы тебе объяснить, Соня? Вот тебе сегодня исполняется девятнадцать лет. Молодость, жизнь в самом разгаре. Веселье, танцы, рок-н-ролл. А что вместо этого? Ты целыми днями сидишь дома и на любое веселье реагируешь как семидесятилетняя старуха! И вот даже сейчас ты портишь собственный праздник своим бухтением и кислой миной. Что тебя не устраивает в этой жизни?

Я сначала посмотрела на тонкое лисье лицо Ники, пышущей праведным гневом, а потом на приоткрытую дверь. Ты стоял в коридоре и кокетливо махал мне рукой, перебирая пальцами и ехидно улыбаясь.

Что меня не устраивает в этой жизни, говорите? А действительно. Все нормально. Я ведь всего-навсего девятнадцатилетняя студентка с воображаемым другом, который окончательно потерял страх и совесть.

— Ладно, Ника, не злись. Но ты ведь знаешь, что я не люблю дни рождения. Ни свои, ни чужие.

— Зато я их люблю! — воскликнула моя подруга. Аргумент, чёрт возьми. — Поэтому быстро собирайся, пойдём веселиться!

— Не угрожай мне, — фыркнула я, утыкаясь носом в ароматную чашку кофе, которую Ника всё-таки поставила передо мной. Ника трагично закатила глаза и не менее трагично удалилась из кухни. И почему она только пошла на психолога, а не на актрису. Она бы смогла построить себе отличную карьеру с таким талантом к драматизации. А если взять ещё в учёт её прекрасное лицо с лисьими острыми чертами, огромные зелёные глаза и от природы вьющиеся волнами волосы, выкрашенные в симпатичный каштановый цвет, то всякие там продюсеры дрались бы за неё.

Ника — самый красивый человек из всех, кого я когда-либо встречала. Ее даже очки украшают. Не то, что я: маленькая, но не худая, черноволосая, сероглазая, сутулая, с неправильным прикусом и носом с горбинкой. Смотришь, и плакать хочется. Но зато я умею красиво рисовать. Надеюсь.

— Могла бы не заниматься самобичеванием хотя бы в свой день рождения, — усмехнулся ты, оказавшись уже на никином стуле. Одну ногу ты согнул в колене и положил на него подбородок. Глаза у тебя были мягкого малахитового цвета. Я попыталась вспомнить, что это значит в твоей цветовой палитре настроений, но в голову ничего не пришло.

— Сделай мне подарок — хоть сегодня не действуй на нервы.

— Ты такая эгоистка! У меня ведь сегодня тоже день рождения.

Я посмотрела на тебя и растерянно моргнула. Потом ещё раз. И ещё. Такими темпами я исчерпаю лимит растерянных морганий на сегодня. А мне они ещё пригодятся с учётом, что Ника обещала меня развеселить.

— Поздравляю, — только и смогла выдавить я.

— Мило.

Неловкое молчание. Ты смотрел на меня и улыбался похлеще Джоконды. Я каждой клеточной тела чувствовала, как прямо сейчас где-то ты издевался надо мной. Только вот я не могла понять где.

Ты поднялся со стула. Джинсы шорхнули, а подошва кеда мягко ударилась об пол. Я напряжённо прислушивалась к этим звукам. Казалось, что я могла расслышать даже твоё дыхание. Сказать, что такая реалистичность тебя пугала меня — ничего не сказать. Ещё никогда я так остро не чувствовала себя больной на голову. Причём уже не в шуточной форме, а с вполне диагностируемым отклонением.

Ты встал напротив меня и ухмыльнулся.

— Боишься собственной выдумки?

Я посмотрела на тебя снизу вверх и слегка кивнула.

— Только вот не выдумку, а то, что может скрываться за её существованием. Ты становишься настолько реальным и живым, что это скоро я буду чувствовать себя твоей несуществующей подругой.

— Не говори ерунду. Реальная здесь ты. И не надо меня бояться. И чувствовать себя виноватой. Я пошутил про свой день рождения. И если ты так хочешь, то я могу исчезнуть на сегодня. Или навсегда. В конце концов, что бы ты там ни думала, я полностью завишу от твоей мысли. Вот только ты слабая до своих привычек. И в каждом твоём "уходи" все ещё звучит то детское «Мэйс, со мной никто не дружит, останься рядом». И я остаюсь. Остаюсь настолько долго, насколько никто из нас не остаётся.

— Нас? — растерянно моргаю я. Снова. Ты нахмурился и отвел взгляд. Кажется, ты сказал что-то, чего не должен был.

— На самом деле я просто хотел поздравить тебя. Но что-то пошло не так. Прости. В общем, поздравляю с днём рождения, желаю меньше самобичевания, больше веры в себя и красивых натурщиков на рисунке.

Ты протянул мне руку и чертовски обаятельно улыбнулся. Я не смогла сдержать смешка.

— Спасибо, ты знаешь, что пожелать художнику.

Я тоже протянута руку, чтобы пожать твою. Но кончики пальцев сомкнулись в воздухе, пройдя насквозь твою ладонь. Внутри меня будто что-то оборвалось. Обычно я была слегка разочарована тем, что не могу пнуть тебя как следует за плохое поведение, но теперь это было совсем другое чувство. Ощущение щемящей пустоты.

— Дуреха, это был символический жест, — закатил ты глаза. — Я же иллюзия. Меня нет.

Ты опустил руку вдоль туловища и снова улыбнулся. Но и в этом твоем привычном выражении лица было уже что-то совсем другое.

— Соня, зачем ты машешь рукой перед своим лицом?

Я медленно обернулась на Нику, которая уже была при параде.

— Мошки какие-то, — пожала я плечами. — Куда пойдём?

Отдых с Никой — априори интеллектуальный отдых. Поэтому, невзирая на всю мою нелюбовь к празднованию дня рождения, день прошёл замечательно. Сначала Ника отвела меня в кино на какой-то новый высокоинтеллектуальный фильм. Потом мы пошли на замечательную выставку современных импрессионистов из нашего города. Удивительно, как Ника нашла эту выставку. Ещё больше я удивилась тому, что в нашем городе есть такие талантливые люди, но совершенно неизвестные. Мне даже стало обидно.

Я смотрела на эти прекрасные картины и, казалось, дышала всеми теми эмоциями и чувствами, которые вкладывали в них художники. Потрясающая искренность. Краски будто проникали внутрь, наполняя вены чем-то волшебным.

Картины еще с самого детства вызывали у меня неподдельный трепет. Это ведь удивительно, что люди могут создавать целые миры, человеческие судьбы с помощью, утрированно говоря, кисточки и баночки с краской. Мрачные замки, люди, чувствами которых можно проникнуться, просто глядя им в глаза, залитые дождем мостовые, нарисованные так реалистично, что кажется, если протянуть руку, ты почувствуешь под пальцами мокрый асфальт. И мне так хотелось самой научиться создавать такое волшебство, что я долгие годы совершенствовала свое мастерство и все-таки смогла поступить на художника, хотя все мои родственники беспрерывно твердили, что у меня ничего не получится. Ох уж эти трогательные семейные связи!

Потом мы с подругой ели самое идеальное в мире клубничное мороженое, действительно обладающее вкусом клубники. И не стоит удивляться этому уточнению. Найти мороженное со вкусом клубники а не просто с клубничным джемом или розового цвета, — очень тяжелая задача.

Я люблю Нику. Она может поднять мне настроение в любом случае. Даже, казалось бы, в самом безнадежном. На первый взгляд она очень строгая, неприступная. В тонких очках без оправы, в строгом брючном костюме, идеально подогнанном по фигуре. Скептик и перфекционист. Когда я пришла снимать у нее комнату, то мне стало жутковато. Дверь мне открыла девушка, больше похожа на строгую учительницу из старых фильмов. В белой блузке, застегивающейся под горлом, классической юбке-карандаше, каштановые волосы зачесаны назад в идеальный хвост. Казалось, что она вот-вот достанет из-за спины указку и будет бить меня ей, если я буду неправильно отвечать.

Однако все оказалось не так уж и страшно. В общении Ника была весьма весёлой и жизнерадостной. У неё чудесный звонкий смех, которым заражаешься мгновенно. И, невзирая на достаточно строгие правила проживания, которые включали тишину, идеальную частоту и мытье за собой посуды, жить с Никой оказалось на удивление легко. Она даже разрешила развесить по квартире картины моих любимых художников, хоть до сих пор и плюется от Босха.

— Ну как, старушка, повеселилась? — задорно спросила Ника, растрепав мне и без того непослушные волосы. Я попыталась как-то возмутиться, но как только открыла рот, подруга запихнула в меня ещё одну ложку мороженого. Зубы свело от холода. Я закрыла рот ладонью и тихонько простонала.

— Чайку? — озабочено предложила Ника, протягивая мне чашку с горячим напитком.

— Ты решила подарить мне на день рождения потрескавшуюся эмаль на зубах? Или личного дантиста?

— Любовь и заботу, вообще-то.

— А похоже на садизм и желание убить.

— Ох, Соня, ты такая смешная.

Ника снова растрепала мне волосы, которые я только пригладила. Я почувствовала себя песиком, которого все любят чесать. Решив, что поправлять прическу — дело бесполезное, я просто вздохнула и вернулась к трапезе. Все равно у меня на голове подавляющее количество времени что-то, в чем птицы могут устроить себе жилище. День рождения — не повод изменять традиции выглядеть плохо.

Телефон тихонько звякнул, оповещая меня о новом сообщении. Я искоса глянула на этот маленький источник неприятностей и решила проигнорировать признаки жизни, которые он подавал.

— Тебе не интересно? — изогнула идеальную бровь Ника, потягивая через трубочку молочный коктейль.

— Наверняка это какая-нибудь очередная ерунда, которая испортит мне настроение, — отмахнулась я.

— Иногда я задаюсь вопросом: как ты ещё жива, будучи таким непрошибаемым пессимистом? Вряд ли поздравление от какой-нибудь твоей одногруппницы испортит тебе жизнь. А ей будет приятно, если ты пошлешь ей в ответ смайлик. Я уже не прошу тебя снизойти до «спасибо».

— Как благородно, — фыркнула я, всё-таки открывая сообщение. И я оказалась права. В графе «от кого» значился номер отца. Чтобы лучше понять ситуацию, стоит задуматься над тем, почему дочка успешного бизнесмена и богача учится на учителя рисования. Правильно, потому что у этой самой дочки отношения с родителями не очень, особенно с отцом. Примерно с того самого момента, как я начала открыто заявлять всем подряд, что родителям плевать на меня. Со временем скандалы стали невыносимы, и я, как только появился шанс уйти из дома, уехала в другой город и поступила на художника. В конце концов, не зря же я потратила около тех лет, чтобы научиться самостоятельно рисовать. Это сейчас, спустя год, я понимаю, что не просчитала очень многие нюансы, идеализировав свою мечту. Но моя принципиальность и любовь к тому, что я делаю в университете, не позволяют мне забрать документы и вернуться в родительское гнездо. Мне очень хочется вырасти в независимую личность, которая сможет в будущем чего-то добиться сама, а не ожидать всего на блюдечке с голубой каемочкой, как детишки многих богатых родителей. Хоть и не отрицаю, что, возможно, когда-нибудь попрошу помощи. Но только у мамы. Она как-то спокойней отнеслась к моему выбору и даже уважает его. Чего не скажешь об отце, который, как только узнал, что я буду художником, сразу навесил на меня звание позора семьи.

После всего этого он даже с днём рождения прекратил меня поздравлять. А тут такая честь.

Немного поколебавшись, я всё-таки открыла сообщение.

— Вот чёрт! — воскликнула я, вызывая недоуменные взгляды влюбленной парочки за соседним столиком. — Мой отец ждёт меня сейчас у нас дома! Ты представляешь?

Ника отвлеклась от коктейля и растеряно посмотрела на меня.

— Он, наконец, решил тебя поздравить? Отметить день рождения любимой доченьки?

— Очень сомневаюсь, — обреченно протянула я, собирая вещи и натягивая шапку. — Вряд ли он вообще помнит, что у меня день рождения. Я же позор семьи. Он вспоминает обо мне только тогда, когда ему срочно необходимо потрепать кому-нибудь нервы. Ты посиди здесь, а я пока схожу домой, выслушаю, какая я плохая дочь, и вернусь. Надеюсь, это не займёт больше двадцати минут.

— Ты уверена, что не нуждаешься в моей поддержке? — Я кивнула. — Ну ладно. В споре с отцом помни, что ты на правильном пути!

Я улыбнулась и выскочила из кафе. Сказать, что я безмерно благодарна Нике за её поддержку в моих решениях, — ничего не сказать. От кафе до дома, где я снимала квартиру, было минут пять быстрой ходьбы. А с учётом того, что обычно я не хожу, а низко летаю, я мгновенно преодолела это расстояние.

Папина машина стояла уже во дворе, отчётливо выделяясь на фоне стареньких Ауди и Москвичей. Я жила далеко не в богатом районе. Сам отец стоял у подъезда, раздраженно что-то кричал в телефон. Как обычно.

— Здравствуйте, папенька, — сделала я реверанс, когда он обратил на меня внимание. Отец как-то брезгливо сморщился, будто увидел дохлую крысу, быстро прощаясь с собеседником. Не удивилась бы, если бы он меня еще ножкой попинал в отвращении.

— Впусти меня уже в свой сарай.

Пока я пыталась найти достойный ответ, папа развернулся и пошёл к подъездной двери. Я вздохнула и потопала следом, роясь в сумке в поисках чипа. На самом деле, наша квартира совсем не похожа на сарай. Усилиями Ники, конечно, но факт остаётся фактом.

— Зачем ты пришёл? — буркнула я, пропуская папу в квартиру. — Все твои сотрудники разом ушли в отпуск, и тебе не на кого больше кричать, поэтому ты вспомнил о своей нерадивой дочке? Я, вообще-то, была занята. Мог бы скинуть свои претензии по смс. Разница в моей реакции была бы незначительной, зато на бензине бы сэкономил.

— Не пререкайся с отцом.

Пока мой родитель отвернулся, я закатила глаза и показала язык. Папа ходил по квартире и брезгливо оглядывал картины, которые я развесила по стенам. Особенно выразительным его лицо становилось, когда он смотрел на те, на которых значились мои инициалы.

— У меня для тебя важная новость, — отчеканил папа, поворачиваясь, наконец, ко мне. — Которая не могла быть передана смс. Помнишь свою тетю Вику?

Конечно я помнила свою тетю Вику. Единственного человека, которому было не плевать на меня. Которая никогда не забывала о моих праздниках. Только она поддержала меня в моём решении стать художником. А когда было совсем тяжело, то помогала мне финансово. В отличие от отца, у которого мне было почти противно что-то просить. Я очень нежно любила тётю Вику. Мы с ней часто созванивались и пили чай по телефону. Только вот в семье об этом мало кто знал.

— Я, конечно, понимаю, что тебе плевать на семейные узы, — я закатила глаза, но тут же вернула их на место, искренне испугавшись, что они так и останутся, с учётом, сколько всякой ереси говорит мой отец, — но я не могу тебе не сказать. И я надеюсь, что у тебя есть хоть капля сочувствия. Так вышло, что твоя тётя очень серьёзно болела в последнее время. Она старательно скрывала свою болезнь, поэтому никто в семье не знал этого. А сегодня ночью мне позвонили и сообщили, что Вика умерла.

В неловкой тишине, повисшей после слов отца, казалось, был слышен звон лопнувшей где-то внутри меня струны. И слова абсолютно не проникали сквозь этот звон. Все казалось несмешной шуткой, но вот только я знала, что если дело касается тети Вики, то это все очень серьёзно.

— Стой ровно, держи лицо, — прозвучал твой голос так близко, что я, кажется, почувствовала дыхание на своей шее. — Все будет потом, когда он уйдёт. А сейчас ты не имеешь права быть слабой. Не перед ним.

Я едва заметно кивнула и сделала шаг назад, шаря рукой в поисках опоры. Оглянулась мельком за спину, но тебя там не было. Голос звучал внутри моей головы.

— Что у неё было? — на одном дыхании произнесла я, лишь бы не молчать. Тишина убивала ещё больше.

— Рак желудка. Последняя стадия. От операции и химии она отказалась.

Я невольно удивилась хладнокровию своего отца. Такое ощущение, что он говорил не о родной сестре, а о ком-то чужом человеке.

— Понятно, — не менее хладнокровно ответила я.

Отец взял в руки самодельный снежный шар, в котором была миниатюра парижской Эйфелевой башни, и встряхнул его. Искусственный снег взметнулся вверх и начал медленно оседать в глицерине. Я смотрела на своего папу, на то, как он разглядывает крохотный мир в стекле, и поняла, что ему всё-таки очень грустно: из-за своей сестры, из-за меня, уехавшей строить свою жизнь, из-за развода с мамой. Все эти события, обрушившиеся на него в течение последнего года, отпечатались глубокими морщинами в уголках губ и на лбу.

— Все будет хорошо, — робко произнесла я.

— Чушь, — обрубил он, ставя шар на место и становясь снова тем сильным мужчиной, которого я знаю. — В эту пятницу будут похороны. Если выкроишь время в своей забитой порисульками жизни — приходи.

Я кивнула, не поднимая головы. Глаза щипало, но я не хотела, чтобы отец видел, что я буду плакать. Но ему было не очень-то интересно. Отец только поплотней завязал шарф и ушёл, даже не настаивая на проводах. С одной стороны, это немного обидно, но с другой я наконец могла перестать сдерживать себя.

