Valentine Encounter — Встреча в День святого Валентина (гет)

В следующую пятницу Снейп все же принял работу Гермионы, на что Драко втайне надеялся. Грейнджер действительно была достаточно умна, чтобы найти и исправить ошибку — впрочем, темные круги под глазами говорили о том, что задача была не из легких. Даже несмотря на это, она не преминула бросить на Драко торжествующий взгляд, когда Снейп с неизменным суровым выражением лица поставил ей наивысшую отметку, которой когда-либо удостаивал Гриффиндор: удовлетворительно.

Драко усмехнулся в ответ и приложил два пальца левой руки к брови в знак приветствия. Когда она отвернулась, Драко многозначительно посмотрел на Кребба и Гойла: они одновременно поймали его взгляд и покорно потупились. Несколько дней назад у них состоялся небольшой разговор, и теперь Драко был уверен, что они больше не причинят Грейнджер вреда. Но все же день ото дня напоминать им об их поступке ничто не мешало.

В тот вечер, когда он вернулся в свою комнату около десяти вечера после относительно недурной партии в шахматы с Забини в общей гостиной, его встретил легкий стук в окно. Распахнув его, Драко увидел маленькую рыжевато-коричневую незнакомую сову. Юпитер тут же пришел в неистовство в своей клетке и попытался броситься на сову, не обращая внимания на прутья. После такой реакции со стороны собственного филина Драко решил, еще даже не развернув письмо, что эта сова принадлежала Грейнджер. Юпитер был натренирован распознавать и атаковать не только грязнокровок, но и их сов. Драко к этому не имел никакого отношения — Юпитер был уже надрессирован, когда его предоставили Драко в качестве подарка родители, — но у Драко никогда не было повода возражать... До сих пор.

Сова Гермионы быстро ретировалась. Драко снял со свитка алую ленту, развернул его и прочел:

«Малфой, я пробуду сегодня вечером в библиотеке по крайней мере до полуночи. Не возражаю против твоей компании, если ты, конечно, все еще хочешь заниматься вместе.

Г.Г.»

Губы Драко медленно расползлись в улыбке — настоящей улыбке.

Вот он — его шанс. И теперь он должен был воспользоваться им по-максимуму.

* * *

Он ждал подходящего момента. Он решил играть наверняка. Прошло несколько недель, и ночные занятия в библиотеке, которых — Драко был уверен — Гермиона ждала с таким же нетерпением, как и он, стали неотъемлемой частью их жизни. До Ж.А.Б.А. оставалось чуть меньше месяца, когда он впервые поцеловал её.

Когда это случилось, это был не вопрос удачного момента, а просто Драко не смог больше сдерживать себя. Как он позже решил, во всем была виновата непозволительная близость. Они сидели рядом, а не напротив друг друга, как обычно: так близко, что Драко чувствовал тепло её тела и приятный запах волос, так близко, что каждый раз, когда их плечи нечаянно соприкасались, по телу Драко словно пробегал электрический разряд — не то чтобы Драко был действительно осведомлен об этом физическом явлении, но его эффект он вполне прочувствовал на себе. Причина была проста: они читали одну и ту же книгу, настолько редкую, что школьная библиотека располагала только одним её экземпляром.

Как бы смешно это ни звучало, но именно её волосы в конечном счете подтолкнули его к этому: эти густые волосы, над которыми он раньше так часто насмехался, отпуская едкие комментарии в кругу друзей — и громче, когда Грейнджер проходила мимо, чтобы она обязательно услышала взрыв хохота. "Магглы, должно быть, не знают, что такое расческа. Кто-то должен оказать маленькой грязнокровке услугу и побрить её налысо, чтобы не мучилась". Но все это забавляло его лишь до тех пор, пока ему не опостылели прилизанные, идеально прямые волосы других девушек. Такие скучные и одинаковые.

В тот вечер она собрала волосы в пучок — она всегда так делала, когда занималась — и заколола его пером наподобие палочки. Тем не менее один и тот же упрямый завиток то и дело падал ей на глаза, и она постоянно нетерпеливо отбрасывала его назад. Это повторилось, наверное, дюжину раз за час занятий: Драко считал, поскольку это невинное движение определенно очаровывало его. Хотя он, разумеется, никогда бы не признался в этом.