Я медленно сползла вниз по стенке, закрывая рот руками. Я не плакала, только глаза были влажными. Хотелось скрутиться в позу эмбриона и тихонько скулить. Есть такая боль, которая не просится наружу слезами и истериками. Она только царапает изнутри, разливается ядом по венам. Я закрыла лицо руками и тихо взвыла. Никогда я не чувствовала себя такой одинокой. Теперь никто из моих родных не будет меня поддерживать, говорить, какая я молодец, когда я покажу свою новую квартиру. Я как выкинутый из гнезда птенец. Руки все сильней зажимали рот, чтобы я не закричала, оставляя на щеках белые следы от пальцев, которые, возможно, станут синяками.

Ты сел напротив меня по-турецки и просто смотрел. Сначала я хотел сказать, чтобы ты уходил, но передумала, почувствовав спокойствие от твоего присутствия. Постепенно все эмоции сошли на нет, оставив только звенящую пустоту. Оборванные струны болтались и больно били по внутренностям.

— Мне так ужасно одиноко, — прошептала я, размазывая скупые слёзы.

— Я чувствую, — откликнулся ты и отвел взгляд. Ужасно осознавать, что я перерастаю в трагедию собственного выдуманного человека. Я приложила прохладные подушечки пальцев к закрытым глазам и вздохнула. Трагедия и пустота. Вот что я сейчас из себя представляю.

Ты протянул руку и коснулся моих волос. Я напряглась и пристально посмотрела в твои глаза. Я ждала, что сейчас почувствую твоё прикосновение. И ничего. Никаких ощущений. Сначала ты улыбнулся уголком губ, а потом и вовсе оскалился. В бирюзовые глазах от зрачка начали расползаться чёрные разводы. Ты опустил голову и отвернулся, будто стыдясь чего-то.

— Какой смысл выдумывать себе друга, если он не спасает тебя от одиночества? — тихо спросил ты, обняв себя за плечи. — Извини, мне очень жаль, что я настолько бесполезен.

Я промолчала, а потом протянула руку и погладила воздух, где секунду назад был ты.

В фильмах часто можно увидеть, что, для нагнетания обстановки, погода на улице во время похорон если не дождливая, то серая и противная. Но жизнь нечасто идет по голливудскому сценарию. Когда хоронили тетю Вику, светило яркое солнце. Его лучи отражались от ровного слоя снега, выпавшего за ночь, и слепили глаза. Меня эгоистично раздражало понимание того, что в такой ужасный для меня день кто-то будет радоваться солнечной погоде, играть в снежки и веселиться. Такая уж человеческая натура: мы хотим, чтобы весь мир скорбел вместе с нами. Но миру плевать на наши желания.

Ветер качал ветки деревьев, с которых сыпались комья снега прямо на головы всем пришедшим. Мороз неприятно щипал лицо, а руки покрылись красными пятнами. Стоять было холодно, а все люди смотрели так, будто я не племянница тети Вики, а ее враг, пришедший позлорадствовать и повальсировать на могиле. И если до этого я чувствовала себя просто одинокой, то теперь я будто погрузилась в пучину отчаяния. Еще нигде я не ощущала себя настолько лишней.

Время, казалось, нарочно замедлило темп. Даже самая скучная пара не идет так долго по моим ощущениям. Каждое произнесенное слово, каждый взгляд и каждый традиционный обряд приносили нестерпимую боль. А мое прощальное слово показалось таким сухим и неуместным, что я поспешила домой сразу после его произношения. Да и не хотелось видеть, как закапывают этот чертов ящик с моим самым близким человеком.

Идти домой не хотелось: там ждала Ника, которая решила поддерживать меня любой ценой. В другой момент это было бы ужасно мило, но сейчас мне меньше всего хотелось, чтобы кто-то приставал ко мне со своими соболезнованиями. Поэтому я села на первый попавшийся автобус и поехала по кругу. Хорошо, что тетя жила в одном со мной городе. Я всегда смогу навестить ее. Ее, а не этот гранитный камень.

Если человеку необходимо подумать над своей жизнью и погрустить — сесть в автобус и смотреть в окно — это один из лучших вариантов. Он уступает только «сесть в поезд и смотреть в окно» и «купить билеты на самолет и уехать далеко-далеко». Иногда мне кажется, что окно в автобусе изобрели специально для того, чтобы сидеть около него и грустить, размышляя на разные философские темы.

Я каталась на автобусе очень долго. Несколько кругов. Пока на одной из конечных остановок ко мне не подошел водитель и не спросил, все ли у меня в порядке, и не заблудилась ли я. Я кое-как отшутилась, но на следующем круге пришлось выйти.

Погода была все так же омерзительно прекрасна. Дело шло к вечеру. Солнце уже не светило, зато с неба сыпал снег. В безветрии снежинки мягко опускались на землю, ненадолго замирая в воздухе. Мне бы как художнику восхищаться этим безмолвным танцем, но сейчас он вызывал только раздражение. Есть такое состояние, когда хочется уничтожать и крушить что-то прекрасное, а не любоваться им.

Немного поколебавшись, я решила пойти домой пешком. Все равно идти от силы полчаса. Под сапогами с хрустом ломались хребты крохотных снежинок. Я невольно провела параллель со своими несбывшимися мечтами. Должно быть, их осколки хрустят так же. Я чувствовала, как пустота обнимает меня за плечи, и мне хотелось ответить ей взаимностью. Ведь пустоте тоже бывает одиноко.

Окна квартиры на шестом этаже все еще горели, хоть было достаточно поздно, а Ника предпочитает сидеть в темноте. Но у нас есть негласный договор: если к наступлению темноты кого-то все еще нет дома, то свет в окне должен гореть до его прихода. Мне стало неловко перед Никой. Все-таки, она замечательный человек. Надеюсь, она поймет меня и не будет обижаться.

Дверь я открыла своим ключом, в надежде не побеспокоить Нику. Но, как только дверь закрылась с тихим щелчком, моя подруга выглянула из комнаты и обеспокоено улыбнулась.

— Я уже волноваться начала.

— Не стоило, — повела я плечом, вешая куртку. — Извини, я хочу побыть одна.

— Конечно, — как-то растерянно отозвалась Ника. Я благодарно кивнула и проскользнула к себе в комнату. Тихо щелкнул выключатель, гася свет.

Не снимая джинсов и кофты, забралась под одеяло, скрутившись калачиком. Я не хотела ни плакать, ни кричать, но пустота внутри была еще страшней. Будто мне отрезали доступ к эмоциям.

Минут десять я просто смотрела в темноту. В голове не было абсолютно никаких мыслей, вакуум. А потом шепотом позвала:

— Мэйс. Мэй...

— Ого, что-то в лесу померло, — хмыкнул ты где-то за моей головой, около двери. — Обычно от тебя только и слышно «Мэйс, уйди», «Мэй, прекрати портить мне жизнь своим присутствием».

— Прекрати, — попросила я. — Мне сейчас очень плохо.

Тяжелые шаги, и я увидела, как ты сел на пол около моей кровати, повернувшись затылком. Силуэт был очень мутным, и я ориентировалась на выбеленные виски. Хотелось протянуть руку и погладить тебя по волосам, но мне оставалось только захлебываться знанием, что тебя не существует.

— Помнишь, в детстве ты приходил ко мне ночью и рассказывал сказки?

Ты опустил голову ниже и о чем-то задумался, будто силясь вспомнить, о чем же я говорю. Но я-то знала, что все воспоминания, что есть у меня, есть и у тебя.

— И что ты хочешь?

Я промолчала, уютней кутаясь в одеяло. Замерзший за день организм, наконец, начал оттаивать. Немного знобило и клонило в сон. Ты мельком глянул на меня, а потом повернулся, положив подбородок на край кровати. Я смутилась от твоего пристального взгляда.

— Расскажи мне, кто ты? Откуда? Придумай что-нибудь, пожалуйста.

— Хм, придумать… Ну хорошо. Меня зовут Мэйс. Мэй. Ну, то есть это для тебя. На самом деле меня зовут Каус Медиус. Только вот ты в детстве не смогла запомнить столь сложное имя, поэтому мне пришлось придумать что-нибудь попроще. На самом деле, это имя дельты Стрельца. И я дух этой самой звезды. — Ты замолк на минуту, давая мне время осознать смысл сказанного. — Дети обычно выдумывают всякие там планеты или параллельные миры, где живут их выдуманные друзья. Но мы приходим из космоса. Но не стоит путать с инопланетянами, — засмеялся ты. — На небе миллиарды миллиардов звезд. Не у каждой есть имя, но у каждой есть душа. И за каждым человеком на Земле закреплена своя звезда. Не зря же вы говорите, что, когда рождается человек, на небе зажигается новая звезда. Не совсем так, но близко к истине. Эти духи обязаны оберегать людей.

— Так это вроде ангелов-хранителей?

— М, нет. Мы не охраняемых людей от каких-то неприятностей или вроде того. Мы призваны хранить человеческий покой, равновесие. Этот покой обычно нарушают такие чувства, как агрессия, ненависть, одиночество. Проще всего с ними бороться в детстве. Мы спускаемся на Землю просто эфемерной энергией, а детское воображение придает нам форму. Если бы ты захотела, то я бы мог стать драконом или просто какой-нибудь зеленой ерундой с семью лапками и щупальцами. Но мне повезло.

Ты улыбнулся и замолчал. Но взгляд твой был очень тосклив, хоть ты и пытался это скрыть, пряча глаза. Я старалась смотреть на тебя и не засыпать, но глаза слипались, а твой спокойный, размеренный шепот убаюкивал.

— А что происходит потом? — спросила я только ради того, чтобы подать признак жизни.

— Все зависит от того, насколько потом. Если речь о том, куда мы уходим, когда детям уже не нужны выдуманные друзья, то мы просто возвращаемся назад, к звезде. Если вдруг снова нужна наша помощь, то мы снова возвращаемся, только уже в форме абсолютной идеи, вдохновения, иногда во снах. Если же речь о том, что происходит, когда человек умирает, то у нас полностью обнуляются воспоминания, и все идет сначала. Мы умираем только вместе со звездой.

— Почему ты не ушел, когда нужно было?

— Ты опять за свое? — нахмурился ты. — Я ведь тебе уже несколько раз говорил, что все зависит только от тебя. Я не ухожу не потому, что я такой плохой и желаю испортить тебе жизнь, а потому что ты сама меня не отпускаешь. Может, мне бы за счастье было вернуться к Стрельцу и дремать в чреве его дельты? Но я здесь. Ведь ты, по сути, все еще та девочка, забитая своим одиночеством. Которая все еще зовет меня, когда ей плохо. И пока ты держишь меня, я буду здесь. Но я не более чем твоя вредная привычка, которую можно победить силой воли. Если быть честным, то это не я твой кошмар, а ты мой.

— Выдуманные друзья уходят на звезды, — сонно пробормотала я. — И мы взаимный кошмарный сон друг друга.

— Так и есть. Думаю, тебе стоит поспать. У тебя был сложный день. Сложная жизнь. Но все наладится. Я обещаю.

Ты поднялся и ушел к двери, покинув мое поле зрения.

— Мэйс, а ты меня любишь?

— Как я могу не любить человека, которого должен оберегать? — откликнулся ты.

— Да я не про это. Просто ты ведешь себя в последнее время, как влюбившийся мальчишка.

— Тебе стоит помнить, что я просто сгусток космической энергии, который ты сама, по своим нуждам, наделяешь эмоциями, чувствами и прочим. Тебе хочется, и я буду тебя любить. И вести себя так, как тебе будет удобно.

Меня кольнула такая формулировка. Пожалуй, это ужасно нечестно, что ты не имеешь своей воли. Но я ведь не так уж сильно и помыкаю тобой.

Думать над этим получалось не очень хорошо. Разум постепенно отключался, мысли расплывались и будто проскальзывали сквозь пальцы.

— Спи, — как сквозь ватную пелену послышался твой голос. — И я правда люблю тебя.

Я что-то пробурчала в ответ, все больше погружаясь в сон. Но тут мозг схватил последний обрывок поступившей информации, и я резко вскочила, сбрасывая одеяло.

— Мэйс!

Но в комнате тебя уже не было, и на зов ты не ответил.

На следующее утро все казалось странным сном. Кажется, я даже помнила какие-то картинки звезд, космоса. Но я знала, что это не более чем игра воображения. И никакой это не сон. Сомнения вызывала только правдивость самой истории.

Принять это было тяжело. Ведь с таким поворотом очень многое менялось. Ты прекращал быть симптомом шизофрении и становился относительно реальным. Ну или все-таки симптомом шизофрении, нашедшим себе оправдание. И я вот даже не могу сказать, что из этого странней.

Помучившись немного над этой дилеммой, я решила пойти другим путем — поискать в интернете необходимую информацию. Но проблема состояла в том, что я обладаю память рыбки. Что говорить про детство, если я даже сейчас не смогла запомнить название той звезды, что называл Мэй. Но три минуты битья головой о клавиатуру помогли все-таки вспомнить, что искомая звезда является дельтой Стрельца.

Не сказала бы, что поисковик выдал мне много информации об этой звезде, но хотя бы подтвердил ее существование. Каус Медиус. Каус Меридианалис. Язык можно сломать о полное название. Переводится, как «южный лук». Оранжевая звезда более чем в сотне световых лет от Земли. Мельче и холодней Солнца.

Я долго пыталась вспомнить, откуда в моей голове могла бы всплыть подобная информация, но все тщетно. Ведь даже на уроках астрономии в школе мы не заходили дальше упоминаний имен альф и бет звезд. Занятиями в школе мой интерес к астрономии и ограничивался. Больше я никогда не изучала звезды. А имя дельты Стрельца вряд ли можно отнести к популярной информации, которую можно случайно услышать на углу или в автобусе.

Я попыталась тебя позвать, в надежде узнать еще что-нибудь, но ты меня проигнорировал. Несколько раз. Кажется, принципиально. А ведь я звала тебя даже по звездному имени!

— Ник, а у тебя когда-нибудь были воображаемые друзья? — спросила я, меланхолично помешивая кофе.

— Лет в пять у меня был заяц Бэрри, с которым я разговаривала, — не отрываясь от приготовления яичницы, отвела соседка. — Не помню, правда, разговаривал ли он со мной. Это нормальное явление. Почти у всех детей есть воображаемые друзья. Имеющие материальную основу, как мой заяц, или же полностью сотканные из воображения. Лет до шести. А потом ребенок идет в школу, заводит реальных друзей, и нужда в вымышленных отпадает. В некотором роде, это даже полезно — иметь выдуманного друга. Через такое проявление фантазии ребенок строит связь между внутренним миром и внешним, учится преодолевать конфликты. А к чему ты это спрашиваешь?

— Просто интересно. А когда выдуманного друга можно считать признаком шизофрении?

— Ну, про шизофрению — это ты, конечно, загнула. Воображаемые друзья могут быть звоночком о психической проблеме, но не настолько серьезной. Задуматься об этом стоит тогда, когда этот самый друг начинает из воображаемых игр входить в реальность ребенка, когда ребенок не хочет заводить реальных друзей, утверждая, что у него уже есть так называемый Карлсон. Ну и конечно, если воображаемые действия носят насильственный, жестокий характер.

— Как думаешь, куда потом деваются выдуманные друзья?

— Ну, я своего зайца соседской девочке отдала. А, вообще, куда они могут деваться? Это же просто излишек детского воображения, а не реальные существа. О них просто забывают.

— Звучит как-то очень грустно. А вдруг они приходят откуда-то? Вдруг они реальны, а потом возвращаются к себе домой? В другой мир, на другую планету… к звездам.

Ника выключила конфорку под сковородкой и подошла ко мне. Ее прохладная ладонь легка мне на лоб.

— Хм, температуры, вроде, нет, а бред есть. Соня, милая, у тебя все хорошо? Мне начинать за тебя волноваться?

— Не стоит, — буркнула я, убирая руку Ники. Не хватало только, чтобы она считала меня ненормальной.

— Тогда прекрати заморачиваться о всякой ерунде. Я понимаю, что тебе тяжело, столько всего на голову свалилось, но это не повод сходить с ума.

— Да не схожу я с ума! — нервно бросила я. — Это банальное любопытство. Не надо записывать меня в психики.

Я схватила чашку с недопитым кофе и пулей вылетела из кухни

— Эй, Соня! — крикнула мне вслед Ника, но я только хлопнула дверью. Слишком много нервов.

— Ну ты и истеричка, — засмеялся ты, нагло глядя на меня бирюзовыми глазами.

— Ну и какого черта? — выдохнула я.

— Ну и как это понимать? — спросила я, недовольно скрестив руки на груди. — Я тебя, сволочь такую, уже три дня зову, а ты меня игнорируешь. А я, между прочим, даже твое звездное имя выучила. Каус Медиус. Вот. Мог бы проявить хоть каплю уважения к моим стараниям.

— Как? — снова засмеялся ты. — Каус Медиус? Что за бред, Соня? Откуда ты это взяла?

— Но ведь ты сам… — растеряно отозвалась я.

— Ааа, понятно, — закатил ты глаза и отвернулся. — Ты об этой дурацкой истории. Не стоит об этом думать. Я же просто сочинил ее. Как обычную сказку. Не ожидал, что ты поверишь в такую глупость. Извини, это просто розыгрыш.

Я безжизненно опустила руки. Такого разочарования я не испытывала даже тогда, когда узнала, что деда Мороза не существует. А ты флегматично смотрел в окно и постукивал пальцами по столу.

— Как так-то?.. — только и смогла пролепетать я.

— Ну вот так, — развел ты руками. — Ты же сама просила что-нибудь придумать. Вот я и придумал. Сказку. Как в восемь лет. Не нужно меня теперь в чем-то винить. Это твое разочарование, я здесь ни при чем.

Я уселась в кресло и пошаркала ножкой по ковру. Жизнь полна разочарования.

— Лучше бы ты, как в детстве, рассказывал мне о драконах и воинственных королевах.

— Не надо претензий, — возмутился ты. — Сама ведь просила рассказать о себе. И вряд ли ты ожидала, что я начну придумать очень «оригинальную» историю о семье, детях, работе и моем хобби, когда я не занят развлечением тебя. Что, вообще, может придумать человек, подавляющее большинство времени сидящий внутри твоей черепной коробочки? Только какую-нибудь волшебную сказку. А небо было звездное.

— Небо было звездное, — эхом откликнулась я, чувствуя прилив злости и обиды. — Знаешь, тебе лучше уйти.

Ты попытался что-то сказать, но вся язвительность застряла в горле под моим усталым взором. Ты напряженно и как-то озлоблено посмотрел на меня, но уже через секунду взгляд смягчился. Ты слегка склонил голову и по-птичьи немигающе уставился на меня.

— Хэй, ну ты чего? Обиделась, что ли?

— Уходи, — уже тверже повторила я. — Я устала. А ты обещал, что будешь делать то, что я хочу. Поэтому убирайся вон. Я не желаю видеть тебя сейчас. И завтра. И вообще... — Я осеклась, так и не решившись произнести то, что думала. — Просто уходи.

— Да ладно тебе. Ты собираешься прогнать меня из-за какой-то глупой истории, которая не оправдала твоих надежд? Тебе не кажется, что это чересчур?

— Дело не в твоей истории… — я осеклась и, вздохнув поглубже, продолжила: — Ты соврал мне. Дал такую осязаемую надежду, что у меня все-таки все в порядке с головой, а потом безупречно ее разбил на тысячу маленьких осколочков. И в итоге получается, что меня обманула моя собственная галлюцинация. Чертова нереальная галлюцинация. Уходи.

Мне хотелось наговорить еще много всего про ложь, надежды и прочее, но твой вид окончательно добивал меня. У тебя был взгляд перепуганного котенка, которого хозяйка выставила за дверь и больше не хочет забирать домой. Ты теребил непонятно откуда взявшуюся феньку на руке и старался не смотреть на меня. А во мне смешались чувство стыда за свои слова и разочарования из-за твоей лжи. Я ведь уже почти уверила себя в том, что ты реален. Но если меня сейчас заставит стыдиться моя собственная фантазия, то об уважении к самой себе и речи быть не может.

— Я не галлюцинация, — прошептал ты, все еще не глядя на меня.

— Уходи, — упрямо повторила я, собрав волю в кулак.

— А не пожалеешь потом? — как-то нервно спросил ты. Тебя явно пугала такая моя решительность и непреклонность.

— Не думаю, что я настолько зависима от собственной галлюцинации. Пора избавляться от вредных привычек. Но если вдруг мне понадобится, то я позову тебя.

— Вредных привычек? — хмыкнул ты, поднимаясь со стула и отворачиваясь от меня, будто увидел что-то мерзкое. Голос твой звучал уже несколько ожесточенно. — Отлично. Только помни, что, когда ты позовешь меня, я могу уже и не придти.

— Тем лучше, — тихо выдохнула я.

Твоя спина резко напряглась. Мне стало не по себе, но отступать было уже поздно.

— Что ты, извини, сказала? — слегка хриплым голосом переспросил ты, снова поворачиваясь ко мне. Глаза у тебя были красные с черными прожилками. Мне стало жутко от такой метаморфозы и твоего взгляда, но мысль, что ты нереальный и вреда причинить мне не можешь, успокаивала и позволяла говорить дальше и громче.

— Тем лучше. Наконец я заживу жизнью обычной девятнадцатилетней девушки, без тараканов в голове.

— Ты забыла добавить «заурядной и неинтересной жизнью», — сквозь зубы процедил ты.

— Пусть, — легко кивнула я. — Зато я не буду каждый день думать о том, нужна ли мне психиатрическая помощь, или это пройдет само. Не буду сверять свои ощущения с диагнозами. Не буду бояться, что меня кто-то увидит или услышит. Не буду пугать Нику беседами с мебелью, хотя лучше бы это была мебель. Поэтому, если ты не вернешься, тем, наверное, будет и лучше. Я хочу, наконец, вздохнуть свободно.

В твоих глазах на мгновение отразилось что-то очень человеческое. Сожаление? Или жалость? Но тут же погасло, сменяемое злостью.

— Прекрасно. Просто прекрасно! Вот и довольствуйся своей нормальностью, подгоняй свою жизнь под нее. Посмотрим, насколько тебе это понравится. А я отказываюсь принимать участие в этом цирке!

Ты резко ударил рукой по стулу в гневе. Символический человеческий жест, который никогда не несет за собой последствий. Но сейчас от твоего удара стул пошатнулся и с грохотом рухнул на пол. Лица у нас с тобой, пожалуй, были абсолютно одинаковые: огромные, полные удивления глаза, побледневшие лица и губы, застывшие в немом вопросе «как?»

— Какого черта? — первым нарушил молчание ты. Я только пожала плечами, так как дар речи все еще не вернулся.

В дверь робко постучали, и в комнату вошла Ника. Скептически оглядела помещение, вздернув вверх свои идеальные брови. Как-то совсем грустно посмотрела на стул, около которого все еще стоял ты и напряженно смотрел на мою подругу. Кажется, ты ждал именно ее реакции. Хотел узнать, стал ли ты таким же реальным для людей, как и для стула. Но надежды твои явно не оправдались. Ника тебя не видела. Ее волновал только злосчастный стул.

— Ты чего здесь хулиганишь? Мебель разбрасываешь. Или это новый уровень твоих разговоров с ней? В любом случае, рукоприкладство — не лучший вариант. Все проблемы нужно решать дипломатическим способом. Он самый продуктивный. А насилие порождает насилие! Стул тебе еще отомстит. Что вы не поделили с ним?

— Это все полтергейст, — ляпнула я.

— А, ну конечно! — вскинула руки Ника. — Как я сразу-то не догадалась? Подумала тут всякое нехорошее о тебе. Ну ты это, в любом случае, приберись за ним.

Я кивнула, исподлобья наблюдая за тобой. А ты все смотрел на мою подругу с какой-то непередаваемой надеждой. Потом протянул руку и осторожно коснулся ее плеча. Я испуганно пискнула и выпучила глаза, пытаясь всем своим видом продемонстрировать, что твоя затея ужасна. Но ты, не обращая на меня внимания, положил руку на плечо Ники и слегка сжал его. Только не это! Но моя подруга лишь вздохнула, покачав головой, и вышла. Я проводила ее настороженным взглядом, а потом снова повернулась к тебе.

— Знаешь, ты, наверное, права, — тихо приговорил ты, обессилено опустив руки. — Мне лучше уйти. Давно уже.

— Мэйс, — виновато откликнулась я. Но ты только скептически хмыкнул и усмехнулся. Но было в твоей улыбке что-то такое болезненное и надломанное, что я поспешила отвести глаза. Делать шаг назад не хотелось. Чувство вины перед выдуманным персонажем не должно мешать.

— Живи своей жизнью. Но если вдруг надумаешь, то зови. Может, я смогу вернуться. Но обещаю тебя больше не тревожить.

Я кивнула, так и не подняв головы. В комнате мгновенно стало тихо. И пусто. Будто ты одним только своим присутствием наполнял пространство вокруг меня.

— Это правильный выбор, — тихо прошептала я сама себе. — Это правильно. Так будет куда спокойней.

«Как-то давно, когда я еще была маленькой, глупой девочкой, мой отец сказал, что беречь и довольствоваться только тем, что у тебя есть — значит лишить себя шанса добиться чего-то большего.

Теперь я не маленькая девочка, но все такая же глупая. Глупая потому, что все-таки доверилась отцу, его словам. Но сейчас я знаю, что лучше иметь что-то свое, родное, чем бросить все, погнавшись за чем-то, что, возможно, не только не принесет тебе счастья, но и отберет те крохи, что были.

Только вот, когда ты это понимаешь, уже чертовски поздно что-то менять. Да и надо ли, если ты сам все загубил?»

Я нажала на кнопку «опубликовать запись» и легла лбом на клавиатуру. Компьютер протестующе запищал.

Чем отличается нытье в интернете твоим читателям в блоге от нытья воображаемому другу? По сути, ничем. Ни тех, ни другого для тебя не существует. Ты можешь только вообразить их. Разница лишь в том, что разговор с людьми в интернете не приравняют к шизофрении.

Но я не могу сказать, что мне стало легче. Прошла всего неделя, а я чувствую себя такой уставшей и вымотанной, будто с твоим исчезновением на меня рухнул неподъемный груз. Хотя, вроде, ничего не изменилось.

Есть колоссальная разница между «быть одиноким» и «быть одному». В детстве я всегда была одна, но никогда не была так одинока, как сейчас, окруженная друзьями и одногруппниками-приятелями. Я будто потеряла что-то важное в своей жизни. И эту пустоту ничем не заполнить и не заглушить.

Но я ни разу даже не пыталась звать тебя обратно, твердо решив обрубить все концы. А ты ни разу не нарушил свое обещание.

Я услышала возню в коридоре и звук хлопающей двери. Странно. Ника не приглашает гостей, а я никого не жду.

Ко мне в комнату влетела моя подруга, взъерошенная и удивленная.

— Там это, твой отец пришел. — Я оторвала голову от клавиатуры и недовольно посмотрела на соседку. — Причем не один, а с каким-то парнишкой. Просил позвать тебя. И, честно говоря, мне не очень нравится вся эта ситуация. Больно у него суровый вид. А еще у тебя на лбу буква г от клавиатуры приклеилась.

— На этом плохие новости закончились? — устало спросила я, снимая со лба букву и небрежно приклеивая ее обратно на клавишу.

— Молоко закончилось, поэтому кофе вечером тебе придется пить без него, — развела руками Ника.

— Отлично, пойду, добью себя общением с отцом.

— Ладно. Они на кухне. А я буду у себя в комнате. Не хочу мешать. Но ты, если что, зови. И, по возможности, не обостряй ситуацию. Я знаю, что твои отношения с отцом не самые лучшие, но криков в моем доме мне не надо. И еще... У тебя буква м на щеке.

Я закатила глаза, вздохнула, снимая наклейку, и пошла на кухню. Беседы с отцом в принципе не вызывают у меня энтузиазма, а тут еще и мое бесконечное ощущение усталости. И, к слову, что там еще за парень с ним? Только этого мне не хватало.

Я остановилась около зеркала и поправила растрепавшиеся волосы. Можно подумать, будто мне это поможет. Ощущала я себя ужасно и выглядела соответственно. Синяки под глазами из-за бессонницы, вызванной дурными снами, грозили приобрести размеры вселенной. Сосуды в глазах полопались по той же причине. Недавно помытые, но неуложенные волосы топорщились во все стороны, придавая моему образу ведьмовскую безуминку. А одежда непонятного размера и фасона дополняла внешний вид.

— Красотка просто, — хмыкнула я сама себе и в ту же секунду зажала руками рот, чтобы не взвизгнуть. За моим плечом стоял ты, пристально глядя на мое отражение бирюзовыми глазами.

— Ну и чего ты? Я же не призрак какой-нибудь.

— Убирайся, — не отнимая ладоней ото рта, прошептала я. — Только тебя мне для полного счастья и не хватало.

— Уйду, — спокойно кивнул ты. — Только, пожалуйста, не ходи туда. Приди и скажи, что у тебя нет желания разговаривать, и возвращайся в комнату.

— Давай я как-нибудь разберусь без советов собственной галлюцинации.

— Я не желаю тебе зла. Я просто хочу уберечь тебя от чего-то плохого.

— Чего?

— Я не знаю, — вздохнул ты, прикрывая холодные голубые глаза. — Я просто чувствую, что может случиться что-то непоправимое.

— О, ну раз чувствуешь! — вскинула я руки. — Мэйс, ты хоть понимаешь, как это звучит? То есть, я должна довериться своему выдуманному другу, потому что он что-то там чувствует? Знаешь, я еще не настолько больна. Приходи с подобными заявлениями, когда я буду лежать в палате с мягкими стенами и пускать слюни на смирительную рубашку.

— Дура, — злобно прошипел ты. — Я не твоя галлюцинация. И никогда ей не был. Ты не больна. Но у тебя могут быть большие проблемы, если ты пойдешь туда. Я не знаю, какие, но наверняка знаю, что будут. И я должен уберечь тебя от этого.

— Считай, что я прощаю тебе этот долг, — фыркнула я. И как тут можно говорить, что я не больна, если прямо сейчас спорю с вымышленным человеком?

— С кем это ты тут разговариваешь? — недовольно спросил отец за моей спиной. Я вздрогнула и обернулась, затравленно посмотрев на него.

— Все нормально. Ни с кем.

Я демонстративно посмотрела на тебя и проследовала за отцом. Ты ринулся за мной и попытался схватить за руку, но тебе будто что-то помешало: твоя рука так и застыла в сантиметре от моих пальцев. Ты утробно прорычал и сделал шаг назад. Я слегка повела плечом и отвернулась, игнорируя чувство вины. Ведь это глупо: ощущать себя виноватой перед нереальным человеком за его нереальность.

На кухне сидел парень примерно моего возраста, может чуть старше. Типичный богатенький мальчик из инкубатора родителей. Я бы сказала, что было в нем что-то карикатурное. Худенький, хлипенький, с жиденькими светлыми волосами, тщательно зачесанными назад, лицо усыпано подростковыми прыщами. В строгом костюме, с идеально ровной спиной. Когда я вошла на кухню, парень обернулся на меня и скептически осмотрел сквозь линзы очков в роговой оправе. А я едва подавила смешок, увидев его пунцовые оттопыренные уши анфас.

— Знакомься, Соня, это Петр, — представил мне отец парня. — Он замечательный молодой человек. Интеллигентный, галантный, с высшим образованием, из хорошей семьи. Он сын моего партнера по бизнесу.

Я напряженно посмотрела сначала на отца, а потом на парня, который неприлично разглядывал меня все это время. И с чего бы моему папе так рекламировать это Петра?

— Ну и что дальше? — недовольно буркнула я, отойдя к окну, лишь бы не видеть этого лопоухого вуайериста. Следить за людьми в отражение окна очень удобно. Они не знают, что ты смотришь на них, поэтому ведут себя открытей. А опустившийся на город вечер создает для этого идеальные условия. Только вот твое отражение в стекле я старалась игнорировать. Это было тяжело. Каждый раз волей-неволей мой взгляд возвращался к твоим бирюзовым глазам. Было в них что-то такое, что не давало спокойствия.

— Петя недавно нашел в тебя в социальной сети, — тем временем вещал мой отец, — и загорелся желанием с тобой познакомиться.

— Зачем? — флегматично поинтересовалась я. — Да и если он нашел меня через интернет, то логично было бы там же и написать мне? Разве нет? К чему было дергать тебя в другой город?

— Я предпочитаю знакомиться в реальной жизни, — наконец подал голос парень. Я обречено покачала головой. Он еще и гнусавый. Откуда же только он такой убогонький взялся?

— Познакомился? Молодец. Можешь идти.

Я резко развернулась, опираясь спиной о подоконник, и уставилась прямо на тебя. Ты смотрел недовольно, но как-то напугано, подпирал плечом дверной косяк. Петр проследил мой взгляд, но так и не понял, куда я смотрю.

— Уходи, — одними губами прошептал ты, а я только скептически вздернула бровь. Во мне просыпалась принципиальность. Буду я еще свою галлюцинацию слушаться.

— Совсем не обязательно быть такой грубой, — слегка обижено проговорил парень. — Ты же леди!

Я непроизвольно закатила глаза, за что получила злобный взгляд отца.

— Соня, могу я поговорить с тобой наедине?

— Можно подумать, что от моего ответа что-то зависит, — вздохнула я, последовав за отцом в свою комнату. Когда я проходила мимо тебя, ты попытался что-то сказать мне, но я шикнула «галлюцинация», и ты промолчал.

Отец прикрыл тихонько за собой дверь и повернулся ко мне. Если бы он был Зевсом, меня бы пришибло молнией из его глаз.

— Ты как себя ведешь? — сквозь зубы процедил он.

— А что не так, папенька? — попыталась я притвориться храброй, но дрожащий голос выдал меня с потрохами.

— Ты должна быть вежливой с этим парнем! — Я попыталась возразить, но отец и слова не дал мне вставить: — Я сказал должна, значит должна. Это сын моего бизнес-партнера. И ты ему каким-то чудом понравилась.

— И что дальше? — фыркнула я. — Это его проблема. Пусть страдает, пишет грустные стишочки, дежурит под окнами. Только не надо серенад. Не с его голосом. Побереги мой сон и психику.

— Закрой свой рот! — резко крикнул мой отец, стукнув кулаком на стене. Я вздрогнула и сделала шаг назад. Сердце заколотилось. Отец не так часто орал на меня, у него просто не было на это времени, но если он это делал, мне всегда становилось страшно.

— Уходи, — шепнул ты мне на ухо, но мне было не до того. — Просто послушай меня. Пока не поздно. Соня, пожалуйста.

Отец двумя быстрыми шагами подошел ко мне и больно схватил за плечо. Я попыталась вырваться, но он только сильней сжал свои пальцы.