На тринадцатый раз он не выдержал. Гермиона, явно раздраженная, перестала покусывать нижнюю губу, и не успела она нетерпеливо поднять руку, чтобы отбросить предательский завиток, Драко слегка подался вперед и схватил его сам. Волосы Гермионы были очень мягкими, гладкими и шелковистыми — такими Драко их себе и представлял.

Она повернулась к нему с широко распахнутыми темными глазами, и он аккуратно заправил прядку за ухо. А затем приблизился и поцеловал её.

Её губы были слегка приоткрыты и раскрылись еще шире, когда он коснулся их — наверное, от удивления, решил Драко. Он провел по ним языком — Драко мечтал попробовать их на вкус уже несколько недель, — и осторожно пососал нижнюю губу Гермионы, слегка припухшую от того, что она постоянно покусывала её во время чтения. А затем она подняла руку, и Драко почувствовал легкое, почти невесомое прикосновение к своей щеке. Гермиона целовала его в ответ: робко, осторожно, немного неумело — и это сводило его с ума. Он и представить не мог, что обычный поцелуй мог разжечь такую бурю внутри, но, Мерлин, она ему была жизненно необходима, он никогда не пробовал целоваться так, и это было невероятно.

А потом все закончилось.

Гермиона отстранилась — ненамного, но довольно для того, чтобы прервать поцелуй, — и долгие несколько минут они сидели, просто глядя друг на друга и тяжело дыша. Она была так близко, что её дыхание теплой волной окутывало его лицо. Он не мог этого вынести и снова наклонился к ней, но Гермиона резко отстранилась, да с такой быстротой, вовсе ей не свойственной — она так резко вскочила на ноги, что чуть не перевернула стул. Сделала шаг назад, продолжая неотрывно смотреть ему в глаза, затем еще один... А потом она бегом вылетела из библиотеки, не сказав ни слова и даже не собрав вещи.

* * *

Драко неподвижно просидел некоторое время, пока дыхание не успокоилось и другой, вполне определенный орган не вернулся к обычному состоянию. Только тогда он немного пришел в себя и поймал себя на том, что он неотрывно смотрит на разбросанные по столу пергаменты Гермионы, на её сумку, лежавшую на полу рядом с ножкой стула, на серебристую ткань мантии-невидимки — Гермиона перестала скрывать от него истинную причину своей невидимости.

— Вот же черт, — пробормотал Драко себе под нос.

Это относилось лишь к тому, что Гермиона опять побежала в свою башню без мантии и без каких бы то ни было дезиллюминационных чар. Наверняка, она неслась со всех ног, прекрасно видимая. Драко ничего не мог с этим поделать, ему оставалось лишь надеяться, что Гермионе повезет и она не встретится с Филчем.

Однако было еще кое-что. Когда она поймет, что оставила вещи в библиотеке, она непременно захочет вернуться забрать их — она пойдет обратно по-прежнему видимая, уязвимая. Драко знал её уже достаточно хорошо, чтобы понять: она ни за что не оставит свои вещи — точнее, мантию-невидимку — на всю ночь в библиотеке.

Однако было кое-что, что Драко мог сделать: не дать Гермионе рисковать и предпринимать попытку вернуться за вещами, просто вернув их ей.

Он поднялся и собрал свою сумку, а затем её: недолго поколебавшись, Драко достал мантию-невидимку и, закинув обе сумки на плечо, скрылся под ней. Не то чтобы она ему очень была нужна, чтобы добраться незамеченным до башни Гриффиндора... Просто возможность поносить её было чрезвычайной редкостью, и Драко не желал упускать её.

О, если он только встретит Поттера, слоняющегося по коридорам ночью... После такого и умереть не жалко!