— Ты будешь делать то, что я тебе скажу, — прошипел отец прямо мне в ухо. — Пойдешь сейчас на кухню, миленько улыбнешься, как ты умеешь, и согласишься пойти с ним на свидание. И там будешь делать все, что он попросит. Понятно? И мне плевать на твои желания, моральные принципы и прочее. Помни, что если я захочу, то тебя выкинут из этого убогого университета без права на восстановление.

— Что за мерзкий шантаж?

Я кое-как вырвала руку из цепких пальцев отца и отскочила в другую половину комнаты. Еще никогда я не видела его в таком состоянии. Это была не просто злость, а что-то, граничащее с ненавистью. Мне хотелось забиться в угол и не слушать, что мне говорят, закрыв ладонями уши. А в голове навязчивой звучал твой голос: «Беги, беги, беги. Прямо сейчас». Я чувствовала, как волна безумия накрывает меня, смывает, сбивает с ног. Все то, что так давно копилось во мне, теперь рвалось наружу. Одновременно два голоса — твой и отца — действовали на нервы, которые натянулись до предела.

— Ты сделаешь все, как я скажу. Потому что от этого зависит мой бизнес. Если ты понравишься сыночку моего партнера, он продолжит инвестировать. Поэтому, хочешь не хочешь, а ты должна ему понравиться. Иначе тебе же хуже будет.

— Ты на пределе. Тебе нужно уйти. Просто спокойно уйти. Не думать об этом. Иначе ты наделаешь глупостей.

— А надо будет, так ты еще и замуж выйдешь за этого очкарика. Потому что я не собираюсь терять свою золотую жилу из-за твоей взбалмошности. Ты и так мне изрядно жизнь и репутацию попортила. Теперь сделай что-нибудь во благо.

— Соня, послушай меня. Ты же видишь, во что превращается эта ситуация. Я же предупреждал. Уходи, пока не поздно. Случится что-то страшное. Хоть раз в жизни просто послушай меня. Я хочу, чтобы с тобой все было в порядке.

— Да заткнитесь вы оба! — крикнула я, зажимая уши, прежде чем поняла, что этого делать не стоило. Зато голоса сразу смолкли. Я сделала два глубоких вдоха, пытаясь успокоиться. Голова гудела, а виски будто пронзали раскаленными иглами, начинало подташнивать.

— Кто оба? — настороженно спросил отец, хмурясь. — Ты тут совсем свихнулась, нанюхавшись своих красок.

— Не твое дело, — рыкнула я, пытаясь унять дрожь в теле. — Ты за кого меня принимаешь? За вещь? Или за девицу из эскорт-услуг? Ты хоть понимаешь, что ты продаешь свою дочь за инвестиции в твой бизнес?

— Вот именно! Ты — моя дочь. Я тебя создал. И поэтому имею полное право делать с тобой все, что захочу. Хоть девицу из эскорт-услуг. Ты мне обязана.

Я хотела произнести целую гневную тираду, но слова застряли в глотке. Наружу вырвался только непонятный всхлип, а по щекам непроизвольно побежали слезы. Я поджала губы и закрыла глаза, стараясь сдержать рыдания, но навязчивая мысль, что я для отца всего лишь вещь, которую можно выгодно продать, заставляла задыхаться болью и отчаянием. Всего несколько слов, а я разбилась с громким звоном, как хрустальная ваза. Удивительно. Я ведь уже столько пережила слов от отца. О том, что я бесполезна, о том, что я не нужна ему такая, что я глупая, бездарная, что я ничего не добьюсь. Я пережила и простила детское одиночество, его игнорирование важных для меня дней и событий. Но слова, что я всего лишь вещь, которую можно повыгодней втюхать какому-то мальчишке, которому это приспичило, разбили меня на мелкое хрустальное крошево.

Сделав глубокий вдох, я выскочила из комнаты, оттолкнув отца от двери. Он попытался задержать меня, что-то крикнуть вслед, но я не стала слушать, хлопнув дверью. В коридоре я схватила свою куртку и выбежала из квартиры как есть: в тапочках и старых лосинах. Мне хотелось уйти от этого места как можно дальше.

Дважды я споткнулась на лестнице, едва не пересчитав лицом ступеньки. Слезы застилали глаза, а вакуум в голове не позволял проникать в сознание посторонним звукам. Я передвигалась на ощупь, стараясь побороть желание бежать. Потому что просто-напросто некуда. Но как только я вышла на улицу, ноги сами понесли меня в неизвестном направлении. Не бегом, конечно, но достаточно быстрым шагом, чтобы врезаться в прохожих.

Я не видела, куда шла, и как на меня смотрят люди. Я просто громко хлюпала носом, не стесняясь, и размазывала кулаками слезы по щекам. Дышать было настолько тяжело, будто я поднялась на огромную высоту, хоть состояние больше было сравнимо с падением с этой высоты. Голова невыносимо болела, но в ней все еще было пусто. Я уже пожалела, что убежала из дома.

«Соня, стой!» — пронзительно прозвучал в моей голове твой голос, разрывая гудящую тишину. Я вздрогнула, делая еще пару шагов вперед. От слез я все еще ничего не видела, но мир постепенно наполнялся звуками. Шум и крики людей. Визг тормозов. Я повернула голову и даже сквозь пелену слез увидела несущуюся на меня машину. Я только успела сделать маленький шаг назад.

Удар. Испуганные крики. Боль. Падение. Хруст. Хлопок дверью. Сумбур. Держать глаза открытыми тяжело. Воздух вырывается из груди с булькающим хрипом. Прикосновение к руке. Ищут пульс. Кто-то пытается меня поднять, но я, кажется, кричу от боли, и меня кладут обратно на асфальт. Время. Оно становится осязаемым. Тянется, как патока. Каждая секунда отдается болью в голове. Звуки смешиваются в раздражающую какофонию. Вдох. Вдох. Кислорода все еще мало. Приходится напоминать себе, чтобы дышала. Кто-то пытается меня успокоить. Гладит по голове. Среди звуков различаю сирену скорой.

Меня перетаскивают на носилки и надевают кислородную маску. Дышать ужасно больно. Но, зная, что я уже в руках врачей, я позволяю себе расслабиться и отдать свою жизнь в их распоряжение. Нет смысла сопротивляться.

Пустота.

А в голове до последнего пульсирует твой голос:

«Прости меня. Прости. Я должен был тебя уберечь. Прости».

Но и он постепенно сходит на нет.

Спокойствие.

Я всегда думала, что нет ничего хуже, чем просыпаться от будильника. Но, кажется, я никогда еще так не ошибалась. Гораздо хуже просыпаться от боли во всем теле.

Еще не открыв глаз, я прокляла весь этот мир. Дышать было тяжело, левая рука не двигалась, во рту пересохло так, что язык приклеился к небу. Но больше всего меня мучила голова. Казалось, что кто-то ритмично без остановок бьет маленьким молоточком по затылку. От постоянной пульсации в мозгу начинало тошнить.

Я попыталась открыть глаза. Веки тоже разлипались мучительно больно, будто их обмазали клеем. Сначала правое, потом левое. Но удержать их открытыми мне не удалось. Словно налитые свинцом, веки сомкнулись обратно, позволив мне увидеть только совершенную яркую белизну, от которой заболело за глазами. Я судорожно начала перебирать варианты, где я могу находиться: рай, психушка, инопланетный корабль.

— В больнице ты, — совсем тихо раздался твой голос. — В реанимации. Попала под машину. Дышать трудно, потому что мешает кислородная маска, а еще сломанное ребро. Рука вывихнута, но ничего серьезного. А еще у тебя сотрясение мозга, но было бы что сотрясать.

«Хорошо, хорошо, только замолчи», — взмолилась я, ощущая, как от быстрой речи ускоряются удары молоточка в голове. Память, как мозаику, собирала осколки произошедшего: ссора с отцом, побег из дома, удар машины. И как только можно быть такой глупой?!

«Как ты узнал мои диагнозы? Или это предположения?» — все так же мысленно спросила я, снова расклеивая веки. На сей раз они не сомкнулись в ту же секунду, и я смогла оглядеть помещение. Стерильно чистая и раздражающе белая реанимация. По правую руку от меня стоят еще две кровати — одна пустая, а на другой женщина без сознания, но с ровным пульсом. Слева — окно в смотровую медсестры. Часы на стене говорят, что день в самом разгаре. Ты стоял над моей кроватью, слегка склонившись. Рыжеватые волосы завешивали лицо. Лучи света пронизывали тебя насквозь, а очертания фигуры, лица просматривались, будто сквозь дымку. Это лишало тебя всей той реальности, что была до этого. Теперь ты действительно был всего лишь призраком, фантомом воображения.

— Услышал, — пожал ты плечами, но тут же себя поправил: — Верней, ты услышала. Я же часть твоего подсознания. Поэтому могу улавливать информацию, пока ты спишь или без сознания. Это сродни изучению иностранных языков с помощью аудио-учебников. — Помолчав, ты тихо добавил: — Я рад, что с тобой все в порядке.

Я хотела было ответить тебе, наговорить кучу важных глупостей, но в реанимацию ворвалась молоденькая медсестра, весело защебетав о том, как она рада, что я пришла в себя. Реальный голос ударил по барабанным перепонкам, заставляя содрогнуться от боли в голове.

После нескольких уколов жить стало проще. Трубки от аппарата искусственного дыхания убрали. Вслед за медсестрой в реанимации появился врач — мужчина лет сорока с пышными седоватыми усами, но с черными, как смоль, волосами.

— Здравствуйте, Шейлина Софья, — добродушно пробасил он, просматривая свои записи. — Надеюсь, Вы выспались за сутки? Тааак. Все с Вами будет хорошо. Всего лишь небольшой вывих левой руки, трещина в ребре и сотрясение мозга. В больнице еще придется полежать, но из реанимации вас переведут уже, думаю, к вечеру. Или завтра утром, в крайнем случае. Вам крупно повезло, хочу заметить. Машина только слегка задела вас. Если бы не ее скорость, вы бы просто пару ушибов получили. С другой стороны, сделали бы вы еще пару шагов вперед, и я не уверен, что вы смогли бы выжить. Как Ваше самочувствие?

Я попыталась что-нибудь сказать, но смогла выдавить только какие-то нечленораздельные звуки, поэтому просто кивнула, надеясь, что меня поймут без слов. Я не могла сказать, что мне было плохо. Болела голова, ныли рука и ребро, но я понимала, что после автомобильной аварии, — это сущие пустяки, которые легко можно пережить.

— Это ничего, — засмеялся врач, услышав мое бульканье. — После наркоза бывает. Плюс, вы ничего не пили. Скоро отойдете. Ходить пока не стоит, но садиться можете уже сейчас, если силы позволяют. Только осторожно. Может голова сильно кружиться, тошнить. Это последствия сотрясения. Тогда лучше лягте обратно, попробуйте позже. Думаю, за день-два нормализуетесь. Но ни в коем случае не пытайтесь встать — можете потерять сознание. Пока отдыхайте, набирайтесь сил.

— Спасибо, — тихо прошептала я охрипшим голосом. Врач снова улыбнулся и вышел из реанимации. Медсестра еще немного побегала вокруг меня, делая уколы и давая воду, но потом тоже оставила меня одну. Казалось, что даже такое недолгое общение с людьми отобрало у меня все силы. Ритмичный молоточек еще стучал в голове, но уже не так назойливо. Я на минутку прикрыла глаза и не заметила, как отключилась.

Когда я засыпала, мне показалось, что кто-то погладил меня по волосам. Кожа покрылась мурашками, как от холода.

В палату «общего режима» меня перевели уже утром. Я думала, что буду ощущать себя все такой же разбитой, но мне было на удивление хорошо. Больные части тела все еще ныли, но это не вызывало того дискомфорта, который был, как только я очнулась. Это не могло не радовать. Хотелось поскорей попасть домой. Да и в универе мое отсутствие вряд ли останется незамеченным, пусть я и попала в больницу еще на каникулах. Но учеба уже началась, а я только-только вышла из реанимации. Впрочем, врач сказал, что на мне заживает, как на собаке. Хороший дядька этот мой врач.

В палате, в которой я оказалась, было еще четыре человека — три глубоко старые бабульки и одна очень объемная дама. Сказать, что мне было неловко в их обществе — ничего не сказать. Я так себя не чувствовала даже с моим отцом. А это с учетом, что я раньше была уверена, что любая наша беседа — один сплошной неловкий момент. Две бабульки постоянно интересовались моей личной жизнью. И так несколько раз на день. А потом начинались воспоминания об их бурной молодости. Еще одна смотрела на меня, как типичная бабка с лавки под подъездом. Только ругательства вслед не кидала. Но больше всего меня раздражала женщина — Лидия. Или Лидуся, как она просила всех ее называть.

Незамужняя дама лет сорока. Она все пыталась молодиться и заигрывала с каждым мужчиной. Но меня бы это мало волновало, если бы она не пыталась разговаривать со мной на молодежные темы. Мода, какие-то актеры, о которых я впервые слышала, свежие новости шоубизнеса, последние тенденции. Лидия настолько была осведомлена в этом, что на ее фоне уже я чувствовала себя старой бабкой. Но хуже было только то, что эта женщина старательно начала набиваться мне в подружки с первой минуты моего пребывания в палате. От ее бесконечной болтовни о том, какой красавчик мой врач, голова дико загудела. Я снова пропустила тот момент, когда уснула. Но самое дикое заключалось в том, что, когда я открыла глаза, Лидия все еще сидела рядом и что-то оживленно мне рассказывала, посмеиваясь. Никогда я еще не встречала настолько самодостаточных людей, что им даже реакция зрителя не нужна.

Я ожидала услышать твой смех в моей голове над этой дурацкой ситуацией, но было тихо. Подобное молчание «на линии» меня пугало.

Ты больше не появлялся передо мной и не разговаривал, но всегда был рядом. Я это знала. Иногда очень остро ощущала твой взгляд. Пару раз я видела тебя мельком в очереди в столовой или боковым зрением где-то в палате. Но, кажется, ты упрямо решил исполнять свое обещание больше не показываться мне. Только вот теперь это раздражало. Мне хотелось поблагодарить тебя за то, что ты, по сути, спас мне жизнь. Если бы не твой крик в моей голове, я бы шагнула прямиком под колеса. А еще мне следовало извиниться перед тобой за то, что я не послушалась тебя сразу. Вообще, мне хотелось наговорить тебе кучу всего. Да просто поговорить с тобой! Как раньше. Но, кажется, я потеряла что-то очень важное. И мне ужасно жаль.

Первой навестить меня пришла Ника, хоть я до последнего ожидала увидеть своего отца. Подруга приветливо помахала мне рукой, войдя в палату, и, не обращая внимания на недовольные и даже слегка злобные взгляды моих соседок, прошагала к моей койке с гордо поднятой головой. Каштановые волосы собраны в идеальный пучок, из которого не выбивалось ни единого волоска. На носу очки без оправы. На губах — лучезарная улыбка.

— Привет, Соня-мышь, — поздоровалась Ника, бросая на мою кровать пакет с, видимо, продуктами. — Я пришла, чтобы спасти тебя. Сама лежала в больнице, знаю, как здесь кормят. Поэтому я принесла тебе нормальной еды. Можешь не благодарить.

— Я и не собиралась, — засмеялась я, заглядывая в пакет. Наличие, кроме классических апельсинов, еще и колбасы с сыром, радовало неимоверно. — Ты просто чудо.

— Ага, чудо-юдо рыба Ника. Ты-то как себя чувствуешь? Я, как узнала, что произошло, места себе найти не могла, пока мне не сказали, что ты пришла в себя. Что случилось?

— Долгая история, — отмахнулась я. — Долгая и неинтересная. Просто кто-то, то бишь я, слишком невнимателен. За что и поплатилась. Врач говорит, что могло быть хуже, если бы меня... то есть, если бы я не заметила вовремя машину. Самочувствие вполне себе замечательное. Трещина в ребре уже совсем не болит. Вывихнутую руку еще фиксируют лангетом и эластичным бинтом, но и этого скоро не будет. Голова только слишком часто болит из-за сотрясения. Но это, наверное, будет еще долго меня беспокоить. Так что где-то через недельку я уже снова буду дома, разбрасывать свои носочки по квартире. Я знаю, что ты скучаешь по этому.

— Я рада, что с тобой все в порядке, — засмеялась Ника. Беспокойство в ее глазах сошло на нет. Ее слова и улыбка были настолько искренние, что я растрогано ее обняла. Моя подруга положила свои тонкие руки мне на талию и так стиснула в объятиях, что ребро снова начало ныть. Но это того стоило. Я больше не чувствовала себя такой одинокой, как было раньше. Может, нам с Никой удастся сохранить эту дружбу на многие года? Очень на это надеюсь.

Но тут я невольно вспомнила тебя и поняла, что дружбу я, кажется, хранить не умею.

Зато я всегда умела ремонтировать всякую дорогую мне дребедень. Еще с детства. Надеюсь, мне поможет этот талант. А, Мэй?

Я с воодушевлением раскладывала свои вещи в шкафу. Хотелось исполнить победный танец счастья, но здоровье пока еще не позволяло кружиться и скакать — голова начинала болеть, как неродная. Но я все равно была неимоверно рада наконец оказаться дома.

Я разобрала больничную сумку с вещами, которые мне принесла Ника, как только меня перевели в общую палату, и печально посмотрела на еще два пакета с барахлом. Ума не приложу, как так выходит, что в больницу ты проходишь с одной маленькой сумочкой, а выходишь с огромной сумкой и десятью пакетами. Откуда только берутся эти вещи? Сами из дома, что ли, приползают? И более сложный вопрос: куда их потом засунуть дома?

Я села на кровать и потерла виски. Пожалуй, оставшееся барахло разберу вечером, когда вернется Ника с учебы. У нее, с ее перфекционизмом, отлично получается запихивать по полочкам незапихиваемое.

Я повела плечами и нахмурилась. Находиться в квартире в таком оглушающем одиночестве было неуютно. Ведь раньше я чувствовала присутствие еще одного человека.

— Мэй, пойдем пить чай, — громко позвала я, растягивая слова. Тишина. — Я знаю, что ты где-то рядом. Прости меня. Я беру свои слова назад. Ты нужен мне. Я больше никогда не буду тебя гнать прочь.

Я замолчала и прислушалась. Ничего. Как-то глупо выходит, что я разговариваю с воздухом. Увидел бы кто, подумал бы, что сотрясение сказалось на мне больше, чем следовало ожидать.

— Мэйс, я буду плакать, если ты не придешь.

— Обещаешь? — прозвучало насмешливо где-то на грани моих мыслей и реальности. Твой голос звучал, словно сквозь ватную стену, но даже такой я была рада его слышать.

Я закрыла глаза ладонями и сосчитала до трех. Я делала так еще в детстве, когда на появление перед моими глазами тебе нужно было время, а мне — усилия. Потом, конечно, ты научился появляться, когда и где захочешь, абсолютно автономно, но сейчас я почему-то подумала, что это именно то, что мне необходимо сделать.

Когда я убрала руки от глаз, ты сидел рядом, опустив голову на ладони и разглядывая кеды. Я облегченно вздохнула. Мне захотелось обнять тебя, но где-то внутри снова больно кольнуло осознание, что тебя не существует.

— Та-дам, — мрачно произнес ты, не поднимая головы.

— Спасибо, что пришел. Я заметила, как ты присматривал за мной в больнице.

Ты повернулся ко мне, не отрывая головы от ладоней, и улыбнулся. Только теперь я поняла, что же меня так беспокоило в твоем виде. Ты был нереален. Пусть это утверждение и звучит смешно по отношению к человеку, которого я выдумала, но так оно и было. Если раньше, когда ты находился в комнате, я слышала твое дыхание, шуршание одежды, шаги, то сейчас было абсолютно тихо. Твой силуэт и прежде иногда пропускал солнечные лучи насквозь, но теперь ты оказался просто прозрачным при пристальном рассмотрении. Сквозь твои тонкие руки можно было различить узор обивки дивана. Контуры тела подрагивали, как некачественная голограмма, и все норовили расплыться. Казалось, будто я смотрела на тебя сквозь дымку. Голос звучал глухо и словно все еще в моей голове.

— Мэй, — кое-как выдавила я. — Что случилось? С тобой все хорошо?

— А ты как думаешь? — как-то презрительно фыркнул ты, стараясь не смотреть мне в глаза. — Мне тяжело удерживаться в этом мире. Что-то пытается выбросить меня из него. Я ведь больше не имею под собой материальной основы в виде твоей психики. После сотрясения мозга в твоей голове что-то изменилось. Какая-то сила блокирует... эм... синтез меня?

Я растерянно моргнула. Ох, давненько я этого не делала. Даже заскучала немного.

Но растеряться было из-за чего. Невзирая на всю странность словосочетания «синтез тебя», я быстро поняла, что ты имеешь в виду. После травмы головы я оказалась не в состоянии поддерживать не то, что твою полноценную реальность в ощущениях, а даже непрерывный процесс создания твоего образа в своем сознании. Я просто больше не выдумывала тебя, а просто помнила. Твою внешность, повадки, голос. Но человек не запоминает информацию на сто процентов, поэтому твой образ был таким смутным и расплывчатым, а голос глухим.

— Теперь ты умрешь? — шепотом спросила я, чувствуя, как липкий ужас окутывает меня с головы до ног, как холодеют руки от одной мысли об этом. Однако ты посмотрел на меня удивленно, скептически изогнув бровь, будто я спросила, правда ли Земля круглая или это все байки.

— Не дождешься! — наконец выдал ты. — Ишь что придумала. Ты меня, вообще, как слушала? Я же сказал, что меня выбрасывает из этого мира, а не то, что я умираю. Да я еще тебя да твоих внуков переживу.

— Говорит мне мой выдуманный друг, — обиделась я. — А что тогда с тобой будет? Куда тебя выбрасывает? В зарадужную страну выдуманных друзей?

— Помнишь, я говорил тебе, что ты не больна? — внезапно спросил ты. Я неуверенно кивнула. — Так вот, забудь. Я беру свои слова обратно. Ты совсем дурочка.

Моя радость от твоего появления и все переживания разом улетучились. И как я могла забыть, что ты такая редкостная гадость? Но, как только я набрала побольше воздуха в легкие, чтобы высказать все, что я думаю о тебе и твоем сарказме, ты полностью растворился. Я разом выдохнула и растеряно моргнула целых четыре раза подряд.

— Мэй, — осторожно позвала я, думая, что это шутка, но ты не ответил. — Эй, вернись. Мэйс, я не буду ругаться. Мэйс!

Я вскочила с кровати, едва не рухнув обратно от головокружения, и быстро огляделась по сторонам, надеясь, что ты все еще в комнате, но просто поменял месторасположение. Но я ошиблась. Меня охватывала паника. Я бросилась к своему столу и начала перебирать валявшиеся там бумажки. Впервые я прокляла беспорядок, который развела. Но все-таки необходимую мне вещь я нашла достаточно быстро. Я пристально всмотрелась в твой портрет, пытаясь запомнить каждую черточку твоего лица.

— Испугалась? — насмешливо спросил ты за моей спиной. Я вздрогнула. — Что ты делаешь?

Я обернулась. Теперь твое лицо я могла рассмотреть куда четче. А значит, я была права в своем предположении, что теперь ты всего лишь ожившее воспоминание. Но пока у меня есть все те рисунки с тобой, я наверняка смогу удержать тебя в этом мире.

Я сильней прижала к себе портрет, прожигая тебя взглядом. Мне оставалось только надеяться, что со временем последствия сотрясения пройдут, и все снова будет как прежде.

— Я запоминаю тебя, — наконец робко произнесла я. Ты изогнул бровь, но в этом не было насмешки, как обычно. Я попыталась улыбнуться, но, кажется, вышло весьма угрюмо. Ты стоял так близко, что раньше я бы могла услышать, как ты дышишь, увидеть мелкие ворсинки на твоем свитере и различить бледную россыпь веснушек. Сейчас же я просто смотрела в твои голубые глаза. Но даже они были весьма бледного оттенка, по сравнению с прежней бирюзой. Меня все больше охватывало чувство паники и одиночества, смешивающиеся с едва ощутимым трепетом.

Я подняла и протянула к тебе руку. Ты с любопытством наблюдал за траекторией движения. Мои пальцы могли коснуться тебя, но лишь прошли насквозь. Я так и замерла. Ты напряженно посмотрел сначала на меня, а потом на мои пальцы внутри своего плеча. Я ждала речи о том, что ты нереален и все мои надежды — полная ерунда, но ты лишь тяжело вздохнул и внезапно язвительно скривился:

— Да вы знатная извращенка, сударыня. Куда вы суете свои шаловливые пальчики?

Мои глаза открылись настолько широко, что я начала побаиваться, что они выпадут из орбит. Я резко отдернула руку и спрятала ее за спину, чувствуя, как щеки безнадежно краснеют, будто я действительно сделала что-то неприличное.

Я смотрела на тебя своим самым обиженным и недовольным взглядом, но ты смеялся так громко и заразительно, что я не смогла долго удерживать оборону. Уже через минуту мои губы начали непроизвольно растягиваться в улыбку, хотя я старалась сопротивляться и сохранять злобный вид. От этой странной судороги лица ты зашелся новым приступом смеха. Я не выдержала и засмеялась вместе с тобой, совершенно наплевав на то, как это выглядит со стороны.

— Ну вот и как с тобой можно нормально разговаривать, если только и можешь, что быть плодом моего воображения? Прекрати делать то, что ты делаешь.

На мои шутливые возмущения ты только очаровательно улыбнулся и развел руками. Я покачала головой. Внутри боролись два желания: пнуть тебя и стиснуть в объятиях. И очень жаль, что я не могла ни того, ни другого.

Но сейчас было важное иное: ты был рядом. Нам было весело, как прежде. Ты стебался надо мной. Казалось, что все вернулось в свою колею. Остается только пережить маленькие неприятности. А с учетом, что я пережила автомобильную аварию, волноваться не стоило. Я сильная и упрямая. А еще у меня есть ты. Надеюсь, что все еще есть.

Фильм был совсем несмешной, хоть отзывы о нем обещали, что я надорву от смеха животик.

Я никогда не умела выбирать себе фильмы, книги и даже музыку. В последнее время первыми двумя пунктами всегда занималась Ника. Вот уж у кого безупречный вкус. Вообще, мне иногда не верится, что существуют такие идеальные люди, как моя подруга. Периодически даже задумываясь, а уж не выдумала ли я еще и ее. В этом случае все совсем плохо.

Сегодня суббота, а значит, вечер фильмов и чая. Но все пошло насмарку, когда в обед Ника заявила, что идет на свидание. Ну вот что за безобразие-то? А я ей, между прочим, верила! Но, чтобы оправдать мои возмущения, спешу заметить, что подруге я их так и не высказала. И даже порадовалась за нее и ее личную жизнь. Хоть это было и тяжело. На моем-то личном фронте не то, что мертвых не выносят, а даже перекати-поле вымерло от безысходности. Ты смеешься, что я замужем за сударем Кисточкой и даже иногда безнравственно изменяю ему с мадам Пастель, так что личная жизнь у меня бьет ключом. К слову, это один из тех моментов, когда я особенно жалею, что тебя нельзя избить.

Сегодня вечер субботы. Должно быть хорошо и уютно, но вместо этого я смотрю несмешную комедию, укутавшись в плед так, что только нос да рука с чаем торчит. К слову, чай уже холодный, а идти заваривать новый нет никакого желания. Если уж вечер испорчен, то нужно поддерживать атмосферу тлена до последнего. Вечер субботы может быть либо абсолютно превосходным, либо совершенно загубленным.

— Не понимаю, почему ты ноешь, — закатил ты глаза, расхаживая по комнате и разглядывая свои портреты, которыми я обвешала стены. — Просто выключи этот фильм и загрузи новый, сделай себе вкусный чай, укради у Ники шоколадку, которую она хранит на случай прихода гостей, в знак отмщения за то, что она тебя бросила. Назовем это «идеальный вечер субботы: дубль два».

— Ничего не выйдет, — печально вздохнула я, отхлебывая гадкий остывший чай. — Идеальный вечер субботы не может проходить в одиночестве.

— Вот сейчас почти обидно было, — усмехаясь, фыркнул ты. — Я, вообще-то, вполне могу составить тебе неплохую компанию. Не только Ника умеет давать неуместные комментарии к фильмам.

— Отлично, безудержное веселье с выдуманным другом, — вздохнула я, но все-таки вылезла из-под одеяла и потопала на кухню за чаем. — Это именно то, о чем я мечтала.

Я достала из недр шкафа огромную пол-литровую чашку и засыпала туда несколько ложек чая. Делала я это с таким трепетом и осторожностью, что мне не хватало только ритуального танца вокруг чашки во славу культа чая.

Когда я вернулась в комнату, ты уже развалился на моей постели. Я хотела было рыкнуть, что ты совсем обнаглел, но передумала.

— У тебя в комнате свечей не хватает, — внезапно выдал ты.

— Что? — не поняла я, едва не разлив чай от неожиданности.

— У тебя просто столько моих портретов развешано по стенам, что возникает ощущение, что у тебя тут алтарь имени меня. А божеству принято ставить свечи. Так что не халтурь.

— Дурак, — привычно огрызнулась я, запуская на ноутбуке какую-то драму. — Я, между прочим, для тебя же стараюсь, чтобы тебя не выкинуло из этого мира.

— Я знаю, спасибо, — серьезно кивнул ты, но тут же все испортил: — Но ты все равно похожа на фанатичного параноика.

— Мог бы и промолчать, — вздохнула я, садясь рядом на кровать и укутываясь в плед так, чтобы снова были видны только кончик носа и чашка с чаем. При этом я села так, чтобы не касаться тебя. Не хотелось снова напоминать нам обоим о твоей нереальности.

— Ты шоколадку забыла взять.

— Черт с ней, — отмахнулась я, не желая снова вылазить из теплого гнезда в нещадный мороз. Нажав ногой на клавишу пробела и запустив фильм, я уткнула нос в чашку, делая вывод, что, возможно, все не так уж плохо.

— У тебя слишком нездоровая страсть к коконам. Бабочкой тебе все равно не стать.

— Как же я тебя ненавижу, — вздохнула я, покачав головой, но, прикрываясь капюшоном из одеяла, все-таки улыбнулась.

— А я все знаю, — со смешком сказал ты.

— Молчи и смотри фильм.

На сей раз отзывы о фильме меня не обманули. Он действительно был ужасно драматичным. Впору было свернуться калачиком и страдать вместе с главными героями. Но я сидела напряженно ровно, стараясь не заваливаться вбок от накатывающего сна. Из-за одеяльного капюшона ничего, кроме монитора ноутбука, не было видно, но я остро чувствовала твое присутствие рядом. Конечно, скорее на уровне интуиции, чем от реальных ощущений, но это не мешало мне дико смущаться. Но, невзирая на все мои усилия, голова упрямо клонилась в твою сторону. Скорей на рефлекторном уровне, ведь раньше на твоем месте постоянно сидела Ника, а прикорнуть на ее могучем плече — святое дело.

Стойко продержавшись полтора часа, я, наконец, выключила ноутбук и сонно потерла глаза. Удивляло то, что весь фильм ты действительно сидел и молчал. Прям подарок какой-то.

Я обернулась на тебя. Ты сидел, поджав к себе колено и опустив на него подбородок, задумчиво смотрел на потухший монитор и обгрызал ногти. О боги, откуда только ты берешь эти ужасные привычки?

— Ну как тебе фильм? — робко поинтересовалась я.

— Слезливая история для глупых девочек-подростков, — все так же задумчиво ответил ты. — Для тебя, в общем, в самый раз. Но если у тебя все-таки когда-нибудь вдруг появится парень — не делай с ним таких вещей. Он не переживет полтора часа подобного бреда.

— Ты просто ничего не понимаешь! — возмутилась я, пропустив мимо ушей шпильку про парня. — Это фильм о любви. Хотя откуда тебе знать.

— Куда уж мне, — закатил ты глаза на мой манер. — Ведь о настоящей любви могут знать только реальные люди. Имеющие плоть и кровь.

В твоих словах было столько яда, что мне стало не по себе. По твоей последней фразе не трудно было понять, что ты намекаешь на привязывание любви к физическому. Это было не очень приятно.

— Тогда расскажи, что ты знаешь.

— Ничего, — презрительно фыркнул ты, материализуясь в другом конце комнаты. — Тебе гораздо лучше о любви расскажут вот такие фильмы. Ведь там все так хорошо, четко и правильно. Куда мне с моим глупым альтруистическим взглядом против такой драмы и экспрессии. Любовь — это, конечно же, крики ревности, беганье туда-сюда в поисках того, чего ж тебе на самом деле надо, слезы дурацких истерик, предательство с последующим вымаливанием прощения и обоюдная нервотрепка. Объятия, поцелуи и походы за ручку. Свидания, подарки, свадьба и полна горница детишек! И только не надо на меня так смотреть! Можно подумать, ты считаешь по-другому. Считаешь, что любовь — это поддержка, безропотное присутствие, желание сохранить, жертвовать собой до последнего, ничего не прося взамен. Нет, ты воспитана вот на таких фильмах. Упрекаешь меня, что я ничего не знаю о любви, а сама? У меня хоть оправдание есть: меня не существует за пределами твоего разума. А что есть у тебя? Ты ведь тоже никогда в жизни не любила.

Я настороженно смотрела на тебя и молчала. Еще никогда ты не высказывался так серьезно и эмоционально. Я видела, что ты понимаешь, что говоришь уже лишнее, но умолкнуть не мог. Перебивать тебя я тоже не желала. Пусть твои слова и скручивали мои внутренности в морской узел, бросали то в жар, то в холод, но я хотела знать, что же ты на самом деле чувствуешь.

В итоге ты болезненно поморщился и отвернулся от меня к своим портретам, снова обкусывая ногти. Тишина затянулась на несколько минут.

— Ты не прав, — прошептала я.

— Извини, мне жаль, что так вышло.

Контуры твоего тела подрагивали, расплывались, будто ты пытался исчезнуть. Даже рисунки с тобой не спасали от этого.

— Мэй... Каус.

— Медиус, если тебе так угодно, — неожиданно дрожащим и глухим голосом поправил ты. — Каус — это как бы семейная фамилия звезд, составляющих лук Стрельца.

— Так это все-таки было правдой? — восторженно воскликнула я, хлопнув в ладоши, но тут же утихла, осознав всю неуместность радости.

— Любовь — это редкостная дрянь, — внезапно произнес ты, возвращаясь к кровати и садясь рядом со мной, — приносящая исключительно неприятности и даже иногда боль, но позволяющая человеку почувствовать себя полноценным. Любовь отбирает все без остатка, заставляет колоссально измениться и ничего не требовать взамен. Любовь — это самый дурацкий акт альтруизма и самопожертвования, который, вообще, можно придумать. Но при этом, любовь — это самое реальное, что можно чувствовать. Как тебе такое объяснение?