* * *

Драко резким движением сбросил с себя мантию, остановившись прямо перед портретом Полной Дамы, которая, к счастью, мирно дремала в своей раме, уже почти снова поддавшись объятиям глубокого сладкого сна, из которого её недавно выдернула староста девочек — девушка, не обделенная вниманием, румяная, приносящая больше всех очков своему факультету, однако склонная к истерикам. Она прибежала, тяжело дыша, и полупрокричала-полупрохрипела пароль.

«А теперь ещё этот! Ну это уж слишком!» — именно так, по всей видимости, думала Полная Дама, когда она резко вздрогнула и, всхрапнув, проснулась, увидев прямо перед собой незнакомого бледненького парня, усердно заталкивавшего что-то — мантию, кажется, — в одну из сумок, висевших у него за спиной.

Чувствуя нахлынувший поток раздражения, Полная Дама с явным неудовольствием следила за парнем. Когда же он выпрямился и встретился с ней лицом к лицу, её глаза надолго задержались на помятом серебристо-зеленом галстуке, и в них зажглась очевидная враждебность.

Драко, видя выражение лица портрета, позволил себе растянуть губы в самой нахальной из своих ухмылок.

Это продолжалось в течение добрых нескольких минут: Полная Дама, не мигая, таращилась на Драко, а тот в свою очередь старательно усмехался. И никто из них не изъявил особого желания начать разговор и таким образом потерять первенство в этой игре.

В конце концов, Полная Дама заговорила: парень — этот дерзкий, нахальный щенок, черт бы его побрал! — мог, казалось, простоять так всю ночь, а ей до безумия хотелось спать.

— Если вы, молодой человек, хоть на минуту допустили мысль о том, что я позволю вам пройти, вы жестоко ошиблись. Вы выглядите премерзким человеком, чересчур гадким даже для слизеринца, а потому лучше даже не пытайтесь просить меня о чем бы то ни было и проваливайте!

Нарочито медленно Драко поправил галстук. Затем достал из кармана маленький светящийся предмет, осмотрел его так, словно впервые видел, затем неторопливо, как будто даже нехотя смахнул непогрешимо ухоженным ногтем с него пылинку, после чего медленно опустил голову и прикрепил эту штучку на ворот рубашки. Лишь краем глаза он поглядел на Полную Даму из-под своей длинной светлой челки, упавшей ему на лоб.

В глазах его зажглись злобные искорки, когда он заметил проблески страха на лице Полной Дамы: она узнала эту вещь. Значок старосты школы. Она прекрасно понимала, что как староста школы он имел полное право пройти в гостиную Гриффиндора, если бы очень захотел. Ей потребовалось довольно много времени, чтобы взять себя в руки и нацепить на лицо маску равнодушного высокомерия... Хотя, по правде, это напускное равнодушие не скрывало гнева, вызванного её поражением.

Драко медленно изогнул бровь:

— Если вы, мадам, — прохладно начал он, — хоть на минуту допустили мысль о том, что я соизволю зайти туда, вы серьёзно ошиблись. Я лишь хотел узнать, не проходила ли здесь Грейнджер несколько минут назад.

Полная Дама молча глядела на него в течение долгих нескольких секунд, и презрение на её лице постепенно уступило место нерешительности.

— Гермиона Грейнджер, — настойчиво продолжил Драко, — староста девочек. Она заходила в гостиную?

Наконец, самообладание вернулось к Полной Даме, и лицо её приняло наиболее неприязненное выражение.

— Так это из-за тебя она была в таком состоянии! — возмутилась Полная Дама. — Я должна была догадаться. Гнусный мальчишка!

Но Драко лишь положил сумку Гермионы ровно под негодующим портретом и пропустил все оскорбления мимо ушей. Грейнджер была в Гриффиндорской башне, целая и невредимая — это всё, что он хотел знать. Он изо всех сил сдерживал прилив облегчения, грозивший затопить его с головой: это просто нормально заботиться о своей собственности. Просто забота о собственности.

Ничего больше.

— Благодарю, мадам, — насмешливо бросил Драко через плечо. — Вы выболтали все, что я хотел знать.

Он ушел, оставив Полную Даму дрожать от негодования, и отправился в свою гостиную, благодаря небо за то, что та охранялась лишь зачарованной каменной стеной. Эти портреты чертовски раздражали!