— Болезненно, — честно ответила я. Ты криво улыбнулся и отвел взгляд. В твоих глазах смешались цвета неба и зелени. Странные узоры и прожилки, будто в камне бирюзы. Это было так странно и одновременно завораживающе, что я невольно подалась следом, стараясь как можно дольше удержать твой взгляд. Ты протянул ко мне руку, будто желая растрепать волосы, но остановил ее в нескольких сантиметрах от моей головы. Ты искоса смотрел и ждал моей реакции, а я боялась пошевелиться, замерев в неудобной позе.

— Что ты чувствуешь, когда я прикасаюсь к тебе? — все еще шепотом спросила я, опасаясь нарушить всю интимность момента.

Ты убрал руку, поднял глаза к потолку и задумался. Я, повинуясь какому-то своему спонтанному желанию, пододвинулась к тебе запредельно близко, едва не утыкаясь кончиком носа в твою щеку, но вовремя остановилась, ожидая ответа на свой вопрос. Ты напрягся и старался не смотреть на меня, будто я не делала ничего странного. А я невольно поймала себя на мысли, что мое поведение смахивает на откровенный флирт какой-нибудь роковой красавицы из американских блокбастеров. Только вот проблема в том, что никакая я не красавица, даже если очень постараться и проявить воображение, а ты не спаситель мира. А если ко всему прочему припомнить, что тебя и вовсе не существует, то мои действия абсолютно ненормальны.

— Я не могу сказать тебе, что чувствую, когда ты прикасаешься ко мне, — наконец вздохнул ты. — Это ощущение тяжело передать словами, потому что они находятся за гранью человеческого. Люди такого не чувствуют, поэтому подходящего описания не существует.

— Ты можешь хотя бы сказать: положительное это ощущение или отрицательное?

— Сомневаюсь, — дернул ты плечом и повернулся ко мне. — Но, в эмоциональном плане, это весьма трогательно, что тебя тянет налаживать тактильный контакт со мной. Пусть и напоминает лишний раз о моей бестелесности.

Я смотрела в твои глаза, которые медленно прошивали черные прожилки, говорящие о ненависти и презрении. Только теперь эти чувства были направлены отнюдь не на меня. Тело затекало от неудобного положения в пространстве, и я понимала, что необходимо срочно что-то сделать, пока момент не был упущен.

— Я бы так хотела, чтобы ты был реальным. Многое отдала бы. И мне очень жаль, Мэйс, что я стала твоей трагедией, твоим кошмарным сном. Правда жаль.

— А мне нет, — улыбнулся ты. — И никогда не было. Ты лучший кошмарный сон из всех возможных.

Мое дыхание замерло и будто оборвалось. Наверное, если бы ты напрямую признался мне в любви, это не тронуло бы так меня, как это сделали твои слова. Я чувствовала, как меня охватывает нестерпимый жар, а грудь будто сдавливают тугие ремни. Одновременно больно и прекрасно.

Ты подался вперед, ко мне, а я зажмурилась, боясь даже думать о том, что ты хочешь сделать. Но не отстранилась, а только зажала в кулак кусок одеяла. От того, как сильно я зажмурила глаза, под веками заплясали цветные пятна, напоминавшие фейерверк. Но на несколько секунд все внезапно прекратилось и замерло. Мое лицо, горевшее огнем, обдало холодом, а к губам будто приложили кусочек льда. Я хотела открыть глаза, но испугалась, что разрушу это до мурашек реальное чувство, волшебство. Поэтому просто затаила дыхание, чувствуя, как от холода немеет лицо. А потом все так же неожиданно прекратилось. Меня снова поглотил огонь смущения.

— Это все нелепо, правда? — тихо прошептал ты мне в самое ухо. Голос был глухим и едва различимым. Я распахнула глаза. Твой образ подрагивал, становясь либо прозрачным, либо вовсе исчезая, контуры смазывались, ты упрямо прятал свое лицо от моего взгляда.

— Мэйс, — обеспокоенно приговорила я, протянув к тебе руку, но ты дернулся в сторону, избегая моего прикосновения.

— Не надо. Это все нелепо. Просто нелепо.

Я попыталась взять тебя за локоть руки, которой ты зажал себе рот, но от этого твое тело начало распадаться на мелкие частички. Я испуганно пискнула, а ты глухо засмеялся, закрывая ладонями рот. В этом было столько безумия, что я невольно отодвинулась назад. Умолк ты так же резко, как и засмеялся.

«Прости меня, Соня, — раздалось в моей голове. — Я весьма никчемен».

— Это не так, — выдохнула я прежде, чем ты исчез, оставив медленно оседающие частички. Я протянула руку и поняла, что это были крохотные льдинки, которые приятно холодили раскаленную кожу.

А ведь сегодня ты впервые сам прикоснулся ко мне.

— Чертов альтруист, — процедила я, пытаясь задавить в себе пустоту и отчаяние, укутывая их в плед.

Наутро я была злая. Потому что: я не выспалась, мне опять снились кошмары, Ника вернулась домой после полуночи. И апофеозом всего этого было осознание, что я безнадежно влюбилась в человека, которого сама же и придумала. Умница просто. И я молчу еще о том, что это очень попахивает нарциссизмом.

Я задумчиво смотрела на монитор ноутбука и думала о том, что же написать в своем блоге. Мне очень хотелось поделиться хоть с кем-нибудь тем, что я чувствую, что я пережила этой ночью. Но рассказать об этом было некому. И даже люди в интернете не были подходящей аудиторией. Не могу же я написать, что влюбилась в выдуманного друга, а вчера поцеловалась с ним.

Я подняла пальцы над клавиатурой и прикрыла глаза, собираясь с мыслями. Еще минута, и я знаю, что необходимо говорить. Пальцы мягко прикоснулись к клавишам.

«Если вы когда-нибудь задумаетесь, как признаться человеку в любви, чтобы он наверняка услышал и понял вас, то просто скажите ему, что он ваш самый лучший кошмарный сон, и вы ни разу не жалеете об этом. И это будет звучать гораздо искреннее, чем все эти пресловутые «я люблю тебя». Потому что любовь — это редкостная дрянь, которая позволяет почувствовать себя полноценным, даже если тебя не существует вовсе.»

Я нажала кнопку «опубликовать запись» и закрыла крышку компьютера. Облегчение так и не пришло. Чувство одиночества и безысходности только еще больше защемили в груди, будто втыкая в сердце маленькие иголочки.

Вы думаете, что вам плохо, когда вы безответно влюблены, или ваша любовь находится на расстоянии нескольких сотен километров? Тогда просто вспомните, что где-то в этом мире живет такая девочка Шейлина Софья, которая умудрилась влюбиться в человека, которого сама же и придумала, и к которому никогда не сможет даже прикоснуться по-настоящему, что уж говорить об нормальных отношениях.

Я поморщилась. От этих размышлений еще больше хотелось выть. Уж лучше бы действительно моя личная жизнь ограничивалась кисточками и красками. Я, как минимум, могла бы скупать их килограммами, разбрасывать по квартире, а потом валяться во всем этом изобилии. Нет, ладно, про «разбрасывать по квартире» — это я, конечно, загнула. Ника мне такого своеволия не простит. Но закидать ими свою кровать и спать так, как дракон на золоте, вполне могла бы.

— Мэээйс, — попробовала я позвать уже третий раз за день. И ничего. На линии тихо. Хьюстон, Хьюстон, у нас проблемы. Мне оставалось только надеяться, что тишина вызвана твоей вредностью или хотя бы смущением за вчерашнее, а не тем, что я больше не могу удерживать тебя в этом мире.

— Эх, Мэйс, Мэйс, что ж ты со мной делаешь, — устало покачала я головой.

— Ну и кто такой Мэйс?

Я вздрогнула и замерла, будто пойманная на месте преступления. Можно подумать, что если я притворюсь продолжением стула, то меня не заметят и пройдут своей дорогой. Как бы ни так.

Ника бесшумно подошла ко мне и лукаво улыбнулась.

— Чего молчишь? Кто же этот таинственный Мэйс, который заставляет тебя так страдать? — сладким тоном прошептала моя соседка, двузначно поглаживая мою руку. Вот ведь кошка мартовская, еще и издевается. Будто мне мало того, что делает Мэй.

— Это. Не. Важно.

— Как это неважно? — возмутилась Ника. — Очень даже важно! Я тут отметила у тебя некоторые изменения в интерьере. — Я нахмурилась. — Ой, ну не делай такое лицо. Я про все эти замечательные рисунки, развешанные по стене. И на всех определенно один и тот же мальчик. Это не может не вызывать подозрений. Он и есть тот самый Мэйс? А он хорошенький. Многогранный, я бы сказала. Я очень-очень рада за тебя! Надеюсь, у вас все хорошо?

— Ага, хорошо, — мрачно буркнула я, вновь прокручивая в голове тот момент, когда ты исчез, оставив от себя только оседающие частички льда. Лучше не придумаешь.

— Ой, ну чего ты! Или у вас что-то не ладится? Я верю в тебя, Сонечка! Эта весна просто обязана подарить тебе счастье! Кто он? Чем занимается? Почему у него такое странное имя? Где вы познакомились? Ой, мы ведь сможем ходить потом на парные свидания! Я и Дима, ты и этот таинственный Мэйс. Правда, здорово?

Я в отвращении скривилась, будто мне показали рыбу-каплю, и закатила глаза. Куда делась моя хладнокровная и невозмутимая подруга? Кто эта влюбленная романтическая особа? Спасите меня от нее.

Я серьезно посмотрела на Нику. Она была такая возбужденная и счастливая, что мне стало обидно и неприятно. Ее личная жизнь налаживалась. С нормальным, реальным парнем. А что было у меня? Только бесконечное отчаяние и холод на губах. Мысли, что я помню то, чего никогда не было.

— Мэйс, — нарочито задумчиво протянула я. — Ну даже не знаю, что о нем рассказать. Он ничем не занимается и не увлекается. Он весьма милый, веселый. Правда, очень язвительный. Иногда это порядком бесит. Но по сравнению с нашей настоящей проблемой, язвительность — это сущая ерунда. А знаешь, в чем состоит эта проблема? — Ника вопросительно посмотрела на меня. — Мэйса не существует. Понимаешь? Его нет. Я выдумала его. Мэйс — это мой воображаемый друг. Но, если ты думаешь, что это именно то, что беспокоит меня больше всего, то ты глубоко ошибаешься. Меня убивает тот факт, что я умудрилась влюбиться в этого несуществующего придурка. И это не метафора. Меня действительно убивает это.

Я замолчала и вызывающе посмотрела на подругу. Та в процессе моей пламенной речи медленно осела на кровать и теперь ошалело смотрела на меня, пытаясь понять, вру я или говорю правду.

А я почувствовала облегчение. Я ведь никогда и никому не признавалась о твоем существовании.

— Ну, можешь ставить мне диагнозы, — развела я руками.

— Ох, Соня, — наконец выдохнула Ника, но дальше не продолжила фразу. В тоне ее не было ни испуга, ни насмешки. Ничего такого, что могло бы говорить о том, что моя соседка решила, будто я сумасшедшая. Скорей, в ее интонации преобладала жалость.

— Думаешь, мне пора лечиться?

— Это не смешно.

— Конечно. Потому что это не шутка. Мне плохо. Мне больно. Знаешь ли ты, каково это — не иметь ни малейшей возможности прикоснуться к тому, кто тебе дороже всего во Вселенной?

— Я не знаю, — честно ответила Ника. — Это все так странно. Особенно, если ты говоришь правду. Детский синдром Карлсона, конечно, встречается и у взрослых, но я не знаю, что тут можно советовать. Только самой справляться со своими чувствами. Сила воли и замещение выдумки реальностью. Выбить воображаемый клин клином существующим. Но... если твоя проблема имеет еще больший объем, то тебе действительно лучше обратиться за помощью.

— Спасибо за откровенность, — вздохнула я, стараясь не смотреть на подругу. Я боялась увидеть в ее глазах осуждение моих чувств, хотя это вряд ли возможно.

— Я надеюсь, у тебя все наладится. Мне жаль, что я вот так влезла в не свое дело. Если бы знала — молчала бы в тряпочку. Прости. Я, пожалуй, пойду, если ты не возражаешь.

Ника встала и неуверенно пошла к двери. Ей было явно неловко за все произошедшее. Оно и понятно. Я вот не знаю, как бы повела себя на ее месте. Дверь тихонько скрипнула и закрылась. Я снова осталась наедине со своими такими неуместными чувствами.

Я подтянула к себе колени, положив на них подбородок, и зябко повела плечами. В комнате стало как-то прохладно, будто кто-то посреди снежной зимы открыл все окна. Я сильней стискивала в объятиях свои плечи, но это не помогало согреться. Поэтому я решила встать и взять кофту.

Каково же было мое удивление, когда я увидела, что мое окно полностью затянули морозные узоры. И это с учетом, что прогноз погоды обещал плюсовую температуру. Но и это было не самым впечатляющим. На заиндевевшем окне кривым почерком было выцарапано «Ночь. Парк. Жду под звездами. Медиус».

Мое сердце споткнулось и остановилось. Пружина реальности закручивалась все туже, грозя жертвами.

Я нервно шагала по комнате, поглядывая на часы. Какое время можно считать уже ночью? Почему нельзя было написать понятней? Чтобы я не изводила себя.

Оставленное послание может звучать странно для незнающего человека, но я сразу поняла, о чем идет речь. Недалеко от моего дома есть небольшой парк. Деревья, скамеечки для влюбленных, тележки с попкорном. Ничего особенного. Но если пройти чуть вглубь, то можно увидеть маленькую сцену, где некогда проводились районные мероприятия. Обычно при взгляде вверх небо скрывалось за ветвями высоких деревьев. Даже зимой, когда листьев не было, его было не видно — настолько плотно переплетались ветки. Но если выйти на сцену в парке и запрокинуть голову, то откроется потрясающий вид на небосвод. Пусть видно только кусочек неба, оно все равно будет казаться бескрайним, потому что его не закрывают ни ветки, ни здания. Больше в моем городе нигде нельзя увидеть столько звезд.

Я снова глянула на часы, а потом за окно. Темнота опустилась на город вот уже почти час назад. Но я не уверена, что звезды видно сразу же, как темнеет.

Еще немного потоптавшись у окна, пытаясь разглядеть небо на предмет созвездий, я махнула рукой на это дело и бесшумно выскользнула из комнаты. Ника сидела у себя, напряженно наблюдая за каким-то сериальным расследованием. Меньше всего мне хотелось ее беспокоить и выслушивать десяток неуместных вопросов. Тем более после сегодняшнего разговора. Если моя подруга узнает, что я собралась на встречу с несуществующим человеком, она точно запрет меня в специализированный диспансер. Так что пусть лучше думает, будто я влюбилась в идеализированный образ из головы.

Все так же бесшумно я оделась, сильней кутаясь в шарф, подозревая, что ожидание и встреча могут затянуться, и вышла из квартиры, тихо прикрыв за собой дверь. Ника сидела в наушниках, поэтому наверняка даже не обратила внимания, что я ушла. Надеюсь, вернуться у меня получится также незаметно.

От дома до парка минут пятнадцать неспешной ходьбы, но я преодолела это расстояние куда быстрей. Было еще не слишком поздно, поэтому люди на улице встречались часто, что значительно успокаивало мою паранойю. Бояться было нечего, маньяки еще сидели по домам и точили ножики.

Я шла по парку, замедлив шаг, и мысленно просила у потусторонних сил, чтобы никакая влюбленная парочка не решила, что сцена — это отличное место для свидания. К счастью, удача мне сегодня благоволила: ни на сцене, ни вокруг нее не было ни единого человека.

Одним ловким прыжком я забралась на сцену и уселась на ее краю, скрестив ноги по-турецки. Теперь почти точно никто не придет сюда, чтобы посидеть. Кому надо, чтобы какая-то странная, одинокая девчонка портила своим присутствием романтику?

Я просидела так минут десять, ловя на себе недовольные взгляды прохожих, хотевших тоже уединиться здесь. Когда пальцы начали неметь от холода, а нос некрасиво шмыгать, я решила попробовать позвать тебя:

— Мэйс. Каус, чертов, Медиус. Где ж тебя носит?

— Я просто все ждал, когда же ты додумаешься, что мне необходим твой зов, — со смешком сказал ты за моей спиной. — Тебе нужно тренировать свою сообразительность.

Я закатила глаза, изображая раздражение, но радостно поскакавший пульс выдавал меня с головой. Я хотела встать и подойти к тебе, но посчитала, что это совсем глупо. Но это было уже не столь важно. Ты сел рядом со мной, свесив ноги с края сцены. Нас разделяло десять земных сантиметров и сотня космических световых лет. И я не знаю, что из этого было хуже. Я просто молчала, разглядывая свои руки, изредка бросая на тебя скупые взгляды. Ты был одет в джинсы и бледно-синюю тонкую кофту. Я забеспокоилась, что ты можешь серьезно заболеть в такой легкой одежде, но тут же одернула себя, вспоминая, что воображаемые люди вряд ли болеют бронхитом. А мое несчастное сердце не знало, что ему делать: сжиматься от боли или быстро стучать от радости.

— Не находишь, что ты выбрал не самое лучшее место для свидания ранней весной? — через некоторое время заговорила я.

— Я пытался быть романтичным, — развел ты руками, неуверенно улыбнувшись. — К тому же, здесь так хорошо, такое небо. Хотя я понимаю, что ты предпочла бы сидеть дома в тепле, вместо всей этой чепухи. Мне жаль, что я не могу согреть тебя.