Опять же, как и гриффиндорцы, Драко полагал, что все это неспроста и эти два класса живут в своем тошнотворном симбиозе.

* * *

Следующие двадцать четыре часа были для Драко самыми мучительными в его жизни. Причина была довольно банальна: Малфой не привык к игнорированию со стороны девушки. Да к тому же со стороны девушки, к которой он проявил явный интерес. И уж тем более со стороны девушки, которую он поцеловал прошлой ночью — а она, что самое главное, ответила на тот поцелуй, показав тем самым, что интерес, в общем-то, был взаимным.

Опираясь на логику, сейчас — исходя из его предыдущего опыта, состоявшего преимущественно из Панси да парочки других слизеринок — она должна была украдкой поглядывать на него, краснея и отводя взгляд, сталкиваясь с ним глазами, должна была шептаться с подругами и обнаглеть к концу дня настолько, что послать ему в классе воздушный поцелуй, а затем спрятать лицо в ладонях и хихикать как сумасшедшая. На ужине ей следовало начать подлизываться к нему — Драко допускал, что раз они были представителями двух соперничавших факультетов, то Грейнджер будет намного более осмотрительной в этом вопросе, чем та же самая Панси, но был уверен, что та была достаточно умна, чтобы что-то придумать в такой ситуации, если бы захотела, — а затем, вечером, она бы изъявила надежду увидеться с ним ночью ещё раз. Проще говоря, Грейнджер должна была вести себя, как... Как девушка! Как нормальная — шепчущаяся, хихикающая, кокетничающая — девушка!

Это была единственная модель поведения, которую он ожидал и которая всегда сводила его с ума. Правда... Это переставало работать, как только он получал от девушки всё, что ему было нужно. Но сейчас он ещё не получил от Грейнджер и десятой доли того, что хотел!

Таким образом, Драко пребывал в полнейшей растерянности и понятия не имел, как реагировать на полное безразличие с её стороны. Она ни разу не встретилась с ним взглядом, хотя у них было целых два совместных занятия — одно из которых было спаренным, — а недостатка возможности у нее не было, это Драко гарантировал. К тому же, она вела себя в точности как обычно и с друзьями, насколько Драко мог судить.

Хотя, если так подумать, было бы несколько напряжно, если Гермиона вместе со своими друзьями начала бы перешептываться и хихикать, бросая на Драко призывные взгляды, учитывая, что её друзья — парни, да и к тому же ещё и его заклятые враги. Вероятно, ему ещё следовало быть признательным судьбе, что Грейнджер была способна на то, что Драко всегда считал чем-то сверх женских сил — не трепаться о первом поцелуе со всеми подряд. А Драко был уверен, что прошлой ночью Грейнджер впервые по-настоящему поцеловалась.

Но черт бы её побрал, она же должна была хоть как-то показать, что это на нее хотя бы немного подействовало! Она ведь явно поддалась на его ласки той ночью... А теперь делала вид, что ничего вообще не произошло. Причем ладно бы игнорировался лишь факт поцелуя — она притворялась словно ничего не было: ни ночных занятий в библиотеке, ни шуточек и подколов, несколько растопивших лёд в их отношениях, ни многозначительных взглядов, которыми они обменивались, когда на уроке затрагивалась тема, которую они обсудили накануне ночью. Их отношения действительно стали более дружескими, даже несмотря на прохладный нейтралитет, державшийся еще в течение дня.

А теперь всё это сошло на нет всего за один день. Это невероятно сбивало с толку. Внезапно для себя Драко осознал, что обрадовался бы даже тому жёсткому, холодному взгляду, которым она удостаивала его раньше — по крайней мере, это было бы хоть что-то... Что угодно было бы лучше, чем полнейшее отсутствие эмоций.

Вот так прошёл самый долгий день в жизни парня, которому до сей поры не было отказа ни в чем — в том числе и во внимании. Драко привык, что буквально никто в Хогвартсе не оставался равнодушным к его персоне: его либо любили, либо ненавидели. И молчаливый отказ Гермионы наградить его каким бы то ни было вниманием невероятно раздражал и выбивал из колеи.

* * *

Драко даже представить себе не мог, насколько сильно события прошедшей ночи повлияли на Гермиону. Она заснула лишь под утро и проспала от силы пару часов, а все остальное время — после того, как вспомнила, что оставила сумку в библиотеке, а затем нашла её прямо под портретом, буквально споткнувшись об неё, когда стала торопливо вылезать в коридор, — мерила комнату шагами, мечась из угла в угол, а затем упала на неразобранную кровать полностью одетая и невидящим, немигающим взором с легкой паникой в глубине глаз уставилась в потолок, словно мантру повторяя: «Мы не могли этого сделать, это неправильно».

Сегодняшние занятия она смогла пережить лишь благодаря маскирующим чарам, нанесенным на красные опухшие глаза, большой дозе бодроперцового зелья, выпрошенного утром у мадам Помфри под предлогом усталости после долгих ночных занятий. Староста девочек не в первый раз подходила к колдомедику с этой просьбой, и та уступила, но не переставала ворчать и читать лекцию, пока готовила требуемое зелье.

Но даже несмотря на действие бодроперцового зелья, силы быстро покинули Гермиону, и её напускное равнодушие к Драко во многом держалось лишь на том, что ей с трудом удавалось сосредоточиться на занятиях и на профессорах, и ни на что другое сил просто не оставалось. Даже на причину её нынешнего состояния — Драко.

Но это не значило, что она не пыталась игнорировать его, — ещё как пыталась. Просто она и вполовину не преуспела бы в этом так же хорошо, как сейчас, не будь она целиком и полностью, чертовски опустошена.

И всё же, вернувшись в свою спальню в конце дня, Гермиона обнаружила, что пытаться уснуть было дохлым номером, даже несмотря на такую жуткую усталость. Её гиперчувствительная совесть тихонько поскрёбывала Гермиону изнутри, шепча, что она плохо поступила сегодня с Драко: памятуя о том, что Малфой в конце концов вернул ей сумку, Гермиона решила, что должна поговорить с ним — хотя бы просто поблагодарить на худой конец. И пока она прислушивалась к себе и к своей совести, Гермиона решила, что им с Драко действительно стоит обсудить, что, черт возьми, произошло той ночью и что это значило для них обоих. Если быть до конца честной и откровенной с собой, Гермиона признала бы, что ей это даже понравилось.

Очень.

Но это не имело значения. Важнее было то, что случившееся — что бы там ни было — никогда не должно было произойти. Было нелогично позволить всему этому продолжаться. Одно дело вместе заниматься — как и предсказывал Драко, это оказалось довольно полезным, — поскольку они научили друг друга ценным вещам, которые — Гермиона была уверена — пригодились бы на приближающейся Ж.А.Б.А., да и к тому же и отношения между старостой мальчиков и старостой девочек стали менее натянутыми, и учиться вместе стало намного легче и приятнее.

Но усложнять всё это... романом (это ведь он, да? Это ведь роман?) было верхом глупости. Любая интрижка отнимала время и силы, а в свете грядущей Ж.А.Б.А. Гермиона не могла себе этого позволить.

Нет, нужно было прояснить ситуацию, расставить все точки над "и" и вернуться к обычным делам: обязанностям старосты и учебе. Учеба, учеба и еще раз учеба. На романы времени хватит и после Хогвартса, напомнила себе Гермиона. А когда придёт время, когда любовь ворвётся в её жизнь и сметёт всё на своём пути... В общем, Гермиона сильно сомневалась, что объектом её воздыханий станет Драко Малфой.

Ладно, хорошо — да, было с одной стороны нечто невероятно притягательное в Драко, что она обнаружила совсем недавно... Но что они могли предложить друг другу потом? Они были совершенно из разных семей, с разными жизненными позициями и стояли по разные стороны баррикад в войне, расколовшей волшебный мир, — по факту, она началась ещё задолго до их рождения — и она обещала лишь набирать обороты, становиться всё более жестокой, масштабной и смертоносной, прежде чем наконец одна из сторон не выйдет победителем.