— Это чертовски мило, — засмеялась я, но было видно, что мои нервы сдают.

— Как по мне, то скорей ужасно грустно. Ты только оцени абсурд ситуации: ты мерзнешь на свидании с парнем, которого не существует в этом мире.

— Да, абсурдно, — согласилась я. — Но кто знает, может, ты существуешь в каком-нибудь другом мире, где уже я — твоя глупая, навязчивая фантазия, которая ужасно сожалеет, что ты не можешь дать ей тепла. Твой личный лучший кошмарный сон. Жаль только, что эти миры никогда не пересекутся, как параллельные прямые.

— Знаешь, существует такая вещь, как геометрия Римана. Самая новейшая геометрия, значительно отличная от классической евклидовой, но признанная учеными. Так вот, в этой геометрии все прямые рано или поздно пересекаются. Можно провести аналогию с меридианами. Если смотреть на плоскостную карту Земли, то меридианы параллельны. Но стоит перенести карту на глобус, как линии сходятся в одну точку на полюсах. Так что не стоит отчаиваться, если твои прямые не пересекаются. Ведь рано или поздно они все-таки могут сойтись в полюсе.

— Просто удивительно, откуда ты столько знаешь, — искренне восхитилась я. — Только вот никто не может обещать, что ты дождешься пересечения. Да и ты вполне можешь существовать по законам столь привычной евклидовой геометрии, а не заманчивой Римана.

— Прекрати быть такой пессимисткой, — возмутился ты. — Я, между прочим, приободрить тебя пытался.

Ты мотнул головой и отвернулся. Я слегка улыбнулась. Весь твой вид, начиная от сутулой спины, заканчивая пальцами, нервно теребящими фенечку на запястье, говорил, что ты обиделся на меня, но я почему-то была уверена, что это просто игра, попытка надавить мне на совесть.

— Спасибо. Правда спасибо. Ты всегда меня успокаиваешь. Сколько себя помню. Только в детстве это были истории про драконов и королев, возомнивших себя рыцарями, а теперь это утешительные теории альтернативной геометрии.

Я глянула на тебя, ожидая увидеть слегка асимметричную улыбку, но ты выглядел виновато-угрюмым. Я насторожилась.

— Я никогда не придумывал этих историй, — прошептал ты. — О драконах и королевах. Я, вообще, в принципе не способен породить собственную идею. Все, что я знаю, придумали уже другие люди. Не важно, когда: сто лет назад, вчера или же только через десять лет. Только вы, люди, можете создавать в этом мире что-то новое. Сгустки же космической энергии вроде меня на такое не способны, какой бы формы и силы они ни были. Мы можем только взять уже существующую информацию из ноосферы. Так что все мои сказки были или будут придуманы еще до меня. Прости.

Я поджала губы и посмотрела наверх, на небо, усеянное точками звезд. Я не знала, обижаться мне на это признание или нет. После него мое детство, безусловно, меняло некоторые свои смыслы, но я не чувствовала разочарования, не осуждала. Ты всегда делал для меня все, чтобы я была счастлива.

— Все нормально, Мэй. Я и так знаю, что все в этом мире уже было придумано кем-то другим. Претендовать на абсолютную оригинальность как минимум глупо. Это ведь всего лишь сказки. Мне все равно, кто их настоящий создатель. Главное, что они были рассказаны тобой специально для меня. — Твои губы тронула благодарная улыбка. — Слушай, а где находится созвездие Стрельца?

— Его почти не видно весной. А отсюда так и подавно. Вот в июне-июле уже можно будет попробовать отыскать его на небе. Только место нужно подобрать подходящее. Где-нибудь на опушке леса, чтобы ничего не мешало. Попозже я обязательно покажу свой дом.

Я с сожалением вздохнула, но продолжила рассматривать небосвод. Среди неподвижных холодных звезд лениво полз спутник, подмигивая мне красной лампочкой. А может это был не спутник, а инопланетный корабль. Кто их, космические объекты, разберет. А потом мою голову заполнили мысли о мертвых звездах, свет которых долетел до Земли только сейчас. А мы и рады любоваться ими. А ведь этот фальшивый свет — это единственное, что осталось от звезды. Как надгробный камень на людских могилах. Наше небо вполне может быть памятным кладбищем давно погибших звезд.

Воздух из легких вырывался маленькими клубочками пара. Казалось, что с каждой минутой становится все холодней. Щеки неприятно покалывало иголочками, а руки и вовсе онемели. Я едва могла шевелить пальцами. А ты все так же неподвижно сидел рядом и с тоской смотрел куда-то перед собой. Мне хотелось согреться.

— Давай станцуем? — внезапно предложила я. Ты резко обернулся на меня и посмотрел округлившимися глазами.

— Что? — растерянно спросил ты. — Ты хочешь станцевать с несуществующим человеком? Серьезно?

— Вполне, — улыбнулась я. — Вставай давай.

Я огляделась по сторонам, желая убедиться, что вокруг никого нет. Потом достала телефон и начала искать подходящую песню. Ты настороженно наблюдал за мной, а потом начал все-таки подниматься. Пространство наполнил негромкий звук клавишной музыки*. Я протянула тебе руку. Ты колебался.

— Вот теперь я действительно начинаю думать, что ты сумасшедшая.

Но, вопреки своим возмущениям, ты все-таки взял меня за руку. Онемевшую ладонь начало покалывать, будто я сжала кусок льда. Я закрыла глаза и сделала шаг к тебе. Стало немного холодней, но внутри будто зажегся огонь. Я впитывала звуки музыки, которая будто была создана специально для того, чтобы танцевать с космическим мальчиком, пропускала их сквозь себя, наполнялась звучанием фортепиано. Я глубоко вдохнула и сделала шаг, потом еще один и еще, медленно начав кружиться под музыку.

Когда мне было шестнадцать лет, я периодически танцевала одна, пытаясь выучить основные движения. Так что у меня есть достаточные навыки в парном танце для одного.

Мое живое художественное воображение рисовало под закрытыми веками картины, которых никогда не будет. Оно позволяло мне по-настоящему ощутить, что ты есть рядом, держишь меня за руку, танцуешь со мной. И от этого становилось так тепло внутри.

Мой мир сжимался до крохотных размеров. Теперь в нем существовали только я, ты, эта сцена и струящаяся музыка.

Шаг вперед, вперед, шаг влево, плавный поворот. Повторить.

Мне хотелось, чтобы музыка играла вечно, чтобы время замерзло и прекратило свой бег, оставив меня навсегда в этом мгновении. Но вселенная никогда не будет прислушиваться к желаниям какой-то там девочки Сони. И прекрасная, плавная фортепианная мелодия сменилась быстрым ритмом рок-музыки. Я вздрогнула и распахнула глаза. Ты стоял совсем рядом и растеряно смотрел на меня.

— Спасибо за танец, — слегка улыбнулась я, давя в себе желание прижаться к тебе.

— Тебе понравилось?

— Да, очень.

Повисла неловкая пауза. Ты отводил от меня глаза, явно смущаясь. Время и пространство скручивались в плотную пружину. И я знала, что когда ее отпустят, без жертв не обойдется. И в первую очередь это будет кто-то из нас.

— Знаешь, это было отличное свидание с очень интересным разговором и просто космическим танцем, но, может, перенесем его в более теплое место? — робко предложила я, выключая музыку. — Невыносимо холодно. Я уже конечностей не чувствую. А дома я отогреюсь, и мы продолжим разговор. Или, может быть, еще раз станцуем.

— Прости, но я не могу вернуться к тебе домой, — скривив губы, произнес ты. — Больше не могу. Мой срок годности окончательно истек. И никакое это не свидание, не романтика. Я позвал тебя сюда, чтобы попрощаться.

Я вздрогнула и почувствовала, как меня обдало невыносимым жаром. Вслед за этим возникло то же ощущение, как в тот момент, когда отец приравнял меня к своей вещи, — ощущение падения с огромной высоты. Ребра будто стянули колючей проволокой, и легкие могли втянуть воздух только при огромном усилии.

Ты напряженно смотрел на меня, ожидая реакции, но я была слишком занята процессом дыхания, чтобы биться в истерике. Я только с отчаяньем глядела тебе в глаза, даже в темноте различая, что они были мягкого малахитового цвета. Я пыталась найти в этих глазах свой спасательный круг, но понимала, что только тону еще больше. Внутри все мелко задрожало. Из меня вырвался странный звук, похожий на стон и всхлип одновременно.

— Только не вздумай реветь, — быстро попросил ты, уловив мои намерения. — Я знаю, тебя это пугает. Меня тоже, честно говоря. Но после той аварии, твоего сотрясения я уже не могу находиться в этом мире в той форме, как сейчас. Это невыносимо энергетически и эмоционально.

— И ты просто бросишь меня? — одними губами прошептала я, не в состоянии издать и звук.

— Ты говоришь ужасные вещи, Соня, — покачал ты головой. — Я не бросаю тебя. Никогда не брошу в полном смысле этого слова. Но я больше не могу быть твоим выдуманным другом. Да я даже и другом-то не очень могу быть. Поэтому мне нужно вернуться обратно к дельте. Но я все еще буду присматривать за тобой. И периодически приходить. Абсолютные идеи и вдохновение еще никто не отменял.

— Да плевать я хотела на это! — неожиданно громко даже для себя воскликнула я, совершенно забыв о том, что меня может услышать какой-нибудь ночной гуляка. — Плевать мне на идеи и вдохновение. Мне все это не нужно, понимаешь? Мне нужно, чтобы ты был рядом, чтобы я могла хотя бы разговаривать с тобой.

— Не надо драматизировать. Все равно это случилось бы рано или поздно. Ведь не променяла бы ты нормальные отношения, семью, друзей на любовь к вымышленному парню.

— Ради тебя — променяла бы.

Теперь твоя очередь была вздрагивать от моих слов. Ты закрыл глаза и как-то болезненно поморщился. Мне хотелось обнять тебя и утешить, объяснить свои слова. Но ты вряд ли хотел знать о том, что я наверняка никогда больше не смогу найти такого же понимающего, бескорыстного и замечательного человека, как ты.

Ты наклонился ко мне и коснулся губами уха. Мне показалось, будто по коже провели кубиком льда.

— Я обязательно к тебе вернусь, — выдохнул ты, и меня снова словно обдало огнем. — Слышишь? Любой ценой. Я вернусь к тебе. Только сейчас ты должна отпустить меня. — Я стиснула зубы и мотнула головой. — Соня, пожалуйста. Будь рациональна.

Я зажмурила глаза и закрыла ладонями уши, усиленно мотая головой в стороны, будто это могло оградить меня от реальности. Я знала, что веду себя глупо, как капризная маленькая девочка, но не могла ничего с этим сделать.

«Соня, прекрати, это не поможет, — настойчиво прозвучал твой голос в моей голове. — Тебе все равно придется принять решение. Ты можешь не согласиться со мной. Но в любом случае все закончится тем, что меня выкинет из этого мира. И это будет в десятки раз хуже».

Я замерла, все еще прижимая ладони к ушам и закрыв глаза. Мои ощущения были сравнимы уже не просто с падением с высоты, а с множественными падениями с самого высокого небоскреба мира. Разбитая не на осколки, а в мелкое крошево, не подлежащее даже самой кривой и ужасной склейке.

Я открыла глаза и взглянула на тебя. Ты обеспокоенно смотрел на меня зелеными глазами, явно не зная, что делать со мной.

— Если ты только захочешь, я останусь здесь, насколько это возможно.

Я поджала губы. Альтруист. Такой язвительный, грубый, наглый, но готовый пожертвовать собой ради моего комфорта. Такой родной, трогательный и любимый, но недосягаемо далекий. О чем здесь может быть речь, если есть только один правильный вариант?

— Я люблю тебя, Мэй. Поэтому отпускаю. Возвращайся к своей звезде, Каус Медиус. Я обещаю это пережить.

Я постаралась улыбнуться, но вышло не очень убедительно. Но я чувствовала, что исполнила свой долг. В конце концов, не только тебе свойственно самопожертвование.

— Спасибо, — кивнул ты. — И... я тоже тебя люблю. Насколько это возможно для того, кого нет. Но люблю. Все будет хорошо. Мы обязательно еще встретимся. Там, где пересекаются даже параллельные прямые. Обещаю.

Я кивнула, понимая, что мне все равно больше ничего не остается, кроме как поверить тебе.

Твое тело начало стремительно распадаться на маленькие мерцающие частички. Совсем, как вчера ночью. Только теперь они не опускались на землю, а поднимались вверх, к свету давно погибших звезд. Я снова закрыла глаза, не желая видеть, как ты исчезаешь из моей жизни возможно навсегда.

Моей щеки коснулось что-то прохладное. Я открыла глаза, но тебя уже не было. Нигде. Только ледяное прикосновение к лицу еще покалывало кожу. Но я верила, что когда-нибудь параллельные прямые пересекутся.

Комментарий к Глава 17:

* Ludovico Einaudi — Time Lapse

Глаза я разлепила с большим трудом. Казалось, что пока я спала, кто-то накачал веки расплавленным свинцом. Мозг мгновенно услужливо подсунул воспоминания из реанимации. Я вздрогнула, оглядываясь по сторонам в поисках больничных аппаратов.

Реальность выглядела мерзко серой. Даже весеннее небо было замазано ровным слоем туч, которые будто делали его ниже, тяжелей, неподъемней.

Я потерла глаза, сдирая с ресниц противные корочки, которые мешали мне поднять веки. Я чувствовала, что конечности у меня будто ватные, а пальцы гнутся с большим трудом. Лицо опухло, в горло словно насыпали песка. Так, наверное, чувствуют себя люди с большого похмелья. Зрение сфокусировать было тяжело: мир так и пытался расплыться, рассыпаться на фрагменты. Но, честно говоря, мне не очень-то и хотелось смотреть вокруг себя.

Я смутно помнила о вчерашнем. О том, что произошло после того, как ты... исчез.

Меня сразу кольнуло в районе солнечного сплетения от этой мысли, а руки непроизвольно сжались в кулаки. Поэтому разбор этих воспоминаний я решила отложить на время. Нельзя трогать развороченную рану.

Я зарылась пальцами в свои спутанные черные волосы, пытаясь восстановить возвращение домой. Но сознание упрямо блокировало эту информацию. Ника бы сказала, что это психологическая защита. А если она включилась, то я вполне могла сделать что-нибудь ужасное. Осталось только понять что.

Я вздохнула и пристально осмотрела свою комнату. В ней царил хаос. Не тот привычный хаос девочки, которая любит разбрасывать свои вещи, а какого-то нового уровня. Только вот мозг отказывался фиксировать, в чем же была разница. Тогда я перевела взгляд на свои руки. На пальцах виднелись синяки, ранки и засохшая, уже почти стертая кровь. Становится все любопытней и любопытней. Только память все еще не вернулась.

Я вылезла из-под одеяла, отмечая, что на мне все та же одежда, что и вчера на встрече с тобой, за исключением куртки и обуви. Немного подумав, я отправилась на кухню. Невзирая на все мое нежелание, была еще вероятность, что Ника в курсе, что же я вчера делала. Не похоже, что я просто пришла и легла спать.

Подруга сидела на кухне, что-то быстро печатая на ноутбуке. Надеюсь, не заявление на меня в психиатрический диспансер.

— Доброе утро, — хрипло произнесла я, удивляясь своему скрипучему голосу шестидесятилетнего старика.

Ника резко обернулась на меня и уставилась так, будто призрака перед собой увидела. В ее взгляде было столько искреннего беспокойства и жалости, что можно было подумать, что я нахожусь при смерти. И мне это не нравилось.

— Как самочувствие? — участливо поинтересовалась соседка.

— Не очень, — честно ответила я, усаживаясь на стул. — Будто я вчера с алкоголем перебрала.

— Лучше бы дело было в алкоголе, — буркнула Ника, надеясь, что я ее не услышу. Я промолчала, не желая вступать в конфликт. Моя подруга встала и поставила чайник на огонь. Я видела, что она злится, беспокоится, теряется, но я была благодарна ей, что она не изменяет своим привычкам и все так же делает мне кофе утром. Значит, выпросить у нее прощения все еще можно. К тому же, если бы я сделала что-то действительно ужасное, она бы не молчала, а высказала бы все, что думает по поводу моего поведения.

— Я совершенно не помню, что вчера произошло, — ненавязчиво начала я. — Ощущение, что кто-то откромсал мне кусок воспоминаний. Ты знаешь что-нибудь?

— О да, я знаю, что произошло, — слишком уж саркастически протянула Ника. — Ты сошла с ума, вот что произошло. Вернулась вчера сама не своя домой, а когда я спросила, что случилось, то пошло-поехало. Лучше бы я не спрашивала.

Я с ужасом округлила глаза, даже не представляя, чем можно было такого вытворить, чтобы довести Нику до таких слов. Она ведь весьма сдержана в своих эмоциях и терпелива.

Она поставила передо мной чашку ароматного, манящего кофе и села за ноутбук. Я взяла чашку в руки, наслаждаясь ее теплом. Видимо, рассказывать дальше Ника не собиралась. Но ее слова никак не помогли мне в восстановлении памяти, поэтому, опустив глаза в пол, я робко спросила:

— Ника, а не могла бы ты поподробней рассказать, что я вчера сделала? Я ничегошеньки не помню. И заранее меня прости. Мне жаль, что бы я ни вытворила.