Итак, Гермиона приняла решение. Никаких отношений: не здесь, не в Хогвартсе, не сейчас, когда ей необходимо полностью сосредоточиться на приближающихся выпускных экзаменах, и совершенно точно не с Драко Малфоем, каким бы опасно притягательным и опасно интригующим он ни был...

Нет. Ни за что. Забудь об этом.

Решение было принято окончательно. Оставалось лишь сообщить о нем Драко Малфою.

* * *

Если бы только мы могли выбирать, где и когда нас настигнут отношения, романы, страсть. Если бы мы могли контролировать свои мощные, первобытные инстинкты.

Спустя полчаса Драко и Гермиона снова поцеловались.

* * *

Гермиона накинула на себя мантию-невидимку и двинулась по коридорам в библиотеку, небезосновательно полагая, что хоть они с Драко и не договаривались о встрече заранее, он будет там.

Но несмотря на то, что она догадывалась, что найдёт его в библиотеке, Гермиона не ожидала застать его так: сидя за "их" столом, за который она позвала его в первую же их встречу в библиотеке и который они с тех пор не меняли, — спустя несколько недель совместных занятий они действительно стали считать его своим — Драко положил руки поверх раскрытой книги и, уронив на них голову, крепко спал.

Он даже не пошевелился, когда Гермиона подошла к нему вплотную, и это было так непохоже на него — позволить себе быть таким незащищенным и уязвимым, — что Гермиона, нахмурившись, подумала, будто что-то случилось: возможно, он заболел — а подойдя ещё чуть ближе, Гермиона заметила небольшие сохранившиеся признаки недавней болезни, — или по крайней мере был сильно вымотан. Волосы Драко были взлохмачены — нетипично для него, — а лицо было повернуто в её сторону так, что ей видны были большие темные мешки под глазами.

«Похоже, кто-то тоже не спал прошлой ночью», — пронеслось в голове Гермионы, и она удивилась этой мысли: она без особых трудностей убедила себя, что Драко просто играл с ней той ночью... Она просто не могла что-то значить для Малфоя — это убеждение должно было сделать сегодняшнее объяснение достаточно простым для Гермионы.

Но если его тоже мучила бессонница прошлой ночью... Это говорило совершенно об обратном, так ведь?

И это невероятно всё усложняло.

И тем не менее сердце Гермионы спокойно билось в груди и всё ещё принадлежало ей безраздельно.

Оно было её целиком и полностью и тогда, когда Гермиона обходила стол по кругу, и когда она осторожно села на своё обычное место напротив Драко. Её сердце продолжало принадлежать ей в момент, когда она положила свою палочку рядом с палочкой Малфоя, излучавшей тусклый свет, — лишь малая толика её обычного сияния, — а затем подперла щёку левой рукой и осторожно коснулась волос Драко кончиками пальцев правой руки.

— Малфой, — прошептала Гермиона.

— М-м-м... — маленькая морщинка появилась между почти бесцветными бровями, и Драко на миллиметр поднял голову и потряс ей, чтобы окончательно проснуться.

Затем его завораживающие светлые глаза широко распахнулись, и он посмотрел, недоумённо моргая, на Гермиону — её сердце, слегка дрогнув, продолжало биться лишь для неё одной.

Но в следующий миг губы Драко медленно растянулись в полусонной, но такой искренней улыбке — настоящей улыбке, которую он впервые позволил Гермионе увидеть, ценнее, чем сама платина, — что предательское сердце стало потихоньку ускользать из-под её власти.

А когда он заговорил, его голос был таким низким и хрипловатым ото сна... Когда он просто сказал: «Хэ-э-эй, ты здесь... Не думал, что ты придешь», — и с большим трудом подавил сладкий зевок, всё разрешилось само собой. Сердце больше ей не принадлежало: оно безраздельно перешло в собственность этого светловолосого взъерошенного ото сна парня с туманно-серыми глазами, сидевшего напротив неё. Улыбка постепенно исчезла, а глаза стали очень серьёзными, и Драко явно ждал, когда Гермиона решится заговорить.

— Я... — она запнулась. — Я пришла, потому что нам... Нам надо поговорить. Насчет... э-э-эм... прошлой ночи?

Ну почему это прозвучало как вопрос, а не как утверждение?! Никогда раньше её не заставал врасплох парень. А Гермиона неплохо знала парней — она проводила с ними почти все своё свободное время вот уже на протяжении почти семи лет! Её лучшими друзьями были парни, и ни разу за всё время её обучения в Хогвартсе не было такого, чтобы во время танцев Гермиона осталась без партнёра: на четвёртом курсе — Виктор Крам, на шестом — Терри Бут из Когтеврана и буквально в этом году — Рон. На пятом курсе террор Амбридж танцев не предусматривал, естественно. Но ни один из этих парней не имел на неё такого влияния, как Малфой.

С ним она чувствовала нечто другое...

Нечто опасное...

Нечто пугающее, поскольку теперь она не могла полностью контролировать свои эмоции, действия — свою жизнь...

И это было непреодолимо.

Недобрый огонёк зажегся в глазах Драко:

— Да, Грейнджер? — обманчиво мягко подтолкнул он её. — Что же касательно прошлой ночи ты хотела обсудить?

— Я...

Внутренний голос — голос остатков разума, логики и душевного здоровья — кричал: «Скажи ему! Скажи ему то, что должна! Что это неправильно, что всё неправильно, что ничего не выйдет, что пора завязывать со всем этим! Во имя Мерлина, скажи это сейчас же! Это твой последний шанс спастись!

И хоть впоследствии Гермиона часто и усердно проклинала себя за игнорирование этого голоса, сейчас она поняла одну очень важную и простую вещь: теперь она принадлежала ему. Она никак не могла сообразить, когда же всё это началось, но это было уже не важно — ничего уже изменить было нельзя. Она была его.

А потому всё, что она смогла выдавить надтреснутым голосом, было:

— Я лишь хотела... поблагодарить тебя... За то, что вернул мою сумку.

* * *

Она была его.

Драко заметил тотальные изменения где-то глубоко внутри нее: увидел их в её глазах, распознал в неподвижно замершем теле, услышал в дрожащем, неуверенном голосе.

Она была его. Черт подери. Это то, чего он добивался на протяжении всех этих недель. И что, мать вашу, ему теперь делать?

— Грейнджер, — Драко позволил ей услышать мягкость в его голосе, которую он никогда и никому прежде не показывал, — иди сюда.

И она подчинилась: она послушалась его беспрекословно, практически не колеблясь. Просто поднялась со своего места, обошла стол по кругу, — Драко отодвинулся от стола, — и в нерешительности остановилась перед ним: её волосы казались Драко настоящим водопадом маленьких завитков, спадающим на плечи и спину Грейнджер. И вместо того, чтобы и самому встать, Драко лишь развернулся к ней, глядя прямо в глаза, протянул руки и схватил Гермиону за запястья, заставляя сесть на него сверху. Она не сопротивлялась: глубокий долгий взгляд её карих, почти черных в приглушенном свете, глаз сказал ему, что Гермиона тоже заметила и почувствовала внутренние изменения, и это не на шутку потрясло её, а потрясение оглушило её, сделав на удивление податливой.

— Грейнджер, — практически простонал Драко, — о, Мерлин, я так чертовски хочу тебя!

И он запустил пальцы в её тёмные, густые, роскошные волосы, — как же давно он жаждал это сделать и как давно мечтал об этом моменте! — и осторожно, но неумолимо потянул её ближе к себе...

За секунду до того, как их губы встретились, Гермиона осторожно остановилась, сопротивляясь оказываемому Драко давлению, остановилась ровно настолько, чтобы успеть сказать четыре слова: одна просьба, такая простая и сложная одновременно.

— Драко, — впервые она назвала его по имени, и лишь Мерлин знает, как сладко оно прозвучало из её уст, — не причини мне боли...

И Драко почувствовал, как эти слова нашли отклик в его душе, но ничего не ответил: лишь дотянулся до её губ и поцеловал настолько страстно, что их первый поцелуй показался бы теперь детским лепетом.