— Да ладно, ничего криминального, — отмахнулась подруга. — Просто ты меня серьезно напугала. Пришла домой сама не своя. Бледная, с дрожащими руками и пустыми глазами. Будто у тебя умер кто-то. Еще тряслась так мелко-мелко. Не от холода, а словно пыталась сдержать рыдания. А когда я спросила, что у тебя произошло, ты тихонько так взвыла, стиснула кулаки и убежала в комнату. Я хотела уж было не обращать внимания на твои странности, — художники, они люди такие — но тут из твоей комнаты раздался такой отчаянный крик, словно там белугу забивали. Когда я прибежала к тебе, ты, крича что-то о несправедливости и обреченности на одиночество, срывала со стенки все рисунки с тем парнем, просто раздирая их в мелкие клочья.

Ника замолчала, отхлебывая чай. А я с ужасом вспоминала этот эпизод. Теперь понятно, что именно смущало меня в комнате — пустые стены. Мне сразу захотелось вцепиться себе пальцами в волосы и взвыть. Мои рисунки! Мои чертовы воспоминания о Мэйсе. Как я могла так поступить?

— А что стало с этими портретами? — неожиданно дрожащим голосом спросила я. В горле засвербело, а глаза начало щипать. Я была готова вот-вот расплакаться из-за своей глупости.

— То, что не подлежало восстановлению — я выкинула, — пожала плечами подруга безо всякого сожаления. — Парочку удалось вырвать у тебя с боем почти в целости и сохранности. Еще несколько помятых, и один разорванный, но подлежащий, при желании, склеиванию. В общем, около семи рисунков были спасены мной в героической схватке с твоей внутренней истеричкой. Я ведь знала, что ты потом пожалеешь о сделанном.

Я облегченно вздохнула. Сердце, сжимавшееся от боли, слегка расслабилось и продолжило качать кровь. Я была так благодарна Нике, что мне хотелось пасть перед ней ниц, обнимать ее колени и беспрестанно сыпать словами благодарности. Но вместо этого лишь невнятно пролепетала:

— Спасибо огромное. Не знаю, что бы я без тебя делала.

— Снова бы плакала и впала в депрессию, — развела руками моя соседка. — К слову, это еще не все, что ты вчера вытворила. После того, как все рисунки были уничтожены, ты просто легла на пол, свернулась калачиком и попеременно то выла, то орала, как не в себе. А что меня особенно напугало, так это то, что ты постоянно кусала себе пальцы. До крови. Вон, даже следы остались. Я все пыталась тебя успокоить, но ты очень агрессивно реагировала на прикосновения и все шептала, что осталась одна, что теперь тебя никто не поймет и не поддержит. Ну или кричала «Мэйс, вернись, ты нужен мне».

Я молчала и рассматривала обкусанные пальцы. Ника могла не заканчивать, я и так вспомнила, что вчера произошло. Щеки начало заливать краской. Бедная Ника. Я же ей своей истерикой все нервы вытрепала.

— А потом ты просто уснула. Как убитая. Даже не заметила, как я тебя на кровать перетянула. Вымоталась, бедная. Мне было так жаль тебя. Правда. Такое ощущение, что меня просто разрезало твоими чувствами. Но больше так не делай. Я хоть и учусь на психолога, но даже для меня это слишком. — Никак попыталась натянуто улыбнуться, но ее обеспокоенный взгляд выдавал ее с головой. — Слушай, Соня, этот Мэйс, он ведь реальный человек? Ты, получается, тогда пошутила про выдуманного друга?

Я посмотрела на Нику и закусила губу. Моя душа покрыта мелкими трещинками, об ее осколки действительно можно было порезаться. Но я не имела права травмировать своими чувствами еще и других людей. Все можно пережить. Даже самый большой персональный конец света.

— Да, Мэй был реальным, — тихо прошептала я, отколупывая от пальца корочку крови. — Самым реальным из всех, кого я знала.

По пальцу снова побежала кровь. Я приложила его к губам и слизнула солоноватую жидкость.

— Мне жаль, если он тебя оставил.

— Я обещала это пережить.

* * *

В этот же день я попыталась собрать свои рисунки и развесить их обратно на стене. Тот, который был разодран, все-таки не подлежал восстановлению. Остальные я кое-как разгладила и вернула на свои места.

Около недели я смотрела на них, тихонько воя от боли, интимно гладила кончиками пальцев, надеясь, что те чувства, которые я вкладываю в это, долетят до тебя сквозь все космические световые года, заставят почувствовать, что тебя здесь чертовски ждут.

Но, по прошествии недели, я поняла, что меня тяготят эти портреты. Я отпустила тебя, но никак не могла освободить себя. И, глядя на свои рисунки, я только еще больше заматывала себя в кокон безысходности. Поэтому я твердо решила избавиться от этих оков.

В один день я сняла со стены все твои портреты, сложила их вместе с эскизами и всеми вещами, которые напоминали мне о тебе, и упаковала в большую коробку, наклеив на нее надпись «вскрыть при пересечении параллельных».

Я знаю, что мы еще обязательно встретимся. А пока нужно попытаться быть целой и свободной. В конце концов, это именно то, что ты от меня хотел.

Летний ветерок пробегал по улице и путался в моих отныне рыжих волосах. Когда весна сменилась летом, я решила поменять в себе не только взгляды на жизнь, но и стиль. Став из черной огненно-рыжей, я начала даже по-другому чувствовать мир. Будто энергия поступала в меня прямиком от солнца.

Сегодня был мой первый абсолютно свободный день. Только вчера я сдала последний экзамен. А впереди меня ждали два месяца своеволия. Даже квартира на это время принадлежала только мне. Ника, вместе со своим новым (ну не таким уж новым, с марта встречаются) парнем Димой, отправилась на море. А после она поедет к родителям домой и вернется только за неделю до начала нового учебного года. Правда, я пока не придумала, как воспользоваться своей свободой, но то, что мы с моей носочной цивилизацией захватим всю возможную территорию, — это точно.

В середине рабочего дня было на удивление людно, но все, кого я встречала на своем пути, были какие-то медленные, аморфные, будто на улице стояла сорокоградусная жара. Я же бодро шагала по асфальту, мурлыча под нос песенки и разглядывая небо сквозь оранжевые стекла солнечных очков.

Не желая видеть этих уставших от жизни людей, я свернула в парк и направилась в самые дебри. Чем дальше я отходила от развлекательной зоны с кафешками и лавочками, тем меньше людей мне попадалось. Густые кроны деревьев закрывали небо, едва пропуская между листьев солнечные лучи, тонкие, как ниточки. Мне казалось, что они пронизывают меня насквозь, зашивая больные места. Все меньше я чувствовала себя разбитой. Я подняла голову, подставляя лицо нежным солнечным прикосновениям. Внутренний художник сразу упрекнул меня за то, что я не взяла с собой альбом и карандаш. Ведь мог бы получиться волшебнейший пейзаж. Солнечная паутина.

Потерявшись в своих мыслях, я даже не заметила, как ноги сами принесли меня к сцене в парке. Я остановилась около ступенек, поджав губы. С того дня, как ты исчез, я ни разу не то, что к сцене, а даже к парку не подходила. Это было для меня слишком мучительно. Честно говоря, я думала, что никогда больше не смогу находиться в этом месте.

Сердце слегка защемило, но той отчаянной боли уже не было. Скорей, чувство острой ностальгии. Я огляделась по сторонам. На скамейках сидела только одна парочка, да и те были слишком увлечены друг другом, чтобы обращать внимание на какую-то девчонку.

Еще немного поколебавшись, я все-таки поднялась на сцену и села по-турецки на краю. Кажется, именно здесь я сидела в последний раз. Вокруг было на удивление тихо, только ветер трепал листву. Даже птицы в этой части парка почему-то не пели. С другой стороны, это придавало атмосфере некую таинственность.

Я прикрыла глаза, чувствуя изумительное умиротворение. Сердце билось ровно, легкие глубоко вдыхали свежий летний воздух. Казалось, я становилась единым целым с окружающим меня миром.

— Прям как чертов хиппи, — с улыбкой прошептала я, поглаживая доски сцены. Я почему-то теперь питала особую нежность к этому месту, пусть здесь мне было ужасно больно. Так, наверное, и бывает. Мы чувствуем нежность к тем вещам, которые связаны с нашей прошлой болью.

Но теперь я ощущала себя окончательно целой, будто с посещением этого места я получила последний фрагмент пазла под названием Шейлина Софья. Хотя я все эти месяцы была уверена, что ничто и никогда не сможет закрыть ту кровавую рану в центре меня, которую оставил ты своим уходом. Я думала, что во мне навсегда сохранится пустота, оставленная для тебя. Но это оказалось не так. Я честно не знаю, хорошо это или плохо, но мне даже будто дышать стало гораздо легче. В конце концов, моя целостность еще не значит, что в моей жизни теперь не будет места для пересечения параллельных.

Я посмотрела на обнимающихся недалеко людей и улыбнулась. Почему-то это даже не вызывало раздражения. Просто легкий укол зависти. Пусть они и не обращали на меня внимания, я решила уйти и не мешать людям любить.

Решив, что бродить бесцельно по улице мне порядком надоело, я пошла домой. В холодильнике меня ждал замечательный мятный чай с лимоном, в интернете — фотоотчет Ники с моря. Можно попробовать порисовать. На морскую тематику, попытавшись вдохновиться фотографиями подруги, или же сделать попытку зарисовать по памяти солнечные лучи в парке. Но, если быть откровенной, вот уже несколько недель у меня совершенно не вяжется с рисованием. Будто кто-то перекрыл кран с вдохновением. Все кажется пустым и бессмысленным, как только оказывается на бумаге.

Пока я размышляла о своих проблемах с рисованием, настроение стремительно портилось. Поэтому к дому я подошла уже весьма угрюмой. Набрала номер квартиры на домофоне и только потом вспомнила, что дома никого нет. Я закатила глаза. Вот они, минусы проживания в одиночестве.

Найти что-то маленькое, вроде ключей, в моей сумке — дело гиблое, но я решила попытаться. Приняв стойку фламинго и положив сумку на одно колено, я начала прощупывать дно.

Чьи-то теплые ладони легли мне на глаза, закрывая обзор. Я ойкнула и пошатнулась, едва не упав на человека позади меня. Мозг судорожно перебирал варианты людей, кто мог выкинуть такую дурацкую шутку. Ну, еще придумывал способы убийств и куда спрятать тело, но это не так уж важно.

— Не смешно, — вздохнула я, убирая чужие руки от своего лица.

— Ну не скажи. С учетом-то твоей позы цапли, было весьма забавно. Кстати, отличный цвет волос. Тебе очень идет. Эта рыжесть в память обо мне?

Я резко обернулась и дважды растеряно моргнула. Мир стремительно уплывал из-под ног. Глаза жадно блуждали по человеку передо мной. Каштаново-рыжеватые волосы с выбеленными висками, черты лица, отдаленно напоминающие черты молодого Боуи. И насыщенно бирюзовые насмешливые глаза. От этого взгляда кислород застрял где-то в легких, а кожа, несмотря на летнее тепло, покрылась мурашками.

— Я снова сошла с ума, — непроизвольно констатировала я, все еще пристально разглядывая тебя на предмет твоей нереальности.

— На сей раз — нет, — довольно радостно улыбнулся ты. — На сей раз все по-настоящему. Самому едва в это верится.

Мимо прошествовала какая-то тетка из моего подъезда. Я едва подавила в себе желание подскочить к ней и спросить, видит ли она то же, что и я. Следующим желанием было потыкать в тебя пальцем.

— Как? — вместо этого спросила я.

— Не могу точно сказать, — пожал ты плечами, отводя взгляд куда-то в сторону. — Видимо, это связано с моей собственной преданностью тебе, помноженной на твое желание, чтобы я вернулся. Но я точно знаю, что это не первый подобный случай. Ну, когда дух звезды возвращается на Землю, но уже в телесном обличии. Так пару сотен лет назад произошло с Солнцем. Только проблема в том, что, когда дух звезды покидает ее чрево навсегда, через некоторое короткое время звезда погибает. Мне правда ужасно жаль свою дельту. Надеюсь, это того стоило. Ради тебя погибнет звезда. Только попробуй не оправдать моих надежд.

— Как это «через короткое время», если Солнце, по прогнозам астрономов, будет еще жить пять миллиардов лет?

— Ну, по космическим меркам это не так уж и много. Но люди, насколько я знаю, столько не живут. Тем лучше. Не буду знать ни о гибели своей звезды, ни о гибели Солнца и Земли.

Я вздрогнула и опустила глаза. Все внутри снова сжалось от боли. Если ты действительно стал человеком, то выходит, что ты променял свое относительное бессмертие ради меня. И это волновало меня куда больше, чем гибель какой-то там звезды. Она была в сотне световых лет от меня, а ты вот здесь, рядом, буквально в метре.

— Я толком ничего не помню, — продолжил ты, дергая феньку на руке. — Только то, как находился в чреве звезды, пытаясь пробиться обратно к тебе. А потом сразу очнулся здесь, на Земле. В какой-то странной, богом забытой квартире. Такое ощущение, что я жил там изначально, а все мои звездные воспоминания — это просто сон. Но я знаю, что это не так. Но я в этой квартире даже документы свои нашел! Дикость какая-то. Странно думать, что это дельта Стрельца позаботилась о том, чтобы у меня на руках были какие-то бумажки, подтверждающие мою личность в юридическом плане. Я абсолютно не могу объяснить произошедшее.

Я смотрела, как ты пытался мне что-то рассказать о своей жизни, пока ты искал меня, и не верила своим глазам. Мой, казалось бы, полностью сформировавшийся мир рушился прямо на глазах. Я не знала, пойти мне сразу к психиатру или просто обнять тебя и сказать, как я рада, что ты действительно существуешь.

— Я была твоим кошмарным сном, — прошептала я.

— Что? — отвлекся ты от своего рассказа, растеряно моргнув на мой манер.

— Ну, ты же сам сказал, что я твой кошмарный сон, а не наоборот. Может, ты правда существовал изначально в этом мире. Только в его как бы отражении. И я тебе снилась, пока ты лежал в той квартире по другую сторону зеркала. А теперь параллельные пересеклись. И мы оба стала реальными друг для друга. Ведь правда... реальными?

— Я не знаю, — с каким-то отчаяньем качнул ты головой. — Я, вообще, ничего не знаю об этом мире. Раньше я мог почерпнуть любое знание из ноосферы, но у меня не было в этом необходимости. А теперь я совершенно не знаю, как бороться с этой реальностью и справляться со своей нормальностью.

Я протянула руку и коснулась твоего предплечья. Пальцы почувствовали тепло кожи, упругие мышцы. Прикосновение с живому человеку ни с чем нельзя спутать. Мои губы непроизвольно растянулись в счастливой улыбке. Я не была сумасшедшей. Во всяком случае, теперь это нельзя будет доказать.

И тут в моей голове проскользнула мстительная мысль. Я глупо хихикнула и ловко пнула тебя по колену, предусмотрительно отскочив назад. Ты охнул от боли и согнулся, потирая ушибленное место. Маленькая злорадная девочка внутри меня ехидно похихикивала.

— Эй, за что? Это же... больно.

— За все, — пожала я плечами. — Я так давно мечтала тебя отпинать за все те глупые шуточки надо мной и нервотрепку. Ух, мне прям полегчало.

— Черт, быть человеком — ужасно, — пробурчал ты, распрямляясь. — Нельзя же так с тем, кто совсем недавно начал чувствовать. И, вообще, откуда такие гаденькие мечты?

— Ну прости, — искренне извинилась я, делая пару шагов навстречу. — Не могу поверить, что ты правда здесь, настоящий, со мной.

— Считаю, что избиение — не лучший способ в этом убедиться.

Я подняла руку и провела пальцами по твоей щеке, ощущая едва пробивающуюся щетину. Ты прикрыл глаза и склонил голову, прижимаясь к моей ладони. Меня переполняла нежность, которая все это время не знала, куда деться.

Я видела, как тебя пугает своей реальностью окружающий мир. И не только он. Сама жизнь со всеми ее возможными неожиданными поворотами, чувствами, людьми. Ты был просто ребенком, не готовым ко всему, что на него свалилось. Хрупким, трогательным, беззащитным.

Я подошла еще ближе к тебе и осторожно обхватила руками, будто боясь, что ты снова растворишься, как тогда, в марте. Но этого не произошло. Я лишь почувствовала человеческое тепло и бесконечную волну радости и эйфории. Я прижалась щекой к твоей груди и услышала слегка учащенное биение, толчки самого настоящего человеческого сердца, размеренное дыхание. Я пропустила пару своих вдохов, чтобы начать дышать с тобой в унисон.

— Надеюсь, что ты действительно существуешь, а не просто являешься моей гиперреальной галлюцинацией, — засмеялась я. — Иначе происходящее выглядит очень странно.

— Я совершенно не умею жить в этом мире, — тихо прошептал ты, все еще глядя куда-то в сторону.

— Это ничего страшно, — ответила я, проводя ладонью по твоим волосам, запуская в них пальцы. — Я тебя научу. Ты ведь девятнадцать лет оберегал меня, находился рядом и учил быть собой. Теперь моя очередь защищать тебя, любить и учить быть реальным. У нас все получится, не сомневайся, Мэй. Мой милый космический мальчик.

— Я верю тебе.

Твои руки мягко легли мне на плечи. Впервые за несколько лет я была уверена, что все будет нормально. Если уж мы справились с параллельностью мировых прямых, то неужто какая-то человеческая реальность сможет стать преградой? Ну уж нет! Я этого не позволю.